почесал заостренным ухом свой затылок и ушел пить морковный сок и перечитывать книгу Экклезиаста.
      Я понял его.
      Все дело в сопричастии.
      Это такое рефлекторное деепричастие, не предусматривающее отстраненности.
      Он вообще интересный эльф.
      Только горы не очень любит.
      Я так думаю.
      А кто бы их очень любил, если в горах не отдыхаешь, а разнимаешь сцепившиеся в войне трибы гоблинов и орков?
      Вы бы любили?
      Вот и он, не очень.
      Когда человечество еще не вымерло, его занесло в Страну- Рай.
      Страна Рай, была за горами. Сразу за горами.
      Просто гор очень много.
      Он полюбил эту страну.
      Ему там было интересно.
      Он даже ночевал пару раз на пляже, под лодками.
      Что-то случилось с документами, никак было без них не вернуться.
      Не мог же он их бросить и уехать, если была слабая надежда, что они живы? Эльфы своих не бросают.
      Много чего он там делал в этой стране.
      Когда не было денег, ночевал на пляже, когда были, ел в ресторанах жуков.
      А не в ресторанах он ел гусениц.
      Покупал бутылку ледяного пива со львом на этикетке,
      несколько вкусных гусениц и
      , сидя на бордюре, смотрел, как мимо него пробегает страна-Рай.
      Пробегает, но остается на месте.
      И не было у него начальников, зато были фрукты, товарищи, женщины, вино, мясо, пиво и гусеницы.
      А еще комната над баром с проститутками
      и хоть залейся дешевого рому в этом же баре.
      И можно было сидя на бордюре, смотреть, как убегает, оставаясь на месте, страна-Рай.
      А можно было поехать к океану и найти занятие, чтобы хватало на такое же продолжение жизни.
      Без достижения высот карьеры и сшибания с ног полудурков.
      На жизнь не по черновику.
      Там было хорошо.
      Он всегда ценил сиюминутное счастья.
      Там сиюминутного счастья было на годы.
      Такая вот она противоречивая Страна-Рай.
      Там он понял, независимо от Германа Вирта, что человечество, которое вымерло — не оценить с точки зрения одной нации.
      Он так и сказал мне
      : „мир ни разу не гиперборейскицентричен“.
      Мне понравилось то, что он сказал.
      Это было сообразно и моим мнениям, хотя я и националист.
      А когда я спросил — как ему живется теперь, после того как он вернулся будто героический любитель животных, он ответил:
      „Другой мир и звиздец. Хотя он и замкнулся. И, если не рассматривать подобные частные случаи, это офигительно интересно“.
      Поскромничал.
      Вывел неудобства в частный случай.
      Прямо ходячая реклама монгольского нашествия.
      А еще он сказал:
      Если человек хоть однажды не соберется в другой Мир, то жизнь сама возьмет его за шкирку, и выбросит туда несобранного».
      Я понял, о каком мире он говорил.
      О единственном в который есть еще дорога после того как Мир Замкнулся.
      Он говорил о смерти.
      Эльфы живут так долго, что успевают основательно собраться в такую дорогу. Поэтому он говорил это для людей.
      Чтобы люди тоже были готовы.
      А то, что за дорога, если даже сандалии натирают ногу?
      И если нету морковного соку, или воды во фляге?
      — Дрянь, а не дорога.
      Как вечная работа по достижению признанного общественностью настоящего счастья.
      Не сиюминутного, а настоящего липкого как реклама правильного образа потребления.
      Мы слишком редко смотрим на небо.
      Другой мир и звиздец.
      Жизнь не по черновику.
      Потому что.
 

АЛГИЗ. ОСОКА. ЧЕЛОВЕК.

      Теплая зима это такое холодное лето.
      Если бы у меня было чуть меньше воображения,
      я написал бы фантастическую книгу,
      в ней я рассказал бы как пара-тройка героев,
      с сильного перепою основывают новое государство на свободных землях.
      Как растет это государство, как хорошо там жить, среди чистой воды ручьев, и зелени нетронутых вековых лесов.
      Как убивают тех, кто приходит учить жить, и милуют тех, кто жить учится.
      Нет, не про основание государства.
      Да… вот про это я и написал бы.
      Про то, что герои не всегда именно те герои, но герои есть обязательно.
      Про то, как милуют тех, кто учится жить. Я написал бы так:
 

КОЛО. ОПОРА. РОДИНА

      Есть у меня замок…есть.
      И мечи над камином, и горящие факела в сумрачных залах…
      И настоящий колдун в полночной башне.
      Только он далеко этот замок, там, в гулком ночном небе, там за тучами оно не другое, не ночное, оно сияет мириадами звезд и переливается черным кварцем. Оно наполнено жизнью и вечным счастьем недосягаемости.
      Там сидят за столом мои друзья и говорят о том, как прекрасно было увидеть белую песчаную полоску земли континента за Океаном…
 
      Я написал бы как беглец спас дурака и как этот дурак понимает, что бесчестье не главное, главное — просто суметь вернуться и правильно умереть. И что даже если ты точно будешь знать, что смысла в этом — только удивиться врагов, ты идешь и удивляешь их. И как он остался перед выбором. И как стал выбором сам.
      Я написал бы так:
 
      Туман заполнил лес, и, казалось, человек не идет а плывет в этом тумане словно призрак, но это только казалось, на самом деле, он смертельно устал, настолько, что уже и не шел, а брел едва переставляя ноги, конь его пал еще прошлым утром, и теперь, когда до цели оставалось совсем немного, в воздухе все отчетливей пахло гарью. И когда лес кончился, он увидел, что замка больше нет, темные груды серели в предрассветном мареве, и пахли мертвечиной. Он знал этот запах, слишком часто ему приходилось сталкиваться с ним, так пахли и враги, и друзья, когда смерть примиряла по своему обыкновению всех. Человек не приближаясь к руинам, ушел в заросший терном и ежевикой яр, там, у небольшого ключа бьющего из-под земли он напился, поднося сложенные лодочкой ладони ко рту, и скинув подбитый мехом плащ, тяжело опустился на него. Через некоторое время он уже спал. Впервые за последние трое суток.
      Через несколько часов, когда солнце уже стояло в зените, человек поднялся, вынырнув из мира снов, мира, в котором все еще было по-прежнему. И проваливаясь подбитыми железом каблуками сапог в глину, медленно двинулся в низ по тальвегу оврага. Через несколько десятков шагов, он по одному ему ведомым приметам, отвалил дерн со склона, и шагнул показавшуюся под дерном дверь. Отсутствовал недолго, и вышел переобутым в удобные мягкие сапоги, за плечами у него висела вместительная сумка, на поясе появилась сабля в дополнение к кинжалу. Одежда полностью поменялась, да и движения преобразились.
      Обреченность ушла от него. Человек вновь обрел смысл. Смысл этот покоился в его заплечной сумке. Он шел жить. И это было справедливо.
      Через некоторое время, из распахнутой в склоне оврага двери с уханьем вырвалось пламя, стена заурчала, и съехавший гигантский пласт глины, навсегда похоронил под собой вход. А человек прошел по развалинам замка, восстанавливая картину произошедшего и прощаясь с ушедшими. И когда он скрылся в густом подлеске с восходной стороны, ничто уже не говорило о том, что здесь кто-то был.
      И только на развалинах донжона, ветер трепал треугольный красно-синий флажок, прикрепленный к поставленному вертикально обломку пики.
      Что бы знали. Еще не все.

АР. ПОЛЕ ДУХА.

      Курт Воннегут.
      Книга «колыбель для кошки». Я читал ее на посту. Потом она рассыпалась.
      Но, я ее почел. Окончил читать в 1984 году. В самый мороз и
      больше никогда ее не видел.
      Потому, что не отправил домой, вместе с использованной зубной щеткой, и сигаретами «Седеф».
      Ведь кому-то это было нужно?
      — Да. Мне.
 
      Когда я читаю Воннегута, я словно разговариваю с самим собою, каким я мог бы быть. Если бы не слова, если бы не беготня и не глупые выкрики из зала. Если бы не сила моего хотенья.
      Я говорю ему
      — Ну почему, почему я никак не могу сделать, что-то великое, что осталось бы людям?
      А он отвечает
      — Людям вообще мало осталось.
      Я говорю ему
      — Мне просто надо заставить себя писать, я знаю, что смогу, просто надо писать.
      А он говорит мне
      — Знаешь, ты просто пиши себе, все, что я писал, я писал себе? и получилось, что и тот другой я были неплохими людьми. А один из нас был еще и неплохим писателем.
      А я говорю ему
      — А почему все стремятся попасть в избранные и великие, а мало у кого получается?
      А он говорит
      — Получается у всех. Но мало кто об этом знает.
      И я говорю ему — Спасибо, что потратили на меня время…
      А он говорит
      — Ничего страшного, восемьдесят четыре года не такой уж большой срок.
      И уходит, улыбаясь и прикуривая сигарету…
      И я говорю ему
      — Хорошей тебе Вечности…
      Фьють-фьють… говорит птичка.
      Курт сейчас на небесах. Сейчас он смотрит на мир и удивляется, как мир похож на Таркингтоновский колледж официально объявленный Таркингтоновским Государственным Исправительным Заведением.
      Там он может играть на лютцевых колоколах и быть счастливым чаще? чем дважды в день. И он будет пианистом в джаз-банде. И джаз банд будет срываться, и играть чисто негритянский джаз. Никто не заметит, но он-то будет знать)))
      И Всевышний не очень-то увлечен нумерологией. А Конец Времен настанет.
      А у нас тут экскременты попали в вентилятор. Очень давно, он помнит когда.
      Да, что-то не повезло.
      Если кто-то из нас умеет видеть хорошее из окна исправительного заведения Земля, это означает, что мы покорители вселенных.
      Может быть, он плохо умеет не шутить, там на небесах?
      — Ничего, скажу я, научится. Научится. Потому, что Прогресс носит гораздо более всеобщий характер, чем регресс.
      И вообще все теперь будет гораздо лучше, чем было. До самого конца света. Все будет совсем по другому.
      Вы только не спрашивайте меня почему, но кто-то там, на небесах хорошо к нам относиться.

ТОР. ВЕРНОСТЬ.

      В городе были глиняные дома и каменные храмы.
      Они стояли спиною к улице и лицом во двор.
      И люди были обращены в себя.
      А вокруг города были стены, и люди были обращены в город.
      А вокруг стен были леса, поля, луга, горы и надо всем этим небо.
      И люди были обращены к своей земле.
      Это все равно, что книга — внутри обложки границ нету.
      Но это не замкнутый мир.
      Замкнутый мир, это когда обложка внутри книги. Знаете, как кот Джерри вывернутый наизнанку.
      А вот в нормальном мире людей волнуют совсем не вопросы прибыли- убыли, быстроты доставки тела на работу, или погашения кредитов.
      В нормальном мире, приходится решать вопросы посложнее.
      Например:
      Почему голод от питья ослабевает, а жажда от еды — усиливается?
      Почему ночью звуки слышнее, чем днем? Правда-правда, даже в закрытом помещении.
      Почему сны в осеннее время снятся несбывчивые?
      Четное число звезд на небе, или нет?
      Почему мясо быстрее портится на лунному свету, чем на солнечном?
      Почему нам приятно смотреть на актеров, изображающих гнев и страдание, и неприятно на тех, кто действительно гневается или страдает?
 
      Это очень серьезные вопросы, если ты живешь в нормальном мире, в нормальном городе и нормальном доме.
      Это самые серьезные вопросы.
      И решение их гораздо важнее карьеры, от которой, в результате, останется только прощальная пьянка уже без тебя.
      Это были хорошие времена, однажды я спросил человека из такого мира — на что ты живешь?
      А он ответил — «для чего я живу», так надо было спросить.
      И сказал: Не знаю. Но это главное, что я должен узнать в этой жизни.
      Он был медником и продавал на рынке всякие изделия сделанные собственными руками.
      А потом ушел и погиб на маленькой неизвестной войне.
      Может быть, он и решил свой главный вопрос.
      Дай-то Бог.
      Сегодня закопали злого колдуна, организовавшего для медника ту войну и еще много-много других войн и смертей.
      С ним шли проститься.
      Его показывали на всех перекрестках.
      К нему приехали злые колдуны со всего Замкнутого Мира. О нем печалились и говорили об эпохе.
      Проклято время, в котором эпоха- принадлежит убийцам и тупым невежественным алкоголикам.
      Для меня та эпоха будет эпохой Сереги — медника,
      погибшего в неведомой дали, схватив на бегу очередь в грудь.
      Погибшего, так и не расстреляв последнего магазина патронов.
      Он, по крайней мере, считал, что так надо и рисковал собою, а не другими. Вечная ему жизнь.
      Дай ему Господи, ответ на его главный вопрос.
      Зачем?
      Я много раз думал, чтобы сделал с этим злым колдуном.
      И понял — его надо было убивать раньше.
      Сейчас он умер очень не вовремя. Многое уже не исправить.
      И чем он думал?
 

БЕРКАНА. ПЕРЕВЕРНУТА. ПРЕПЯТСТВИЕ.

      Знаете, кто может так сказать о себе?
      «Я сделал людей разумными, научил их думать, потому, что раньше они слушали не слыша, и смотрели не видя. Я дал им добро и зло, я дал им пробужденье от сонных грез, в которых они влачили свои жизни. Я научил их ковать, строить дома и дворцы. Рубить деревья и лепить кирпичи. Я вывел их из пещер, в которых они не видели солнца и жили подобно муравьям в раздумье исполнения своего долга перед гнездом. Они не различали зимы и лета, потому, что совершали все без мысли. Я показал им Восходы и закаты. Я показал им ход небесных звезд, я научил их первой из наук — числам и грамоте, я дал им творческую память.
      Я первый надел ярмо на дикого быка, облегчая людям телесный труд, я запряг в колесницы лошадей. Это я выдумал белокрылые корабли бегущие по воде в неведомое края, Скажу больше, я выдумал лекарства и медицину, Я научил людей смешивать их, чтобы лекарства в смеси с медициной отражали все болезни. Я научил людей гаданию, истолкованию пророческих снов — теперь люди понимают, что в них, правда, а что ложь. Определил смысл вещих голосов и дорожных примет, полет хищных птиц и смысл их знаков, Цвета и виды печени и желчи, гадание на внутренностях жертвы. Металлы, таившиеся под землёю. И никто не дерзнет сказать, что все это сделал не я».
 
А теперь ответьте мне, кто это был по вашему? Господь?
— Как бы ни так. Как бы ни так…
А кто тогда повернул все это во зло?
Неужто тоже он?
Кто же во всем этом виноват?
 
      Когда я показал этот отрывок моему другу- колдуну (не злому, но непутевому), и спросил, кто, по его мнению, сказал все это?
      Друг ответил, что лично он, сейчас пойдет и напьется, потому, что давно над этим думает, и я напрасно пристал к нему с этим вопросом в очередной раз. Он сказал, что мог бы многое мне рассказать, о масонах и смысле жизни, об Искре Божьей и Князе Мира сего, об орле и печени, но скажет только о печени.
      И он сказал так: никогда больше не задавай мне подобных загадок, потому, что хотя Господь и не засчитывает в срок жизни время, проведенное с друзьями, печень это время засчитывает. Что если хочу четких и исчерпывающих ответов, то мне надо позвонить непосредственному руководителю проекта и спросить у него.
      Он обязательно ответит, сказал друг…
      — А вы верите, что ответит?
      Как-то ведь вы думали?
 
      Мой друг- колдун не мудрец. Он специалист по мудрости. Поэтому ему приходится много пить.
      Он не учит что говорить, а учит как. Его звали Протагор, и это он сказал, что Бог есть, если люди верят в него.
      И, что если ты чего не терял, то ты этим владеешь.
      Потом усмехнулся и произнес: Вот ты не терял рогов? Значит ты рогоносец.
      А я ответил
      — я терял рога, Протагор, мне спилили их в глухой белорусской деревеньке. Но это было уже после того, как человечество вымерло.
      — Ну да, сказал Протагор, я же говорил — все в жизни по уговору.
      А я ответил — Бывает.
      Вопрос- ответ- приказ- просьба. Вот и все, что мы можем сказать. А есть еще великие высказывания. Они не подпадают. Например, вот это
      — Бывает.
      Чем меньше человеку надо, тем больше он похож на Бога.
      Бек, по фригийски хлеб.
      Это самое древнее слово на планете.
      Проверено одним фараоном.
      Интересная была история.
 

ВОРОТА. ПЕРЕВЕРНУТА. ДУМАЙ

      Временами, когда горечь от сигарет перестает перебивать горечь от обыденности и не придает смысла даже ходьбе, я отправляюсь на вокзал Времени и попадаю
      в когда Мир еще не замкнулся.
      Нет, не скажу что, видя глазами, перестаешь бродить душой,
      все равно ведь так до конца ничего, и не поймешь.
      А понять нам нужно вообще-то всего одно —
      что именно хотел сказать Господь, когда создал этот Мир.
      И Замкнутый и нет.
      Так вот, я отправляюсь на вокзал Времени, покупаю билет за пару — тройку воспоминаний, хорошо, что мне есть, о чем вспомнить, здороваюсь с контролером, и сажусь в старый — престарый вагон, который только и делает, что скрипит. О, это очень хороший вагон, и он вполне себе мог бы и не скрипеть, но ему нравится, и мне нравится, что когда старый вагон отправляется в прошлое, он скрипит. Почему в прошлое? Да потому, что будущего нету. И едут со мною в одном вагоне, такие разные и интересные люди, что иногда диву даешься — надо ли вообще сходить? Кто только не заходит на остановках.
      Кто только не заходит.
      О, поезд времени интересная штуковина.
      Идет где попало, и довозит куда нужно.
      Когда я ехал в нем в первый раз, меня просто разрывало между желанием смотреть в окно и слушать что говорят пассажиры и желанием говорить с пассажирами самому.
      Вы видели, как в ночи идут поезда?
      Идут, мелькая светлячками окон неведомо куда?
      Если видели, то знайте — один из них — непременно поезд, идущий в прошлое. Почему в прошлое?
      Да потому, что будущего нет.
      В тот раз я решил поехать недалеко, совсем недалеко, можно сказать, что и ехать-то было ненужно, просто ничего лучшего я не успел выдумать.
      Сел в вагон, в вагоне, кроме меня, было еще несколько пассажиров потерявшихся в дальних углах.
      Их совсем не видно было при дежурном освещении, проводник, в полосатой робе, проверил билет, спросил, не надо ли чего? Я ответил, нет, потому, что мне скоро выходить, через остановку, прошел в вагон и сел на свободную полку. Поезд тронулся. Не прошло и пары минут, как ко мне подсела какая-то старушка. Я баба Валя, сказала она, можно мне поехать с вами, а то неуютно, и не с кем поговорить.
      Я не возражал, мне не жаль. Багажа у старушки было немного — два пустых стакана. Она пристроила их на столик и, вздохнув, спросила
      — вы далеко едете?
      — Нет, мне тут рядом, через остановку.
      — Да, недалеко, а я вот подальше
      — куда?
      — Куда подальше.
      А откуда?
      — Из будущего.
      — ну и как там, спросил я ее
      — Будущего нет, сказала она.
      А жизнь там есть?
      — Жизнь удалась.
      И она стала рассказывать о своей жизни, о, это была интересная жизнь, это была интересная жизнь полная предательств, любви, власти.
      Я узнал ее, на станции, с которой я ехал, ее жизнь уже удалась.
      Она была большим начальником, очень большим, она рассказывала, как и почему, что, для чего и ради кого делала, она говорила и говорила.
      Да, все было верно.
      Все было правильно настолько, насколько может быть правильно.
      Все было оправданно.
      Иначе никто не сделал бы, говорила она, иначе было бы неверно, иначе я не могла, обстоятельства были таковы, говорила она.
      И я верил.
      Старушка говорила, речь ее была хорошей, вагон скрипел, стаканы дребезжали.
      И все у нее было правильно, все было хорошо.
      Я только спросил ее, каково это, когда все правильно и все хорошо?
      — Плохо, сказала она, я не знаю ничего хуже, сказала она,
      это самое страшное, что могло со мною случиться.
      За окном было темно, и я задремал, проснулся только на остановке.
      Сошел и по привычке смотрел, как поезд тронулся и поехал раньше.
      У окна сидела баба Валя, а перед нею стояли два пустых стакана.
      Даже с перрона я слышал, как они дребезжат.
      Наверное, у них все было хорошо.
      Но пусто? И два пустых стакана.
 

ЧИСТАЯ РУНА. НЕПОЗНАВАЕМОЕ.

      Знаете, что означает выражение «Вступить в деловые отношения с Англией»?
 
      Когда поезд времени несся по красноцветной пустыне, на маленькой станции вошел сухощавый пассажир, какой-то американец, как я понял. Он рассказал мне, отчего началась война. Точнее, он рассказал, отчего как началась война в СССР в 1941 году. Да, он так и сказал — сейчас ты узнаешь, почему Гитлер напал на советы. То, что он говорил, казалось мне большим идиотизмом, чем даже политкорректность. Бывает и так. А как вы думали? Кстати говоря, я был удивлен и почти шокирован тем, как американец разбирается в географии.
      Судите сами.
      В сороковом году, когда англичан вышвырнули с континента, а немцы прошли парадным маршем по городу Париж, Черчилль в Лондоне, вдруг понял, что Англия осталась одна. А против нее была вся мощь Европы покоренной Гитлеру и работающей на Гитлера. Тогда так было принято — если страна не покорена как Норвегия, или там Чехословакия, то работает на Гитлера как Швеция или Испания. Такие были времена, сказал он.
      И тогда Черчилль стал делать то, что любой стал бы делать на его месте — искать союзников для войны против Гитлера. Ну и где ему было их искать? Не в Ираке же? Правильно, только СССР и США. Вот и весь выбор. Вот и все, что ему оставалось. Что там было с Америкой — вопрос особый, а Советы к тому времени с Гитлером дружили. А почему было не дружить? Все поделено, все честно, каждый осваивает свой надел. Сплошное благолепие…он так и сказал «благолепие».
      Сталин и слышать не хотел об объявлении войны Гитлеру. Советы до этого уже имели негативный опыт попытки создания системы безопасности в Европе. Та же Англия их кинула тогда. Ну так вот, Оставался только вариант при котором, Гитлер нападает на Сталина. Надо было так сделать. И, знаешь, английская разведка смогла это сделать, да… Конечно не было никаких открытых переговоров, не в положении Черчилля было вести открытые переговоры, плодом таких переговоров могла стать только капитуляция Англии. Оставалось лишь попытаться втянуть Гитлера в деловые отношения с Англией.
      Знаешь, чем заканчивали все, кто оказывался, втянут в деловые отношения с Англией? Именно тем, о чем ты подумал.
      Разведка выходит на Гесса, Гесс открывает двери в кабинет Гитлера ногой, и говорит, Адольф, старый бульдог за проливом не хочет с нами воевать, он хочет иметь с нами деловые отношения. И вообще — подумывает о мире. А вот Советы готовятся к войне. Ну и вывалил ему приготовленные английской разведкой материалы, наподобие тех, что написал один русский. Он потом, в семидесятые годы, убежит в Лондон и напишет все это от своего имени. Гитлер, в принципе, не военный, запудрить ему мозги патетикой, все равно, что индейца споить. Гитлер поверил. И Гесс поверил. Сталин готовит удар, а Англия хочет выйти из войны. Собственно потому и раскатали Англичан в Дюнкерке танками, что целью было вывести Англию из войны. И вот, два этих тупых нациста видят, что все сходится. Их ожидания в отношении Британии оправдываются (а кто бы сомневался, две таких реинкарнации!) И еще видят, что надо бы опередить Сталина.
      Гесс требует бумаги за подписью Черчилля, приглашающие его прилететь для переговоров, и получает их. И летит. И, в Шотландии, встречается с официальными лицами, и получает уверения, что если Германия нападет на Советы, Англия выходит из войны, и дает заверения, что Германия нападет на СССР. Все.
      Эти заверения, точнее эти документальные заверения, направляются Сталину, и тому ничего не остается, как начинать готовиться к войне.
      Гесс так и остался заложником. Потом заключенным. Немым заключенным. Знаешь, такие узники никогда не пишут мемуаров. Вернее пишут, но с мемуарами происходит тоже, что с перепиской Сертория, каковую переписку, убийца Перперна привез Помпею. Их сжигают и все.
 
      Вот такая вот тайна полета Гесса, которого теперь подозревают в помутнении ума. Вот поэтому Гитлер спешил напасть на СССР. Вот поэтому и Сталин спешил напасть на Гитлера.
      Просто все эти люди вступили с Англией в деловые отношения.
      Так все и было.
      Я сидел пораженный. Он еще говорил что-то о «неортодоксальной войне», об устройстве иностранных служб безопасности. Видно было, что хочется ему выговориться. Слушай, Ален, спросил я его, а почему ты мне все это говоришь?
      Знаете, что он ответил?
      — Потому, ответил он, что будущего — нету.
      Потом мы закурили, выпили по стаканчику кукурузного виски, и он сошел. Напоследок, он сказал, что идет посетить своих детей, что-то там у них с психикой, или с нервами. И после всего этого я должен считать американцев идиотами?
      Как бы ни так.
      Умный был мужик, но несчастный.
      С детьми не повезло.
      А это хуже чем быть начальником разведки. Разве нет?
      Я подумал, что это не убывание энтропии.
      Как ту еще подумать?
 

РЕЙД. ПУТЬ К СПРАВЕДЛИВОСТИ

      Вы участвовали в жертвоприношении? Я участвовал. Я вот уже более двух десятков лет занимаюсь тем, что приношу жертвы. Одна спичка — одна жертва. Никогда мне и не вспомнить, кто сказал, что первую спичку надо просто сжечь, остальные чиркать только об один бок коробка, а вот, когда будет последняя — надо ее зажечь об оставшийся чистым бок и загадать желание. Какая ерунда. Полная чушь. Уже более двадцати лет пытаюсь провести эксперимент, и все никак не могу сохранить в неприкосновенности один бок спичечного коробка. Одна спичка — одна жертва. Наверное, такие жертвоприношения должны дисциплинировать?
      Знаете, что сказал полковник Фоссет, когда уходил со стоянки Мертвой лошади? Он сказал: «тебе нечего бояться неудачи». Певец, певец приходит к племенам и делает из них нацию. Нет, не кузнец, не мастер, несущий ремесла, (осмотреть главу выше, вставить из нее), нет. Когда песня связывает людей, то ремесла обретают смысл, и сила, и даже злость с жестокостью оправданны. Оправданны и становятся добродетелью. Да что там злость, сама Смерть перестает быть страшной. Ты понимаешь, что есть свои, а есть чужие, а общее, только разные песни. Те, кто думал по-другому исчезали. Полковник Фоссет ушел в 29 день мая 1925 года. Он искал покинутые города. Сначала он искал слухи о них, а когда нашел — отправился искать и пропал. Нельзя искать слухи о прошлом. Отзвуки многократно отражены, и если идти к их началам, будешь приходить к глухим стенам, от которых звуки отражались. Меж этих стен можно плутать столетиями. Полковник Фоссет не нес песню. Полковник Фоссет ушел плутать меж стенами, отразившими песни народа которого не стало. Он хотел увидеть остатки величия. Никто не знает, удалось ли это ему. Он пропал. Легенды о его судьбе сами стали отзвуками. Отзвуками его слов «тебе нечего бояться неудачи». Это были последние дошедшие до нас слова Фоссета. «Тебе нечего бояться неудачи». Так он сказал. И это не было песней, из которой получается нация. Те, древние нации унесли свои песни с собою. В Ад. Чего хорошего можно найти по отзвукам из ада? Вот и я думаю — ничего хорошего не найти. Разве, что себя потерять?
      А ведь кто-то и теперь идет на звуки отраженные глухими стенами.
      Помяните их при жизни. Ведь смерти для них — нету.
      Кто же их помянет, когда они умрут?
      Наверное, такие жертвоприношения должны дисциплинировать?
 

КАУН. ЯЗВА. ОТДЫХ ПЕРЕД

      На самом деле снег падает вверх, а память о себе мы проплачиваем при жизни.
      Это как глобальная тектоника плит наоборот
      — ее я умом понимаю, а молотком нет.
      Это вообще самая клерикальная теория всех времен и народов.
      Потому, что только у Господа есть силы, чтобы двигать эти плиты.
      Но, не думаю, что у Него есть на это время.
      Да-да, вы правы — мысль о Боге всегда неожиданна.
      В детстве у меня были оловянные солдатики, игрушечные пушки, танки,
      военные грузовики.
      Я расставлял их, уходя спать, а утром заставал в другом порядке.
      Часто разбросанными.
      С тех пор я верю, что когда мы спим, солдатики воюют.
      Да и то сказать, они ведь — солдатики.
      Были времена, когда на небе светили сразу три солнца.
      Когда мир еще не замкнулся.
      Когда из ясеня и ивы были созданы Аск и Эмбла.
      Когда был дан закон и тайны.
      За кровь.
      Девять дней он был пригвожден копьем к Игдрассилю.
      Девять дней страдал.
      И на девятый день увидел руны.
      И принес их людям.
      Принес из страны Зла.
      Мировое древо растет в стране Зла.
      Наверное, чтобы Добро не повредило миру и его тайнам.
      Оно такое, это добро.
      Оно может.
      И сыпались дубовые плашки на белые полотнища.
      И поднимались полотнища парусами.
      Ярость нормандская несла в Мир простую и понятную тайну Рун.
      Эта ярость могла многое.
      Она могла все, пока не растворилась в сладком вине, пока плашки не исчезли однажды брошенные на шелковую простынь.
      А еще норманны вступили в деловые отношения с Англией.
      Корнишоны и сладкие соусы плохая приправа для Ярости.
      Ярость, это чувство, которое могло все.