Библиотека современной фантастики - Параллели

      Так Абель Клагенфурт узнал, на что способны преступники. Он решился спросить, не сможет ли господин Шерлок, обладающий такими литературными познаниями, объяснить происходящее в Гармонополисе.
      Мне в данный момент не известен ни один роман, сказал Шерлок, где бы речь шла об ограблении колбасной витрины. Столь мелкие события могут служить сюжетом только в плохих романах.
      Абель Клагенфурт, бывший человеком образованным, сравнивал Шерлока с Дон-Кихотом, ибо он обнаружил в этой квартире только уголовные романы: на подоконниках, в туалете и даже в ванной. Он несколько раз прошелся еще мимо дома, тот был освещен, Шерлок сидел и запоем читал, иногда делал записи, он читал до двух часов пополуночи.
      Клагенфурт улетел и, прежде чем дома улегся спать, узнал, что во фруктовом магазине разбили витрины камнями, истребили орехи, яблоки и бананы и разломали полки.
      Он пересказал горожанам свое впечатление от Шерлока. Все считали, что такого невежливого человека просить о раскрытии преступления было бы недостойным. Мы должны это сделать сами. Газеты описывали грубое поведение этого Шерлока, они называли его вонючим курильщиком трубок.
      Газеты, бывшие собственностью города, получили задание выпустить спецвыпуски, когда Абель Клагенфурт с великой радостью объявил, что преступник явился с повинной. Им оказался господин Агостимо Бритт, лунатик, совершивший ужасные проступки в состоянии полной невменяемости. Сбежавшимся репортерам он объяснил свое сомнамбулическое поведение, заверенное его лечащим врачом. Я сам не поверил, что все это я учинил. Прозрение пришло ко мне в сегодняшние утренние часы, когда в карманах своей пижамы я обнаружил ореховую скорлупу, а в ботинках две банановых кожуры. Я был неприятно поражен, но тут же мне стало ясно: я — грабитель. Теперь я рад, что все так получилось, и хотя я стыжусь своего ненормального поведения, тем не менее я чувствую облегчение.
      Облегчение перешло в радость. Жители со спецвыпусками в руках оживленно покидали свои рабочие места, потребление алкоголя возросло, из открытых окон доносилось пение пьяных, передовые статьи полнились оптимизмом.
      В первую очередь они указывали на то, что было бы правильным даже в это угрожающее время держать открытыми двери и окна. Психолог доктор Гермштедт считал, что его теория о дремлющих на дне реликтах блестяще подтвердилась, как и то, что такие реликты тяготеют к повторению; он объяснил в то же время, что сомнамбула Агостино Бритт духовно здоров, что он и подтвердил добровольной явкой с повинной.
      Сдержанный следственный метод Клагенфурта превозносился, он пощадил сознание собственного достоинства горожан; хвалили Абеля и за то, что он отказался от мысли ангажировать того вонючего курильщика трубокпо имени Шерлок. Пение перед домом Клагенфурта длилось до полуночи, он сам несколько раз показывался в окне, чтобы обратить внимание ликующей толпы на то, что он ровным счетом ничем — и это никакая не скромность, когда он так говорит, а констатация голых фактов, — ничем не способствовал раскрытию дела. Преступник, и это надо ему поставить в большую заслугу, сам заявил о себе.
      Но, кричали люди в ответ, твоя осторожная манера облегчила виновнику признание!
      Были теоретики, которые выставили тезу, что в нравственно совершенном обществе все проблемы решаются сами по себе. Тут не надо даже имитировать нарастающую активность, нужно всего лишь положиться целиком и полностью на разум, на самосознание и инициативу граждан. Причина для празднования? Нет. Праздновать слишком мало. Причина для торжества, для триумфа, для полной необузданности! Такая победа позволяет попросту все. Горе тому, кто сегодня не пьян!
      В этот вечер снова лежали перед всеми мясными ларями обглоданные кости и колбасные шкурки, а во фруктовых магазинах ореховая скорлупа и банановая кожура. Доктор Гермштедт нашел этому блестящее объяснение. В радости и опьянении, снижающих, как известно, способность рассчитывать свои шаги, некоторые горожане, играючи, симулировали ограбление, утоляя тем самым жажду испытать и пережить то, чего они духовно давно были лишены. Кто мог бы поставить им это в вину?
      Только глубокомысленный Абель Клагенфурт установил, что похищения перед этим происходили в безлунные ночи, и он спрашивал у светил медицины, активны ли сомнамбулы также и в безлунные ночи.
      Так как это ставилось под сомнение, Агостино Бритт почувствовал необходимость сделать еще одно признание. Хоть он и был установленным сомнамбулой, однако его ночные экскурсии не простирались далее балкона. Дальше он еще никогда не заходил. Своим фальшивым признанием он преследовал двоякую цель. С одной стороны, он намеревался пристыдить настоящего преступника, который должен почувствовать: здесь заявил о себе гражданин, чтобы положить делу конец, и стыд должен охватить его. А во-вторых, он хотел доставить горожанам облегчение, чтобы они наконец успокоились и продолжали жить дальше без помех. Ведь стыд, сказал Бритт, является важнейшим влияющим на человеческие поступки фактором. Но если действительно по ночам обгладываются золотые рыбки и опустошаются мясные прилавки, то это может делать лишь опустившийся индивидуум. Или в это дело втянуты вещи, которые нам и сниться не могут. Он, гражданин Бритт, хотел лишь внести свою лепту в разъяснение случая, даже с опасностью быть неправильно понятым или показаться ненормальным. Это было принято с удовлетворением.
      Если до этого атмосферу в городе характеризовали нервозность, нетерпеливое беспокойство, громкие протесты, радость, интерес и легкая степень общественного возбуждения, то последнее поднялось до размеров паники, когда случилось самое жуткое. Ужас был так велик, что газеты были уже просто не в состоянии комментировать в своих экстравыпусках происшедшее.
      Житель города Умберто Балл, вышедший на прогулку с собакой в 10 часов вечера, не вернулся в свою квартиру. В парке нашли его одежду и обглоданный скелет, а от собаки — откушенную голову. Залитая кровью одежда лежала в кустах.
      Люди бродили вокруг с безумными глазами, вечерние выпуски сообщали, что вот уже 457 лет как не было ни одного убийства. Авторы передовых статей, чьи утешительные слова как раз сейчас были бы очень нужны, заявили, что перед тяжестью такого преступления они замолкают.
      С наступлением темноты город погрузился в мертвую тишину. Окна были черны.
      Лишь на следующий день к отцам города вернулось самообладание, и они попытались найти объяснение жуткому происшествию. Это не может быть сделано человеком. Вероятно, речь идет о преступнике из животного мира.
      Все попадающие под подозрение звери в городском зоопарке были тут же осмотрены. Львы, как и прежде, выказывали великосветскую сдержанность.
      Абель Клагенфурт сказал: насколько я вижу, это не могли быть они.
      Обезьяны раскачивались на ветках, беззаботные как всегда, и не проявляли признаков какой-либо пресыщенности, когда им предложили земляных орехов и бананов, они пожирали их в своей обычной неаппетитной манере и не производили впечатления, что объелись накануне.
      Мужская часть населения была призвана в последующие ночи встать на вахту у зоопарка. Добровольцев объявилось больше, чем было необходимо, — так что каждое животное получило по сторожу. Раздавались, правда, голоса, что не годится обижать недоверием даже зверя, так как он находится еще на пути эволюции, но на это возражали тем, что эта эволюция будет под угрозой, если животных не оградить от преступных побуждений.
      Но звери не покидали своих привычных мест ни днем, ни ночью. И все же мясные лари и фруктовые заведения были снова распечатаны и опустошены.
      Кто-то сообразил, что, возможно, чужой зверь откуда-нибудь или даже стада животных из отдаленных краев предпринимали грабительские налеты. Горожане-мужчины использовали воскресные дни, чтобы протесать Окрестности в радиусе ста километров, однако безуспешно.
      Начинала брать верх покорность, смирение перед судьбой. Считали, что в таком случае придется жить, несмотря на преступления. Что, может быть, однажды случаи грабежа прекратятся сами собой. Провокатор сильнее, чем мы думали. Нас испытывают куда жестче, чем то, что могла нам нарисовать наша фантазия. Мы должны вынести испытания, должны быть мужественными и не запирать наших дверей и окон. Мы должны во всеуслышание заявить, что готовы экзаменоваться этой провокацией.
      Когда была найдена одежда одной старухи, гулявшей после наступления темноты в парке, Абель Клагенфурт был в энергичных тонах призван отложить в сторону свое в целом разделявшееся отвращение и действовать решительно. Такое положение обязывало данного гражданина к наблюдению за опустошаемыми объектами, в том числе и методом презренного детектива девятнадцатого века. Что-то должно быть теперь сделано. Двух убийств за такое короткое время решительно слишком много.
      Абель Клагенфурт сразу же заступил на ночное дежурство в торговый центр на Одеонплац. Он ничего не обнаружил.
      Лишь в других местах, как и прежде, совершались грабежи. Он попросил горожан в тех точках выставить подобные ночные караулы. Откликнулись лишь немногие, но и откликнувшиеся имели лишь успех постольку, поскольку во время их дежурства ничего не произошло. Перед каждым магазином отныне дежурил кто-нибудь из горожан, и, пока он был на вахте, ничего не происходило.
      Но однажды утром перед памятником на Одеонплац обнаружили одеяния гражданина Абеля Клагенфурта. На следующую ночь никого не удалось уговорить встать здесь на охрану, и прилавки были очищены, как никогда, ловко.
      Доктор Гермштедт так объяснил нежелание горожан предоставить себя в распоряжение для расследования преступления — они, столетиями привыкшие жить в безопасности, не могли более приучить себя к тому, чтобы смотреть в глаза смертельной опасности. Он говорил об эффекте преодоления. Существует предел, который вышеуказанные люди, хотя они к этому готовы, переступить не могут.
      Хотя их можно уговорить постоять в качестве охраны, но как только опускаются сумерки, на них находит страх. Ни к чему не приведет и то, если площади заливать дневным светом
      Некоторые страдали галлюцинациями. Они рассказывали, что их хватала какая-то железная рука, что в воздухе проносились какие-то тени и они только потому не опознали их, что закрывали в эти минуты глаза.
      Фантастичнее всех был рассказ одного мужчины о том, что что-то схватило его за брюки и дернуло, дернуло и еще раз дернуло. Я вырвался и помчался прочь. В брюках действительно не хватало куска материи, его нашли потом в парке возле скульптуры крокодилов.
      Один из авторов передовых статей, добровольно заступивший в охранники, сам признавался: «Я вдруг побежал прочь так, словно речь шла о моей жизни…» Он считал, что налицо явно неземная форма проявления событий. Мы здесь бессильны. Это идет извне. Не зависит от нас.
      Однако то и дело находился какой-нибудь отважный мужчина, который заявлял о готовности продежурить всю ночь. Но большинство не выдерживало этого срока полностью. Первый же, который выстоял на Одеонплац целую ночь, ничего не заметил. Я абсолютно ничего не видел. Я не спал ни минуты. Все могут подтвердить: я принял такую дозу кофеина, что не спал в течение трех дней. Я ничего не установил доказывающего то, что речь идет о внеземных явлениях.
      Один историк раскопал записи о проявлениях духов, ими занялись всерьез.
      Горожанин Альберт Барт предложил установить у мясного прилавка электронную камеру; все смогли бы следить на экране, как происходит взламывание; площади нужно оставить неохраняемыми, чтобы ободрить преступника.
      В эту ночь в окнах тлел фосфорный свет экранов. Перед ними силуэтами обозначились зрители.
      В полночь началось. С ходу был заслонен объектив, потом камера упала, видно было лишь, как перед ней во все стороны рвали кровавые куски мяса, все это сопровождалось шипением.
      Все кричали друг другу, что сейчас самое время мчаться на место происшествия, но, будучи парализован страхом, никто не отважился на это.
      Утром увиденное было растолковано. Физики говорили об электронно управляемых существах, точнее — о существах, обладающих неизвестными нам силами. Было предложено повторить эксперимент, но уже во фруктовом магазине.
      Однако во фруктовом центре было все иначе. Сначала слышались (до того, как можно было распознать что-либо визуально) вандальские шумы, визг, звуки, которые можно было расценить как зов, а позднее как звучание одного из неизвестных на Земле языков. Затем все увидели странной формы руку, проникшую в ларь с земляными орехами, потом изображение зашаталось, стало темно, камера упала, слышны были только чавканье, глодание и отплевывание. Всякий раз, когда экран вдруг все-таки освещался, для передаваемых изображений не находилось ни одного сколько-нибудь удовлетворительного объяснения.
      Так было принято решение: еще раз съездить к этому Шерлоку.
      Шерлок в это время был занят тем, что пытался читать сразу пять уголовных романов; казалось, он гордился этим и милостиво слушал сообщение посланников из Гармонополиса, однако оживился, когда услыхал о трех убийствах, тут он без проволочек изъявил согласие взять на себя раскрытие дела.
      Он появился с трубкой, шалью, в странных брюках, вздувавшихся горбом ниже колен; он объявил, что собирается расследовать происшедшее по классическим правилам, высокомерно держался с горожанами, рассматривая их с самого начала как идиотов. Камеры он считал излишними, имеющиеся снимки подделанными; в магазине оптики он купил лупу, а горожан отослал в постели.
      Жители надеялись, что Шерлок по ночам примется в одиночку шнырять тут и там, чтобы наблюдать за странными явлениями, но вместо этого они нашли его у окна гостиничного номера читающим уголовные романы. Он обстоятельно вразумлял их, что ему не нужно делать никакую рекогносцировку, подобные случаи выясняются лучше всего при помощи логической системы мышления, если такую можно употребить. На вопрос, что он пока выяснил, он отвечал, что преступления начались с мясного киоска в магазине на Одеонплац. Отсюда можно исходить.
      Правда, об этом знали и сами горожане.
      Шерлок упрекнул их, что они не сделали из этого знания соответствующих выводов. Это отправная точка. Каждое уголовное дело должно иметь отправную точку.
      Общественность определила этого человека как шарлатана. Он выдавал само собой разумеющееся знание за особенное.
      Но Шерлока это не волновало. Я расследую классически, повторял он, поэтому упреки невежд меня не трогают.
      Утром он предпринял прогулку вокруг Одеонплац; при этом от видевших его горожан не ускользнуло, что он неоднократно наклонялся, однако на вопрос, нашел ли он что-нибудь, он не ответил, что было воспринято как неслыханный вызов.
      В полдень он заявил: если незнакомец не проник в торговый центр ни через дверь, ни через окно, он должен был попасть внутрь другим каким-то образом. Он осмотрел магазин, кивал в ответ на объяснения магазинного программиста и снова направился в свой номер в гостинице, чтобы читать уголовные романы. Во второй половине дня он изъявил желание полистать газеты за последнее полугодие, так как он оговорился, что страстный читатель газет.
      Вечером он обозначил шесть мест в городе, где должны быть установлены телекамеры. Он утверждал, что этой ночью он даст горожанам полную ясности картину о зловещих событиях. Камеры находились не перед и не внутри подвергаемых разбою магазинов, а перед городскими скульптурами. Шерлок приказал также жителям не покидать своих жилищ.
      Затем он уселся перед экраном и принялся читать газеты полугодовой давности. Эти скульптуры — гордость города. Они без сомнения прославят его. Что их отличает — взять хотя бы группу львов на Одеонплац, — так это абсолютное сходство с природой. Ни один другой памятник в мире не способен соревноваться с этими. Ничто не упустил художник. На Одеонплац он тщательно воспроизвел каждый волосок в львиной гриве. Всем кажется, что перед ними настоящие львы.
      А теперь, сказал господин Шерлок, наблюдайте вместе со мной, какие превращения произойдут со скульптурами.
      Так разглядывали жители города на шести экранах знакомые им скульптуры, но шли часы, а ничего не происходило. Все расхваленные за поразительное сходство изваяния стояли как ни в чем не бывало. Только в полночь они вдруг начали освобождаться, пробуждаться от недвижности и покидать постаменты.
      Господин Шерлок сказал саркастически: «А теперь они грабят магазины».
      Только крокодил в парке застыл недвижимо.
      Шерлок попросил кошку, которая была ему вручена администрацией гостиницы. Сейчас я отойду ненадолго, сказал он. Он пошел в парк и выпустил кошку перед крокодильим изваянием, сохраняя безопасную дистанцию.
      Можно было видеть, как крокодил сожрал это подношение в один миг.
      Шерлок закончил передачу следующими словами; «Следующее объяснение даст господин скульптор Натуралла».
      Скульптор Натуралла, живущий не в Гармонополисе, а в отдалении трех тысяч километров, с помощью спутников заявил перед камерами — с этими идиотами из Гармонололиса договориться было невозможно. Они все время ныли, принижая мое искусство, — так не смотрит ни один крокодил, так львы не спят. А обезьяны, нет, нет, они выглядят иначе. Я говорил им все время, что главное — схватить контур, основу. Но их нельзя было удовлетворить. Тогда я сказал: идите в свой зоопарк, там настоящие обезьяны, зачем мне еще из бронзы лепить каких-то. Ничего не хотели слышать. Они желали бронзовых обезьян таких же, какими были живые в зоопарке. Когда они потребовали вернуть аванс, я сказал — хорошо, они будут иметь таких макак. Я взял живых, вспрыснул им камодол, сделавший их твердыми и неподвижными, поставил их у себя в саду, покрыл их слоем бронзы, не препятствующей кислородному обмену, и они остались недвижными. Так я продал их городу, который теперь был весьма доволен.
      На вопрос, не чувствует ли он укоров совести, художник отвечал: они же неделями стояли в моем саду, наполненные камодолом. Они не двигались, и ни один крокодил не отгрыз мне голову. Кроме того, я отбирал для этой цели дрессированных животных, которые замирали при одном приближении человека. Мне гарантировали также, и притом письменно, что камодол вызывал паралич органов пищеварения, он производил эффект зимней спячки. Я не мог подозревать, что бестии в какой-то момент, когда они вне всякого контроля, становятся прожорливыми. В таком случае прежде всего камодолом должны заняться ученые. Возможно, он лишь на время лишает своих функций пищеварительный аппарат. Откуда мне знать!
      Он отклоняет всякую мысль об ответственности, ведь он доставил удовлетворение своим заказчикам, вырезки из газет подтверждают это…
      Не было ли вашим долгом объяснить жителям Гармонополиса действия камодолизированных животных?
      Я вспоминаю: когда я спрашивал, каким образом мне удастся создать таких не отличающихся от природы зверей — они говорили мне: это твое дело, ведь художник ты.
      Шерлок заявил: львы проникали в магазин на Одеонплац через вентиляционный короб, именно через него доносился до них запах мяса.
      Как же Шерлок додумался до всего?
      Я ведь шел, как вы помните, утром, после первой моей ночи в гостинице, гулять и обнаружил два кусочка мяса на газоне перед одной из скульптур, а на одном из бронзовых львов нашел кожуру от кровяной колбасы. Это подсказало мне, что небесполезно почитать в газетах про эти изваяния.

Рейнхард Хайнрих, Эрик Симон
ИГНОРАНТЫ

1

      В отдельных местностях случаются примечательные события. Некоторые из них фиксируются, другие даже не замечаются.
      Происходящее в Нетницгрунде не привлекло большого внимания. Возможно, оно было взято на заметку всего лишь двумя людьми, которые, со своей стороны, не проявили к делу особого интереса и определенно не читали сенсационных статей в некоторых местных газетах. Да оба эти человека и не имели в тот августовский вечер никакого намерения выискивать какую-нибудь сенсацию. От шума и выхлопных газов дрезденского центра они сбежали в спокойное южное предместье и по тихой улочке добрались незаметно до Нетницгрунда. Но еще вопрос — случайно ли они здесь оказались, потому что эта долина с прудом за лесочком, как и прежде, необычайно романтический уголок. А в верхнем течении ручья, там, где долина продолжается за деревней, уже как Ойшютцерская Долина, даже немного жутковато.
      У Ирены и Чарли, очевидно, не было особого желания попасть туда как можно скорее, потому что после елового лесочка они пошли совсем медленно (возможно, правда, по другим причинам) к пруду мимо луга, который зимой был привлекательной и даже опасной санной горой.
      Знали ли они о скамейке позади еловой чащи, неизвестно; но неожиданно они увидели в углублении у ручья красноватое мерцание, слишком неяркое для костра и вообще чересчур призрачное для естественного источника света. Казалось, сама земля светится, и ничто другое. Усиливающиеся сумерки делали свечение все интенсивнее, и Ирена успокаивала себя мыслью о всеобщем годовом собрании светлячков. Так как Чарли тоже не знал, чем все это объяснить, он довел Ирену до берега пруда, но затем под предлогом, что хочет сесть на скамью (которую он, возможно, только что увидел), свернул с прямого пути вправо и усадил Ирену рядом с собой на скамейку — теперь от светившейся земли их отделяла водная гладь. Оба разговаривали шепотом о свечении, Чарли тоном знатока рассуждал о химическом, холодном свете, выделяемом некоторыми бактериями; Ирена ему не верила, а пока они спорили и шептались, свет незаметно исчез. Что произошло после дискуссии — частное дело обоих.
      Но день спустя на том месте, где было свечение, один охотник застрелил во сне зайца — именно заяц спал. В этом не было бы ничего особенного, если бы этот же охотник не утверждал в кабачке Моро, что еще в конце той же злополучной недели земля в том месте, где лежал заяц, ему показалась горячей. Он установил это, когда, объясняя своему другу, где был заяц, прорезал пальцем овал в твердой, высохшей глине. А его друг, студент, увлекавшийся славистикой, удивился сухости в этом месте, где наперекор раскаленнейшему августовскому солнцу почва никогда не высыхала. Не случайно в названии ближайшей деревни Мокритц содержится слово славянского происхождения «мокрый».
      Но когда они оба об этом рассказывали в кабачке, никто им не верил, потому что охотник даже не смог сказать, разрешено ли в это время бить зайца.
      Этим было доказано, что свечение было целиком природного характера, а горячий сухой участок за прудом стали считать охотничьим заповедником баек.

2

      Репортаж в Саксонской «Вечерней газете» от 5 сентября 1976 г.:
      «С некоторых пор туристским аттракционом № 1 в Дрездене считается местный иллюзионист Тобиаш Бендель. Он наотрез отрицал участие в иллюзионном представлении на Пражской улице, однако многое говорит за то, что посредством ловкого обмана он пытался привлечь к себе внимание дрезденцев и, больше того, — туристов. К сожалению, удалось отыскать свидетелей лишь одного-единственного спектакля, и все пятнадцать видели, как возле ног господина Бенделя появились четыре зеленых ядра и покатились вперед, в то время как г-н Бендель деловито, будто не заметив ничего, брел по Пражской улице и механически крутил палочку в руках. Слишком вызывающим было его поведение, чтобы остаться незамеченным. Ядра скользили перед ним по прямой то быстрее, та медленнее, потом начинали кружить друг за другом и потом снова выстраивались по курсу к главному вокзалу, потому что господин Бендель, выйдя из магазина игрушек, вблизи панорамного кинотеатра, тоже направлялся в южном направлении. У отеля «Нева» господин Бендель изменил направление своего движения, чтобы остаться на сузившейся пешеходной дорожке, ядра же неутомимо скользили дальше по зеленому газону. За пятнадцать метров до перекрестка господин Бендель. кажется, почувствовал опасение за свои ядра, однако, будто не имея к этому отношения, он сделал так, что они исчезли, а сам и дальше вертел своей палочкой. Было похоже, что ядра погрузились в плоскость газона. Некоторые упорно стоят на том, что так именно оно и было.
      Якобы ядра видели еще раз на зеленой лужайке перед институтом дорожного транспорта, когда они скользили в направлении Мокритца, но мы не верим этому, так как господин Бендель совершенно определенно поехал на трамвае от вокзала к площади Фучика, где и исчез в водовороте рыночной толпы».

3

      Во время одной из прогулок по Хоэнштайну забрел я однажды в Плауэнскую долину. Я уже собирался пойти в Дом культуры, в подвал «Скалы», выпить кружечку пива, как вдруг увидел в каменоломне фигуру, показавшуюся мне знакомой. Я подошел ближе и узнал моего друга Луиса Вильденхайна, который, однако, тут же исчез. Вероятно, он прошмыгнул в один из старых, заброшенных гротов этой бывшей каменоломни.
      Я знал Луиса еще по школе, потом я потерял его из виду; но после учебы он вновь появился в кругу знакомых мне лиц, то есть мы встречались от случая к случаю. Теперь он работал на одном большом электронном предприятии, а в свободное время занимался своим хобби, которое, видимо, тоже было связано каким-то образом с электроникой.
      В последующие дни я не раз встречался с ним, но ничего не спрашивал о каменоломне. Пусть он сам раскроет тайну. Уже нескольким людям бросилось в глаза что вместо того, чтобы, как другие люди его возраста, поехать на танцы в народный дом «Лаубегаст» и в перерывах сопроводить кого-нибудь к берегу Эльбы для прогулки, он гораздо чаще держал путь в Плауэнскую долину, особенно в светлые лунные ночи.
      Так длилось неделями, свыше месяца. Луис еще был совсем нормальным, по крайней мере, в главном смысле слова. И вдруг неожиданно — это случилось летом — у него что-то сдвинулось. Он бегал по городу с искаженным лицом, принимал успокаивающие средства и стал каким-то легковерным, он даже верил в расписание движения трамваев — правда, летом такое можно себе позволить. Но не только это казалось в нем странным. Его руки иной раз дрожали, и со всей отчетливостью у него проступали признаки старения. Все эти изменения в один прекрасный день нашли свое объяснение.
      Вечером я нашел его в кафе-эспрессо, где он опрокидывал уже как раз седьмую чашечку мокко, — как и предыдущие, вкупе с коньяком. Он уставился прямо перед собой, выпил и мой кофе, который я только что принес от стойки, и непрерывно шептал:
      — Как это только случилось? Я не хотел этого.
      Я спросил его:
      — Что с тобой? Что случилось?
      — Да. Я был… Как это только произошло? Я же не хотел этого, понимаете ли вы, маленькие серые… Ты что-то сказал?
      — Чего ты не хотел? Где ты был?
      — В каменоломне. Я никогда не хотел этого. Если об этом узнают люди… Где я был? В каменоломне.
      — Расскажи же и успокойся!
      — Ах, привет тебе, откуда ты взялся? Конечно, я был в каменоломне, знаешь, и это было ужасно. Как это могло случиться, никто мне не поверит…
      Я должен был подтвердить, что я тоже был в каменоломне, но ничего ужасного не нашел. Прежде чем Луис перешел к делу, он наговорил еще бог знает чего. Но вот наконец он заговорил связно:
      — Ужасно. Сегодня ночью я был биоавтоматом.
      Я поежился, а он был на грани обморока. Этого я бы не ожидал от хорошего коньяка с мокко. Но слушал я внимательно каждое слово.
      — Поверь мне, Рейнхард. — И в первой части он поведал мне только о том, что это было ужасно. Но все рефераты содержат растянутое общее вступление, и поэтому, оставляя в стороне бесконечный рефрен «я этого не хотел, это было ужасно», перейдем к существу сказанного Луисом Вильденхайном:
      — Вход в мой грот представляет собой узкую щель, потому что он почти засыпан во время обвала. Я собирался там без помех испытать электронный мозг, который сам сконструировал. Вот уже почти год, как я регулярно там работаю. Часто по ночам. Иногда меня клонило в сон, но никогда еще это не происходило в то время, когда я сидел с электронным клобуком на голове, с помощью которого я на себе первом исследовал собственную мыслительную деятельность. Обычно с помощью устройства в клобуке мой собственный мозг влиял на электронный аналог, но сегодня ночью эти отношения стали взаимными, так как я заснул с электроникой на голове. Раньше я считал излишним тратиться на встроенную электронную защиту от встречного влияния, во всяком случае, до сегодняшнего дня.
      Сопряжение было ужасным. Мой мозг быстро устал, и теперь любая его функция, которую он не в силах был осуществить, тут же перенималась электронным мозгом. Таким образом, мой мозг словно тихо плескался рядом с электронным аналогом, бурлящим от напряжения и полноты. Но ведь электронному аналогу я сообщил совсем другие органы чувств, нежели свойственные человеку. Видеть он не мог, следовательно, я тоже нет. Зато он принимал электромагнитные колебания любых частот и понимал их, если это был какой-либо язык. Во всяком случае, так было и сегодня ночью, так я понимал язык глумби.
      — Что? — До сих пор я еще вполне успевал следить за его рассуждениями. Луис, фанатичный читатель всевозможных фантастических романов, уже давно носился с подобными проектами — например, соединения человеческого и электронного мозга, и если это всерьез, то ни к чему хорошему не приведет. Но как он вдруг вышел на каких-то глумби — это для меня было ребусом. — Ты сказал «глумби»?
      — Да, так они называли себя. По системе акустической направленности и дальномеру я мог косвенно наблюдать их, во всяком случае, их оболочки, круглые ядра, без верха, без низа, цветом соответствующие, вероятно, зеленой зоне спектра. Ядра парили, они пронизывали земную поверхность, проходили — правда, с трудом — даже сквозь камни. При этом они говорили между собой о том, как глуха и пустынна все-таки эта планета, вся литосфера ее безжизненна. Только в верхних слоях ощутима радиоактивность, там могла бы быть жизнь, но ее нигде найти не удалось! Один возражал его, однако; убедили в этом.
      А я мог только слышать это и не мог ничего сказать, для этого у электронного мозга нет органа. Все было как сон, навеянный ощущениями электронного мозга. Ошибочные ощущения при этом исключаются. Глумби гостят на Земле. Откуда они направляются, куда уходят об этом они не рассказывали друг другу, ведь им-то э, уже известно…