От двух до пяти

      Е.В.Гусева сообщает мне о своем маленьком Светике, отец которого служит бухгалтером:
      "Когда я ему сказала, что он половину игрушек за лето растерял, он высыпал все игрушки из корзины на пол и говорит: "Надо сделать переучет".
      У четырехлетней Наташи Васильевой и мать и отец ученые: оба работают над диссертациями.
      Увидела Наташа в детской книжке картинку: кошка сидит за столом среди тетрадей и книг:
      - Кошка пишет диссертацию!
      А сын одного писателя, глядя на вертящуюся карусель, проговорил с нетерпением:
      - Папа, скажи редактору этой карусели - нельзя ли мне наконец покататься!
      Трехлетняя дочь сапожника, гуляя в садике детской больницы, увидела, что какая-то женщина несет ребенка в приемный покой, и сказала понимающим голосом:
      - Починять понесли деточку.
      Здесь, конечно, очень большое значение имеет склонность детей к подражанию. Девочка выросла в мире сапожных починок, и не мудрено, что лечение ребенка представилось ей чем-то вроде прибивания каблуков и подметок.
      Я рассказывал детям известную сказку о заколдованном царстве, где заснувшие жители не просыпались сто лет. И вдруг дочь уборщицы, пятилетняя Клава, воскликнула:
      - Ну и пылища же там была, господи! Сто лет не вытирали и не чистили!
      Дима, сын продавца готового платья, использовал терминологию отцовской профессии для излияния родственных чувств:
      - Я всех люблю одинаково, а мамочку на один номер больше.
      Подобный же эпизод приводится в романе Галины Николаевой "Жатва". Маленькая Дуняша, дочь заведующей молочнотоварной фермой, получила в подарок игрушку - резинового петуха. Оглядев его со всех сторон тем же критическим взглядом, каким ее мать определяла достоинства каждой коровы, девочка изрекла благосклонно:
      - Ничего по экстерьеру.
      - Тебя нашли в капусте! - говорят городскому ребенку, думая, что он тотчас же представит себе традиционную капустную грядку.
      - Разве я был в супе? - слегка удивляется он и тем обнаруживает, что в качестве горожанина никогда не видел огорода. Капуста являлась ему только в тарелке.
      К сожалению, кое-где в наших семьях еще сохранились мещанские нравы и навыки. Больно видеть, что в эту трясину втягивают малолетних детей. Вот, например, как отчетливо отражается в их разговорах уродливая семейная пошлость.
      - Тетя Оля, отдайте вашу Олечку за меня замуж.
      - Зачем?
      - Она мне будет готовить, а я буду лежать на диване и читать газету, как папа.
      - У нашего Захара две жены: одна родная, другая двоюродная.
      - У меня папа - я не знаю кто.
      - А у меня папа - шофер.
      - А у тебя, Витенька?
      - А у меня папа - подлец.
      - Кто тебе это сказал?
      - Мама.
      - Никогда не женюсь! Охота каждый день ссориться!
      - Мама, а к Ване-то новый отец приехал и Ваниного отца прогнал.
      - Твой папка коммунист?
      - Не! Какой он коммунист! Он с мамкой каждый день ругается!
      Двухлетней Оле мать купила на день рождения бутылку квасу. Когда стали ее откупоривать, пробка вылетела, и квас, запенившись, полился на стол. Оля побежала к отцу.
      - Папа, папа! Бутылку стошнило! - крикнула Оля, неоднократно наблюдавшая такую же "тошноту" у отца.
      Не менее отвратительным кажутся мне и такие, например, эпизоды.
      Уборщица. Девочка, ты уходи отсюда, ты мне мешаешь пол мыть.
      Девочка. Не уйду. Мне мама велела: "Как бы, говорит, она чего не взяла".
      Входит электроконтролер:
      - Ой, как вас бабушка испугалась! Прямо плитку горячую под кровать бросила.
      - Я выйду замуж за Вову, - говорит четырехлетняя Таня, - у него красивый костюмчик, и за Петю тоже: он подарил мне копеечку.
      - А как же Леша? Ведь у него столько игрушек!
      - Что ж! Придется мне и за него выходить.
      У Люды и Саши отец пьянствует, тиранит семью.
      Люда:
      - Мама, и зачем только ты на папе женилась! Нам бы, знаешь, как втроем было хорошо!
      Хочется надеяться, что пошлые нравы, отразившиеся в этих одиннадцати эпизодах, отойдут мало-помалу в далекое прошлое! Ибо с каждым годом у меня все больше накапливается фактов, свидетельствующих о трепетно-чутком внимании великого множества советских родителей к душевному развитию их ребят.
      "Уважаемый товарищ Чуковский, - пишет мне один молодой инженер, - мы обращаемся к Вам, как к детскому писателю, за советом несколько необычного характера. В связи с ожиданием рождения ребенка мы оба хотели вести "летопись" его жизни от 0 до 3-4 лет так, чтобы создалась фотография формирования ребенка, его чувств, речи, физического развития..."
      Ребенок еще не родился, но у будущих родителей так огромно уважение к нему, к его будущим чувствам, речам и поступкам, они так верят в значительность его психической жизни, что заранее, еще до его появления на свет, готовятся стать летописцами самых первых его криков и лепетов и, придавая этому делу великую важность, обращаются за советом к профессиональным писателям.
      Еще характернее письмо, полученное Агнией Львовной Барто от некиих юных супругов:
      "...С какого возраста давать детям Пушкина? И когда давать им читать Маяковского?"
      Можно было подумать, что речь идет о подростке или, по крайней мере, о школьнике пятого класса, и лишь в самых последних строках обнаружилось, что родители сильно поспешили со своими вопросами, так как в ту пору их сыну было всего лишь... четыре месяца!
      Подобных писем становится все больше. И каждое из них продиктовано таким уважением к ребенку, какого не было и быть не могло в прежней, ветхозаветной России.
      Как пренебрежительно относились в былое время к периоду раннего детства, можно видеть из следующей типической фразы в "Записках актера Щепкина":
      "Тут промелькнуло мое детство, весьма неинтересное (?!), как и детство всякого (?!) ребенка"*.
      ______________
      * Записки актера Щепкина, М. 1933, стр. 33.
      Чтобы продемонстрировать возможно нагляднее всю огромную разницу между старым и новым отношением к ребенку, приведу два письма, полученные мною в разное время.
      Первое написано больше полувека назад (в 1909 году) какой-то разгневанной барыней, прочитавшей в одной из тогдашних газет мои ранние заметки о языке малышей.
      "Что касается детского языка, - писала она, - то советую вам почитать Библию; там вы узнаете, как три тысячи лет тому назад премудрый Соломон доказал, что детского языка нет. А я, как мать многих детей, могу вам доказать, что дети, по недостатку развития своих внешних чувств и своего ума, умеют только картавить, то есть коверкать недослышанные слова взрослых, например, "шикана" - картошка, "обдядя" - губка, "панфуй" футляр и т.д.".
      Сбоку приписка:
      "Вы забыли, что яйца курицу не учат".
      В одной этой строке - древнее, тысячелетнее, рабье неуважение к ребенку.
      К письму прилагалось такое обращение в редакцию:
      "Ваши читатели, конечно, не иначе могут смотреть на статью некоего Чуковского "О детском языке", как на рождественскую шутку. Но всяким шуткам есть предел... Конец вашей газеты недалек, если она не перестанет брать сотрудников с одиннадцатой версты (то есть из сумасшедшего дома. - К.Ч.)".
      Исследовать детскую речь многие считали в то время безумием. Заявить о своем уважении к ребенку значило навлечь на себя неуважение "публики".
      Но вот письмо, полученное мною в 30-х годах от одного деревенского школьника:
      "Товарищ Чуковский! Я решил завести дневник и записывать речь маленьких людей, будущих строителей социализма. Прошу сообщить мне, как лучше урегулировать это дело. Жду с нетерпением вашего совета. Привет.
      Степан Родионов".
      Письмо суховатое. Деловое письмо. Насчет того, что детская речь представляет собою большую социальную ценность, у Степана Родионова нет ни малейших сомнений. Для него это дело решенное. Уважение к психической жизни ребенка вошло в его плоть и кровь.
      Он спрашивает лишь о методике этой трудной работы, которую берет на себя добровольно, без всяких сентиментальных ужимок, просто как общественную нагрузку. А нагрузок у него не так уж мало. Во втором письме он сообщает:
      "Сельсовет назначил меня культармейцем. Сейчас я обязан к перевыборам в Советы ликвидировать неграмотность и малограмотность [взрослых людей]".
      Он по самому своему существу - просветитель. Тревога о детях, забота об их приобщении к культуре - для него естественное чувство.
      В прежнее время нам, литераторам, писали о детях главным образом лишь матери да бабки, а теперь заурядными становятся письма на эту же тему от девушек, холостяков и подростков, то есть от таких категорий людей, которые прежде считались наиболее равнодушными к детскому быту. Теперь любовь к детям из узко материнского чувства стала массовой, всенародной, разлилась по миллионам сердец.
      Вот еще письмо - одно из тех, которые я теперь получаю десятками:
      "Я студент ленинградского втуза, не педагог, не отец семейства, и, следовательно, принципиально я далек от мира детей, но..."
      Дальше следует обычное признание (очень сдержанное и зачастую застенчивое) в неискоренимом пристрастии именно к "миру детей".
      "Я через полтора месяца кончаю десятый класс саратовской школы, пишет школьница Наташа Николюкина. - Братьев и сестер у меня не было и нет, но..."
      Следует такое же признание.
      И вот письмо московской студентки:
      "Я страшно люблю детей - и умных, и глупых, и красивых, и некрасивых, - и во мне вызывают умиление и восторг все их слова и поступки. Хотела бы я знать детей, понимать их, а любить их мне учиться не надо. Я бы очень хотела стать хорошим детским врачом, который сумел бы мягко, чутко и внимательно относиться к своим маленьким пациентам".
      Это новое чувство с большой глубиной и силой выразилось в советской художественной литературе. Маленький ребенок стал излюбленным героем таких писателей, как Аркадий Гайдар, Борис Житков, Вера Панова, Л.Пантелеев, Василий Смирнов и другие.
      Особенно показательна для наступившей эпохи ребенка книга Веры Пановой "Сережа", вышедшая в 1956 году. Кто из прежних писателей, и великих и малых, решился бы посвятить целую повесть - не рассказ, не очерк, а именно повесть изображению чувств и мыслей самого обыкновенного малолетнего мальчика, и притом сделать его центральной фигурой? Этого в нашей литературе еще никогда не бывало. Это стало возможным лишь нынче, при том страстном интересе к ребенку, которым в последнее время охвачены в нашей стране широчайшие слои населения.
      Так как я не меньше полувека пристально наблюдаю детей и всю жизнь нахожусь в постоянном общении с ними, я считаю себя вправе засвидетельствовать на основании очень долгого опыта, что детская психология изображается в этой повести правдиво и верно, с непревзойденною точностью. Пятилетние, шестилетние советские дети думают, чувствуют, играют, ненавидят и любят именно так, как это изображает Панова. Наблюдения над сотнями наших дошкольников, приведенные мною на предыдущих страницах, полностью подтверждают все то, что сообщается в "историях из жизни" Сережи.
      Особенно зорко подмечены талантливым автором этих "историй" неустанные усилия детского мозга, направленные к овладению знаниями, необходимыми для ориентации в окружающем мире. Автор чрезвычайно наглядно показывает, как велика та страстная пытливость, с которой каждый нормальный ребенок стремится к немедленному решению всевозможных вопросов, ежечасно встающих перед его неугомонным умом, - в том числе вопросов о рождении, жизни и смерти.
      Достаточно хоть бегло ознакомиться с приведенными мною материалами, чтобы прийти к убеждению, что именно эти вопросы неизбежно встают перед каждым ребенком уже с трехлетнего, четырехлетнего возраста (см. в настоящей книге стр. 451-493).
      Но получилась очень странная вещь: вместо того чтобы обрадоваться замечательной книге Пановой, нашлись критики, которые по непонятной причине встретили ее вопиюще несправедливыми, мелочными придирками, словно задались специальною целью во что бы то ни стало отнять у новейшей советской литературы одно из лучших ее достижений*.
      ______________
      * Рецензия появилась в "Учительской газете". Протесты см. в "Новом мире", 1956, № 1, стр. 229 и в журнале "Семья и школа", 1956, № 2, стр. 30 (статьи Н.Атарова и О.Грудцовой).
      VIII. СЛЕЗЫ И ХИТРОСТИ
      На одной из предыдущих страниц я приводил заявление Нюры:
      - Я плачу не тебе, а тете Симе!
      Нюра точно выразила отношение многих здоровых трехлетних детей к социальной ценности слез.
      Ребенок от двух до пяти нередко плачет "кому-нибудь" - с заранее поставленной целью. И отлично управляет своим плачем.
      Мать не позволила трехлетнему Коте кидать мячиком в люстру. Он начал бурно и громко реветь, сидя на полу среди комнаты. Мать спряталась за ширму. Он подумал, что она ушла, вытер лицо кулаками, оглянулся и сказал:
      - Чего же я реву-то? Никого нет.
      И пошел разыскивать мать и, пока разыскивал, не плакал. Матери не нашел, привязался к работнице и тотчас заревел еще пуще.
      Профессор К.Кудряшов сообщает в письме, что трехлетний Сережа в разговоре с ним, между прочим, сказал:
      - Когда папа и мама приходят домой, я реву.
      - А без них?
      - При бабуле не реву.
      - Почему же?
      Сережа развел руками:
      - Бесполезно.
      Писатель Н.Г.Кон передал мне свой разговор с трехлетней Саррочкой Брахман:
      - Я сегодня упала и сильно ушиблась.
      - Плакала?
      - Нет.
      - Почему?
      - А никто не видал.
      Плакать в одиночку, без слушателей, здоровые дети зачастую считают излишним.
      У двух близнецов отец совершенно глухой. Поэтому они ревут лишь при матери. Когда же остаются с отцом, охота плакать у них пропадает.
      Тот же Сережа (из повести Веры Пановой) умело управляет своими слезами: когда старшие мальчики прогнали его, "у него дрогнула губа, но он крепился: подходила Лида, при ней плакать не стоит, а то задразнит: "Плакса! Плакса!"
      Часто случается видеть, как ребенок несет свой плач какому-нибудь определенному адресату.
      Его, скажем, обидели в далеком конце парка, и он бежит к отцу или матери по длинной тропинке и при этом нисколько не плачет, а разве чуть-чуть подвывает. Он бережет всю энергию плача до той минуты, когда добежит до сочувственных слушателей. А покуда тратит эту энергию скупо, минимальными порциями, хорошо понимая, что расходовать ее зря не годится.
      Вообще эта "энергия плача" исчерпывается у детей очень быстро.
      Вова Воронов плакал на улице.
      - Подожди, не плачь, - сказала мать, - сейчас будем дорогу переходить. Здесь реветь некогда, надо смотреть, чтобы на нас машина не наехала. Вот дорогу перейдем, тогда можешь снова плакать.
      Вова замолчал. Когда перешли дорогу, он попробовал опять зареветь, но ничего не вышло, и он заявил:
      - Уже весь рёв кончился.
      Поводы для детского плача нередко бывают ничтожными. Мать рассердилась на Лену и назвала ее Ленкой, а потом, когда накрыли на стол, с улыбкой сказала бабушке:
      - Ах, ты и селедочку приготовила!
      Этого было достаточно, чтобы Лена заревела безутешно.
      - Ты даже селедку называешь селедочкой, а меня - Ленкой!
      Дети в возрасте от двух до пяти вообще очень склонны к проливанию слез. Недаром говорится: "Он плачет, как ребенок".
      - Бабуся, ты куда собираешься?
      - К доктору.
      Девочка - в слезы. И спрашивает, не переставая рыдать:
      - Когда ты уйдешь?
      - Да вот сию минуту.
      - Зачем же ты мне раньше не сказала - я бы раньше начала плакать!
      Еще более выразительный случай произошел недавно в одной московской коммунальной квартире. Женщина с трудом убаюкала грудного ребенка, но на душе у нее неспокойно: за тонкой стеной у соседей проживает трехлетний Ваня, страшный крикун и плакса. Стоит ему закричать, и он разбудит грудного. Желая задобрить этого зловредного Ваню, женщина дает ему большую конфету и просит, чтобы он помолчал хоть часок. Ваня уходит к себе в комнату, послушно молчит, но вскоре возвращается и протягивает конфету соседке:
      - На, возьми, не могу - буду реветь.
      И с громким ревом выбегает из комнаты.
      Дико было думать, что так поступают все дети - всегда, во всех случаях. Чаще всего они плачут бесхитростно, - от боли, от тоски или от обиды. Вспомним, как плакал Сережа (в той же повести Веры Пановой), когда оказалось, что взрослые решили покинуть его. "Он рыдал, обливаясь слезами. Его не берут! Уедут сами, без него!.. Все вместе было - ужасная обида и страдание".
      Это плач, выражающий непритворное детское горе, подлинную душевную муку.
      Но здесь я говорю не об этих искренних детских слезах, проливаемых без всякой оглядки на взрослых. Сережа рыдал всерьез, ибо не мог не рыдать. Я говорю о тех, к сожалению, многочисленных случаях, когда дети пытаются при помощи слез достигнуть каких-нибудь благ. Как бы ни были забавны эти слезы, сколько бы улыбок ни вызывали они у взрослых, поощрять их, конечно, нельзя. Опрометчиво поступают те взрослые, которые с нелепой угодливостью торопятся исполнить любые желания ребенка, выраженные нарочитым нытьем, и тем самым приучают его с первых же месяцев его бытия к умелому использованию слез.
      Вообще в этой неприглядной привычке детей виноваты исключительно взрослые.
      Справедливо говорит читательница М.Ф.Соснина (Казань) в одном из своих писем ко мне.
      "Если, - утверждает она, - слезы и рев никогда не ведут ни к какой выгодной для ребенка реакции со стороны взрослых, ребенок и не будет плакать из корысти. Ему такая возможность прямо-таки не придет в голову. Значит ли это, что он вообще не будет плакать? Нет, будет, но тогда слезы его будут вызваны чисто физиологической потребностью разрядки накопившихся переживаний...
      Вот, например, мой сын, - продолжает т.Соснина, - никогда не плакал из корысти, потому что ничего ему "за плач" не давали, не делали и не уступали. Как-то его бабушка выразила удивление, что он по какому-то случаю не заплакал. А он ей на это ответил:
      - Плакать хорошо только с мамой!
      Прекрасное, точное определение душевных потребностей: плакать стоит только тогда, когда можно выплакаться всласть, уютно, удобно, с сочувствующим и понимающим человеком.
      И тот ребенок, про которого вы пишете, что он бежит через весь парк, не плача, чтобы не растратить свой плач, а весь излить своим родителям тот, вероятно, из тех же побуждений так поступал: чтобы плакать не как попадя, а выплакаться хорошо, с удобством и нацело, без остатка".
      Отсюда ясный педагогический принцип: чтобы из своего плача ребенок не делал вернейшего средства к достижению удобств и выгод, мать должна с первого же дня его жизни подавить в себе стремление слишком горячо реагировать на его слезы и вопли. Ни в коем случае ей не следует давать ему грудь всякий раз, во всякую минуту, едва только он закричит. Кормить его грудью она должна по часам, а не беспорядочно, когда ему вздумается, - и при этом строго-настрого запретить его бабушкам, теткам и сестрам подбегать к нему при первом же крике, брать его на руки, баюкать, качать, лишь бы только он хоть на минуту умолк. Иначе она своими руками толкнет его на то хитроумное использование собственных слез, о котором мы сейчас говорили.
      Вообще же говоря, "хитроумие" свойственно детям гораздо чаще, чем принято думать. Сентиментальная легенда о ребенке, как о некоем бесхитростном праведнике, чрезвычайно далека от действительности.
      Ибо на самом-то деле ребенок совсем не такой ангелочек, каким он представляется многим слепо влюбленным родителям. Большой дипломат, он нередко внушает себе и другим, будто его своекорыстные желания и требования подсказаны ему чистейшим альтруизмом.
      Четырехлетняя Вера говорит, например, своей матери:
      - Ты можешь пойти за мороженым... Я не для того говорю, что за мороженым, а для того, чтобы ты вышла немного на воздух.
      Наташа угощает бабушку конфетами:
      - Ты, бабушка, кушай эти красивенькие (мармелад), а уж я буду есть эти грязные.
      И, делая гримасу отвращения, со вздохом берет шоколадку.
      И кого не обезоружит своим простодушным лукавством такая, например, уловка ребенка, где голый эгоизм прикрывается гуманнейшей заботой о ближних.
      - Мама, возьми меня на ручки! Я тебя буду держать, чтобы ты не упала!
      Мать несет тяжелую кошелку.
      - Мама, ты возьми меня на руки, я возьму кошелку, и тебе не будет тяжело.
      Пятилетняя Ирина во время обеда ест неохотно и вяло. Чтобы она действовала ложкой быстрее, мать предлагает ей есть суп наперегонки. Ирина отказывается, но при этом чрезвычайно хитро мотивирует свой отказ нежными чувствами к матери:
      - Не хочу перегонять такую хорошую маму!
      У бабушки большие очки. Андрюша гуляет с нею по многолюдному парку и очень боится волков. При этом в душе у него тлеет надежда, что, если уж волки совершат нападение, то скорее всего на бабушку. Эту свою тайную надежду он выражает такими словами:
      - Если какого человека съест волк, что он сделает с его очками? На себя наденет, что ли?
      Трехлетний Игорь увидел незнакомую кошку и в страхе спрятался за материнскую спину.
      - Я кошки не боюсь, я только даю ей дорогу, потому что она такая хорошенькая.
      Мама надела нарядную блузку и явно собирается уйти. Это очень не нравится трехлетнему Леше. Чтобы удержать маму дома, Леша прибегает к лукавству:
      - Сними эту кофту, ты в ней некрасивая.
      Четырехлетнему Валерику в детском саду предложили нарисовать голубей. Он ничего, кроме домиков, рисовать не умел. Он и нарисовал домик.
      - Где же голуби?
      - Они в домике.
      Андрюша Румянцев (2 г. 10 мес.) заинтересовался плавающим в речке бревном. Ему очень хочется подбежать к нему ближе, но его не пускают туда.
      Неподалеку от бревна на берегу собачонка, которая нисколько не интересует Андрюшу.
      - Марина, правда, хорошая собачка?
      - Да. Очень!
      - Чудесная собачка! Нет, ты только подумай, какая собачка! Я побегу к ней - такая хорошая!
      О бревне ни единого слова.
      Мать собралась уехать на неделю из города и взять с собой Таню. Но Таня не знает об этом. Думает, что она будет оставлена вместе с Юриком дома. Поэтому, ни слова не говоря о себе, Таня начинает лицемерно сокрушаться о брате.
      - И ты уедешь? - говорит она матери. - Ты можешь уехать от бедного, больного маленького мальчика?
      Когда же она узнает, что мать намерена взять и ее, она мгновенно сбрасывает маску:
      - Не такой уж он маленький и не такой уж больной! И вообще он большой. И притом здоровый.
      К чести Тани, необходимо сказать, что, в отличие от взрослых, она сама не замечает своего лицемерия.
      - Мама, хлеба!
      - Подожди, скоро обед.
      - Ну дай моей кукле Маше.
      Получив для куклы кусочек хлеба, четырехлетняя Галя сразу кладет его в свой собственный рот.
      - Что же ты делаешь?
      - Пробую, не горячий ли хлеб: чтобы Маша не обожгла себе ротика.
      Я думаю, такому лукавству мог бы позавидовать любой иезуит.
      Двухлетняя Зоя не хочет, чтобы дети, пришедшие в гости, играли ее игрушками. Ради этого она прибегает к таким измышлениям:
      - Куклу нельзя трогать: кукла больна. Мишку тоже нельзя: он кусается.
      Откуда в ней это лукавство? Растет она в очень правдивой семье, не выносящей никакого криводушия.
      А совсем недавно та же Зоя, уже достигшая четырехлетнего возраста, громко за столом произнесла непонятную фразу, услышанную ею по радио:
      - Антифашистская демонстрация в Греции.
      - Что это, по-твоему, значит? - спросила у нее удивленная тетка.
      Вместо того чтобы откровенно признаться, что вся фраза недоступна ее пониманию, Зоя уличает в непонимании тетку:
      - Ты не знаешь, что это значит? Папа, да объясни ты ей, пожалуйста, а то мне стыдно, что она не знает.
      Родители запретили Ирочке просить у посторонних людей угощения. Ирочка пришла к соседям в гости. Стол еще не накрыт. Ирочка с невиннейшим видом:
      - Когда я была у вас в прошлый раз, вы угощали меня конфетами.
      IX. ПРОДОЛЖАЮ ПРИСЛУШИВАТЬСЯ
      В виде дополнения к настоящей главе привожу без всяких комментариев пестрые записи о речах и поступках детей, сделанные мною и моими друзьями главным образом в последнее время.
      Надеюсь, что внимательный читатель и сам прокомментирует их - на основе предыдущего текста.
      Сенсационные открытия:
      - Папа, ты знаешь, оказывается: у лошадей нет рогов!
      - Мама, ведь правда, домовых нет, а есть только домоуправы?
      - Володя, знаешь: у петуха нос - это рот!
      - Знаешь, папа, у всех зверей спина наверху, а живот внизу!
      - А плохо быть птичкой: захочешь поцеловать маму - и уклюнешь ее.
      - Когда конфету держишь во рту, она вкусная. А когда в руке невкусная.
      - А из замужа обратно выйти можно?
      - Вовка меня по-деревянному сегодня обозвал.
      - Как это?
      - Он сказал: сучка.
      Люда Плеханова трех лет:
      - А мы по радио слушали песню кувшини!
      Люда спутала кувшин и графин, - то была ария графини из "Пиковой дамы".
      - Я спала, а баба ушла, а тут такой крик стоял...
      - Кто же кричал?
      - Да я.
      - Лена, куда ты! Постой! Не надо показывать собачке, что ты ее боишься.
      Лена, убегая:
      - А зачем я ей буду врать, если я ее и вправду боюсь?
      - Юбка - это когда две ноги в одну штанину.
      О портрете Гончарова:
      - Он уже умер, да? А кто же теперь его заместитель?
      Жена филолога ласкает четырехлетнего сына:
      - Ах ты, мусенька, дусенька, пусенька.
      Сын:
      - Мама, не кривляй русский язык!
      - Это не настольная игра, а настульная. Ведь я же играю не на столе, а на стуле.
      Отсидела ногу.
      - У меня в ножке боржом!
      - Как же ты упал с кровати?
      - А я ночью спал-спал и на себя не смотрел, а потом посмотрел на кровать и вижу: меня там нет.
      Неистребимая страсть к похвальбе.
      - А мой папа храпеть умеет!
      - А у нас на даче столько пыли!
      Соседский Саша так гордился живущими в его постели клопами, что пятилетний Антоша Иванов (с которым мы уже познакомились на предыдущих страницах) заплакал от зависти:
      - Хочу, чтобы у меня были клопы!
      - Вот ты говоришь - чудес не бывает. А разве это не чудесо, что вишни в одну ночь зацвели?
      - Звезды очень далеко. Так откуда же люди знают, как их зовут?
      - Рыба мрыть (умирать) не умеет; у нее головы нету. Только глаза на животе и хвост.
      - Как рубану человека!
      - Как же это можно рубануть человека?
      - Не человека - буржуя!
      - Тетенька, вы очень красивая.
      - Да что же во мне красивого?
      - Очки и тюбетейка.
      - ...Жили-были царь и царица, а у них был маленький царёныш.
      - Кто красивее - папа или мама?
      - Не буду вам отвечать, потому что не хочу обижать маму.
      - Достань мне луну, хоть надкушенную!
      - У нас бабушка в деревне всех петушков перерезала. Пусть теперь сама яйца несет.
      - Папа, какие милиционеры смешные! Он мне говорил вы, как будто меня несколько!
      Впрочем, дети очень скоро научаются понимать, что слово "вы", обращенное к одному лицу, знаменует собою учтивость.
      - Нинка выдра, выдра, выдра! - кричит пятилетняя Маша.
      Ее сверстнице Клаве такое ругательство кажется слишком уж вежливым.
      - Надо не выдра, а тыдра, - поучает она.
      - Тыдра, тыдра, тыдра! - дружно кричат они обе.
      Нина не выдерживает и в слезах убегает.
      Вырвали зуб.
      - Пусть он теперь у врача в банке болит!
      Нормы поведения, внушаемые взрослыми детям, воспринимаются детьми как универсальные правила, равно обязательные для детей и животных.
      - Бабушка, смотри, какие утки глупые - сырую воду пьют из лужи!
      Девочка, живущая на юге, угощает виноградом козу и все время кричит ей:
      - Плюнь косточку!
      Мы уже видели, что малый ребенок далеко не всегда отличает вещь от того слова, которым эта вещь обозначена.
      То же происходит и с рисунками: изображенные на них существа воспринимаются ребенком как живые.
      Владику было полтора года. Ему прочитали басню "Ворона и Лисица" и показали иллюстрацию к ней. Он пожалел несчастную ворону, которая осталась без сыра. Когда через две-три недели к завтраку был подан голландский сыр любимое лакомство Владика, - он побежал за книжкой, отыскал тот рисунок, где изображена ворона с открытым клювом, и, тыча вороне сыр, стал приговаривать:
      - На, ворона, кушай сыр, кушай!
      В детском саду воспитатель показывает детям картинку. На картинке изображен мальчуган, который убегает от разъяренного гуся; вдали домик, окруженный деревьями.
      Пятилетняя девочка берет указку и сильно стучит по домику.
      - Я стучу, - поясняет она, - чтобы мальчику скорее открыли, а то его гусь укусит.
      В другой раз воспитатель показал тем же детям картинку, на которой нарисована спящая женщина, а рядом ее дочь, вся в слезах: играя, она поцарапала руку.
      Девочка, всмотревшись в картинку, начинает тыкать указкой в спящую:
      - Мама, просыпайся: жалко девочку.
      Двухлетней Кате очень понравилась картинка, изображавшая козликов на зеленой лужайке. Она стала тянуть маму за руку:
      - Пойдем туда в картинку, к козликам!
      Наташа принесла в детский сад корейскую сказку "Ласточка".
      В книге есть картинка: к птичьему гнезду подбирается злая змея.
      Увидев картинку, приятель Наташи, пятилетний Валерка, набросился на змею с кулаками.
      - Не бей! - закричала Наташа. - Я уже побила ее дома.
      На картинке нарисован бегемот, бегущий за мишкой. Трехлетняя Саша прикрыла медведя ладонью, чтобы бегемот его не догнал.
      Глядя на лысого:
      - Почему у тебя так много лица?
      Увидел в Зоопарке полосатую зебру: