С февраля до октября

– В феврале 1917 года я жил в Питере на нелегальном положении и хоть был членом Русского бюро ЦК, не все знал – где там, прячешься, уцелеть бы. Трое нас было тогда в бюро ЦК – Шляпников, Залуцкий и я.

Залуцкий был мой друг одно время, рабочий. Мы с ним перед февральской революцией в Русском бюро ЦК были. Тройка, члены бюро ЦК. Это февральская буржуазная революция. Конец 1916-го – начало 1917 года. Никого не было. Ленин за границей, Сталин в Сибири, Свердлов тоже где-то в Сибири, одним словом, никого не было, вот мы, так сказать, на безрыбьи были, значит, бюро ЦК – русское. Орган, замещающий ЦК партии в России. В Петрограде сидели. Готовили февральскую революцию.

– Газету выпускали?

– Какой там – газету! Все было закрыто. Только нелегальные были, нелегальные. Какая там газета… Свергали царизм. Неплохо свергли… Неплохо.

24.08.1971, 05.03.1976, 09.05.1985

– Когда разыгрались события 26 февраля, мы с Залуцким – у меня с ним более тесная личная связь была – пошли на нашу явку на Выборгской стороне узнать, как все-таки обстоит дело. А третьего нашего компаньона, Шляпникова, нет. Сказали, что он, вероятно, у Горького. Отправились к Горькому. Это поздно, ночью, уж, наверное, 27-го числа. Стрельба на улицах, стреляют со всех сторон. Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел – вот тут я его впервые и увидел.

Мы: «Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?»

Он: «Сейчас уже заседает Петроградский Совет рабочих депутатов», – говорит, окая.

«А где заседает?»

«В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел».

Ну мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета – представились ему: «Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании». Он провел нас в президиум…

27 февраля 1917 года Керенский ввел меня в Петроградский Совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало.

А все это происходило в Таврическом дворце – в здании Государственной думы, и Керенский был в курсе всех дел, революционных событий. Он был связан со всеми другими депутатами как лидер кре-крестьянской группы, а во время революции каждому из либералов тоже хочется с крестьянской группой иметь какую-то связь. Очень влиятельный был человек…

Наша русская интеллигенция тесно была связана с крестьянством, с кулачеством, с зажиточными крестьянами. Так началось наше участие уже в заседании Совета рабочих депутатов. Само заседание, вероятно, еще только начиналось. Председательствовал лидер меньшевистской социал-демократической группы Чх-чхеидзе. Оратор? Я его мало слышал, по этому заседанию он с речами почти не выступал. Такой покладистый человек, бородатый, солидный.

– Чхеидзе, знаете, как окончил жизнь? Хлебным ножом в Париже, – говорит Шота Иванович.

– Я знаю… Вот тогда мы выдвинули лозунг «Никакой поддержки Временному правительству!». Никакой поддержки. Я формулировал, что это правительство капиталистов, помещиков, поэтому оно проводит контрреволюционную линию. Тут была неточность, но основное Ленин все-таки потом одобрил…

Ну я вошел за стол пре-президиума, куда тут деваться? В Совет надо входить…

В президиуме я оказался почти рядом с Иорданским, тогдашним издателем и редактором «Современного мира», где я работал бухгалтером и секретарем редакции и назывался Алексей Петрович Карпов. Этот Иорданский был, так сказать, выпивоха большой… Потом он был нашим послом в Италии… У него все дела вела некая Мария Карловна, которая вместе с ним жила.

Ну вот, он оказался рядом со мной. Я у него был как Карпов, а тут я уже выступаю как Молотов. Ну он на меня вылупился! Я выступил и высказал предложение: разрешать выпуск только тех газет, которые поддерживают революцию. А те, которые не поддерживают, – не выпускать. Не прошло предложение. Видимо, я плохо защищал. По существу, думаю, я был прав… А перед этим мне пришлось быть на нашей явке и редактировать манифест, рабочий один составил, Каюров. Я его редактировал, поправлял, добавлял, в общем, получилось неплохо. Ленин потом одобрил. В тот же день мы манифест и выпустили. Уже открыто я пошел в типографию, где печатали первые выпуски «Известий рабочих депутатов». Экстренный выпуск вышел вечером, я еще не был в типографии, а утром вышел первый выпуск «Известий рабочих депутатов» – я просидел всю ночь в типографии. Там был Стеклов в числе редакторов, Суханов, был такой Серебров, тоже потом довольно известный. Я им сунул наш манифест в «Известия рабочих депутатов», а утром на машине поехали обратно в Таврический дворец – не спали тогда.

10.03.1977

– А машины у вас были?

– Какие машины! В революционное время захватывали, а мы, уже как командиры, использовали их. Утром, часов в пять-шесть, я опять ехал в Таврический дворец и направо-налево разбрасывал из машины «Известия» с нашим манифестом – вот таким образом.

29.06.1972, 01.01.1979

– «Рано мы родились!» – сказал мне тогда Стеклов. Потом он довольно долго при Ленине был редактором «Известий». Старый большевик, но сделался потом певцом меньшевистского типа и ушел от партии. На втором заседании в Таврическом дворце я внес предложение, которое не поддержали. Мне пришлось выступать против Керенского…

Я был непосредственным участником этих событий. Ленина не было, и нам пришлось руководить самим. Указаний от него не было, да и не могло быть, когда не только для Ленина день революции был неожиданным, но и для нас, находящихся в Питере. Нельзя все рассчитать заранее.

– Вы как-то рассказывали, когда вы были в «Правде» в июльские дни 1917 года, Сталин и Каменев вас уволили из редакции…

Молотов сначала вроде не мог вспомнить, а потом улыбнулся:

– До приезда Сталина я восстанавливал «Правду», выход первых номеров «Правды», ну-с, еще Сталина и Каменева не было, а после этого случилось так, что меня оттуда выставили фактически Сталин и Каменев. В 1917 году.

Можно проверить по материалам, по «Правде» того периода. Известно, что была допущена крупная ошибка со стороны Каменева. Вернулись из ссылки Сталин, Каменев и Муранов. Муранов был депутат Государственной думы, большевик из рабочих, в статьях полагался на Сталина и Каменева. А до этого редакция была такая: я, Калинин и, по-моему, Ольминский, я вот сейчас точно уже не могу сказать, был ли тогда Ольминский, по-моему, был. Когда приехали Сталин и Каменев, они вместе были в Енисейске, в ссылке, они меня исключили из состава редакции. Они тогда более или менее вместе действовали. Тогда же меня исключили из состава Бюро ЦК. Я в нелегальное время был членом Бюро ЦК, так сказать, в числе основных работников партии. Это было утверждено Лениным. Когда февральская революция вспыхнула, стали пополнять Бюро ЦК. Ну тут такие формальные выборы… Кто мог пополнить? Сами решали. Калинина решили ввести, он не был в составе Бюро ЦК, потом ввели Шутко, был такой агитатор, пропагандист. А в нелегальное время помогала нам Стасова, но она в Бюро не входила, помогал нам Осипов, он стоял во главе страховых дел рабочих, мы его ввели в состав Бюро, но фактически он роли не играл. Были еще отдельные товарищи, их понемногу стали вводить в это Бюро ЦК. Если кое-кто заявлял, что у него есть обязанность какая-нибудь, естественно, добавляли. Скажем, Марья Ильинична, Анна Ильинична, такие последовательные проводники линии, ну как же их не включить!

Бюро пополнилось так, что в первые дни февральской революции меня провалили в Петроградском комитете, я делал доклад, сам написал резолюцию, которую Бюро ЦК одобрило, – я занимал даже чересчур революционную линию, но, в основном, правильную, которую большинство критиков не оспаривало: новое правительство – контрреволюционное, князь Львов, Гучков, Керенский… Керенский выступил на заседании Совета рабочих депутатов, я против выступил, и Залуцкий выступил против. Ну а потом, когда я по поручению Бюро ЦК делал доклад на заседании Петроградского комитета партии большевиков, меня провалили, мою резолюцию не приняли, а приняли другую резолюцию. Меня поддерживали Калинин, Шутко, еще кое-кто, но нас оказалось меньшинство. Мы стояли на точке зрения, в основном, последовательно революционной: что это правительство буржуазное; мы его назвали прямо: контрреволюционное. К свержению правительства мы не призывали, потом, позже, был сделан ошибочный шаг к свержению, я к этому не причастен, но я твердо держался на той позиции, что это буржуазное, антиреволюционное правительство. Ясных выводов у нас, может, было недостаточно, но по этому вопросу мы занимали строго критическую, последовательную позицию: не оказывать поддержки его деятельности. Победила другая линия.

Кто был ее автором – я сейчас точно не могу сказать персонально, но эту позицию активно защищал Подвойский, затем Федоров, который был членом ЦК избран, рабочий ленинградский, питерский тогдашний. Был такой Политикус, Михайлов – вот они. Еще некоторых я помню, кто защищал, но одним из активных был, пожалуй, Подвойский, хотя он ораторствовал мало. Шмидт еще – потом он был членом ЦК и наркомом труда, еще несколько человек. Они провели другую линию: правительство это буржуазное, но его надо поддерживать постольку, поскольку оно обладает революционной энергией.

Мы же были против поддержки этого правительства и считали его антиреволюционным. И предлагали бороться за создание революционного правительства. Но у нас еще не было вывода, как у Ленина – на основе Советов, Советское правительство, Советская власть. Такого не было. Я защищал демократическую революцию, не мечтал о социалистической, и то меня проваливали. А эти «постольку поскольку» потом, когда Ленин приехал, были осуждены. Эта позиция была признана неправильной. Наша позиция была не вполне ясной, но она была более последовательной.

Когда Сталин и Каменев приехали, меня на Петербургском комитете провалили, потом из редакции вышибли, тоже, так сказать, деликатно, без шума, но умелой рукой, потому что они были более авторитетные, без всякого сомнения. И по возрасту на десять лет старше. Я и не боролся, куда мне было бороться, когда я не получаю поддержки. Я выступал со своим мнением, добивался чего-то, но был в меньшинстве. Вот в этот период, когда нас вышибли, была напечатана в «Правде», можно сказать, знаменитая передовая статья Каменева «На пулю – пулей!». Отвечать на пулю пулей. Это оборонческая линия. А Сталин был в редакции. Вот где ошибка. При нас, пока мы были, такого не было.

Вот эта ошибка Сталина. И другая есть его ошибка в этот период. Его статья напечатана в собрании сочинений, я до сих пор удивляюсь, почему он ее там напечатал. Надо просто взять 1917 год. Возьмите. Там есть статья тоже по вопросу о войне. И там проводится такая мысль, там сказано примерно так, что надо бороться за мир и использовать то, что делает Временное правительство для мира. Это, конечно, не суть ленинской установки. Эта статья опубликована, она как раз очень соответствует каменевской передовой «На пулю – пулей!», потому что тоже «постольку поскольку» – поскольку правительство добивается мира, его надо поддерживать. Я говорю, может быть, грубо, почитайте ее, для чего Сталину было нужно ее включать? Ведь у Сталина исключительный язык пропагандиста, классический язык, точный, короткий, ясный. И в голову прямо вколачивал. Но ошибку допустил.

По-моему, я ему про это не говорил. Может, я в то время и не перечитал этой статьи, а потом, когда немножко стало посвободней, прочитал и вижу: мне до сих пор непонятно, зачем? Это говорит о том, что не все ясно было ему…

Теперь о явке Ленина на суд в 1917 году. Знаю, что в этом обвиняют Сталина. Думаю, перебарщивают. Тут я уже не совсем точно помню, я не перечитывал этих документов. Возможно, что у Сталина тут была, с точки зрения формальной, более осторожная позиция – дескать, надо отрицательно отнестись к этому требованию Временного правительства, но не при всех случаях жизни. А может быть, это способ был, так сказать, лишний раз уличить Временное правительство, использовать его, доказать, что оно никаких гарантий не может дать. Вот это, я думаю, более вероятно. Я знаю, что в этом Сталина обвиняют, но я не имел возможности проверить, перечитать документы. Надо их взять.

Но позицию Сталина по вопросу явки Ленина на суд, мне кажется, извращают. Больше сводится к тому, что именно извращают.

…Мы жили тогда со Сталиным в одной квартире. Он был холостяком, я был холостяком. Была большая такая квартира на Петроградской стороне. Я жил в одной комнате с Залуцким, членом Бюро ЦК, потом зиновьевцем. Смилга с женой там жил, Сталин к нам присоединился, вот мы, пять человек, жили в одной квартире. Вроде коммуны у нас было. Три или четыре комнаты…

В этот период, в июльские дни, Сталин говорил: «Ты был ближе всех к Ленину в начальной стадии, в апреле». У него сомнения некоторые были, он не сразу присоединился к ленинским тезисам, вот к Апрельским, да. Он с некоторой выдержкой думал, более тщательно. Ну а мы были помоложе, попроще подходили к делу, поддерживали Ленина без всяких колебаний и твердо шли по этому пути…

Что-то его беспокоило. У него были мысли по вопросу о мире, он размышлял над этим и искал ответы на вопросы в начале марта, числа так восьмого – десятого, а Ленин приехал только 4 апреля. В первые дни Сталин, конечно, дал слишком много воли Каменеву и свою статью напечатал такую.

Ленина не так просто было иногда понять. – И Молотов стал рассказывать, как встречал Ленина на Финляндском вокзале Петрограда в апреле 1917 года. Я спросил, много ли было народу, как показывают в кино.

– Трудно сказать – ночью было. Но пару танков, помнится, стояло.

– Броневиков, – поправили за столом.

– Да, броневиков.

07.11.1983

– Я впервые увидел Ленина в апреле 1917 года на Финляндском вокзале, там и познакомился с ним. Он вышел из вагона вместе со Сталиным, который встретил его за несколько станций до Петрограда. Ленин поднялся на броневик и произнес: «Да здравствует социалистическая революция!»

Для большевиков это была уже другая ориентация. Потом Ленин выступал в очень тесном кругу – человек 45 было, не более…

В Петрограде, я сидел в президиуме партийной конференции, а Ленин выступал и говорил: теперь опасность у нас в этих старых большевиках, которые не понимают того, что у нас новый этап. Они думают, что у нас демократическая революция. А мы должны идти к социалистической революции. И вот все мучили головы: как это – к социалистической революции?

Я никогда не был против Ленина, но ни я, никто из тех, кто был всегда с Лениным, сразу толком его не поняли. Все большевики говорили о демократической революции, а тут – социалистическая!

И вот ведь Каменев – большевик, Рыков – большевик, они так и не поняли, они так и твердили, что у нас еще, мол, демократическая революция. Они были очень видные большевики. В своих выступлениях они утверждали – демократическая, а Ленин – социалистическая. А когда они говорили: социалистическая революция – это дело будущего, Ленин отвечал: нет, теперь уже надо готовиться к социалистической, а тот, кто говорит «демократическая» – это старые большевики, которые мешают. Это главная опасность внутри партии. Не потому что они плохие люди, а вот не сразу поворачиваются мозги. Прочувствовал, готов был свою жизнь отдать за определенные цели, а цели изменились, так что ж, теперь надо снова подумать, а это не так просто. Ленин открыл нам глаза на это.