От двух до пяти

      Английские ученые легко убедятся в этом, если параллельно с английским фольклором подвергнут исследованию перевертыши, считалки, потешки других в том числе и русских - детей.
      Надеюсь, что это случится, ибо в других своих трудах, особенно в "Оксфордском словаре детских народных стишков" они обнаружили большие познания в области славянского устного творчества*.
      ______________
      * The Oxford Dictionary of Nursery Rhymes edited by Iona and Peter Opie, Oxford at the Clarendon Press, 1958, pp. 227, 263.
      Глава пятая
      КАК ДЕТИ СЛАГАЮТ СТИХИ
      I. ВЛЕЧЕНИЕ К РИФМЕ
      Среди многочисленных методов, при помощи которых ребенком усваивается общенародная речь, смысловая систематизация слов занимает не последнее место.
      По представлению ребенка, многие слова живут парами; у каждого из этих слов есть двойник, чаще всего являющийся его антитезой. Узнав одно какое-нибудь слово, дети уже на третьем году жизни начинают отыскивать то, которое связано с ним по контрасту. При этом, конечно, возможны такие ошибки:
      - Вчера была сырая погода.
      - А разве сегодня вареная?
      Или:
      - Эта вода стоячая.
      - А где же лежачая?
      Или:
      - Это - подмышки, а где же подкошки?
      В подобных случаях дети хватаются не за ту антитезу, какая была им нужна, но сама по себе классификация слов по контрасту чрезвычайно плодотворна для более полного овладения речью.
      Такие словесные пары, насколько я мог заметить, являются для ребенка не только двойниками по смыслу, но и в большинстве случаев - по звуку.
      Четырехлетняя дочь домработницы Паша, когда ей приходилось говорить про желток и белок, произносила либо желток и белток, либо белок и желок.
      Сахар у нее был кусковой и песковой.
      И если я начинал рассказывать ей сказку с печальным концом, она предупреждала меня:
      - Расскажи начало, а кончала не надо.
      Слово "конец" превратилось у нее в "кончало", чтобы рифмоваться со словом "начало". Очевидно, в ее представлении понятия, параллельные по смыслу, должны быть параллельны и по звуку.
      Всякий раз, подавая мне письма, принесенные на кухню почтальоном, она говорила:
      - Две открытки, и одна закрытка.
      - Три открытки, ни одной закрытки.
      Во всех этих рифмах нет ничего преднамеренного. Просто они облегчают речь ребенка: "начало и кончало" ему легче сказать, чем "начало и конец"; "ложики и ножики" - гораздо легче, чем "ложки и ножики".
      - Ты глухой, а я слухой.
      - То тяжелее, а это легчее.
      - Какая в небе глубочина, а у деревьев высочина.
      - Вобла - это такая рыбла?
      - Ты что мне принесла - игрушечное или кушечное? - спросила больная четырехлетняя девочка, когда мать явилась к ней в больницу с подарками.
      - Ты будешь покупатель, а я продаватель.
      - Не продаватель, а продавец.
      - Ну хорошо: я буду продавец, а ты покупец.
      Леночка Лозовская, играя с матерью в мяч, предложила:
      - Ты бросай с высоты, а я с низоты.
      Женщине, которая вымыла голову и уничтожила следы завивки, один киевский мальчик сказал:
      - Вы вчера были курчавая, а сегодня торчавая.
      Говорят четырехлетнему мальчику:
      - Какой же ты лохматый и вихрастый.
      Он сейчас же оснастил эту фразу двумя очень звонкими рифмами:
      Я лохматый и вихратый,
      Я вихрастый и лохмастый!
      - Светик, нельзя кушать лёжа.
      - Хорошо, я буду кушать сёжа.
      Едва научившись читать, моя пятилетняя Мура увидела заглавие книги И.Е.Репина "Далекое близкое" и прочла: "Далёкое близёкое".
      "Далёкое близёкое" понравилось ей, и она была огорчена, когда взрослые указали, что она ошибается, и отняли у нее таким образом рифму.
      - На фестиваль съедется молодёжь... Но я не поеду...
      - Значит, ты - стародёжь?
      Эта особенность детской речи была в свое время подмечена Чеховым. В его повести "Три года" девочка, подчиняясь все той же своеобразной инерции, говорит про Авеля и Каина:
      - Авель и Кавель*.
      ______________
      * А.П.Чехов, Сочинения, т. 8, М. 1947, стр. 431.
      Итак:
      ножики - ложики,
      желток - белток,
      кусковой - песковой,
      начало - кончало,
      открытка - закрытка,
      глухой - слухой,
      далёкое - близёкое,
      игрушечное - кушечное,
      курчавая - торчавая,
      молодёжь - стародёжь
      всюду сказывается стремление ребенка рифмовать слова, принадлежащие к одной категории понятий, и таким образом систематизировать их либо по контрасту, либо по сходству. Лидочка, четырех с половиною лет, сама себе рассказывает сказку:
      - Няня его нянчила, мама его мамчила.
      И вот что сказала Ляля, когда какая-то девочка в купальне похитила мамины туфли:
      - Она их примерякала и присебякала.
      Иногда эти параллельные по смыслу слова сами собой образуют некоторое подобие стиха - особенно если их не два, а четыре. Именно такую параллель создала шестилетняя Варя Роговина, впервые установив для себя, каково коренное отличие одних представителей военного дела от других.
      Генералы - сухопутные,
      Адмиралы - мокропутные,
      сказала она и, уловив в этой фразе нечаянный стих, стала повторять ее (с небольшим вариантом):
      Генералы - сухопутные,
      Адмиралы - водопутные.
      Н.А.Менчинская рассказывает в дневнике о своем сыне, трех с половиною лет, воспроизводя по памяти двустишие:
      У меня для Петеньки
      Леденцы в пакетике,
      мальчик произнес это двустишие так:
      У меня для Петеньки
      Леденцы в пакетеньке.
      То есть из приблизительного рифмоида сделал точную рифму*.
      ______________
      * Н.А.Менчинская, Дневник о развитии ребенка, М.-Л. 1948, стр. 123.
      Вася Катанян, пяти с половиною лет, произнося слово "столик", часто прибавлял молик-полик. Стульчик у него был стульчик-мульчик. Самого себя он называл Вася-Тарася, бабушку - бабушка-колабушка и проч.
      Сын Гвоздева - правда, на седьмом году жизни - создал такое чудесное сочетание рифмованных слов: дятел-долбятел*.
      ______________
      * А.Н.Гвоздев, Вопросы изучения детской речи, М. 1961, стр. 327.
      В какой-то мере это свойственно и взрослым, о чем свидетельствуют такие неразрывные сочетания слов, как чудо-юдо, мальчик с пальчик, тары-бары, шуры-муры, фигли-мигли и проч.
      Дети тяготеют к этим "двустворчатым" словам гораздо сильнее, чем взрослые. Игорь, трех лет семи месяцев:
      - Папа, а будут сегодня передавать по телевизору мульти-пульти?
      Это звонкое мульти-пульти куда привлекательнее для детского слуха, чем вялая и тягучая мультипликация.
      Вообще всякая рифма доставляет ребенку особую радость.
      Когда она случайно подвернется ему в разговоре, он играет ею, твердит ее несколько раз, использует ее для импровизированной песни.
      - Куда ты положил мыло? - спрашивает у мальчика мать.
      Он отвечает без всяких покушений на рифму:
      - А вон туда, где вода.
      И, лишь сказав эти слова, замечает, что в них промелькнуло созвучие. И мгновенно начинает распевать:
      Вон туда,
      Где вода.
      Вон туда,
      Где вода.
      Дети изумительно чутки к тем случайным и непреднамеренным рифмам, какие возникают порою в нашей прозаической речи.
      Мать посылает пятилетнюю Веру на кухню:
      - Пойди скажи няне: няня, мама разрешила дать мне чаю с молоком.
      Вера сразу уловила здесь ритм, свой излюбленный четырехстопный хорей, и, вбежав на кухню, закричала:
      Няня, мама разрешила
      Дать мне чаю с молоком,
      А теперь зовут ребята
      Дядю Степу маяком!
      То есть к первому двустишию пристегнула две строки из "Дяди Степы" Сергея Михалкова, причем это вышло без всякой натуги, неожиданно для нее самой.
      У Сергея Михалкова есть прелестное стихотворение "Всадник". В нем отчетливый ритм и звонкие рифмы. Но последняя строка по прихоти автора написана неожиданной прозой. Стихотворение кончается так:
      Я в канаву не хочу,
      Но приходится
      Лечу.
      Не схватился я за гриву,
      А схватился за крапиву.
      - Отойдите от меня,
      Я не сяду больше на эту лошадь.
      Дети, повышенно чуткие к поэтической форме, возмущаются таким разрушением ритма и отсутствием ожидаемой рифмы. Сплошь и рядом они не только отвергают прозаический текст, но тут же придумывают свою собственную стихотворную строку, которая подсказана им всей структурой предыдущих стихов. Мне пишут о пятилетней Ниночке, которая, услышав концовку "Всадника", с возмущением сказала:
      - Неправда. Ты неверно читаешь. Надо сказать:
      - Отойдите от меня,
      Я не сяду на коня.
      Почти все дети, которым в виде опыта я читал эти стихи Михалкова, реагировали на них точно так же. Нужно ли говорить, что именно на такую реакцию и рассчитывал Сергей Михалков.
      II. СТИХОВЫЕ ПОДХВАТЫ
      Влечение к рифмованным звукам присуще в той или иной степени всем детям от двух до пяти: все они с удовольствием - можно даже сказать, с упоением - предаются длительным играм в созвучия. Трехлетняя Галя говорит, например, своей матери:
      - Мама, скажи: Галюнчик.
      Мама говорит:
      - Галюнчик.
      Галя рифмует:
      - Мамунчик.
      Тогда мать говорит:
      - Галюха.
      А Галя:
      - Мамуха.
      Мать:
      - Галушка.
      А Галя:
      - Мамушка.
      Мать:
      - Галище:
      Галя:
      - Мамище.
      Мать:
      - Галубуха.
      Галя:
      - Мамумуха.
      И так далее. Иногда эта рифмовая гимнастика длится десять - пятнадцать минут. Девочке она очень нравится, так как, очевидно, удовлетворяет насущной потребности ребячьего мозга. "Когда моя изобретательность кончается, - пишет мне Галина мать, - я перехожу на другое слово и говорю: Телефон. Галя говорит: Барматон. - Телефонище. - Барматонище и т.д.".
      Аналогичная запись у Ф.Вигдоровой:
      "Я говорю: Сашуля.
      Саша отвечает: Мамуля.
      Я. Сашок.
      Саша. Мамок.
      Я. Сашенция.
      Саша. Маменция, Марктвонция".
      Замечательно, что каждому из этих рифмованных отзвуков ребенок всякий раз придает тот же ритм, какой он улавливает в только что услышанной фразе. Четырехлетняя Мурка мчалась на воображаемом коне и кричала:
      Надо бить
      Коня сильнее,
      Чтобы вез
      Меня быстрее!
      А Лёня (немного постарше) тотчас же откликнулся четырехстопным хореем:
      Чем быстрее,
      Тем плохее!
      Чем быстрее,
      Тем плохее!
      М.Л.Чудинова, воспитательница детского сада Фрунзенского района Москвы, сообщает:
      "В старшей группе есть своеобразная игра: кто-либо из детей предлагает: "Давайте смешиться", и несколько человек начинают подбирать рифмы: "Мальчики - стаканчики", "Девочки - тарелочки", "Левочка веревочка", или просто придумывают бессмысленные сочетания слов, вроде "сундук-кундук-пундук", и чем бессмысленнее слово, тем дети громче хохочут"*.
      ______________
      * М.Л.Чудинова, Русские народные загадки, пословицы, поговорки. Сборник "Воспитатели детских домов о своей работе", М. 1948, стр. 292.
      Недавно в журнале "Семья и школа" появилась статья М.Микулинской "Как мы развиваем мышление и речь сына", там говорится о том же:
      "Славик не только знает много стихов, но и сам пробует "сочинять" их. Хотя его творчество еще весьма примитивно, все же в нем явно заметны чувства ритма и рифмы. Часто Славик спрашивает: "А так подходит?" - и произносит рифмованные слова или строчки ("грелка - тарелка", "хорошо кушать - маму слушать" и др.). Иногда же под рифму он подбирает бессмысленный набор звуков и спрашивает:
      - А так подходит: ложка - барабошка, стол - балол, попугай - дугагай?
      Я объясняю, что хотя и подходит, но таких слов: "барабошка", "дугагай" и "балол" - в русском языке нет. Славик явно огорчен.
      - А как же тогда? - чуть не со слезами спрашивает он.
      Я подсказываю: "ложка - ножка", "попутан - угадай", "стол - козел". Лицо ребенка озаряет счастливая улыбка, он шепчет услышанные рифмы, стараясь их запомнить. Теперь он все реже произносит бессмысленные рифмы, а когда и произносит, сам смеется, зная, что говорит глупости"*.
      ______________
      * "Семья и школа", 1955, № 11, стр. 8.
      Такие подхваты созвучий - всегда диалоги. Но нередко случается наблюдать одинокое самоуслаждение рифмами, когда ребенок изобретает созвучия без всяких партнеров. Л.Пожарицкая сообщила мне такой монолог пятилетнего Вовы:
      Это разве ложка?
      Это просто кошка.
      Это разве печка?
      Это просто свечка...
      И так далее - очень долго - в том же роде.
      И вот что сделала, например, со словом "молоко" Танечка Зенкевич, трех с половиною лет, когда ей понадобилось ввести его в стих:
      Том, Том, Том...
      Ешу кашу с молоком.
      Томи, Томи, Томи...
      Ешу кашу с молокоми.
      Четырехлетняя Светлана Гриншпун выкрикивала при прощании с матерью:
      До свиданья, будь здорова,
      Пионерчатое слово!
      Она почувствовала, что, если скажет "пионерское", ритм у нее выйдет хромой, и для спасения ритма в одну секунду изобрела "пионерчатое".
      Эдда Кузьмина, четырех с половиною лет, пела стихи Маршака:
      Мой веселый звонкий мяч,
      Ты куда помчался вскачь?
      Потом переделала первую строку на свой лад и мгновенно почувствовала, что вследствие трансформации первой строки нужно переделать и вторую. Таким образом, у нее получилось:
      Мой веселый звонкий мячик,
      Ты куда помчался вскачик?
      Трехлетняя Ната Левина:
      Кот под деревом сидит,
      Кашу манную едит.
      И еще:
      Ах, папулька-катапулька,
      Ты вставаешь или нет?
      Вставаешь - опять-таки жертва стихотворному ритму, так как девочка к этому времени в совершенстве усвоила форму встаешь.
      Бойкий и смышленый Валерик, воспитывающийся в одном из детских садов Ленинграда, обладает способностью говорить наподобие раешника "в рифму", и замечательно, каким радостным смехом окружающая его детвора встречает чуть не каждую рифму, которой он щеголяет в разговоре.
      Это очень верно отмечено в записках воспитательницы О.Н.Колумбилой.
      "Дети, - записала она, - играют в фанты, и Гарик спрашивает Валерика:
      - Что же хочешь ты купить?
      Валерик. Хочу купить мишке тапы и надеть ему на лапы. (Дети, наблюдавшие за ходом игры, смеются.)
      Гарик. Тапы - так не говорят, надо сказать: тапочки, тапки или туфли, сандалии.
      Валерик. Хорошо. Покупаю мишке тапочки и надеваю ему на лапочки. (Дети снова смеются.)
      Смех повторяется снова, когда Валерик по ходу игры говорит:
      А еще хочу купить машину
      И посадить мишку в кабину"*.
      ______________
      * "Дошкольное воспитание", 1955, № 4, стр. 20.
      Подобных примеров можно привести очень много, ибо коллективам детей рифма еще более мила, чем тому или иному ребенку в отдельности.
      Годовалые дети - те, кого прежде называли младенцами, - пользуются рифмой не для игры, не для украшения речи, но исключительно для ее облегчения.
      При неразвитом голосовом аппарате младенцу значительно легче произносить схожие звуки, чем разные. Легче, например, сказать "покочи ночи", чем "покойной ночи". Оттого - чем меньше ребенок, чем хуже владеет он речью, тем сильнее его тяготение к рифме.
      Это звучит парадоксом, но это подтверждается огромным количеством фактов.
      Когда перебираешь дневники матерей и отцов, записывающих речи младенцев, убеждаешься, что это именно так. В дневниках непременно наталкиваешься на такую приблизительно запись через год или полтора после рождения ребенка:
      "Без умолку болтает всякий рифмованный вздор... Целыми часами твердит какие-то нелепые созвучия, не имеющие смысла: аля, валя, даля, маля".
      Когда Коле Шилову было тринадцать месяцев, его мать записала о нем в дневнике:
      "...Любит рифму. Говорит: маим, паим, баим".
      И через полтора месяца опять:
      ..."Говорит какое-то пана, папана, амана, бабана..."
      И еще через два месяца:
      "...Выдумал ряд слов с одинаковыми окончаниями: манька, банька, панька. Или: небальча, вальча, мальча, тальча. Или: папти, бапти..."
      "...Иногда старается говорить в рифму: бабка, тяпка..."
      "...Подбирает иногда рифму и, которая ему нравится, повторяет много раз: базя - мазя, баня - маня и т.д.".
      "...Когда расшалится, говорит в рифму ничего не значащие слова"*.
      ______________
      * В.А.Рыбникова-Шилова, Мой дневник, Орел, 1923, стр. 58, 76, 84, 98, 118, 120. Запись на стр. 84, кажется, искажена опечатками. Я восстанавливаю ее наугад.
      Виноградова записала о своей трехлетней Ирине:
      "Последние дни стала петь песенки без слов, случайный подбор слогов, которые только взбредут в голову"*.
      ______________
      * Цитирую по книге Н.А.Рыбников, Словарь русского ребенка, М.-Л. 1928, стр. 56.
      Рыбникова о своем двухлетнем Аде:
      "Подолгу болтает набор слов: ванька, ганька, манька"*.
      ______________
      * Цитирую по книге Н.А.Рыбников, Словарь русского ребенка, М.-Л. 1928, стр. 72.
      В моем дневнике о двухлетней Мурке:
      "Каждый день приходит ко мне, садится на чемодан и, раскачиваясь, начинает рифмовать нараспев:
      Кунда, мунда, карамунда,
      Дунда, бунда, парамун.
      Это продолжается около часа".
      Таких цитат можно привести без конца.
      Рифмотворство в двухлетнем возрасте - неизбежный этап нашего языкового развития.
      Ненормальны или больны те младенцы, которые не проделывают таких языковых экзерсисов.
      Это именно экзерсисы, и трудно придумать более рациональную систему упражнения в фонетике, чем такое многократное повторение всевозможных звуковых вариаций.
      Путем величайших (хотя и незаметных) усилий ребенок к двухлетнему возрасту овладел почти всеми звуками своего родного языка, но эти звуки все еще туго даются ему, и вот для того, чтобы научиться управлять ими по своей воле, он произносит их снова и снова, причем ради экономии сил (конечно, не сознавая этого) в каждом новом звукосочетании изменяет один только звук, и все остальные сохраняет нетронутыми, отчего и получается рифма.
      Таким образом, рифма есть, так сказать, побочный продукт этой неутомимой работы ребенка над своим голосовым аппаратом, и продукт чрезвычайно полезный: благодаря ему тяжелая работа ощущается ребенком как игра.
      Но не следует думать, что рифмованные "свисты и щебеты" двухлетних детей есть самая первоначальная форма детского стихотворства. Нет, еще раньше, еще в колыбели, еще не научась говорить, ребенок восьми или девяти месяцев уже услаждается ритмическим лепетом, многократно повторяя какой-нибудь полюбившийся звук.
      Не об этом ли младенческом лепете мы читаем в стихах Бориса Пастернака:
      Так начинают. Года в два
      От мамки рвутся в тьму мелодий,
      Щебечут, свищут - а слова
      Являются о третьем годе...
      Так открываются, паря
      Поверх плетней, где быть домам бы,
      Внезапные, как вздох, моря,
      Так будут начинаться ямбы,
      Так начинают жить стихом.
      В стихи Пастернака, мне кажется, необходимо внести небольшой корректив. В них сказано, будто дети только "года в два от мамки рвутся в тьму мелодий". Между тем это происходит значительно раньше. Правильнее было бы сказать:
      Так начинают жизнь стихом,
      потому что в начале жизни мы все - стихотворцы и лишь потом постепенно научаемся говорить прозой.
      Самой структурой своего лепета младенцы предрасположены и, так сказать, принуждены к стихотворству. Уже слово "мама" по симметричному расположению звуков есть как бы прообраз рифмы. Огромное большинство детских слов построено именно по этому принципу: бо-бо, бай-бай, ку-ку, па-па, дя-дя, ба-ба, ня-ня и т.д., у всех у них такая двойная конструкция, причем вторая часть каждого слова является точным повторением первой. Эти звукосочетания заимствованы взрослыми из детского лепета и, получив от взрослых определенный смысл, снова предоставлены детям, но вначале для каждого ребенка это были просто самоцельные звуки, многократное произнесение которых доставляло ему бескорыстную радость*.
      ______________
      * Когда, например, девятимесячный Коля Шилов стал бессмысленно повторять слово "мама" - без всякого отношения к кому бы то ни было, - его бабушка помогла ему осмыслить это слово, указывая всякий раз на маму. "Но, - читаем в дневнике его матери, - как ни учит его бабушка, где мама, он пока еще не знает... и, как попугай, твердит "мама" (В.А.Рыбникова-Шилова, Мой дневник, Орел, 1923, стр. 43).
      Замечательно, что в этих экзерсисах преобладает женская рифма. Почти семьдесят процентов изученных мною рифмованных слов, произносимых детьми до двухлетнего возраста, имеют ударение на втором слоге от конца. Дактилические окончания почти никогда не встречаются. Дочь моя Мура на третьем году своей жизни начала упиваться такими созвучиями:
      Биля, биля, унага, унаваляя.
      Биля, биля, унага, унаваляя.
      Раньше этого возраста дактилические окончания были ей недоступны.
      А дактилические рифмы приходят к ребенку еще позднее. Лишь в четырехлетнем возрасте Саша Менчинский мог сообщить своей матери:
      "- Мама, я придумал рифму: "Каретно-Садовая - здоровая"*.
      ______________
      * Н.А.Менчинская, Развитие психики ребенка. Дневник матери, М. 1957, стр. 134.
      Но сейчас я говорю не о стихах, а исключительно о рифмованных звуках. Зачатки этих звуков наблюдаются уже в младенческом лепете. О них есть последовательная запись у Павловой: когда ее Адику было семь месяцев и одиннадцать дней, он стал повторять много раз: гра-гра-ба-ба-ба... Через пять дней он затянул: аб-лям-лям-ба... Еще через две недели тянет без перерыва: дай-дай-пр-пр-пр... На двенадцатом месяце он уже организовал эти звуки в хорей:
      Мама-ма,
      Мама-ма!
      Через три недели у него появились и другие хореи: например, ня-ня-ня. Из этого материала на втором году жизни у него создалось много двухсложных слов, уже санкционированных взрослыми, например: ки-ки - кошка, тук-тук пароход, цо-цо - извозчик, ням-ням - еда, там-там - музыка и т.д.*.
      ______________
      * А.Д.Павлова, Дневник матери. Записки о развитии ребенка от рождения до шести с половиною лет, М. 1924, стр. 27-59.
      Каждое такое "ням-ням" является по существу прарифмой. Таким образом, уже в лепоте семимесячных детей можно заметить зачатки рифмованной речи.
      Сперва, как мы видели, рифма возникает у детей поневоле: такова структура их лепета. Без созвучий они не могут обойтись. "Батя, ватя, матя, сатя" - это просто легче сказать, так как в каждом из этих слов изменяется лишь один-единственный звук, прочие же можно повторять по инерции.
      Но именно поэтому "батя" и "ватя" не являют собою стиха, ибо подлинный стих начинается там, где кончается автоматическое произнесение звуков и начинается смысл.
      III. ПА и МА
      Эмбрионом такой осмысленной рифмы необходимо, как мне кажется, считать одну неразрывную пару младенческих слов, которая неизбежно возникает в сознании ребенка, растущего в нормальной семье. Я говорю о звуках па и ма.
      "Папа" и "мама" - эти два слова являются для ребенка как бы прообразом всех дуализмов и всех симметрии. Прежде чем человеческий детеныш узнает, что в мире есть ночь и день, огонь и вода, белое и черное, низ и верх, смерть и жизнь, он воочию видит, что мир разделен на две части - на папу и маму.
      Двухлетний Юрик, желая взобраться на диван, всегда обращается к своей матери с просьбой:
      - Мамочка, мамоги.
      И к отцу:
      - Папочка, папоги.
      Ребенок считает законом, чтобы все подобные слова были парными, чтобы всякому звуку па, входящему в состав любого слова, непременно соответствовал звук ма. Одно без другого немыслимо. Когда какая-то женщина сказала при Лиле, что у нее есть мама и мачеха, Лиля спросила:
      - Значит, и папа и пачеха.
      Если мачеха - значит, и пачеха. Тут привычная перекличка двух звуков, крепко объединенных в уме у ребенка.
      Увидев заросли папоротника в дачном лесу, Володя оглянулся и спросил:
      - А где же маморотник?
      И сколько я видел детей, которые, узнав, что на свете существуют картонные папки, через несколько дней именуют их мамками.
      Как широко распространена среди малых детей, в возрасте от двух до пяти, эта перекличка двух родственных звуков, показывает хотя бы такой эпизод.
      Лет сорок тому назад я в ленинградском музее показывал моей маленькой дочери чучело мамонта.
      Она взглянула на него и сейчас же спросила:
      - А где же папонт?
      И вот в 1954 году я получаю такое письмо от московского лингвиста профессора А.Н.Робинсона:
      "Когда Вале было около семи лет, а Мише около трех, я повел их в университетский Зоологический музей.
      - Смотрите, это мамонты, - сказал я.
      - А папонты где? - спросил малыш".
      Проходит еще несколько лет, и в апреле 1957 года житель Нижнего Тагила инженер Е.Мосар сообщает мне снова о том же.
      "Сережа Левелецкий четырех лет, - пишет он, - сын моего коллеги по работе, увидел в журнале картинку с изображением мамонта.
      - Мамочка, - спросил он, - а мамонты теперь бывают?
      - Нет, деточка, мамонтов давно уже нет.
      Сережа задумался.
      - А папонты есть?"
      Как бы ни были различны эти дети, наблюдаемые в разное время и в разных местах, характерна одинаковость их своеобразных речений. Тем-то, повторяю, и замечателен детский язык, что чуть ли не каждое новое слово, "изобретенное" ребенком у нас на глазах, "изобретается" снова и снова другими детьми, в другую эпоху, при других обстоятельствах. Ибо законы языкового мышления у всех русских детей одинаковы и вследствие этого не могут не приводить к одним и тем же формациям слов. В каждой сотне писем, полученных мною из разных концов страны, найдется не меньше тридцати (а порою и больше!), где, как некую новинку, мне сообщают слова, которые давно уже вошли в эту книгу и теперь "изобретаются" снова новым поколением детей. К числу этих слов, как мы видим, принадлежит и папонт, возникший из мамонта, благодаря тому, что в уме миллионов ребят с первых же месяцев жизни установлена крепкая связь между звуками ма и па.
      Известный юрист Анатолий Федорович Кони рассказывал мне, что в восьмидесятых годах, когда среди адвокатов вошло в моду ссылаться на психопатизм преступников, курьер суда выразился про какую-то барыню, будто она психоматка.
      Здесь та же перекличка ма и па, та же простодушная уверенность, что па относится только к мужчинам, а женщинам должно быть присвоено ма.
      IV. ПЕРВЫЕ СТИХИ
      Типичность этого явления несомненна. Едва ли существует ребенок, речевое развитие которого обошлось бы уже в этот ранний период без парных чаще всего рифмованных - звуков и слов: высочина - глубочина, нянчила мамчила и т.д.
      Впервые я заметил это у себя в семье. Помню, сын мой четырехлетним мальчишкой бегал по саду и как безумный выкрикивал:
      Я-а больше тебя,
      А ты меньше комара!
      Это он сочинил про сестру, но сестра уже давно убежала, а он - таковы поэты - все еще носился в пространстве, один, ничего не видя, не слыша, и по-шамански кричал:
      Я-а больше тебя,
      А ты меньше комара!
      Кружился, оглушенный своим собственным криком. И вдруг, словно из-за тысячи верст, до него донеслось:
      - Обедать!
      Его повели к умывальнику, потом усадили за стол, но в крови у него еще не утихомирились ритмы недавних прыжков, и он, скандируя ложкой, воскликнул:
      Дайте, дайте, дайте мне
      Ка-артофельно пюре!
      Ибо, только прыгая и махая руками, ребенок может создавать свои вирши. Прицепив к поясу тряпку, тот же мальчик бегал из комнаты в комнату и, хлопая в ладоши, заливался:
      Я головастик,
      Вот мой хвостик!
      И опять:
      Я головастик,
      Вот мой хвостик!
      И опять, и опять, и опять. Уже по самому кадансу стихов ощущаешь, что автор их прыгал, подскакивая и топал ногами. Здесь первое условие его творчества.
      Вообще стихотворения детей в возрасте от двух до пяти всегда возникают во время прыжков и подскакиваний. Если ты пускаешь мыльные пузыри, тебе естественно прыгать с соломинкой возле каждого пузыря и кричать:
      Как высоко! Ай, ай, ай!
      А если играешь в пятнашки, тебе нельзя не выкрикивать:
      Как могу, так и бью!
      Как могу, так и бью!
      И не раз и не два, а раз десять - пятнадцать подряд. Здесь вторая особенность этих детских стихов: их выкрикивают множество раз.
      Поэтому они такие короткие: две строки - длиннее нельзя. И в этом их третья особенность. С каждым новым прыжком все стихотворение повторяется снова. Оно может быть даже в одну строку, лишь бы повторялось многократно. Тот же мальчик, заткнув себе уши, кружился на месте, выкрикивая:
      Как я желто говорю!
      Как я желто говорю!
      Как я желто говорю!
      покуда физически не устал. Кончилось прыганье - кончилось творчество.
      Детское стихотворство - признак избытка играющих сил. Оно - явление того же порядка, как кувыркание или махание руками. Печальный, хилый или сонный ребенок не создаст ни одного стиха. Для того чтобы стать поэтом, младенцу нужно испытывать то, что называется "телячьим восторгом". Ранней весной на зеленой траве, когда дети шалеют от ветра и солнца, им случается по целым часам изливать свою экзальтацию в стихах. Как всякие стихи, порожденные экзальтированной пляской, эти стихи часто бывают бессмысленными, ибо исполняют главным образом функцию музыки:
      Уманяу, Уманяу,
      Уманяу, Уманя!
      Эндепдине, бететон.
      Эндендине, бететон!
      Горбонове реткос!
      Горбонове реткос!*
      ______________
      * Цитирую по книге Е.Ю.Шабад "Живое детское слово". Из работ первой опытной станции Наркомпроса, М. 1924, стр. 69.
      Множество детских заумных стихов я записал в свое время для поэта Велемира Хлебникова.
      О тяготении маленьких детей к звуковым арабескам, имеющим чисто орнаментальный характер, я впервые узнал из биографии Пушкина. У его приятеля Дельвига был брат, семилетний Ваня, которого Дельвиг называл почему-то романтиком. Услыхав, что Ваня уже сочиняет стихи, Пушкин пожелал познакомиться с ним, и маленький поэт, не конфузясь, внятно произнес, положив обе руки в руки Пушкина: