В ярости человек подобен солнцу, он горит, сияет, жжет и сгорает.
      Он равен тем, кого назвал богами.
      Человек может все.
      И он неподвластен.
      Это страшно, когда человек неподвластен, кто же допустит такое?
      Тайны были обменяны на добычу.
      Девять дней страданий были прожиты за пару столетий.
      Когда плашки бросили на шелковую простынь, растворились и те, кого называли богами.
      Так всегда бывает, если хочешь ограничить ярость.
      Ярость ушла вместе с рунами.
      И ушли боги рун.
      И мир замкнулся.
      Мысль о Боге всегда неожиданна.
      И где-то там, очень давно, идут в свой вечный бой оловянные солдатики.
      Они ведь солдатики.
      И каплет тминная водка с потолка. И зал огромен.
      И снег падает вверх.
      Тебе нечего бояться неудачи.
      Это как глобальная тектоника плит наоборот.
      Ну и где теперь та область датского права?
 

АР. УРОЖАЙ.

      А все ушло куда-то, и какая уж там Фудзияма, что с той Фудзиямы, задумаешься — столько их было, Фудзиям этих…
 
      Хорошо было лежать на теплом огромном камне и слушать море, хорошо было нестись наметом по сухой, пропахшей горьким запахом емшана степи, запах емшана, наверное, мистический как-то, как наяву его ощущаешь, как-то в горах, температура под минус пятьдесят, и как вспомнилась та степь, как запах н а х л ы н у л … Наверное, он навсегда.
      А еще хорошо было пить коньяк из граненых стаканов и заедать брынзою.
      Было жарко,
      на том берегу реки, что-то долго-долго догорало,
      а мы устроились на краю пляжа, в тени вербы, расстелили на патронном ящике газету, и пили, наливая по половине стакана.
      Никогда я больше так вкусно не пил.
      И никогда раньше, только песок, сколько не счищал его с окантовки стакана, все появлялся и появлялся, и никого больше не было на пляже.
      И тишина такая стояла, словно под водою.
      Обнимала тишина, а не давила…
      говорили о чем-то, курили, и пили.
      В тягучую жару, коньяк, брынза и огромный веник зелени на патронном ящике.
      Ну, чем не восхождение на Фудзи?
      Бывают моменты в жизни, которые запоминаются не как событие, а как эмоция и картинка.
      Причем запоминаются по странному принципу, казалось бы, чем ярче впечатление, тем дольше будешь помнить,
      ан нет.
 
      А ведь были и такие древние римляне, что участвовали в раскопках на острове Исландия на предмет выявления древних цивилизаций.
      А почему нет?
      Я встречался с таким в Поезде Времени.
      Он не был удивлен отсутствием ссылок на него в работах Аненербе,
      он даже не злился на то, что труд его жизни не востребован.
      Так бывает.
      — Неужели ты не расстроен тем, что в будущем, твои записи оказались ненужными?
      — Нет — сказал он. Нет. Нет будущего.
 
      Вы вообще — думали? — Спросил он.
      А я и не знаю, что ему ответить.

ДАР. ВОЗДУХ. МЕЖА. ТОР. 18

      А я ведь говорил старому Хрофту, ну зачем нам на Юг, Хрофт? Проживем как-нибудь. Там на Юге и календарь другой, и Солнце как ненормальное по небу крутится каждый день. Ну и что ж, что холодает? Мы ж люди, Хрофт, одежды сошьем теплые. Зимой — то, живем же как-то? А зима полгода, и ничего.
      Не может такого быть, чтобы сильно холоднее стало, нет, понимаю, мастодонтов может и не будет, но ведь мамонты, к примеру, или носороги шерстистые, появятся. Проживем, Хрофт, на хрена нам этот Юг? Как ты там вообще будешь жить, если каждые сутки и ночь, и день, и лето и зима, и осень и весна. Кому там будут нужны твои тайны, Хрофт? Там где все так запутано и язык запутается. Мы и поговорить не сможем лет через пятьсот. Да и потом, мы ж долихоцефалы, Хрофт, а там, на юге, черепа твоих детей сомнутся, кровь сгниет. И назовут мутантов, какой — нито ориньякской расой. Станут они шумеро — тюрко — уграми. Или украми, не дай Свет. Может, позже уйдем? Ну, когда кровь второй группы появится. Не время еще, Хрофт. Там сейчас плохо, цыгане везде, венгры, укры эти. Не, не Угры, укры, от они пиздливые, потом расскажу.
      Кровь у них плохая. Мистика вообще чужая, а уж боги, срам сказать, что за боги.
      Да у них даже газ чужой.
      Или вот до южного полюса дойдешь, так там все ж наоборот, как мы там разговаривать будем? У нас же язык агглюта… агглю… тативный, вот. Что ж нам, все слога наоборот выворачивать? Да там и своих арьев полно, небось.
      Рассыплется раса на этносы, вот, что я тебе скажу. Нет, конечно, и у японцев и у семитов кой чего от нас и останется, но очень уж мало, ковчеги какие-нибудь, слова. И не поверит никто, что японцы и евреи один народ. Смеяться будут.
      Да и куда идти? Куда идти, Хрофт, куда не пойди — везде юг, понимаешь? И везде разный. Там день, как у нас год, Хрофт. Ни Огня, ни Льда, ни неба, ни земли,
      Все смешалось, как в калабуховском доме. Ну не смешалось, пропало, сам знаю, так, к слову пришлось… А в центре их мироздания человек — зверь. Античеловек. Человек-материя. Они имитируют мысль и речь. Обезьяны нашего Бога. Да и сами как обезьяны. Это называется райзизм. Кондолизу райз по телевизору видел? Что? Клянусь — не ругательство! Вот такие там главные. Два «Л», одна, нету им разницы.
      Ну его на хрен, Хрофт. Давай останемся, а?
      И смерть, и жизнь в игле.
      Не послушался Хрофт. И опустило солнце руки.
      И в далекой Японии знать — долихоцефалы.
      Ну и как тут не поверить во врага своего?
      «Ю» — это смерть. Юга — движение к Смерти. Жизнь, то есть…
      И это еще непонятно кто шел со стороны Антарктики.
      Там — то, «ю», это тоже зима, но во время лета?
      Очень уж все запутано.
 
      Я и сам обожаю символизм, правда, ничего в нем не смыслю, но ведь это не главное? Символизм это просто, к примеру, когда Польша не имеет претензий к государству Восточный Тимор, это очень символично, а вот когда пакет молока на
      офорте про любовь, это истертый символизм, чтобы он стал неистертым,
      надо добавить калиновую гроздь и факсимиле погибшего филателиста. Все дело в этом факсимиле. Самый символизм. Все равно, что Польша, которая не имеет претензий к государству Восточный Тимор. Мне очень хочется создать великолепный символ, только вот никак не найдется мертвый филателист, чтобы расписался. Наверное, Польша, просто не знает о существовании государства Восточный Тимор. Что за блаженный край, этот Восточный Тимор. Что за приют радости и жизнелюбия. Край мертвых филателистов. Или, все же, западный Тимор?
      Как вы думаете?
 
      Все собрано, а вторая часть дописана за Апрель-май 2007 года. Станица Северская.
 
      Один госсекретарь США, его фамилия Шульц, беседуя со вновь назначенными послами, просил показать их страну. Послы показывали ту страну, в которую их направляли, тогда Шульц прокручивал глобус и показывал на США..- вот ваша страна- торжественно говорил он… Суть этой истории в том, что шутка Шульца была хорошо известна, и послы просто помогали ему не потерять себя, хорош был бы госсекретарь без своего коронного номера. Без своей высокой правильной внутренней политики. Так всегда, стоит тебе стать госсекретарем США- можешь быть уверен, все твои шутки будут удачными а высказывания мудрыми. Даже если это будет не так, сам ты об этом узнаешь только потом, когда лишишься должности, или вообще не узнаешь. Так вот и думайте…
      Когда я сидел пять месяцев без работы я понял эту историю совершенно однозначно, несмотря на то, что перед увольнением я не был госсекретарем США, я, сказать по правде, даже госсекретарем государства Либерия не был, а то бы наворовал денег, и не работал бы вообще никогда…наворовать денег в Либерии не грех. При их-то климате- зачем им деньги? А я бы успокоил жену. Очень уж ругается жена. Сильно. Даже страшно становится.

НОТ. ПОТРЕБНОСТЬ

      Ну, как не коснуться простого человеческого счастья?
      Всем, так много о нем известно.
      Простое человеческое счастье состоит в сопричастии Великой Идее.
      Великих Идей множество. Выбирай, какую хочешь.
      Вот в моей стране были люди, которые хотели счастья всем остальным.
      Потрясающе хорошая идея.
      Вот всегда есть ребята, которые остро переживают неотменимые вещи.
      К примеру — такие как старость других, смена времен года или условности перехода улиц. Чего только не выделывает человек, по настоящему озабоченный счастьем других, в попытке победить непреложное.
      Я знал одного, так он в рамках борьбы со старостью, отнимал у старушек деньги, которые те накопили себе за всю жизнь.
      Да-да, ему казалось, что старость- это плохо, и он понимал, что если не будет пожилых людей, то не будет и старости.
      Для того чтобы людям было лучше жить, он провел реформы в моей стране.
      И потолстел.
      И почему я не придушил его в том темном коридоре Госплана?
      Допустим в одном городе несколько таких парней, во втором, а вместе их уже сотня- другая.
      И вот они собираются в стаи, где-нибудь в Швейцарии, в Цюрихе, там удобнее, жужжат, ездят туда-сюда, копошатся, а приходит время
      — дружно заполняют собою вагоны, вагоны опечатываются печатями, и вот уже несутся по моей стране реформы- заполошные и такие необходимые в борьбе со старостью.
      И с броневика у Финляндского вокзала выступает седой пьяница без пары пальцев и под трехцветным знаменем. И выпозают пидарасы и заполняют собою декреты и телеэфиры.
      У таких никогда не ладятся легкие дела.
      Прошу обратить внимание, я все время говорю об одних и тех же людях.
      О, счастье человечества вполне достойно страданий, крови и смерти. Факультативные анаэробы, это такие микроорганизмы, участвующие в процессе гниения.
      Если бы эти микроорганизмы имели возможность проводить свою демографическую политику, направленную на ограничение роста их населения, было бы меньше, гораздо меньше смертей.
      А еще один торговал цветами.
      Вы все его знаете, сейчас он торгует электричеством и стал совсем другим.
      А, бывало, кааак закричит — «все поделить, и точка!»
      И делит.
      Все эти парни были уверены, что старость — похуже смерти,
      ну и веселились как в последний раз.
      Случалось, они избавляли от старости по миллиону людей в год.
      Как сказал мне один человек, с ним мы как-то ехали в поезде времени и одним махом выпили амфору белого вина за спокойную старость: «Жизнь коротка, но когда эти ребята умирают, кажется дольше»
      Его имя Публичный Сир, как-то так…
      «Сир» — точно.
      Неразборчиво представился. Да и какая разница, вино-то было замечательное.
      Он еще смеялся над тем, что я не понимаю борцов против старости
      — Трудно уберечь то, что нравится многим, говорил он
      — Так, что же, старость им нравится?
      — Нет, им нравится гоняться за лишениями.
      — Чтобы уничтожить лишения?
      — Нет, чтобы заполучить излишества.
      Я подумал, и понял о чем он.
      Только когда я сошел с поезда времени на своей станции, все оставалось по прежнему.
      Эх, и отчего эти факультативные анаэробы не вмешиваются?
      А тут еще тапки постарели…