Он принялся неуверенно двигаться по комнате, рассматривая мебель. Ему было ясно, что, кроме комода, его окружают весьма убогие вещи.
      - Приличный дубовый стол, - говорил он. - Но боюсь, недостаточно старый, чтобы представлять собою какой-нибудь интерес. Хорошие, удобные стулья, но уж очень современные, да-да, современные. Вот этот шкафчик, что ж, довольно мил, но, опять же, никакой ценности не представляет. Комод, - он небрежно прошел мимо комода Чиппендейла и презрительно щелкнул пальцами, стоит, я бы сказал, несколько фунтов, не более. Боюсь, довольно грубая подделка. Изготовлен, наверное, во времена королевы Виктории {Виктория (1819 - 1901) - английская королева (с 1837 г.)}. Это вы выкрасили его белой краской?
      - Да, - сказал Рамминс, - работа Берта.
      - Очень разумный шаг. Будучи белым, он не кажется таким отталкивающим.
      - Отличная вещь, - заметил Рамминс. - И резьба красивая.
      - Машинная работа, - с видом превосходства ответил мистер Боггис, нагнувшись, чтобы получше рассмотреть изысканное исполнение. - За милю видно. Но по-своему весьма неплохо. Что-то тут есть.
      Он неторопливо двинулся в сторону, как вдруг остановился и повернулся. Упершись кончиком пальца в подбородок, он склонил голову набок и нахмурился, будто погрузился в глубокое раздумье.
      - Знаете что? - сказал он, глядя на комод и едва слышно произнося слова Я кое-что вспомнил... Мне давно нужны ножки вроде этих. У меня дома есть любопытный столик, из тех, что ставят перед диваном, что-то вроде кофейного столика, и в Михайлов день {день святого Михаила (29 сентября). В Англии традиционная дата совершения долгосрочных сделок и пр.}, когда я переезжал в другой дом, бестолковые грузчики повредили у него ножки, на них теперь лучше не смотреть. А столик мне очень нравится. Я всегда держу на нем большую Библию, а также все мои проповеди. - Он умолк, водя пальцем по подбородку. Я вот о чем подумал. Эти ножки от вашего комода могли бы вполне сгодиться. Да, пожалуй, что так. Их легко можно отпилить и приладить к моему столику.
      Он оглянулся. Трое мужчин стояли совершенно неподвижно. Три пары глаз, таких разных, но в равной степени недоверчивых, подозрительно смотрели на него - маленькие свинячьи глазки Рамминса, бессмысленные глаза Клода и два разных глаза Берта: один странный, какой-то затуманенный, с маленькой черной точкой в середине, похожий на рыбий глаз на тарелке.
      Мистер Боггис улыбнулся и покачал головой.
      - Ну и ну, да что это я несу? Я так говорю, будто это моя вещь. Прошу прощения.
      - Вы хотите сказать, что желали бы купить его, - сказал Рамминс.
      - Хм... - мистер Боггис оглянулся на комод и нахмурился. - Не уверен. Можно, конечно... но опять же... если подумать... нет-нет... думаю, с ним хлопот не оберешься. Не стоит он того. Оставлю его, пожалуй.
      - И сколько вы хотели бы предложить? - спросил Рамминс.
      - Видите ли, вещь-то не подлинная. Обыкновенная подделка.
      - А вот я так не думаю, - возразил Рамминс. - Он здесь уже больше двадцати лет, а до этого стоял в замке. Я сам его купил на аукционе, когда умер старый сквайр {помещик, землевладелец}. Так что не рассказывайте мне, будто эта штука новая.
      - Она вовсе не новая, но ей точно не больше лет шестидесяти.
      - Больше, - возразил Рамминс. - Берт, где бумажка, которую ты как-то нашел в ящике? Этот старый счет?
      Юноша отсутствующим взглядом посмотрел на отца. Мистер Боггис открыл было рот, потом быстренько закрыл его, так и не произнеся ни слова. Он буквально трясся от волнения и, чтобы успокоиться, подошел к окну и уставился на пухлую коричневую курицу, клевавшую во дворе рассыпанные зерна.
      - Да, в глубине вон того ящика лежала, под силками для кроликов, говорил Рамминс. - Достань-ка ее и покажи священнику.
      Когда Берт подошел к комоду, мистер Боггис снова обернулся. Не смотреть он не мог. Он видел, как юноша вытащил средний ящик, и еще обратил внимание на то, как легко ящик выдвигается. Он видел, как рука Берта скрывается внутри ящика и роется среди проводов и веревок.
      - Эта, что ли?
      Берт извлек пожелтевшую сложенную бумажку и отнес ее отцу, который развернул ее и приблизил к лицу.
      - Не будете же вы говорить, что это не старинный почерк, - сказал Рамминс и протянул бумажку мистеру Боггису, чья рука, когда он брал ее, неудержимо тряслась.
      Бумажка была ломкая и слегка хрустела у него между пальцами. Наклонными буквами, каллиграфическим почерком было написано следующее:
      "Эдвард Монтегю, эск.,
      Томасу Чиппендейлу.
      Большой комод красного дерева чрезвычайно тонкой работы, с очень богатой резьбой, на желобчатых ножках, с двумя весьма аккуратно исп. длинными ящиками в средней части и двумя такими же по бокам, с богато отд. медными ручками и орнаментом, все вместе полностью закончено и выполнено в изящном вкусе... 87 фунтов".
      Мистер Боггис всеми силами старался сохранить спокойствие и побороть волнение, которое распирало его изнутри и вызывало головокружение. Боже мой, в это трудно поверить! Со счетом цена его еще повышается. Сколько же он теперь будет стоить? Двенадцать тысяч фунтов? Четырнадцать? Может, пятнадцать или двадцать? Кто знает?
      Ну и дела! Он с презрением бросил бумажку на стол и тихо произнес:
      - То, что я вам и говорил, подделка викторианской эпохи. Это обыкновенный счет - тот, кто изготовил эту штуку, выдал ее за старинную вещь и отдал своему клиенту. Таких счетов я много видел. Обратите внимание, что он не пишет, что сам сделал эту вещь. Тут бы сразу все раскрылось.
      - Говорите что хотите, - заявил Рамминс, - но бумажка старинная.
      - Разумеется, мой дорогой друг. Вещь викторианской эпохи, конца ее. Примерно 1890 год. Шестьдесят-семьдесят лет назад. Я таких сотни видел. То было время, когда массы столяров-краснодеревцев только тем и занимались, что подделывали красивую мебель предыдущего столетия.
      - Послушайте, святой отец, - сказал Рамминс, тыча в него толстым грязным пальцем, - я уж не буду говорить о том, что вы ничего не смыслите в мебели, но скажу вам вот что. Откуда у вас такая уверенность, что это подделка, когда вы даже не видели, как он выглядит под краской?
      - Подите-ка сюда, - сказал мистер Боггис. - Подите сюда, и я покажу вам кое-что. - Он встал рядом с комодом и подождал, пока они подойдут. - Нож есть у кого-нибудь?
      Клод достал карманный ножик с ручкой из рога, мистер Боггис взял его и вынул самое маленькое лезвие. Затем, действуя с видимой небрежностью, но на самом деле чрезвычайно аккуратно, принялся отколупывать белую краску на крошечном участке верхней части комода. Краска легко отслаивалась от старого твердого покрытия. Очистив примерно три квадратных дюйма, он отступил и сказал:
      - Взгляните-ка!
      Это было прекрасно. Теплое пятнышко красного дерева, сияющее, как топаз, подлинным цветом двухсотлетней давности, сочным и насыщенным.
      - Ну и что тут не так? - спросил Рамминс.
      - Да он же обработан! Сразу видно!
      - И откуда это видно, мистер? Ну-ка, расскажите нам.
      - Должен признаться, объяснить это довольно трудно. Тут все дело в опыте. Мой опыт подсказывает мне, что дерево, вне всякого сомнения, обработано известью. Ее используют для того, чтобы придать красному дереву темный цвет, свидетельствующий о приличном возрасте. Для дуба используется поташ, а для ореха - азотная кислота, для красного же дерева - всегда известь.
      Трое мужчин придвинулись поближе, чтобы поглядеть на очищенное дерево. Похоже, в них пробудилось что-то вроде интереса. Всегда любопытно узнать о новом виде мошенничества или обмана.
      - Посмотрите внимательнее на структуру дерева. Видите характерный оранжевый оттенок темно-красного и коричневого цвета. Это признак извести.
      Они потянулись носами к дереву - первым Рамминс, за ним Клод, а потом Берт.
      - И потом, эта патина, - продолжал мистер Боггис.
      - Чего?
      Он объяснил им значение этого слова применительно к мебели.
      - Мои дорогие друзья, да вы представить себе не можете, на что готовы негодяи, лишь бы только сымитировать великолепный вид настоящей патины, с насыщенным цветом бронзы. Это страшно, просто страшно, и мне больно говорить об этом!
      Он презрительно выпаливал слова и корчил кислую физиономию, изображая крайнее отвращение. Мужчины молчали, ожидая новых откровений.
      - На какие только ухищрения не пускаются смертные, чтобы ввести в заблуждение невинных! - кричал мистер Боггис. - Все это в высшей степени отвратительно! Знаете, что они здесь сделали, мои друзья? Я-то отлично понимаю. Я вижу, как они это делали. Долго протирали дерево льняным маслом, покрывали его щелочной политурой с добавлением коварного красителя, чистили пемзой и маслом, натирали воском вместе с грязью и пылью и, наконец, подвергали тепловой обработке, чтобы полировка потрескалась и стала похожа на покрытие двухсотлетней давности! Не могу без горечи даже думать о таком бесстыдстве!
      Трое мужчин продолжали глазеть на небольшой участок темного дерева.
      - Дотроньтесь до него! - приказал мистер Боггис - Приложите к нему свои пальцы! Ну и как, теплое оно или холодное на ощупь?
      - Да вроде холодное, - сказал Рамминс.
      - Именно, мой друг! А дело-то все в том, что липовая патина всегда на ощупь холодная. Настоящая патина на ощупь удивительно теплая.
      - Эта на ощупь нормальная, - сказал Рамминс, намереваясь поспорить.
      - Нет, сэр, она холодная. Но, конечно же, нужно иметь опытный и чувствительный кончик пальца, чтобы вынести положительное суждение. Трудно ожидать, чтобы вы были способны судить об этом, как трудно ожидать, что я могу судить о качестве вашего ячменя. Все в жизни, мой дорогой сэр, достигается опытом.
      Трое мужчин неотрывно глядели на чудаковатого круглолицего священника, но теперь уже не так подозрительно, потому что кое-что о своем предмете он все-таки знал. Однако доверять ему они пока не собирались.
      Мистер Боггис наклонился и указал на металлическую ручку комода.
      - Вот где еще мошенники приложили руку, - сказал он. - У старой бронзы обыкновенно есть и цвет, и отличительные особенности. Хоть это-то вам известно?
      Они глядели на него во все глаза, ожидая дальнейших откровений.
      - Но вся беда в том, что есть мастера необычайно ловко подделывать цвет. По сути дела, почти невозможно отличить настоящий, подлинный цвет от фальшивого. И мне не стыдно признаться, что часто это и меня ставит в тупик. Потому нет никакого смысла соскабливать краску с ручек. Вряд ли это нам что-нибудь даст.
      - Как это можно делать так, чтобы новая медь казалась старой? - спросил Клод. - Медь ведь не ржавеет.
      - Вы совершенно правы, мой друг. Но у этих негодяев есть свои способы, которые они хранят в тайне.
      - Какие например? - спросил Клод.
      Сведения такого рода он не мог пропустить мимо ушей. Никогда не знаешь, вдруг что-то и пригодится.
      - Нужно, например, сделать вот что, - сказал Боггис, - поместить ручки вечером в ящик со стружками красного дерева, пропитанными аммиачной солью. Аммиачная соль делает металл зеленым, но, если зелень соскоблить, под ней можно обнаружить приятный, мягкий, теплый оттенок серебристого цвета, тот самый оттенок, который характерен для старой бронзы. Это такое бесстыдство! Впрочем, с железом и не такие штуки вытворяют.
      - А что они делают с железом? - со все возрастающим интересом спросил Клод.
      - С железом проще, - ответил мистер Боггис. - Железные замки, пластины и петли просто погружают в обыкновенную соль, и те в два счета полностью покрываются ржавчиной и щербинками.
      - Хорошо, - заметил Рамминс. - Значит, вы признаетесь, что насчет ручек ничего сказать не можете. По-вашему, им может быть много сотен лет. Так?
      - Ага! - едва слышно произнес мистер Боггис, устремив на Рамминса свои выпуклые карие глаза. - Вот тут-то вы и не правы. Смотрите-ка.
      Он достал из кармана пиджака отвертку. Одновременно, хотя никто этого и не заметил, извлек маленький медный шуруп и зажал в ладони. Потом выбрал один из шурупов в комоде - каждая ручка крепилась на четырех - и начал бережно соскабливать следы белой краски с ручки. Соскоблив краску, он принялся медленно вывинчивать ручку.
      - Если это настоящий старинный медный шуруп восемнадцатого века, говорил он, - то винтовая линия будет чуточку неровной, и вы легко сможете убедиться, что она прорезана с помощью напильника. Но если это сделано в более поздние времена, викторианские или еще позднее, тогда, понятно, и шуруп относится к тому же времени. Это будет вещь машинной работы, массового производства. Что ж, сейчас увидим.
      Для мистера Боггиса не составило труда, прикрыв рукой старый шуруп, заменить его спрятанным в ладони. Несложный трюк особенно хорошо ему удавался и в продолжение многих лет приносил успех. Карманы его священнического одеяния были всегда набиты дешевыми шурупами различных размеров.
      - Ну вот, - сказал он, протягивая новенький шуруп Рамминсу. Взгляните-ка. Смотрите, какая ровная винтовая линия. Видите? Еще бы не видеть! Обыкновенный шуруп, да вы и сами можете сегодня купить такой же по дешевке в любой скобяной лавке.
      Шуруп пошел по рукам. Каждый внимательно рассматривал его. На сей раз даже Рамминс был удивлен.
      Мистер Богтис положил в карман отвертку вместе с шурупом ручной работы, после чего повернулся и медленно прошествовал мимо троих мужчин к двери.
      - Мои дорогие друзья, - сказал он, остановившись перед входом на кухню, - я так вам благодарен, что вы позволили мне заглянуть в ваш дом, вы так добры. Надеюсь, я вам не показался занудой.
      Рамминс оторвался от разглядывания шурупа.
      - Вы нам так и не сказали, сколько собирались предложить, - заметил он.
      - Ах да! - произнес мистер Боггис- Совершенно верно. Что ж, если быть до конца откровенным, то с ним столько хлопот. Думаю, оставлю его.
      - И все же, сколько бы вы за него дали?
      - То есть, вы хотите сказать, что и правда желаете расстаться с ним?
      - Я не говорил, что хочу расстаться с ним. Я спросил - сколько?
      Мистер Боггис перевел взгляд на комод, склонил голову в одну сторону, потом в другую, нахмурился, вытянул губы, пожал плечами и презрительно махнул рукой, будто хотел сказать, что и говорить-то тут не о чем.
      - Ну, скажем... десять фунтов. Думаю, это справедливо.
      - Десять фунтов! - вскричал Рамминс. - Не смешите меня, святой отец, прошу вас!
      - Даже если его на дрова брать, он дороже стоит! - с отвращением произнес Клод.
      - Да вы посмотрите на этот счет! - продолжал Рамминс, с такой силой тыча в ценный документ своим грязным указательным пальцем, что мистер Боггис встревожился. - Здесь же точно написано, сколько он стоит! Восемьдесят семь фунтов! Это когда он еще новым был. А теперь он старинный и стоит вдвое дороже!
      - Простите меня, сэр, это не совсем так. Это ведь второсортная подделка. Но вот что я вам скажу, мой друг. Человек я довольно отчаянный и справиться с собой не могу. Предлагаю вам целых пятнадцать фунтов. Как?
      - Пятьдесят, - сказал Рамминс.
      Мистер Боггис ощутил в ногах, вплоть до самых ступней, приятное покалывание. Комод его. Сомнений никаких нет. Но привычка покупать дешево, настолько дешево, насколько это в пределах человеческих сил, была в нем слишком сильна, чтобы сдаваться так легко.
      - Мой дорогой, - мягко прошептал он. - Мне нужны только ножки. Возможно, потом я и найду какое-нибудь применение для ящиков, но все остальное, сам каркас, как верно заметил ваш друг, это просто дрова.
      - Тогда тридцать пять, - сказал Рамминс.
      - Не могу, сэр, не могу. Он того не стоит. Да и не к лицу мне торговаться. Нехорошо это. Сделаю вам окончательное предложение, после чего ухожу. Двадцать фунтов.
      - Согласен, - отрывисто бросил Рамминс. - Он ваш.
      - Ну вот, - сказал мистер Боггис, стиснув руки. - И зачем он мне? Не нужно мне было все это затевать.
      - Теперь уже нельзя отступать, святой отец. Сделка состоялась.
      - Да-да, знаю.
      - Как вы его заберете?
      - Дайте-ка подумать. Если я заеду на машине во двор, может, джентльмены не сочтут за труд погрузить его?
      - В машину? Эта штука в машину ни за что не влезет! Тут грузовик нужен!
      - Совсем не обязательно. Однако посмотрим. Моя машина стоит на дороге. Я мигом вернусь. Как-нибудь управимся, уверен...
      Мистер Боггис прошел через двор и, выйдя за ворота, направился по длинной колее через поле к дороге. Он поймал себя на том, что безудержно хихикает, а внутри у него, казалось, от желудка поднимаются сотни крошечных пузырьков и весело лопаются в голове, точно содовая. Лютики в поле, сверкая на солнце, неожиданно стали превращаться в золотые монеты. Земля была просто усеяна ими. Он свернул с колеи и пошел по траве, разбрасывая их ногами, наступая на них и наслаждаясь их металлическим звоном. Он с трудом сдерживался, чтобы не пуститься бежать. Но ведь священники не бегают, они ходят степенно. Иди степенно, Боггис. Угомонись, Боггис. Теперь спешить некуда. Комод твой! Твой за двадцать фунтов, а стоит он пятнадцать или двадцать тысяч! Комод Боггиса! Через десять минут его погрузят в твою машину - он легко в ней поместится, - и ты поедешь назад в Лондон и будешь всю дорогу петь! Мистер Боггис везет комод Боггиса домой в машине Боггиса. Историческое событие. Что бы только ни дали газетчики, чтобы запечатлеть такое! Может, устроить им это? Пожалуй. Посмотрим. Какой чудесный день! Восхитительный и солнечный! Черт побери!
      Рамминс в это время говорил:
      - Посмотрите на этого старого дурака, который дает двадцать фунтов за такое старье.
      - Вы держались молодцом, мистер Рамминс, - сказал ему Клод. - Думаете, он вам заплатит?
      - А мы грузить не будем, пока не заплатит.
      - А если комод не влезет в машину? - спросил Клод. - Знаете что, мистер Рамминс? Хотите знать мое мнение? Думаю, такая громадина в машину не войдет. И что тогда? Тогда он скажет - ну и черт с ней. Уедет, и больше вы его не увидите. Как и денег. Он и не собирался покупать его..
      Рамминс задумался над этой новой, весьма тревожной перспективой.
      - И как такая штуковина влезет в машину? - неумолимо продолжал Клод. Да у священников и не бывает больших машин. Вы когда-нибудь видели священника с большой машиной, мистер Рамминс?
      - Да вроде нет.
      - То-то же! А теперь послушайте меня. У меня идея. Он ведь нам сказал, что ему нужны только ножки. Так? Поэтому отпилим их быстренько, пока он не вернулся, вот тогда комод точно влезет в машину. Ему не придется отпиливать их самому, когда он приедет домой, только и всего. Что вы об этом думаете, мистер Рамминс? - На плоском глупом лице Клода было написано приторное самодовольство.
      - Идея не такая уж и плохая, - сказал Рамминс, глядя на комод. - По правде, чертовски хорошая. Нам лучше поторопиться. Вы с Бертом выносите его во двор, а я пойду за пилой. Только сначала выньте ящики.
      Не прошло и двух минут, как Клод с Бертом вынесли комод во двор и поставили его вверх ногами среди куриного помета, навоза и грязи. Они видели, как в поле по тропинке, ведущей к дороге, вышагивает маленькая черная фигура. Что-то было весьма забавное в том, как фигура себя вела. Она ускоряла шаг, потом подпрыгивала, подскакивала и бежала вприпрыжку, и раз им показалось, будто со стороны лужайки прокатилась веселая песня.
      - По-моему, он ненормальный, - сказал Клод, и Берт мрачно улыбнулся, вращая своим затуманенным глазом.
      Из сарая, прижимаясь к земле, точно лягушка, приковылял Рамминс с длинной пилой. Клод взял у него пилу и приступил к работе.
      - Подальше отпиливай, - сказал Рамминс. - Не забывай, что он хочет приладить их к другому столику.
      Красное дерево было крепким и очень сухим, и по мере того, как Клод пилил, мелкая красная пыль вылетала из-под пилы и мягко падала на землю. Ножки отскакивали одна за другой, и, когда все были отпилены, Берт нагнулся и аккуратно сложил их стопкой.
      Клод отступил, глядя на результаты своего труда. Наступила несколько длинноватая пауза.
      - Еще у меня к вам вопрос, мистер Рамминс, - медленно произнес Клод. А теперь могли бы вы засунуть эту громадную штуковину в багажник?
      - Если это не грузовик, то нет.
      - Правильно! - воскликнул Клод. - А у священников грузовиков не бывает, вы и сами знаете. Обычно они ездят на крохотных "моррисах"-восьмерках или "остинах"-семерках.
      - Ему только ножки нужны, - сказал Рамминс. - Если остальное не поместится, то пусть оставляет. Жаловаться ему не на что. Ножки он получит.
      - Ну уж не скажите, мистер Рамминс, - терпеливо проговорил Клод. - Вы не хуже меня знаете, что он начнет сбивать цену, если все до последнего кусочка не втиснет в машину. Когда дело доходит до денег, священники становятся такими же хитрыми, как и все другие, это точно. А этот старикан чем лучше? Поэтому почему бы нам не отдать ему все его дрова - и дело с концом? Где тут у вас топор?
      - Думаю, ты верно рассуждаешь, - сказал Рамминс. - Берт, принеси-ка топор.
      Берт пошел в сарай, принес длинный колун и подал его Клоду. Клод поплевал на ладони и потер их одна о другую. Затем, высоко замахнувшись, принялся яростно нападать на безногий каркас комода.
      Работа была тяжелая, и прошло несколько минут, прежде чем он более или менее разнес комод на куски.
      - Вот что я вам скажу, - заявил Клод, разгибая спину и вытирая лоб. Что бы там ни говорил священник, а чертовски хорош был плотник, который сколотил эту штуку.
      - А вовремя мы успели! - крикнул Рамминс. - Вон он идет!
      МИССИС БИКСБИ И ПОЛКОВНИЧЬЯ ШУБА
      Америка - страна больших возможностей для женщин. Они уже владеют примерно восьмьюдесятью пятью процентами национального богатства. Скоро оно все будет принадлежать им. Выгодным процессом стал развод - его просто начать и легко забыть, и честолюбивые дамы могут повторять его, сколько им вздумается, и доводить суммы своих выигрышей до астрономических чисел. Смерть мужа также приносит удовлетворительную компенсацию, и некоторые женщины предпочитают полагаться на этот способ. Они знают, что период ожидания не слишком затянется, ибо чрезмерная работа и сверхнапряжение скоро обязательно доконают беднягу, и он умрет за своим письменным столом с пузырьком фенамина в одной руке и упаковкой транквилизатора в другой.
      Нынешнее поколение энергичных американских мужчин столь устрашающая схема развода и смерти ничуть не пугает. Чем выше процент разводов, тем большее нетерпение они обнаруживают. Молодые мужчины женятся, точно мыши, едва достигнув зрелости, а к тридцати шести годам многие из них имеют на своем содержании по меньшей мере двух бывших жен. Чтобы поддерживать этих дам так, как те привыкли, мужчины принуждены ишачить, как рабы, да они и есть рабы. И вот, когда они приближаются к среднему возрасту, наступающему раньше, чем его ожидают, чувства разочарования и страха начинают медленно проникать в их сердца, и по вечерам они предпочитают собираться вместе группами в клубах и барах, поглощая виски и таблетки и стараясь утешить друг друга разными историями.
      Основная тема таких историй неизменна. В них всегда фигурируют три главных персонажа - муж, жена и грязный пес. Муж - это порядочный, любящий жить в чистоте человек, проявляющий усердие на работе. Жена коварна, лжива и распутна и непременно замешана в каких-то проделках с грязным псом. Муж и подозревать ее не решается, так он добр. Однако дела его плохи. Докопается ли когда-нибудь несчастный до истины? Или ему суждено до конца жизни быть рогоносцем? Выходит, что так. Однако не торопитесь с выводами! Неожиданно, совершив блестящий маневр, муж платит своей жестокой супруге той же монетой. Жена ошеломлена, поражена, унижена, повержена. Мужская аудитория вокруг стойки бара тихо улыбается про себя и находит утешение в полете фантазии.
      Множество таких повествований ходит вокруг этих прекрасных выдумок из царства грез, когда несчастный муж желаемое принимает за действительное, однако большинство этих историй слишком глупы, чтобы их можно было повторять, или чересчур пикантны, чтобы их можно было изложить на бумаге. Есть, впрочем, одна, которая, кажется, превосходит все остальные потому, что она правдива. Она чрезвычайно популярна среди дважды или трижды укушенных мужчин, находящихся в поиске утешения, и если вы один из таковых и не слышали ее раньше, можете с удовольствием выслушать. История называется "Миссис Биксби и Полковничья шуба", и вот о чем в ней идет речь.
      Мистер и миссис Биксби жили в маленькой квартирке где-то в Нью-Йорк-сити. Мистер Биксби был зубным врачом и имел средний доход. Миссис Биксби была крупной энергичной женщиной с хорошим аппетитом. Раз в месяц, по пятницам, миссис Биксби садилась в поезд на станции "Пенсильвания" и отправлялась в Балтимор навестить свою старую тетушку. Она ночевала у тетушки и возвращалась в Нью-Йорк на следующий день, как раз чтобы успеть приготовить мужу ужин. Мистер Биксби благосклонно принимал такой порядок вещей. Он знал, что тетушка Мод живет в Балтиморе, и его жена очень любит эту старую женщину, и, конечно же, было бы неразумно лишать их удовольствия встречаться раз в месяц.
      - Только не жди, что я буду сопровождать тебя, - заявил мистер Биксби с самого начала.
      - Конечно нет, - отвечала миссис Биксби. - В конце концов она ведь не твоя тетушка, а моя.
      До поры до времени все шло хорошо.
      Как, однако, выяснилось, тетушка была лишь удобным алиби для миссис Биксби, только и всего. Грязный пес, в обличье некоего джентльмена, известного как Полковник, подло пребывал в тени, и наша героиня львиную долю своего балтиморского времени проводила в компании этого негодяя. Полковник был необычайно богат. Он жил в прелестном доме на окраине города, не был обременен ни женой, ни детьми, лишь вышколенные и преданные слуги окружали его, и в отсутствие миссис Биксби он тешил себя тем, что ездил на лошадях и охотился на лис.
      Год за годом приятный альянс между миссис Биксби и Полковником продолжался без сучка без задоринки. Они встречались так редко - если подумать, двенадцать раз в году, не так уж и много - и потому вряд ли могли наскучить друг другу.
      - Ату! - громко выкрикивал Полковник каждый раз, когда встречал ее на станции в шикарной машине. - Моя дорогая, я уже почти забыл, какая ты красавица. Давай опустимся на землю.
      Прошло восемь лет.
      Был канун Рождества, и миссис Биксби стояла на станции в Балтиморе, дожидаясь поезда, который должен был отвезти ее обратно в Нью-Йорк. Только что закончившийся визит был более чем удачен, и она пребывала в радостном расположении духа. Впрочем, в те дни общество Полковника всегда оказывало на нее такое действие. Он каким-то образом возбуждал в ней чувство, будто она поистине замечательная женщина, натура тонкая, наделенная редкими талантами, очаровательная сверх меры. И как же это далеко от того, что было дома, где благодаря мужу-дантисту она чувствовала себя кем-то вроде вечного пациента, поселившегося в приемной, молча листающего журналы и редко приглашаемого для того, чтобы терпеливо порадоваться изысканно тонкой работе, которую совершали его чистые розовые руки.
      - Полковник просил меня передать вам это, - произнес вдруг чей-то голос.
      Она обернулась и увидела Уилкинса, Полковничьего конюха, низкорослого, иссохшего карлика с серым лицом, который засовывал ей в руки большую плоскую коробку.
      - Боже милостивый! - трепетно воскликнула миссис Биксби. - Господи, какая огромная коробка! Что это, Уилкинс? Записки никакой нет? Он не передавал записку?
      - Никаких записок нет, - ответствовал конюх и удалился.
      Едва заняв место в вагоне, миссис Биксби прошествовала с коробкой в дамскую комнату и заперла за собой дверь. Как интересно! Рождественский подарок Полковника. Она принялась развязывать веревку.
      - Уверена, там платье, - громко произнесла она. - Может, даже два. Или целый комплект красивого нижнего белья. Не буду смотреть. Пощупаю лучше и попытаюсь отгадать, что это такое. И цвет попытаюсь определить, и как оно выглядит. А заодно и сколько стоит.
      Она крепко зажмурила глаза и медленно приподняла крышку. Потом просунула руку в коробку. Сверху она нащупала тонкую оберточную бумагу и услышала ее шуршание. Там был и конверт или что-то вроде открытки. Она отложила конверт и принялась рыться под бумагой, осторожно перебирая пальцами, - так насекомое шевелит усиками.
      - Боже мой! - неожиданно воскликнула она. - Этого не может быть!
      Она широко раскрыла глаза и уставилась на шубу. Затем схватила ее и вынула из коробки. Расправляясь, толстый мех заскользил по бумаге, производя приятный звук, шуба была так красива, что у миссис Биксби перехватило дыхание.
      Такой норки она никогда еще не видела. Это ведь норка, не так ли? Ну да, конечно. Но какой великолепный цвет! Мех почти черный, без примесей. Но это ей сначала показалось, что он черный, а когда она поднесла шубу поближе к окну, то увидела, что там еще и голубой оттенок, того сочного богатого голубого цвета, какого бывает кобальтовая синь. Она быстро взглянула на этикетку. На ней было написано: "Дикая лабрадорская норка". И никакого указания на то, где она куплена или что-нибудь в этом духе. Старая хитрая лиса, постарался не оставлять никаких следов. Молодец! Но сколько же она может стоить? Даже подумать страшно. Четыре, пять, шесть тысяч долларов? Наверное, еще дороже.
      Она не могла оторвать от шубы глаз. И не могла ждать, торопясь примерить ее. Скинув свое простое красное пальто, она невольно часто задышала, и глаза ее широко раскрылись. Но как приятна шуба на ощупь! А эти широкие рукава с толстыми загнутыми манжетами! Кто это ей однажды сказал, что на рукава идут меха самок, а меха самцов на все остальное? Кто-то ведь говорил ей. Джоан Ратфилд, наверное, хотя откуда Джоан может что-то знать о норке...
      Великолепная черная шуба будто сама легла на плечи, как вторая кожа. Ну и ну! Вот это да! Миссис Биксби взглянула на себя в зеркало. Фантастика! Она выглядела ослепительно, блестяще, роскошно. А какое ей передалось ощущение силы! В этой шубе она могла пойти куда угодно, и люди будут суетиться вокруг нее, точно кролики. Словами не выразить, так все прекрасно!
      Миссис Биксби взяла в руки конверт, который по-прежнему лежал в коробке. Она раскрыла его и извлекла письмо от Полковника: