Знакомясь с зеленым строительством Стокгольма, я по достоинству оценил шведскую предприимчивость и расчетливость. Люди, занимающиеся озеленением города, порекомендуют для того или иного района соответствующие. древесные или кустарниковые породы, удобрения и методы ухода, привезут, посадят, польют растение и, что мне больше всего понравилось, выдадут на него гарантию: если за два года дерево не прижилось, оно бесплатно заменяется новым. Нет, не совсем прав был Киплинг, написав, что люди и деревья не живут вместе...
      О людях и деревьях я со многими говорил в Стокгольме. Журналист Рольф Бернер, один из первых моих шведских знакомых, спросил:
      - А вы что-нибудь слышали о "вязовой войне"?
      - Нет, что за война? Шведы ведь давно не воевали.
      - Ну, это было настоящее сражение! - У Рольфа воодушевленно заблестели глаза. - Знаете сквер, где стоит памятник Карлу Двенадцатому? Вот там все и произошло. Шум был на всю Швецию. Этот "вязовый бунт" сыграл роль нравственного, я бы сказал, детонатора...
      Иду по Королевскому скверу. В большой эстрадной раковине только что танцевали и пели наши моряки. Советские военные корабли прибыли в Швецию с дружеским визитом, бросили якорь в центре города и неделю украшали ночной Стокгольм своей праздничной иллюминацией. Шведы толпами приходили на набережную и любовались гирляндами лампочек, очерчивающими в темноте стройные профили кораблей. А в Королевском сквере моряки дали большой концерт художественной самодеятельности, с которого я унес неожиданное и сильное впечатление. Признаться, к концертам такого рода наш зритель попривык, может быть, даже чуток набалован ими, а я тут посмотрел на шведов. Зрителей собралось тысяч пятнадцать. Боже, как они аплодировали, как приветствовали каждый номер, каким интересом и восторгом горели их глаза! И никаких признаков знаменитой скандинавской сдержанности.
      Стокгольм не богат массовыми зрелищами; несмотря на постоянные гастроли знаменитых заграничных артистов и творческих коллективов, досуг многих горожан ограничивается "жевательной резинкой для глаз", то есть телевизором, пикантной киношкой, и, видно, всем тут порядочно приелись патлатые хилые хиппи с их вульгарными концертами, примитивные уличные фокусники, юные нищие с аккордеонами. И вдруг необыкновенно бодрое, живое, молодое, светлое, крепкое, с огоньком, с открытыми улыбками, лихим матросским переплясом, с завораживающими, незнакомыми здешнему уху музыкальными переборами. Здорово получилось, просто молодцы братишки!..
      Моряки давно разъехались по кораблям, народ разошелся. Лишь на скамеечках Королевского сквера сидят и оживленно беседуют пожилые горожане, и мне показалось, что это они о концерте, потому что в другое время посетители этого зеленого уголка молча смотрят на деревья или внутрь себя. Старые узластые вязы источали благодатную прохладу, под ними было очень хорошо в тот теплый вечер. А прошлогодний бунт, о котором до сего дня помнит вся Швеция, начался именно из-за них.
      Однажды в темный ночной час жители окрестных домов проснулись от воя бензопилы.
      Вскоре послышался треск сучьев и глухой удар дерева о землю. Люди повскакивали с постелей, в панике и гневе выбежали наружу. Да, начали пилить их вязы! Бросились к телефонам и подъездам - будить знакомых и незнакомых.
      Тем временем рухнуло еще одно дерево. Толпа возмущенных людей росла. Окружили пильщиков, завладели бензопилами. Прибыла полиция. Рабочие приготовились выполнять дальше предписание властей, но весь сквер заполнили горожане, стеной встали вокруг деревьев.
      Утром об этом событии рассказали средства массовой информации. Несколько дней власти убеждали, настаивали и требовали. В Королевском сквере появились целые соединения полицейских. Блюстителей порядка вежливо и невежливо ссаживали с лошадей, а их собак угощали кусочками аппетитной колбасы и камнями.
      Лагерь защитников вязов все рос. Люди тут ночевали, ели, читали, пели, приходили сюда на дежурства после работы и спали прямо на земле. Появились плакаты и ораторы. Шведы в принципе относятся с уважением к памяти Карла XII, того самого, что когда-то оказался юношески непредусмотрительным под Полтавой, а тут какие-то озорники влезли на бронзовый монумент воинственного короля и прикрепили к его мечу большую, двуручную пилу...
      Точки зрения стокгольмцев на "вязовую войну" кардинально расходятся. Вязы мешали строить станцию метрополитена, в которой этот район города остро нуждался. И почему бы не поступиться частью зеленого убранства столицы, если это для удобства населения? Станцию метро ведь все равно строят. Так что "вязовый бунт" и шум вокруг него, говорят некоторые, пустое, никчемное дело. Им горячо возражают другие стокгольмцы. Все, мол, не так!
      Кто же выступает против метро? Вязы хотели спилить совсем по другой причине. Богатые торговцы задумали встроиться со своими магазинами в станцию, и вскрышные работы сразу резко возросли. Сейчас- проект изменен, торговцы отстранены. Выход из метро несколько переместился, вязы остаются...
      Ученые в последнее время все' чаще отмечают вредное влияние городских шумов на здоровье людей. Да и без науки каждый горожанин знает, какое это проклятие - трамвай, когда он каждые пять минут прогромыхивает под окном. А если напротив твоего дома стоит какая-нибудь фабричонка с ревущими вентиляционными жерлами, то уж совсем беда. В беседе нужно напрягать голос, приходится прибавлять громкость телевизору или приемнику, кричать в телефонную трубку. Человеку становится трудно засыпать без таблеток, сосредоточиться над 'книгой. Коварство постоянного шума состоит в том, что он незаметно изнуряет организм, постепенно разрушает нервную систему и тогда, когда уровень его не превышает допустимой нормы децибелл и слух твой будто бы адаптировался.
      Конечно, тишина в городе - довольно дорогое удовольствие, но на эти затраты приходится идти. Незаметно как-то, но последовательно во многих наших городах, а в Москве особенно, разбираются довоенные и дореволюционные трамвайные рельсы, на магистральные направления выходят почти бесшумные троллейбусы, развивается сеть подземок - безусловно, лучшее решение всех транспортных проблем любого большого города.
      Стокгольмское метро не идет ни в какое сравнение с прославленным московским, однако оно тоже очень удобно и доступно, как и положено быть этому виду городского транспорта. Трамваи тут сняты совсем. Ради борьбы с шумом здесь пошли в свое время на значительные расходы. Многие транспортные магистрали идут вдоль набережных, с которых автомобильный шум легко сливается и растекается над водным пространством. Зеленое хозяйство города тоже очень эффективно глушит городские шумы. Мне понравилось также, что в городе почти нет высоких зданий, стоящих сплошняком. Широкие прогалины в каменных рядах открывают просторные окна, в, которые вытекают шумы. Хороши и городские транспортные развязки с виньетками путепроводов, расположенных на приличном расстоянии от окрестных зданий.
      И, несмотря на то что в Стокгольме не слыхать фабричных гудков и трамвайного перезвона, что там, как и у нас, запрещены автомобильные сигналы, несмотря на шумопоглощающую зелень и водные просторы, в городе все же довольно шумно. Как ни странно, главный шумовой фон образуется из-за стремления стокгольмцев по-настоящему благоустроить свой город. Идешь по улице и вдруг слышишь отбойный рокот, будто где-то вдалеке черпает землю экскаватор или разгребает щебенку бульдозер. Рокот все ближе и громче, и вот за следующим домом видишь на газоне небольшую машинку для стрижки травы. Газонов в Стокгольме чрезвычайно много, и, чтобы держать зеленые ковры в порядке, нужно семь-восемь раз за сезон их стричь. С утра до вечера на улицах, дворах и скверах рокочут, фыркают и стреляют моторами, стрекочут режущими, устройствами компактные механические жуки, и звуки эти, не смешиваясь с другими, назойливо лезут в уши.
      Во многих местах города долбят пневматическими молотками и чем-то дробят камень, и эту резкую стрельбу тоже слышно издалека.
      Однако самые оглушающие звуки обрушиваются на тебя с неба. Конечно, удобная это вещь - авиация, но рев самолетов и вертолетов становится все оглушительнее, потому что растет мощность двигателей, габариты и подъемная сила воздушных кораблей. Скачкообразно увеличивается в мире и количество летательных машин. Только на гражданских аэродромах ФРГ за -последние пять лет, например, число взлетов и посадок возросло с двух до шести миллионов в год. Для густонаселенных районов это настоящее бедствие. Миллионы людей круглые сутки слышат этот ужасающий грохот над головой, внезапные пугающие хлопки и ударЫг от которых дрожат оконные стекла, болят уши, изнашивается сердце. Москвичи-то, можно сказать, счастливчики - уже многие годы они не слышат самолетов, потому что своевременно, на заре реактивной авиации, предусмотрительно и заботливо были изменены воздушные маршруты, продуманы схемы посадок и взлетов, соответственно выбраны места для новых аэродромов нашей столицы.
      Лишь время от времени в бездонной глуби неба стремительно пролетит невидимый и беззвучный самолетик, оставив за собой расплывающийся, белый или бледно-розовый след.
      Даже красиво с виду, и на душе вроде спокойно - ты тут занят своими делами, а тебя кто-то неслышно и незримо охраняет...
      А вот в Стокгольме я жил в районе, над которым постоянно, днем и ночью, через короткие интервалы взревывали набирающие высоту самолеты. К этому грохоту я не смог привыкнуть, с трудом засыпал, встрепанно вскакивал ночами с колотящимся сердцем, и в голове по утрам шумело. Неподалеку располагался старый городской аэродром, и жителям этого района было не легче от сознания того, что преобладающие ветры дуют над городом в направлении, исключающем взлеты реактивных лайнеров над центром города. Разумеется, рано или поздно потребуются в данном случае кардинальные меры, чтобы удобство для меньшинства не доставляло неудобств большинству, но в Стокгольме же столкнулся я еще с одним ужасным шумовым загрязнением, которое познакомило меня с местным, довольно парадоксальным пониманием демократии.
      Однажды ночью я вскочил от громоподобного моторного рева на улице, по сравнению с которым самолетный шум над крышей казался гудением шмеля. Уши заложило, стекла дружно задребезжали, в темноте почудилось, что со стен сыплется штукатурка. Я выглянул в окно, однако гром на колесах уже катился в сторону центра, и видны были только удаляющиеся красные огоньки да мятутциеся лучи сильных прожекторов. Проехали машино-люди, которых в Швеции называют ревущим раскатным словом - "раггары".
      Днем я увидел это дикое стадо на многолюдных улицах. Оно бешено промчалось мимо, пешеходы и автомобили шарахались от него, а у меня снова, как ночью, защемило сердце.
      На мощных мотоциклах со специально снятыми глушителями сидели парни в шкурах и умопомрачительных лохмотьях. Под стать водителям - немытым и нечесаным, были их спутницы, восседающие на багажниках. Мы с переводчиком подошли к полицейскому. Молодой розовый парень, улыбаясь, выслушал нас.
      - Нет, я не имею права остановить их, - сказал он.
      - Но ведь они, проехав среди ночи сквозь город, разбудили добрую сотню тысяч человек!
      - Да, но закона нет...
      - Проснулись детишки, - не уступал я. - В городе есть, конечно, и душевнобольные, и люди, внезапно пораженные инфарктом, инсультом, другими тяжелыми заболеваниями, и для них такой внезапный гром равносилен...
      - Понимаю, понимаю,-перебил переводчика полисмен, улыбаясь все шире. Но ведь у нас демократия!
      - Если это демократия, то что тогда?.. - Я готой был употребить какое-нибудь труднопереводимое слово, но переводчик потянул меня за рукав, видя, что полицейский совсем заулыбался. Очень веселый попался полицейский, раньше я что-то таких в Стокгольме не видел.
      Помню, как в первый день пребывания здесь решили мы посмотреть смену королевского караула. Это красочное музыкальное действо собирает множество зевак - туристов, мальчишек, просто прохожих горожан. Отряд человек в сто церемониально, торжественно идет по улицам под бравурную маршевую музыку, ослепительно блистая латунными инструментами, знаками отличия, расшитыми мундирами. Несут начищенное оружие, какие-то регалии на шестах, трезубцы не то лиры с колокольчиками и еще чем-то звенящим. Лица офицеров и солдат непроницаемо серьезны, и столь же серьезны полицейские на площади перед королевским дворцом.
      И вот неожиданно стал я свидетелем скандального поступка какого-то прохожего - пожилого, странно дергающегося человека в поношенной одежонке и в запыленных, растоптанных башмаках. Сдается, что это был либо непроспавшийся наркоман, либо негоспитализированный шизофреник, а может быть, и просто' провокатор. Перед выходом церемониального караула на площадь он вдруг выскочил из толпы и возглавил процессию, шагая в лад музыке, вскидывая над головой правую руку и визгливо выкрикивая: "Хайль Гитлер!"
      Лица полисменов оставались столь же неприступно серьезными, прохожие, казалось, были даже рады потехе, и только когда этот психодиночка отошел в сторону и, шагая мимо толпы, снова завел свое, раздались возмущенные голоса. Его окружила группа туристов из ФРГ. Какие-то седые дамы протестующе кричали "найн!", "демократишен!" и еще что-то, пытались даже достать оппонента своими легкими зонтиками. А группа молодых волосатых парней, оживленно жестикулируя, спорила подле, обсуждая, должно быть, проблему - демократично ли будет намять бока человеку, провозглашающему чересчур недемократический лозунг? Многие в толпе смеялись над редкой уличной сценкой, и только полицейские оставались невозмутимо безучастными к вопиющему нарушению традиции...
      Швеция по форме правления - конституционная монархия, в которой власть короля традиционно ограничена риксдагом. Торжественная смена караульных постов у королевского дворца - тоже дань традиции, существующей почти во всех странах, сохранивших до наших дней августейшие, чаще всего номинально правящие семейства. В последнее время на Западе стало модным презрение ко всем традициям, в том числе самым древним и вполне, казалось бы, безобидным. Недавно вот прочел в газете, как группа молодых людей оскорбляла и оплевывала английских национальных гвардейцев, стоящих на часах, а одна экзальтированная девица не только сорвала медвежью шапку с головы недвижимого и ни в чем не повинного караульщика, но и раздавила своим каблучком палец на его ноге.
      Впрочем, замечу, что скандальные эпизоды, нарушавшие самые святые традиции, случались и в старину. Основателем теперешней династии шведских монархов был не швед, а француз Жан Батист Жюль Бернадот, он же принц ронте-Корво, известный наполеоновский маршал и франкмасон. При Наполеоне выдвигались, несомненно, люди незаурядные, яркие, и Бернадот, как большинство других полководцев Бонапарта, в начале французской революции служил в небольшом чине. Смелый, честолюбивый и ловкий француз пришелся шведам в буквальном смысле ко двору. В 1810 году он был усыновлен престарелым королем Шве^ции Карлом XIII и по специальному решению риксдага стал наследником престола. Сделавшись фактическим главой государства и будучи дальновидным, умным политиком, Бернадот порвал с Наполеоном и заключил союз с Россией, потом с Англией. После смерти своего приемного батюшки он несколько десятилетий благополучно просидел на троне под именем Карла XIV, ни разу не воевал, положив начало знаменитому шведскому нейтралитету, и дожил почти до середины девятнадцатого века. А когда приступили к омовению и бальзамированию августейшего тела, шведский двор был неожиданно эпатирован и с трудом вышел из шокового состояния - на руке их обожаемого короля оказалась плохо вытравленная татуировка "Смерть королям!"
      ...Вечер у Рольфа Бернера. Этот стокгольмский журналист прям и резок в оценках, серьезен в подходе к большим вопросам откровенен и последователен в разговоре, а мне такие люди нравятся. Рольфа волнуют политические, социальные проблемы. Только что вышла его книга, и он дарит ее мне. Называется она "Kolchos". что в переводе означает "Колхоз". Рольф жил в одном из хозяйств Смоленщины, работал и ел с колхозниками, беседовал с ними, фотографировал их, рылся в колхозном архиве и в подшивках местных газет. Книга эта об истории, экономике, культуре, о трудностях роста и достижениях рядового нашего колхоза, о его людях и проблемах.
      Рольф считает, что коллективизация была исторически неизбежной, единственным для нас способом покончить с массовой бедностью, отсталостью в земледелии, чересполосицей, все время подчеркивает роль колхозного строя в судьбах страны и людей.
      - Без него было бы куда трудней справиться с Гитлером, - говорит он. И какой бы был это сейчас колхоз, если б он не потерял в войну сто шестьдесят мужчин!
      Живет Рольф Бернер в стокгольмском пригороде Накке-"ленточном городе", к которому примыкает большой лес, покрывающий береговые скалы Сальтшена.
      - Идемте, - приглашает хозяин. - Не пожалеете.
      Внизу, у корней могучих стволов, было сумеречно и влажно, как в тайге, а на вершинах, в лучах закатного солнца, еще пели птицы.
      Надо бы сказать тут о стокгольмских птицах.
      В городе их тьма-тьмущая. И не сизарей, не галок, не воробьев - типично городских птиц, а самых настоящих лесных пернатых. Вот стайка синиц обрабатывает кустарник среди шумной улицы, вот вровень ,с моим окном спиралью поднимается по сосновому стволу поползень, обирая свои старые захоронки, вот выводок дроздят во главе с хлопотливой мамашей роется в земле под скамейкой, на которой сидят люди. Летом сорока редка, а в Стокгольме эти белобокие крикуньи стрекочут повсюду и больше всего любят посудачить на заборах, покачивая своими черными ромбическими хвостами и воровато озираясь. А однажды в городском шуме я услышал знакомые глухие звуки, будто дятел долбил неподатливую сухую древесину.
      Откуда тут дятел, если кругом дома, провода и автобусы? Но это был действительно он. Вершина одинокой сосны виднелась из-за крыши, и большая пестрая птица старательно долбила голый, умерший сук. И совсем уж я подивился, увидев в сумерках, как меж старых вязов вокруг нашего посольства бесшумно летает сова,
      Больше всего в Стокгольме, однако, чаек и уток. Ну, чайку-то и ее манеры все знают.
      Сильные, острокрылые птицы парят и прядают над водой, бросаясь за куском хлеба или рыбешкой, пронзительно кричат, ссорятся между собой' из-за всякого пустяка. В Стокгольме чайки чувствуют себя хозяевами садятся на фонарные столбы, шныряют меж фонтанных струй, ходят по улицам, как у нас голуби, даже погуще.
      Но самое, пожалуй, поразительное в пернатом населении Стокгольма утки. Увидев их в первый раз, я подумал, что это домашние.
      Лежат рядком на газоне, в Двух шагах от них прошмыгивают автомобили, топают прохожие, а они спят себе, безмятежно запустив головы под крыло. Их тоже будто бы не замечают: никто не смотрит на них, не пугает, не фотографирует, и утки лениво поднимаются с места лишь тогда, когда стрекочущая машинка для стрижки газонов осторожно толкает их в бока.
      По оперению селезня я узнал, что это сизые дикие кряквы, и вспомнил, как несколько лет назад мировую прессу обошел один стокгольмский снимок фоторепортер зафиксировал цепочку уток, невозмутимо и важно переходящих большую улицу. Не знаю, какой там огонь горел в светофоре, но все движение остановилось. Дикие утки в Стокгольме кормятся, зимуют, выводят на шхерах залива и озера потомство. Они не одомашнились, но и дикими их уже едва ли можно называть. Ручными тоже, потому что никто не пытается их взять в руки. Скорее, это особые городские птицы, которым нет никакого дела до того, что рядом живут торопливые бескрылые существа со всеми их шумными машинами...
      С Рольфом Бернером мы шли старым, имеющим вполне "дикий" вид лесом. Вот огромный, загораживающий полнеба вяз с табличкой, прикрепленной почему-то, правда, не рядом к столбику, а прямо к стволу. Под тремя коронами значится "Natur minne", то есть "памятник природы". В обхвате этот гигант 425 сантиметров, высота и возраст не указаны.
      - Как не понять тех, кто вел "вязовую войну"? - говорит Рольф, обходя вяз вокруг. - Мы, шведы, любим свои вязы за то, что это единственные свидетели жизни наших прадедов. Какая демонстрация мощи природы!
      Кроме того, в "вязовой войне" была одержана моральная победа - народ, который всегда прав, настоял на своем... Пошли? Идемте, не пожалеете...
      Мы вышли на берег Нюккельвикена - Ключевого залива. Рольф ревностно заявил, что под Стокгольмом другого такого фиорда нет, замолчал, не мешая мне, и я это оценил. Залив прихотливо, изломисто врезался в берег.
      Отвесные, рваные скалы картинно отражались в глубокой черной воде, над ними цвел ярой зеленью хвойный лес, подсвеченный последними лучами невидимого солнца, и золотая пыльца тихо точила с вершин. Вода, скалы, лес, закатный солнечный свет и густые тени создавали сказочную гармонию первородных красок. Почудилось, что вот-вот в заливе появиться ладья богатого гостя*" Садко, а из-под лесной сени выйдут на камни викинги в железных своих доспехах...
      Поверху скалы были сглажены ледником, они струили тепло, а снизу текла по расщелинам свежая прохлада. Наступала белая ночь.
      И без того мягкие краски пригашиваются, размываются. Огни Стокгольма мерцают далеко, призрачно, словно удаляясь или собираясь погаснуть. Тишина, только вдали на шхерах и в завораживающем глаз смутном просторе едва уловимо кричат чайки.
      - Т-сс! - услышал я и вздрогнул, дождавшись все же сказки. Неподалеку от берега, на недвижной глади залива, вдруг обозначился лебедь. За ним беззвучно и очень-очень медленно явились еще три царственные птицы.
      Горделивые головы на изящно изогнутых шеях, белоснежные, словно ватные, крылья, зеркальное отражение птиц в темной воде - истинное чудо жизни! Нет, люди раньше понимали и ценили красоту природы не меньше нас - недаром у многих народов убийство лебедя издревле считается тяжким грехом. Накануне я видел в городе лебедя, постоянно живущего у многолюдной набережной, и вдоволь посмеялся над ним. Какая-то старая женщина кормила кухонными остатками уток, они топтали ей ноги, всполошенно крякали, рвали друг у друга пищу, глаза их блестели от жадности. А лебедь вежливо подошел сбоку, взял женщину клювом за плечо и осторожно потянул в сторону: мол, вы понимаете, что мне недостойно отбирать у этих уток еду или вступать с ними в полемику, но неужели вы-то не видите, что я пришел?..
      Лебеди растворились, как мираж, в прозрачном тумане, а мы с Рольфом пошли назад, переступая через больших черных слизняков, выползших с темнотой на тропу. Темно было только здесь, внизу, а в проемах брезжил неверный полусвет. Мы вышли на большую поляну, от которой отслаивался легкий туман.
      Вдруг по опушке леса мгновенно проскочило легкое, грациозное животное.
      - Косуля?!
      - Косуля, - подтвердил Рольф.
      - Никогда бы не подумал, что в пригороде такого большого города могут бегать косули.
      - А меня, между прочим, - возразил Рольф, - просто потрясло, что у вас везде бродят лоси. Такие красавцы!.. И вы, кстати, заметили, как испоганен Ключевой залив?
      Конечно, я видел, что в самом красивом месте фиорда гниет большая сплотка древесины, только не стал говорить об этом, чтоб не испортить впечатления. Гирлянда "сигар", скрепленная ржавым такелажем, набухла и притонула, бревна были не окорены.
      - С осени лежит,-сказал Рольф.-Залив изуродовала, настроение тысячам людей испортила.
      - Конечно, это непорядок, - подтвердил я, хотя мне хотелось выразиться покрепче, потому что сплотка "сигар" в этом сказочном месте - не только зрительное загрязнение.
      Разлагается древесная кора, гноит воду, отравляет рыбу, дубильные вещества разрушают икринки, и ни один малек этим летом тут не
      выведется. Давно надо бы узнать, что за компания так набезобразничала, дать снимок в газету с соответствующей подписью или плакат укрепить на бревнах. Но тысячам людей, отдыхающим здесь, видать, некогда, а общества охраны природы в Швеции нет. Я сказал, однако:
      - Но у вас даже в центре Стокгольма ловят рыбу прямо с моста.
      - Это какой-то особый обожатель поплавка, - возразил Рольф. - Рыбу его есть нельзя.
      - Почему?
      - Ртуть. Проблема, неизвестная у вас.
      Верно, это большое счастье для москвичей и жителей других наших больших городов, что они незнакомы с ртутным загрязнением воды, хотя до полной чистоты протекающих через города рек у нас еще довольно далеко. И как не радоваться, что буквально в последний год появились над умершей было Москвой-рекой рыболовы! Стоят себе под стенами Кремля и дергают плотву. В некоторых местах дно этой реки за прошедшие времена покрылось слоями грязи многометровой толщины. Сейчас грязь отсасывается, дно устилается свежим песочком, и рыбешка сразу же оценила заботу людей - начала заплывать в город...
      Мы заговорили с Рольфом о двойственном воздействии на человека технического прогресса, о том, что практически на каждом шагу сейчас можно встретить болезненные противоречия в использовании окружающей среды. Вот несколько лет назад через окрестности Ключевого залива прошла шоссейная дорога. Сократила какие-то расстояния, сберегает людям время и средства меньше требуется горючего и смазки, дольше служат машины. Все эти выгоды можно подсчитать на канцелярских счетах. Но та же дорога привела в первозданную природу стада ревущих транзитных грузовиков, извергающих едкую отраву, сушит воздух асфальтом и каменными разломами, а главное, уничтожила в этом прекрасном лесном уголке единственную речку, в которой веками журчала прозрачная пресная вода. Дорога перерезала своим полотном и кюветами водосборные склоны, нарушила природную фильтрацию грунтовых вод, ручей умер. На каких электронных машинах можно теперь подсчитать урон, нанесенный почве, растениям, животным, то есть природной среде, и в конце концов людям, которые тысячами гуляют здесь, купаются, загорают, ловят рыбу, ходят на лыжах?
      И мне вдруг вспомнилось, что великий Данте при всей его могучей фантазии не мог представить себе рай иначе, как в виде леса с бегущим сквозь него ручьем... Мое знакомство со страной только начиналось, и я не знал еще, что скоро увижу куда более огорчительные вещи, связанные с обеднением природы Швеции, с социальными, почти тупиковыми проблемами ее.
      Многоэтажные дома, в одном из которых живет Рольф Бернер, подступили к самому лесу. От Ключевого залива мы дошли сюда минут за пятнадцать, и я все оглядывался назад, вспоминая вяз-великан, гладь извилистого фиорда, камни, простор, лебедей и косулю. А тут, рядом со всем зтим, такие же дома, как у нас в Кунцеве или Хорошево-Мневниках.
      - Растет Стокгольм, - осторожно сказал я.
      - Нет, - понял Рольф. - Эти дома последние. Решено прекратить застройку, лес и залив не трогать.
      - Но городу куда-то надо расширяться...
      - Если начнут тут дальше строить,- сказал Рольф, - я уйду в партизаны.
      И даже не улыбнулся. Мне было полезно это знакомство и приятно, потому что Рольф - коммунист, и я мог в разговоре употреблять привычное обращение "товарищ".
      2. ДЬЯВОЛУ МНОГО РАБОТЫ
      Гётеборг - портовый, рабочий город. Серые, плоские, сглаженные ледником скалы окрест, здания блеклых оттенков. И зеленое убранство поскромней стокгольмского; ни -птиц нет, ни белок на улицах, и даже вывески построже и попроще. Рожденный морем и для моря Гётеборг несет на себе печать его суровой северной простоты, и городские монументы подчеркивают деловые, серьезные отношения города и моря. На центральной площади возвышается в струях фонтана гордость Гётеборга - "Посейдон" знаменитого Карла Миллеса. Это не традиционный бородач с трезубцем, а молодой обнаженный северянин, простой и понятный бог. с мускулами, затвердевшими на веслах. Он стоит в живой, динамичной позе, будто только что вынырнул из воды; в одной руке раковина, в другой - лосось. Вот посреди улицы еще одна "морская" скульптура - разновысокие бетонные столбы, плотно и со вкусом сгруппированные, символизирующие мачты затонувшего парусника. Вот с высокого постамента-колонны рвется в сторону моря, навстречу подплывающим кораблям, бронзовая женщина, прижимая к груди ребенка. Ее волосы, косынку и старомодное платье треплет сильный встречный ветер - жена моряка...
      Вокруг города толпятся баки нефтехранилищ, на высоких трубах пылают газовые факелы. Крупнейший порт Скандинавии потребляет много нефти, продуктов ее переработки. Интересен новый бетонный мост через Гёта-Эльв, длинный, чуть ли не в версту, какой-то воздушный весь, даже хрупкий с виду. Под высоченными пролетами могут проходить океанские суда с одиннадцатиметровой осадкой. И еще одна новинка в Гётеборге - городская библиотека, о которой надо хотя бы коротко рассказать, потому что на всю Швецию, а может быть, и на весь свет она единственная в своем роде. Шесть высоких и очень светлых этажей. В просторном помещении каждого этажа собраны книги по отраслям знаний. Есть, конечно, поэтажные каталоги и целый библиографический отдел, но полки доступны каждому читателю, копайся в книгах хоть весь день. Тут же на этажах столики и кресла - читай, конспектируй, диктуй на портативный магнитофон. Это очень удобно, что вся библиотека превращена в читальный зал, но меня покорило другое: гстеборгская библиотека - своеобразный культурный и просветительный центр, ведущий силами штатных сотрудников и общественности огромную работу с читателями. Есть небольшой кинозал, работают лектории, постоянно действуют группы, обслуживающие инвалидов, незрячих, есть обширная фонотека - ты можешь заказать пластинку, удалиться в специальную комнату, надеть наушники и, не мешая соседям, послушать Грига, Шопена, Сибелиуса, Чайковского, любимых певцов и поэтов. В зале периодики можно прочитать самые популярные издания мира, в том числе советские газеты и журналы.
      Библиотека с помощью современной связи может моментально получить справку из любого книгохранилища страны. Благодать!
      Основное в рисунке города - порт. На двенадцать километров по обеим сторонам Гёта-Эльв тянутся причалы и пакгаузы, над которыми возвышаются ажурные стрелы портовых кранов, доки и верфи.
      Сильное впечатление произвели на меня предприятия "Гётаверкен". Большой морской корабль даже издалека, на воде, поражает своими размерами и красотой, а тут он на суше, рядом с тобою, обнаженный до самого днища, вздымается немыслимой горой организованного металла, завораживает плавностью линий, симметричностью корпуса, его стройностью и стремительной мощью. Стоишь под килем или кормой строящегося гиганта, смотришь на уходящие в голубую высь плавные и четкие контуры судового корпуса и поневоле спрашиваешь себя - полно, да люди ли это сделали?