Первая ссылка

– Царь платил ссыльным 11 рублей золотом? – говорит Шота Иванович. – Я плохо запомнил. Кажется, образованным – 11 рублей – большие деньги, полкоровы. Корова стоила 25 рублей николаевскими.

– Я это не могу сказать. Не покупал коровы, – отвечает Молотов.

– Средний чиновник получал 50 рублей. Имел своего повара! Директор гимназии имел повара.

– Нет, я думаю, не имели, – говорит Молотов.

– Но все-таки вам, государственным преступникам, давали какие-то деньги…

– Это ссылка. Чем же мы могли существовать? Ничего у нас не было.

– Могли в тюрьму посадить.

– Уж в тюрьмах места не хватало, – говорит Молотов.

29.06.1972

– В ссылке, в Вологде я получал 11 рублей, но это привилегированно, как имеющий среднее образование, среднюю школу. А всем – 8 рублей. На Севере получал 12 рублей – с надбавкой северной.

– Золотом 11 рублей? – спрашивает Шота Иванович.

– Золотом. А иначе я не брал.

– Но жить на них можно было?

– Кое-как можно было. Кое-как.

– В ресторан нельзя было ходить.

– Я в ресторане работал одно время, потому что хорошо платили. В Вологде. Играл на мандолине. В 1910 году, подрабатывал. Рубль в сутки платили. Нас четверо играло. Там здорово, демократия.

– А деньги дарили?

– Нет, не дарили. Угощение давали. Купцы. Подойдет: «Сыграйте «Как была хороша…». Вот, пожалуйста Романс, старый романс (напевает) «Как была хороша… Ночь… Ночь была хороша… ля-ля-ля, ля-ля-ля…».

– «Ах, зачем эта ночь так была хороша…»

– Есть такой… Вот заказывали купцы нам эту песню. «Что вам заказать?» – нам дирижер говорит. «Кофе с ликером». Нам дают кофе с ликером.

– Лучше б котлетку принесли.

– Ну да… У нас дирижер был питерский.

– Тоже большевик?

– Какой там к черту большевик!

– Жулик?

– Он не жулик, обыкновенный человек, да. Разъездной такой музыкант, кое-что зарабатывал. Старше меня. Я разве вам не рассказывал?

Дело в том, что я как-то пошел гулять на бульвар, гулял, а на бульваре вдруг появились музыканты, играют два мандолиниста и пианино. Летом. Я подошел. Публики мало. А они – кто играет, кто отдыхает. Я спросил, значит, откуда вы здесь, что-то вас никого не было. «А вот мы питерские», и так далее. «Нам еще б одного надо музыканта». – «А может быть, я вам пригожусь?» – «А ты что, играешь?» – «Да, могу». – «Вот садись, играй».

Дали мне ноты, дали мандолину. Я сыграл. «Подойдешь! Вот мы тут, – говорят, – договариваемся с одним кино». Тогда открывалось на главной улице кино… В то время ведь музыкального кино не было вообще, говорящего кино не было, только немое, и сопровождение – музыка, либо маленький оркестрик, либо рояль. Подрядились они играть в этом кино. А его еще не открывают. Ну вот, я прихожу к ним, был на репетиции. Я играл по нотам и выступал на концертах, когда еще был учеником.

Хозяин, который нанимал в кино, сказал нам, что пока кино не открывают. Почему? Придрался архиерей. Расстояние между кино и собором меньше, чем полагается по закону. Поэтому, говорит хозяин, запрещается открывать кино, но все это устроят, «смазку» дадут. А пока придется выбирать любую работу. Говорят, что можно в ресторане пока играть. «Как, согласитесь?» – спрашивает нас. Я говорю: «В ресторане, так в ресторане». Он нас предупреждает: «Только там будут костюмы особые такие какие-то, вроде как скоморошные». Я говорю: «Черт с ними, с костюмами!»

И вот тогда, поскольку кино долго не открывали, они поступили в ресторан, и я вместе с ними. И вот стали мы петь и играть. В сутки рубль. Каждый день. В воскресенье – особо, с часу до одиннадцати. Все равно рубль. Такой уж порядок. А в будни – с часу до восьми, примерно. Мы там и в отдельных кабинетах играли для приезжих купчиков с их красотками. Там уж пианистки нету, только мандолинисты. Денег не давали… Вот что заказать? Вот вам такой-то хочет… Вот сыграйте, он вам, что хотите. Средний ресторан такой, не шикарный, привокзального типа, но проезжало через Вологду молодых людей много. В Ленинград, из Ленинграда в Сибирь (говорит: Ленинград, по-современному. – Ф.Ч.). Вот такие, по пути любят которые выпить, они на дороге задерживались, устраивали попойки и прочее.

Когда выяснилось, что кино все-таки открывается, «подмазали», как полагается, тогда мы, значит, идем к хозяину ресторана, просим либо при-прибавки, либо грозимся уйти на другое место. Прибавки нам не дали, и мы перешли в кино.

Там было, по-моему, месячное содержание, я уж сейчас не помню, сколько я получал, 15 или 20 рублей, не больше. Немножко меньше, чем в ресторане. В праздники – усиленная работа, больше публики, больше показывали. Тоже, пожалуй, с часу или даже раньше – с одиннадцати или двенадцати…

08.03.1975

Вышибали отовсюду

– Весна распустилась уже таперича, – иногда, чтобы смягчить разговор, он пользовался такими старинными словечками. – Зима и весна проходят. И начинается лето почти что самое настоящее. Опять вы… (Я снимаю кинокамерой.) Хватит, хватит…

– Пленку надо закончить.

– Закончить… Она уж закончилась. Вы на одну и ту же снимаете все, что там может получиться? Антисоветское что-нибудь получится. Советское не получится.

25.04.1975

– …Иногда спорят, резко решают, а я свое говорю. Я старой революционной школы, своим умом пришел к большевизму, сам все изучал, на себе нес все то, что мне полагалось, я иначе не мыслю дело.

14.01.1975

– …Есть очень преданные люди, очень настойчивые, на них и держится партия. Чтобы там ни говорили временно – против, за, а потом берет верх правда.

05.02.1982

– Вячеслав Михайлович не случайно стал большевиком, – говорит Шота Иванович.

– А кто его знает? – говорит Молотов.

– Исключили его из училища за большевистскую пропаганду, арестовали.

– Ветром занесло, вот и стал, – подмигивает Молотов. – Ветром понесло, понесло, так и несет. А потом в ссылку попал – деваться некуда.

08.03.1975

Спрашиваю:

– Умер недавно старый большевик Алексеев, кто он такой, я о нем не слышал никогда? Герой Социалистического Труда…

– Был в эмиграции долго. Особой роли не играл после революции. Поддерживал большевиков, революцию. Исполнитель.

– А Федор Николаевич Петров в хороших с вами отношениях был?

– Был в хороших, когда в ссылке мы были в Сибири. В 1915 году.

Он там помалкивал. Мы-то, молодежь, шумели, доклады делали, проводили дискуссии, а он сидел в сторонке. Он лет на двенадцать – пятнадцать меня старше. Был на каторге, старый большевик, честный человек, но плохо разбирался в политике. Был потом в Главнауке. Редактировал энциклопедии. Хрущев его старался поднять. На затычку его как раз…

– А вас не лишили звания Героя Соцтруда?

– Нет, единственно, чего не лишили. Ордена и Героя оставили.

– Вам Героя дали за танковую промышленность?

– Да, я танками ведал во время войны. Маленкову дали за авиационные дела. Берии, по-моему, за снаряды… За снаряды и снабжение. Танки у нас оказались очень хорошие. Основной наш танк – боевой Т-34. Танки у других были тяжелые, неудобные. Не через каждую преграду могли пройти. И били их. Наши же танки, в отличие от других, были не на бензине, а на дизельном топливе… Были опасными английские танки…

21.06.1972, 27.04.1973

– В Питере в 1912 году был один оратор, активно выступал на рабочих собраниях и все говорил: «Аргарный вопрос, аргарный вопрос». Аграрный вопрос тогда стоял остро, а оратор не мог правильно слово выговорить.

Крестьяне и рабочие не все говорят правильно. Но надо уметь правильно говорить. Калинин вместо «компромисс» говорил «компримис». Вместо «период» – «периюд» или «периед».

15.08.1972

– Ленин говорил «буржуазия». Это по-французски. Все говорят: «буржуазия».

А наш лидер Брежнев говорит: «средства», «обществ», «симптом»… Особенно меня поражает и возмущает: не научился человек выговаривать «конкретно», говорит «кокрентно»! Некультурный человек.

09.06.1976

– Звонил Николай Николаевич Иконников – я с ним учился вместе в Политехническом институте в 1911—1912 годах, пока меня не исключили оттуда. Из всех учебных заведений меня исключили, из всех, где учился. Вышибали отовсюду.

– Зато во всех тюрьмах сидели.

– Во всех основных Москвы и Петрограда, – уточняет Молотов. – В основных я сидел. В Таганке и Бутырке в Москве, в Предварилке и в Крестах в Петрограде… И от Москвы до Иркутска во всех. А это еще не все… Главные тюрьмы я знал, посетил, жил…

– Надо написать об этом.

Вот подбивает человека! Чего тут писать, это уж написано. Жизнью написано. Стирают? Ничего, не сотрут. Построено крепко, по-моему.

– А кто он сейчас, Иконников?

– Он, как полагается, сейчас пенсионер, у которого ноги болят и прочее. Он ко мне позвонил лет пятнадцать назад: вот, хочу к вам зайти. Я: «Незачем ко мне заходить». – «Почему?» – «Вы же подписывались под всякими кляузами против «антипартийной группы», в том числе против меня, зачем нам с вами разговаривать?»

Стасова тоже ко мне обращалась, звонила. Я ей: «Подписывались?» Я отказываюсь с ними говорить.

07.11.1979

– Когда я смотрел трилогию про Максима, где ваш племянник играет, Борис Чирков, мне казалось, что некоторые моменты он брал из вашей биографии… Запрещают жить в 49 городах империи…

– Было разное: 49, 42, по-моему, 56, 63… Меня высылали из разных…

– Вячеслав Михайлович, мне рассказывали, что Сталин сказал о кинотрилогии о Максиме: «Забастовки не так проводились, революция не так делалась, все не так было, а фильм хороший!»

– Действительно, фальшиво немного, примитивно показано, что является в банк рабочий, начинает распоряжаться… В банк назначали грамотных людей. Таких, как Скунде, латыш, старый большевик, Пятаков или еще кто-то… Пятаков – грамотный, толковый. Из всех молодых Ленин выделял Бухарина и Пятакова только. Нас он еще мало ценил.

– Я посмотрел фильм «Выборгская сторона» и вспомнил, что вы вели нелегальную работу среди выборгских рабочих Питера.

– Да, это моя база была. У меня, слава богу, был там такой кружок.

В 1911 году я приехал в Петербург и поступил в Политехнический институт. Меня зачислили на кораблестроительный факультет – самый аристократический и самый трудный. Затем, практически сразу, перевели меня на экономический. Я ни одного месяца не учился на кораблестроительном. С 1911-го до 1916-го я учился на экономическом, дошел до четвертого курса. Я очень мало занимался, но личная работа моя, внутри меня, значила много. Приходилось иметь дело с очень крупными профессорами. Максим Ковалевский переписывался с таким человеком, как Петр Бернгардович Струве, потом, там были еще крупные профессора, теперь они более-менее забытые – Дьяконов, Чупров – крупный статистик, курс которого я прослушал полностью. Статистика меня очень интересовала – и для марксиста, и для экономиста это очень важно. Это был очень хороший, квалифицированный лектор, а отец его был видный, но буржуазный политэконом Чупров. И еще ряд довольно крупных таких…

Я этому не особенно большое значение придаю, потому что, конечно, главное все-таки – самообразование. Лекции я посещал мало. По статистике, по экономической географии… Сдавал. Профессорам сдавал. И серьезные работы писал.

Года полтора оставалось доучиться. Я, как человек, занятый нелегальной большевистской работой, добивался только того, чтоб перейти с курса на курс или, по крайней мере, сдать те экзамены, без которых отчисляли, – только чтоб не отчислили. Мне важно было не попасть на воинскую службу, иначе бы забрали. Стипендии не было, но мне платило вятское земство 25 рублей, помогали, да. Там было несколько эсеров, в земстве, они поддерживали демократов. Они демократы, эсеры. Но мелкобуржуазные…

«Декрет о земле» – эсеровский. Он не чисто эсеровский, но все, что вошло в него, было взято из постановления крестьянского съезда, которым руководили эсеры. Вот так, это точнее. Не чисто такой партийный документ, но эсеровский по духу и характеру, все в порядке таком строилось – усилить единоличное крестьянское хозяйство, дать помещичью землю на руки. Ленин же говорил: все равно никакого выхода нет, вы не получите тут никакого улучшения жизненного уровня. Бедняк получит землю, а обработать нечем. Кулак, тот обработает, зажиточный крестьянин обработает, середняк, которому правительство даст кредит через банк, тоже сможет, но это же меньшинство. Ленин говорил эсерам: вы хотите испытать – испытайте. Мы вам поможем, мы принимаем вашу программу, но… А потом заявил, что у нас не окончилась буржуазная революция в октябрьские дни…

10.03.1977

– …Столыпин сильный был, да. Целеустремленный. Крестьянскую реформу провел по-своему. Насаждение кулачества. Чтоб деревню прибрать к рукам – и против помещиков кто-то мог быть.

14.01.1975

Начало «Правды»

– Редакция «Правды» в Петербурге в 1912 году занимала три комнаты. На какой улице, не помню, наверно, мемориальная доска есть. Очень простые комнаты снимали. Еще типография – две комнаты, в другом месте. Газета все время была легальной, я-то одно время был на нелегальном положении, меня разыскивали, не ночевал дома. А печатали мы «Правду», арендуя типографию у черносотенной газеты «Земщина».

Я вам расскажу анекдот, относящийся к этой газете. Не анекдот, а сама жизнь.

Пасха начинается в воскресенье, в 12 часов ночи, пасхальная заутреня, так, по крайней мере, раньше называли. Но уже в 10 часов вечера мы, работники «Правды», читали в этой «Земщине», что происходило во время заутрени, в каком это храме было, что выносили, – я уж могу перепутать, – одним словом, весна, пасха, выносили из храма какие-то свечи. Заранее было описано, как происходил обход вокруг храма, сколько было народу, какие произошли инциденты, где давка, где прочее, все было расписано для православных. На другой день они читали то, что происходило ночью в этом храме, где проводилась большая церковная служба. Все это были выдумки на основании тех событий, которые произошли в прошлом году. Они повторялись, в основном. Ничего особо выдающегося обыкновенно тут не было. Не только американские газеты надували читателей, но и православные русские до революции.

26.08.1979

– Хотел спросить у вас, как вы «Правду» организовывали?

– Это долгий рассказ, – заулыбался Молотов. – Надо рассказать, как удалось, состоялось, появлялось. Заграничная рука крепко действовала. Был такой рабочий Полетаев, депутат Государственной думы, большевик, из питерских. Ему было поручено организовать «Правду», организовать группу, которая занялась созданием всего аппарата «Правды». Это дело Ленина. Это как-нибудь, когда вдвоем будем, я вам расскажу, а то ему, – кивает на писателя С. И. Малашкина, – скучно будет.

12.03.1982

– Троцкий возмущался, что мы у него украли название газеты «Правда». Письмо писал, что украли. Он издавал за границей «Правду» и сказал, что большевики у него украли название, – дескать, так как моя «Правда» популярная среди рабочих газетка, так вот, большевики украли у меня название и теперь хотят вроде как вывеской моей прикрыться… В 1910 году в Вене он выпускал.

– Межрайонцы?

– Не совсем так. Межрайонцы, они находились внутри России. За границей не было таких межрайонцев. А внутри России это как раз троцкистского типа люди, они вошли в так называемую организацию межрайонцев. А когда Троцкий приехал в 1917 году, он вошел в нашу партию. Вошли Луначарский, Мануильский. Они отходили от большевизма.

09.10.1975

Когда мы «Правду» выпустили, через полгода она получила большую популярность, первая ежедневная большевистская открытая газета. До этого была еженедельная «Звезда», но так как мы знали, что ее быстро закроют, то про запас писали губернатору прошение о разрешении на издание «Луча», скажем, или «Света», чтоб можно было газету другую открыть. Потом догадались – это наше изобретение, вместо того чтобы новое название брать, когда «Правду» закрыли, стали писать «Пролетарская правда», потом «Рабочая правда»…

«Рабочая правда» закрыта – выходила газета «За правду». Варьировали. Деньги были нужны. У Ленина, конечно, были связи большие…

– Вы рассказывали, что, когда Троцкий выдвинул «свободу коалиций», большевики выдвинули три своих лозунга…

– Республика, земля крестьянам, 8-часовой рабочий день. «Три кита» называлось. А Троцкий считал, что его лозунг идет дальше. Жулик. В 1913 году я вел рабочий кружок в Питере, где все это разъяснял. У меня был Калинин. Он старался не попадаться, потому что он меченый, сильно меченый, несколько раз арестовывался, уезжал работать на Кавказ, в Тбилиси, в Эстонию, там женился на первой своей…

Входили такие люди, как Шмидт – в 1917 году был назначен наркомом труда, Киселев, иваново-вознесенский рабочий, который при Ленине был председателем Малого Совнаркома в 1922 году, неплохой был человек, недостаточно четкий, но все-таки поддерживал большевистские идеи. Мохов был – малоизвестный, но довольно интересный рабочий. Это был кружок высшего типа, из разных мест наиболее квалифицированные. Это были уже опытные большевики, пострадавшие. Они сами руководили на местах. Тогда они не были известны, но выделялись. Помню, разъяснял им фальшь Троцкого. Только появилась его статья в меньшевистском журнале «Наша заря» – это их основной теоретический и политический орган. Главным лидером у них был Мартов. Ленин Мартову очень благодетельствовал. Ну вот, статья Троцкого. Главный вопрос – борьба между большевиками и меньшевиками, между, как говорили, «правдистами» и «лучистами». Большевики требовали: свержение самодержавия, демократическая республика. Пока не народная. Это потом появилась народная. Конечно, большевики всегда стояли за народную, но тогда хотя бы какую-то республику получить, свергнуть самодержавие, освободиться от царя, а потом добиваться большего.

А Троцкий и меньшевики-ликвидаторы говорили, что на данном этапе главная задача – свобода коалиций. Свобода коалиций – это свобода союзов, митингов, печати. Вот, дескать, если мы развернем кампанию за свободу коалиций, то этим свергнем царизм, а тогда и пойдет дело.

А большевики говорили: что вы ждете от этого царя свободы? Это же империя! Никакой свободы вы от царя не получите! Надо выпихнуть его, тогда… Да еще свобода эта будет только буржуазной. Но это уже более-менее новый этап свободы. Не то что при царизме. Ларин и другие писали, издевались. Ларин тогда меньшевиком был, а потом сделался коммунистом, он такой ловкач, пишущий человек. Он долго жил в Европе, насмотрелся всякого в буржуазной печати. У него другая фамилия была. Был еще такой Ежов – Цедербаум.

Они писали: о чем вы говорите? У нас профсоюзы существуют, у нас газеты выходят, значит, надо использовать уже завоеванные свободы. А Троцкий статью написал, стал философствовать, что лозунг «свобода коалиций» дальше идет, чем то, что предлагают большевики. Почему? Потому что и при демократической республике мы будем требовать свободы коалиций для рабочих, значит, этот лозунг не только против царизма, он еще дальше идет – против буржуазии. Но это же только жулик может так написать! Утверждать при царизме, что лозунг «свобода коалиций» больше, чем свержение самодержавия! И считалось, что он очень умный и очень умелый защитник политики против большевиков. Многие ахали и охали. Это еще будет и позже, придется борьбу вести. Сперва смотришь, как будто прав. А корень-то, оказывается, гнилой. Только большевистский лозунг в самую точку бил.

Меньшевики во Временном правительстве тоже были. Вот Церетели, имеретинский князь. Он пережил Сталина. Но счастливого от него ничего не было, одна труха. Ничего не писал, не слышно было его голоса. Оратор хороший.

Кружок я вел, когда мне пришлось уйти из «Правды», меня искала полиция, я перешел на нелегальное положение, а в «Правду» посылал статьи. Помню, в одном номере, в 1913 году, по-моему, было три моих статьи сразу. Не было писателей…

– Был такой Черномазов в «Правде»?

– Был. Провокатор.

– Что за тип?

– Из попов, но еврей. Такой черный, кудрявый. Возможно, это одна из его фамилий. Он оказался агентом. Он был редактором «Правды» в течение нескольких месяцев, писал передовые. Это уже после меня было, я уже был арестован. А потом Ленин прислал Каменева из-за границы, и он стал редактором вместо Черномазова. А до Черномазова вот мы, грешные, там заворачивали.

Когда я вернулся из второй ссылки, бежал в 1916 году, Черномазова уже там не было. – Молотов держит в руках первый номер газеты «Правда»: – Редактор у нас всегда был подставной фигурой. В запасе было несколько таких людей. Одного посадят – другого назначим. Другого посадят – третьего назначили. Уже приготовлены. Разрешение подписывают на выпуск газеты… (Читает опубликованный на первой странице список сотрудников.) Рябин… Это один из моих псевдонимов – А. Рябин. Это я. Тут и другие могут быть под псевдонимами. Михайлов еще у меня был псевдоним, Званов…

А почему я подписывался Рябин – моя фамилия Скрябин, я вычеркнул две первые буквы, и вместо Скрябин – Рябин.

Нас старались упорно завалить, арестовать тех людей, которые работали в газете. Саботаж организовать. И «Правде» приходилось иметь редактора формального – его брали обычно из рабочих, сочувствующих, но не являющихся коммунистами, потому что когда применялась та или иная репрессия против «Правды» за текущие дела, за ту или иную статью или лозунг, революционный, немножко завуалированный, то, конечно, у «Правды» появлялись трудности. Я вот был членом редакции «Правды» и секретарем газеты, и мне приходилось находить тех рабочих, которые были готовы кое-чем пожертвовать из своих удобств, но поддержать существование газеты. Очень часто царская администрация накладывала на нас 500 рублей штрафу или три месяца отсидки. Мы держали таких редакторов, которые соглашались на три месяца отсидки, чтобы нам ничего не платить государству. Денег не было. Конечно, «Правда» не могла бы выжить, если бы она выплачивала все штрафы. Накажут – у начальства царского успокоение маленькое, что они нас наказали, а «Правда» продолжает жить дальше. Только меняли названия.

Как формировалась редакция? Конечно, это дело длительное, и постоянно этим занимались. Формировалась в обычном партийном порядке. Брали в редакцию простого рабочего, который соглашался в случае необходимости вместо уплаты штрафа отсидеть своей натурой.

Рабочие все время приходили в «Правду», партийные связи поддерживали, самим интересно было повидать, кто там работает. Нужно было каким-то образом поддерживать с начальством нормальные отношения, платить штрафы. Все это в партийном порядке согласовывалось в течение того длительного периода, когда «Правда» выходила и должна была нести репрессии на себе. Настоящие редакторы не могли поставить дело под удар, не могли в тюрьму садиться, когда можно было отделаться тем, что один товарищ из рабочих, преданный партии, брал на себя отсидку вместо уплаты штрафа.

Здесь, в первом номере, есть статья Сталина, но не помню какая. Наверно, «От редакции»… Ленин присылал письма… Назвал меня «примиренцем», а кто был непримиренцем, если я был примиренцем? А сам меня снова пригласил на замену в редакцию, и я выполнял эти обязанности, писал статьи под разными фамилиями.

08.03.1985

– В 1915 году, в подпольное время, я был организатором московской подпольной партийной организации.

А в 1928—1930 годах стал секретарем Московского комитета, когда нужно было оттуда вышибать правых.

…Сегодня 1 Мая, и Молотов вспомнил, как проводил маевку в 1915 году, в Москве, во время первой мировой войны:

Был поселок под Москвой – Красная Роза. Фабричный район за фабричной заставой. Собрались в яме рабочие, несколько человек. И я их агитировал.

– Как во сне! Как во сне я смотрю на вас! – восклицает один из гостей.

– В Москве в 1915 году меня опять арестовали.

16.06.1977, 01.05.1981

Брауде, Каракурчи, Потехин…

– Сколько было провокаторов! Умные, умелые, подготовленные. Царская охранка работала здорово. Дураков не держали. Поэтому я паспорт в своей партийной организации старался не получать – обязательно будет провал.

Осенью 1915-го попал я в ссылку в Манзурку, перезимовал и удрал. Надзор, конечно, был полицейский, да какой там, господи! Каждый месяц должен был тебя пристав повидать. Увидит на улице – достаточно. Может пригласить к себе. Ну вот и все, пока месяц идет. Конечно, если поймают, интересно.

(Я вспомнил услышанный от А. Е. Голованова эпизод, который ему во время войны рассказал Сталин.

…Сталин бежал из ссылки со Свердловым. Свердлов был в корзине с бельем. Встречный жандарм хотел проткнуть корзину штыком. Сталину тогда удалось уладить, дав «на лапу» жандарму, но он рассказывал этот эпизод перед полетом в Тегеран в 1943 году как пример плохой конспирации. О полете никто не должен был знать, кроме очень узкого круга людей, в который входил маршал Голованов. – Ф.Ч.)

– А до этого я в тюрьме посидел, – продолжает Молотов, – человек двадцать в одной камере на нарах сплошных, парашу чистил в общей камере. Уголовники. Они относились неплохо, политиков признавали как людей, которые борются за что-то. В большинстве случаев, если человек не стяжатель своего рода, не подхалим перед начальством, относились с уважением. Подходят, говорят: «Кого из ваших почистить? Сколько времени даете? Полчаса?» Запросто обделают. Запомнилось, в общей камере из 20 человек – 12–15 уголовников, разговоришься с ними, они: «Уж больно много у вас «шляп»!» Потом показывают, что украли. Стоят, разговаривают, один подтолкнет плечом, а другой – в карман…