Римма поджала губы.

– Вы опять об этом?

– Неважно, – усмехнулась Лариса. – Мы, кажется, должны куда-то идти? Так вам велели?

– Да, – сказала Римма неохотно.

– Одевайтесь, – сказала Лариса. – Я тут подожду.

К полуночи у подъезда Риммы остановилась машина отца Антона – гладкая вишневая иномарка, имени которой Лариса не знала. Антон сидел за рулем – и распахнул для Ларисы переднюю дверцу.

– Надо ехать, вот как? – спросила Лариса, почти не удивившись. – Это далеко?

– На Лиговке, – сказала Римма, удобно разместившаяся сзади. – Доедем минут за десять. Да, Антоша?

Антон кивнул и тронул машину с места.

– Как забавно, – сказала Лариса. – А ты, Тошечка, тоже с ней, да? Вот интересно, ты знаешь, зачем мы едем?

– Твоего Витьку вызывать, – сказал Антон хмуро, пожав плечами. – Знаешь, зря ты это затеяла.

– Зря, – согласилась Лариса. – Тем более, что к Витьке это все не имеет никакого отношения.

Она чувствовала, что Римму сзади знобит, по-настоящему знобит – потряхивает. Понимала, что Римма поражена ее новым видением, но не отступится от того, что считает правильным. А может быть, и не может отступиться. Но Римма везет ее неизвестно куда не для спиритического сеанса. Она обманывает Ларису намеренно. У нее свои собственные планы – она делает добро на свой лад.

И вероятно, ради этого добра Ларису придется убить.

От запаха автомобильного освежителя Ларису замутило. Фонари текли навстречу, чудесная ночь окружала машину со всех сторон, не проникая внутрь. Лариса опустила стекло.

– Закрой, холодно, – тут же сказал Антон.

Лариса внимательно посмотрела на него – и увидела настоящий страх, нарисованный у него в углах рта и на подбородке. Будто это его будут убивать. Как забавно.

Лариса рассмеялась. Поток встречного ветра ласкал ее лицо.

– Лариса, закройте окно, пожалуйста, – сказала Римма сзади. – Я уже продрогла.

Они боятся не того, что могло бы напугать меня, подумала Лариса. Чего-то другого. Интересненько.

Машина свернула в страшный кривой переулок – и ее тут же несколько раз подряд тряхнуло на рытвинах покореженного асфальта. Фонари здесь горели через один; в окнах домов, облезлых, оштукатуренных, замыкавших своими ободранными боками дворы-колодцы, лишь кое-где горели тусклые огоньки. Хорошие декорации, успела подумать Лариса, и тут же Римма сказала:

– Антоша, останови здесь.

Между двумя голыми глухими стенами возвышалась руина с пустыми провалами черных окон. Как гнилой зуб в челюсти. Темный провал вел во двор руины с улицы.

– Сюда, значит? – спросила Лариса с веселым удивлением.

– Да, Лариса, – сказала Римма сухим тоном инструктора. – Вам нужно выйти из машины, пройти во двор и остановиться напротив входа в подъезд. И ждать.

– Я должна идти одна? А вы как же, а, госпожа Вергилий? Кто ж мне духа вызовет?

– Я не могу вас туда сопровождать, – отрезала Римма. – Дух придет сам.

– Сам, вот как? А вы не хотите взглянуть на своего благодетеля во плоти?

– На какого благодетеля?! – огрызнулась Римма, и Лариса учуяла ее страх, как кислый едкий запах. – Вы сами хотели этого сеанса – вот, пожалуйста. Можем сейчас же уехать.

Лариса повернулась на сидении так, чтобы смотреть Римме в лицо. Увидела, что Римма бледна, что у нее бегают глаза – и жестко рассмеялась.

– Римма, я знаю, что это вы выстроили между нами ту дурацкую решетку, – сказала она с тем же злым смешком. – Я знаю, что вы сделали это по совету… беса, наверное, вот как он зовется, не знаю. Гнилого мертвеца, который жрет ваших гостей. И еще я знаю, что сегодня вы привезли меня сюда для него. Так что меня вы не обманули, а себе врать уж совсем глупо. И еще знаете, что? Я надеюсь загнать его в ту дыру, из которой он выполз, а вы останетесь без вашего астрального проводника.

Римма хотела что-то сказать, но Лариса выскочила из машины и захлопнула дверцу.

Лариса вошла во двор, не замедляя шагов.

Здесь было совсем темно. Ни один фонарь не освещал пространство, глухо черное, как запертый чулан, но здесь гуляли ветра. Лариса взглянула на небо – небо прояснилось с вечера, и луна, как по волшебству, вынырнула из облаков, еще чуточку неполная, со слегка примятым боком, зато такая яркая, что от нее, как от фонаря, протянулись длинные прозрачные тени.

Подъезд зиял проломом в стене. Лариса остановилась напротив него, сунув руки в карманы. Ее сердце колотилось жарко и часто, но страха не было, совсем не было. Что угодно было – азарт, злость, неожиданное наслаждение ночной свежестью, мстительная радость, но страха не было и помину.

Лариса сама себе удивилась.

Ее обострившееся обоняние ловило запахи кошек, собак и крыс, старого камня, мокрой земли, пролитого пива, мочи, бензинового перегара, доносящегося с улицы – и это все были успокаивающие запахи живого мира. Лариса расстегнула куртку и бессознательно вытянулась в струнку, как борзая на охоте, выбирая из этой мешанины городских запахов тот, что нес бы опасность.

И учуяла.

Это была тошная сладковатая струя гнилого мяса, отвратительный запах грязной смерти, который пытались забить дешевым одеколоном и дезодорантом. Запах резанул ноздри – Лариса резко обернулась к его источнику.

Он стоял спиной к луне, громадный, как горилла, поигрывая дубинкой, но даже не видя лица, по одному запаху, по силуэту неуклюжей громоздкой фигуры, Лариса узнала охранника «Берега». Его глаза горели из тени, как тлеющие окурки.

– Привет, пташечка, – сказал он и причмокнул. – Полетели со мной, сладенькая?

Лариса вынула из кармана корку хлеба.

– Забирай, жри и проваливай, – сказала она тихо и яростно, протянув хлеб мертвецу.

– Извиняй, малышка, – хохотнул охранник, и Ларисе показалось, будто где-то внутри него захлюпала гнилая жижа – запахло трупными газами. – Не потребляю!

– Извиняю, – сказала Лариса кротко, убрала хлеб и сделала два коротких шага вперед.

Охранник удивился. Он замер на месте. Ларисины глаза привыкли к темноте; она уже видела очертания его бледного бугристого лица – и отметила приподнятые брови и отвалившуюся челюсть.

– Я тебе, типа, нравлюсь, да? – осклабился охранник, когда она оказалась совсем рядом. – Проблем не будет?

– Не будет, – сказала Лариса. – Никаких проблем.

У него под камуфляжкой – бронежилет, подумала она. Кол не подойдет – я его затуплю. Надо иначе.

Охранник сам помог ей, нагнувшись и вытянув губы, чтобы снова причмокнуть в самое лицо Ларисы. Молодец, подумала она – и выхватив из кармана вилку, с быстротой и точностью, которых сама от себя не ожидала, воткнула ее охраннику в гортань.

Она ждала сопротивления плоти, но зубцы вилки не вошли, а провалились в тухлое месиво по рукоять. Брызнула тускло светящаяся, как гнилушки, зеленая вонючая слизь – Лариса шарахнулась назад и попала спиной во что-то мерзко податливое и не менее вонючее. Чьи-то руки, холодные, как мороженая говядина, скользнули по Ларисиным запястьям.

– Сучка! – прохрипел охранник, выдирая вилку из горла вместе с брызгами зелени и лохмотьями дымящейся плоти – и его ладонь тоже задымилась. Он отшвырнул вилку в сторону, и она зазвенела где-то в темноте. – Держи ее, Серый!

Лариса не успела рассмотреть Серого. Он был медленнее ее – выиграв секунду, Лариса выдернула кол из-под куртки, сдернув полоски скотча, и ткнула им врага, куда пришлось.

Привилось – в живот. Кол вошел легко, как в скисшее тесто. Тварь издала утробный рык, грохнулась навзничь и забилась, пытаясь выдернуть деревяшку, но не в силах это сделать. Из ее разинутой пасти фонтаном хлестала черная кровь, воняющая дохлым псом. Лариса ухватилась за второй кол, перехватила его поудобнее, как пику или копье – ив этот момент поняла, что силы весьма неравны.

Темные тени вышли из всех углов. Их было, по меньшей мере, десять – мертвых мужиков, одетых, как одеваются живые бандиты, с жадным красным огнем в прищуренных глазках. Душная вонь старой падали сделалась нестерпимой.

– Только не покалечьте! – хрипел охранник, зажимая истекающее гноем горло дымящейся лапищей. – Босс башки поотрывает!

Лариса рассмеялась, занеся кол, как нож.

– Вот круто! Вам нельзя меня калечить, а мне вас – можно!

– Не рыпайся, девочка, – прогнусил голос, опознанный, как голос главного менеджера. – Все равно никуда не денешься.

– Конечно, не денусь, – Лариса сделала шаг – тень менеджера отступила назад. – Так иди сюда, чего ж ты?

Мертвец, стоящий в стороне, внезапно ринулся на Ларису. Ее тело среагировало быстрее разума – Лариса шагнула навстречу и воткнула кол в красный горящий глаз. Хрястнуло, будто кто арбуз уронил.

Труп рухнул на грязный асфальт, заливая его гнилой кровью и остатками мозга, судорожно дернулся и замер. Остальные на мгновение оцепенели, Лариса уже приготовилась рвануться с места в темноту, но тут менеджер завопил:

– Держите ее, у нее больше нет!

Ее схватило сразу множество рук. Их прикосновения были так омерзительны, что Ларису вырвало. Она дергалась, как могла, но чувствовала неживую, тупую, необоримую силу, будто попала под асфальтовый каток. Царапаться и кусаться не было возможности – одна мысль, что можно коснуться мертвой кожи ртом или набрать ее под ногти, вызывала рвотные спазмы.

Кричать было унизительно – и Лариса молчала. Ее связали липкой лентой – действительно, старались не покалечить, сжимали крепко, но не до боли, как, вероятно, стальные захваты держат животное на бойне. Потом один из них перекинул Ларису через плечо. Вся мертвая банда направилась к выходу со двора, бросив валяться в темноте два тела – одно, еще дергающееся и хрипящее, и второе, неподвижную черную груду.

От запаха гнили у Ларисы темнело в глазах и сжималась грудь. Но в машине, куда ее впихнули, стало чуть полегче.

К удивлению Ларисы, у выхода со двора стоял не тот черный, глянцевый автомобиль-катафалк, который приснился ей в тревожном сне, а обшарпанный «жигуль» в пятнах ржавчины, с единственной уцелевшей фарой. Впрочем, подумала Лариса, «шестеркам», живым или мертвым, не по чину разъезжать по городу на роскошных лимузинах хозяев. Этот экипаж, вероятно, подобрали на автомобильной свалке, а потом подняли к жизни методами колдовства вуду. Как и подавляющее большинство его пассажиров.

Ларису на заднем сиденье зажали с двух сторон два оживших трупа. Она несколько притерпелась к запаху падали, и сейчас чувствовала себя настолько комфортно, что даже смогла рассматривать своих конвоиров.

Лариса знала, что надо бояться. Что любая женщина на ее месте сошла бы с ума от одного только ужаса. Но страха не было. Была злость, надежда, отвращение – появилось некоторое даже любопытство, но не было ни тени страха.

Только курить хотелось.

А мертвяк, сидящий справа от нее, курил, козлина, и выпускал дым в приоткрытое окошко. Он был коротко стрижен, почти брит, одет в дешевую кожу, а на виске, повернутом к Ларисе, была отчетливо видна дыра размером с пятак, заросшая синеватой плотью. Этот тип ей в клубе не встречался. И Лариса мучилась страшной дилеммой: насколько ее унизит просьба закурить, с которой она обратится к неспокойному трупу.

В конце концов, соблазн победил. Слаб человек, подумала Лариса. Наркоманы мы с тобой, Ворон. Где-то ты сейчас, Ворон? Слышишь ли? Чувствуешь ли, куда дура-баба снова вляпалась?

Лариса вздохнула и сказала мертвяку с дырой:

– Дай закурить.

Он обернулся к ней, осклабился – ухмылка была бессмысленная, но Лариса видала и поотвратительнее. Вытащил из кармана синюю пачку «Союз-Апполон» – дурных сигарет, но все сойдет при бедности нашей. Выщелкнул одну, стукнув пальцем по донышку, и протянул Ларисе, не прикасаясь руками. Поднес зажигалку.

– Спасибо, – усмехнулась Лариса. – Гламурно.

– А че я? – труп оскалился еще шире, что дало Ларисе возможность оценить его зубы, ровные, но желтые, с двумя довольно-таки тупыми клыками в верхней челюсти. – Ты, типа, мне ниче плохого не сделала. И пахнет от тебя вкусно, – и хохотнул.

Лариса решила, что обижаться не стоит – во-первых, что возьмешь с «шестерки», а во-вторых, может, это своего рода попытка комплимента.

– Тебе голову прострелили, да? – спросила она светски, с удовольствием затягиваясь. – Ты от этого умер?

– Да там, типа, разборка была, – сказал труп самодовольно. На запах из его рта, кошмарный букет гнили и мятной жвачки, Лариса пыталась не обращать внимания, к тому же благословенный сигаретный дым отчасти его заглушал. – Он мне в живот, типа, выстрелил, прикинь? А потом в башку добил. Падла, да?

– Падла, – согласилась Лариса. Ей было смешно.

– Заткнись уже, Тухлый, – негромко сказал мертвец слева. Он был упакован куда лучше: под плащом виднелся воротник рубашки и галстук. Лариса не могла разобрать, от чего он умер – видимые части его тела не несли следов насильственной смерти. На землистой физиономии трупа даже виднелась некоторая тень интеллекта, но он был, почему-то, гораздо отвратительнее Ларисе, чем дурной мертвяк с дырой в башке. И дело было не в сигарете.

Но, к сожалению, Тухлый послушался и заткнулся. Вероятно, труп при галстуке был старше по званию. За хамское вмешательство в светскую беседу Лариса выплюнула хабарик ему на плащ. А что ты мне сделаешь?

Мертвец поднял бычок и хотел что-то сказать, но тут машина остановилась.

– Приехали, – обернулся назад труп водителя. Ларису вытащили из машины. Над ней, в черном небе, горел синий контур Паромщика и гребень волны Стикса. А я сегодня выходная, подумала она и усмехнулась.

Не каждому везет немного поработать… в аду?

Антон все-таки сорвался проверить, как там Лариса, минут через десять после того, как она вошла в эту кошмарную подворотню.

– Антоша, тебе не надо туда ходить, – попыталась воспротивиться Римма, но даже ненаблюдательный Антон уловил в ее голосе нотки не только неуверенности, но и паники.

– Нет, я схожу. Она уже давно там. И ничего не слышно.

Римма покачала головой. Антон вдруг понял, что она не столько боится за Ларису или за него самого, сколько – остаться одной в машине, здесь, посреди темной пустынной улицы. Антон ее пожалел.

– Я сейчас, Римма Борисовна, – сказал он самым бодрым тоном, на который был способен. – Слетаю, позову ее – и тут же обратно.

Римма кивнула. Ее щеки побелели сквозь румяна.

Антон пошел в темноту, чувствуя, как подкашиваются ноги, страстно жалея, что при нем нет фонарика. А лучше – прожектора. Темень тут была – глаз выколи. Какой-то маленький зверь – котенок или крыса, шмыгнув из-под самых ног, чуть не остановил Антону сердце.

А самое худшее было – что этот мрак вокруг был просто набит темными астральными сущностями. Антон не чувствовал их, не видел аур, не прозревал тонкий мир, как Римма, но даже он чувствовал зло, которое выжимало из пор холодный пот и стискивало мышцы судорожными спазмами.

С чего это Римме так нервничать, если все чисто? Нет, нечисто, очень нечисто.

Двор был темен, как могила, только лунный свет, призрачный и неверный, освещал его, не ярче, чем одинокая свеча освещает огромный зал. Антон пробирался ощупью, волоча ноги, слыша, как в ушах грохочет собственное сердце, шаря глазами во мраке в поисках высокой тонкой Ларисиной фигуры, но вдруг увидел…

Антон замер на месте.

Лариса лежала ничком на мокром асфальте. Бледный лунный отблеск едва обрисовывал ее беспомощно разметанное тело, руку, отброшенную в сторону, вцепившуюся пальцами в грязную наледь.

Этот ужас, плотский, реальный, настоящий ужас мгновенно вытеснил из головы Актона все потусторонние страхи. Он подбежал, кинулся на землю рядом с ней, ушиб колени – перевернул ее лицом вверх. Впустил в свой разум только полосу грязи на Ларисиной щеке и ее слипшиеся светлые ресницы. Расстегнутую куртку. Тающий снег на сером пушистом джемпере.

Прижал два пальца к ее шее. Чудовищно долго ждал, пока не почувствовал еле-еле заметное биение иссякающего ручейка жизни. Дыхания было не слышно вовсе.

Прокусил губу, чтобы не завыть в тоске и ужасе. Поднял обмякшее тело, показавшееся слишком тяжелым. Уже не обращая внимания ни на колдобины, ни на темноту, потащил Ларису к машине. Ее голова прислонилась к его плечу. Его слезы текли на ее волосы, а волосы пахли ладаном.

Холодной ночью и ладаном.

Римма выскочила из машины, когда увидела его.

– Что случилось, Антоша? – спросила она, и вопрос вместе с неуверенным тоном Антона взбесил.

– Это вы мне скажите, что случилось! – рявкнул он и шмыгнул носом. – Это вы ее туда послали!

– Антоша, понимаешь… – забормотала Римма, как-то смешавшись, поблекнув, потеряв обычный апломб, и Антон, осторожно, насколько смог, опуская Ларису на капот машины, бросил еще резче:

– Да что вы раскудахтались?! «Скорую» вызывайте! «Скорую», слышите!

– Да, Антоша, да, – Римма крутила в руках сумочку, но не предпринимала ни малейших попыток вытащить оттуда телефон. – Надо вызывать «скорую», но как мы объясним…

– Да какая разница! – закричал Антон в отчаянии.

Он стер слезы рукавом, размазывая грязь, и хотел забрать сумочку из Римминых рук, но Римма его отстранила. Она как-то быстрее пришла в себя.

– Антоша, отсюда звонить не надо, – сказала она твердо. – Мало ли что могут подумать. Наверное, лучше отвести ее ко мне. И «скорую» вызвать ко мне домой. А врачам сказать, что она – наша знакомая, была у нас в гостях, ты пошел ее проводить и она упала во дворе. Это будет лучше.

– Это же… – ее речь ошарашила Антона, как удар в лицо. – Зачем?

– Знаешь, врачи обычно – такие циники…

– Римма Борисовна, но ведь если…

– Хватит, Антон, – сказала Римма уже чуть раздраженно. – В конце концов, обычно я лучше знаю, что делать.

– А в этот раз…

– Вот что, милый. Вытри-ка лицо и пойми простую вещь. Я ее предупреждала. Она знала, на что идет. А теперь помоги мне устроить ее сзади.

Антон обнял Ларису, чтобы снова поднять, и в смертной тоске подумал, что обнимает ее только потому, что она ничего не сознает и не видит. И что мир несправедлив и жесток. И что если Лариса умрет по дороге к Римминому дому, Римма будет виновата. О репутации заботится, подумаешь… Ведьма!

Но встретившись с Риммой глазами, Антон устыдился собственных мыслей. Может, все как-нибудь обойдется, подумал он, укладывая Ларису на сиденье.

Может, Римма сделает так, что все обойдется. Не судите да не судимы будете.

Лариса висела на плече у мертвяка, который шел по воняющему хлоркой коридору. Вся загробная команда перла сзади, топала, сопела и пыхтела, распространяя зловоние. Вот зачем им хлорка, подумала Лариса отстраненно.

Ее вонь отбивает почти любую другую вонь. Дерьма или дохлятины – все равно. Какое славное местечко – наш замечательный клуб.

Менеджер – как жаль, что на него кольев не хватило, подумала Лариса – отпер дверь с надписью «Посторонним вход строго запрещен». Угу. То самое место. Живые здесь не ходят.

Их сюда носят, подумала Лариса, и впервые холодок тихого ужаса прополз вдоль ее спины. Зачем?

Ее пронесли по коридору из сна, ужасному коридору, с оштукатуренными стенами и полом, выложенным плиткой, мимо оцинкованных дверей, из-за которых тянуло свежим мясом, кровью и падалью. Ей казалось, что сейчас коридор свернет – и она увидит огромное окно с пыльным стеклом, а за ним – кладбище с блуждающими огоньками, но этого не произошло.

Вместо окна за поворотом случилась монументальная дубовая дверь. Резной готический орнамент придавал двери такой вид, будто мертвецы украли ее из оскверненной католической церкви. Или со старинного склепа сняли. Лариса поморщилась, когда ее проносили между распахнутых створок.

Рассмотреть помещение за дверью, вися на плече трупа вниз головой, было сложно – Ларису только чрезвычайно удивили тряпичные ароматизированные лепестки, какие продаются в «Рив-Гош» по рублю за штуку для ношения в сумочках. Тут весь пол был засыпан этими лепестками, темно-красными, распространяющими запах искусственных роз, таким толстым слоем, что мертвяки шли по ним, как по ковру. Жалкая попытка освежить несвежую атмосферу?

Мертвец, который нес Ларису, сбросил ее с плеча на что-то, довольно жесткое. Лариса ударилась плечами и затылком.

– Легче, дурак, – сказала сердито – и тут почуяла Эдуарда.

Ей удалось справиться с ужасом, разговаривая с ним по телефону, но тут он был во плоти, и волна ужаса нахлынула такая, что Лариса задохнулась. Сквозь мутную пелену дикого страха она разглядела только его лицо, землисто-бледное, склонившееся над ней, с отвратительной сладкой улыбочкой. За головой Эдуарда, на которой, почему-то, красовалась нелепая, бутафорская какая-то диадема с громадной блестящей стекляшкой, изображающей рубин, возвышался круглый масонский купол, освещенный электрическими свечками. Ларисе вдруг стало так истерически смешно, что страх чуть-чуть отпустил.

– … она Серого завалила, колом в живот, – услышала Лариса голос охранника. – А Вове глаз колом выбила, осиновым, представляете, босс? Оба – того, упокоены. Как только додумалась… Меня вот вилкой пырнула серебряной, больно, как черт знает что. Полечиться бы, босс…

– Успеешь, – отрезал Эдуард. – А бойцов новых сделаем. Ерунда.

Лариса тем временем опомнилась настолько, что принялась оглядываться по-настоящему. То, на чем она лежала – стол, может быть, или алтарь, накрытый чем-то, вроде церковной парчи, стоял в центре этого зала, похожего на дешевую декорацию к спектаклю о масонах или чернокнижниках. Огромное зеркало в раме из позолоченной бронзы, больше человеческого роста, возвышалась прямо напротив этого жертвенника – и Лариса видела в зеркале какую-то темную бездну, прорезанную огоньками свечей, и смутные очертания зала, которые будто накладывались на пульсирующий мрак. Ни сама Лариса, ни мертвые твари в этом странном зеркале не отражались.

А Эдуард рассматривал Ларису масляными глазками, но не так, как смотрят на беспомощную соблазнительную женщину, а так, как созерцают дорогой деликатес на тарелке. Даже губы облизывал. На нем вместо обычного дорогого костюма был надет какой-то дурацкий балахон, белый, атласный, с красной каймой по подолу, со здоровенным золотым диском, на якорной цепи свисавшем с шеи. Это было бы дико смешно, если бы Эдуард не крутил в руках по давней привычке блестящий продолговатый предмет.

На сей раз – не «паркер» с золотым пером.

Скальпель.

– Жаль, что я не кинорежиссер, Лариса Петровна, – говорил Эдуард вкрадчиво и почти ласково – так говорят в романах инквизиторы. – В семидесятые годы, если мне не изменяет память, на экраны вышел фильм под названием «Сладкая женщина»… Я бы римейк снял. С вами, Лариса Петровна, в главной роли. Сладкая вы, моя дорогая, редкостно…

Мертвецы из его банды стояли поодаль и ждали. У них только слюна не капала с клыков, но то один, то другой из них вдруг принимался нервно облизывать губы. Зрелище было фантастически гадким.

Я не смогу отсюда выбраться, вдруг поняла Лариса. Просто не смогу. Они жрали мою душу, когда я тут танцевала, но время вышло – и теперь они собираются меня доесть. Сожрать тело.

Ужас ударил под дых, как раскаленный клинок. Лариса вспомнила те моменты, когда покончить с собой ей казалось легче, чем ожидать убийства – и окончательно осознала то, о чем уже давно догадывалась ее интуиция. Это было действительно страшно, но больше – это было унизительно и мерзко. Боль, смерть – дела, о которых Лариса так много думала, что уже привыкла. А пожирание живьем – ходячими трупами, гниющими на ходу…

Ворон! Да где же ты, Ворон?! Их тут много, а я одна, я связана, я беспомощна – где же ты?! Ты же всегда приходил, когда я попадала в беду! Ворон, Ворон, я понимаю – если они меня сейчас убьют и сожрут, я никогда с тобой не встречусь. Я просто исчезну – они сожрут мою душу вместе с телом!

Лариса прокусила губу, чтобы не заорать в голос.

– Мы с вами всегда отлично понимали друг друга, – продолжал Эдуард, улыбаясь. – Вы очень разумная женщина, Лариса Петровна, и еще – вы стильная женщина. Такие служащие, как вы, делают честь заведению. Мои гости от вашей медовой сладости были просто в восторге. Но, к сожалению, мне показалось, что вы готовы нарушить контракт. Как я уже говорил, это совершенно недопустимо…

Острые блики на мерно вращающемся скальпеле в его бледных пальцах гипнотизировали Ларису. Она постепенно погружалась в транс бесконечного отчаяния, а пытка ласковостью мертвеца все продолжалась – и Ларисе казалось, что ей конца не будет. В те мгновения она поняла, как истязуемые начинают желать смерти, чтобы прекратить мучения – голос Эдуарда лился густой липкой патокой на лицо, это было тяжелее любой физической боли.

Он как-то научился причинять боль непосредственно душе, подумала Лариса в тоске. Это невозможно вынести, хоть бы сознание потерять, Ворон, где ты…

Грохот и звон бьющегося стекла показался Ларисе громким, как взрыв. И свежим – если звук может быть свежим. Или, на самом деле, свежим был неожиданный ветер, рванувшийся в зал сквозь разбитое зеркало. Запахи надушенных тряпок, гнилого мяса, дешевой парфюмерии снесло этой серебряной струей чистоты, снега и ладана.

Лариса закричала бы, если бы судорога не сжала ей горло – в пустой зеркальной раме стоял Ворон. Его вид был ужасен и великолепен; волосы разметались вокруг лунно-белого лица, на котором глаза рдели, как угли, золотисто-красным, нечеловеческим огнем. Верхняя губа вздернулась, обнажив клыки – два длинных острия, как у рыси или пумы, но передний резец был по-прежнему сломан, как при жизни. Фрак бы ему, нежно подумала Лариса – свитер и джинсы не подходили к его новой ипостаси, излучающей силу и январский холод.

Лариса улыбнулась онемевшими губами. Как бы ни обернулось – он сломал решетку.

Ворон спрыгнул из рамы на пол, усыпанный красными лоскутками – и остановился.

– Добро пожаловать, Виктор Николаевич, – услышала Лариса умильный голос Эдуарда, в котором насмешливая приветливость мешалась со смертельным ядом в дикой концентрации. – Ах, как мы всегда рады видеть вампира в нашем простеньком заведении… куда вампиры обычно не заходят.

Вампир, подумала Лариса отстраненно. Ну да.

Ворон издал низкое кошачье урчание – звук, совершенно ему не свойственный – и дернулся вперед, как человек идет против сильного ветра. Его нога проехалась по паркету на лепестках – он едва не упал, не сдвинувшись с места.

– Вот это я называю большой удачей, – сказал Эдуард, и яд в его голосе уже превысил все допустимые нормы. – Знаешь, что смешно, Виктор? То, что ты, ничто, самоубийца, тень, фикция, похоже, вообразил себя вправе вот так вламываться к сущностям, которые старше тебя на сотню лет и сильнее в тысячу раз. Руки целовал белобрысому шотландцу?

– Ты б ему задницу целовал, если бы сумел уговорить, – прошипел Ворон. Его ноги скользили по полу, разбрасывая лепестки, но сделать шаг почему-то оказалось непосильной задачей.

– Виктор, Виктор, остынь, – сказал Эдуард. – Я же тебя ждал. Теперь у нас будет обед из двух блюд. Живая женщина и плохонький, но вампир. Только ее я выпью сразу, а тебя – постепенно, весьма постепенно… Тебя мне надолго хватит, дорогуша.

Ворон снова рванулся вперед, сквозь загустевший воздух, как сквозь какую-то прозрачную тягучую массу. «Ворон, Ворон, – думала Лариса, глотая тот же густой удушающий воздух и захлебываясь им, – давай, давай, пожалуйста, ты можешь! Ну еще немного!»

– Это, видишь ли, ошибка, – брезгливо проговорил Эдуард. – Ошибка думать, что голод придает сил. И ошибка думать, что тебя ведет что-нибудь, кроме голода. Что, Виктор, теперь ее кровь тебе слаще, чем твой героин, а? Нет, дорогой, нет, это – моя пища, на чужую пищу зариться не годится. Охотиться надо самому, вампир. А все права на эту женщину ты еще при жизни продал.

Лариса ощутила, как вокруг делается теплее. Как ледяной запах становится слабее и глуше. Лицо Ворона было совершенно потерянным. Ты поверил? Ты поверил этой гадине? Нет, вещая птица, нет, родной, я-то знаю, что я тебе – не жратва, я знаю, почему ты пришел, я верю, что ты меня любишь, не слушай его…

– И не надейся на своего шотландца, – сказал Эдуард с насмешкой, которая сделалась как-то веселее. – Закон джунглей и вампиров гласит – каждый сам за себя. А ты один – просто ничто. Ты сам, в сущности, пища.

Нет, это ложь! Я за тебя! И ты – за меня! Так же всегда было! Я знаю! Давай!

– И не воображай, что вы с ней в разных мирах, – ухмыльнулся Эдуард почти победительно. – Знаешь, как в старину говорили? Долгая скорбь приводит в ад. Она сама рвалась к тебе за эту грань. Теперь, как бы там не было – живой она уже не будет. Она сама хотела быть пищей – правда, твоей, но ведь в легендах вместо мертвого жениха всегда приходит демон, Виктор.

Лариса увидела, как из угла глаза Ворона через щеку проползла капля крови, очень темной, почти черной. Воздух остановился. Мертвецы, застывшие в отдалении, ожидающие момента, зашевелились. И вдруг ее осенило.

Я уже?! Уже где, в преисподней? В тонком, будь он неладен, мире? Но тогда же ты не откажешься от моей силы, а, Ворон?! Ведь мне это уже не повредит?! Может, мы с тобой и ничто поодиночке – но вместе, мы вместе, неужели мы не сможем справиться с этой дрянью?!

Ворон вздрогнул и отвел глаза от глумливо ухмыляющегося Эдуарда. Лариса поймала его напряженный взгляд и завопила мысленно, изо всех сил, всем страстным желанием соединиться и не разлучаться больше: «Бери же, бери!»

И почувствовала, как поток силы, не имеющей названия, хлынул из ее тела Ворону навстречу, как сияющий мост между душами – и Ворон на миг стал фигурой из чистого лунного света. Краем глаза Лариса увидела, как мертвецы, спотыкаясь и скользя, топоча, шарахнулись в стороны, а Эдуард отлетел к стене и приложился к ней спиной. Ворон в один длинный рысий прыжок пересек расстояние от зеркала до жертвенника, на котором лежала Лариса – и вспорол клыками собственное левое запястье.

Из рваной раны хлынула кровь, слишком темная, чтобы быть человеческой. Ворон протянул руку к Ларисиным губам и проговорил, задыхаясь:

– Пей, Ларка! Пей, дружище, мы их сделали.

Лариса прижалась раскрытым ртом к его коже. Кровь была обжигающе-холодной или наоборот, леденяще-горячей, несколько секунд она била струей – и Лариса, сделав несколько быстрых глотков этого жидкого огня, ощутила, каким невесомым и каким сильным становится ее тело. Лариса целовала рану и чувствовала, как растерзанная плоть закрывается под ее губами. Когда кожа на запястье Ворона стала гладкой, Лариса дернула плечами, чтобы порвать липкую ленту, но лента рассыпалась прахом. Ворон взял ее левую руку, поднес к губам и посмотрел вопросительно.