Костя проснулся на рассвете, долго не мог просморкаться.

– Уже встали? – спросил он Кошурникова, который сидел у костра, повесив голову.

– А? Что? – очнулся начальник экспедиции. – Да я так, вздремнул малость. Как чувствуешь себя?

– И не ложились совсем?

– Костер палил, писал, пикеты считал по карте. Ты знаешь, сколько нам до жилья? Всего километров сто!

Отчалили на рассвете. Костя хватался за гребь, но Кошурников приказал ему стоять и считать шиверы. Здесь был очень шиверистый участок – двадцать четыре переката засек Костя до обеда. Потом изыскатели заметили, что река начала выпрямляться, воды в ней будто прибавилось.

– Набирает! – крикнул Кошурников, хлюпая гребью. – Гляди, как набирает!

Казыр действительно набирал силу. Загустел, напрягся, потащил плот быстрее. На поверхность воды стали выскакивать «глаза», упругие выпучины, на которых подкидывало плот. Вскоре увидели впереди темную каменную стену с рваными зазубринами наверху. Это были Щеки…

Подбили к берегу, в нетерпении двинулись к порогу. Река с шумом прорывалась в узкую кривую щель, высоко закидывая пену.

– Ну, дает! – уважительно проговорил Алеша. – Хана плоту.

– А давайте попробуем, – предложил Кошурников. – Где наша не пропадала! Засветло бы успеть…

Как и два дня назад, они разгрузили плот, протащили свободный конец троса на скалы. Все произошло в несколько секунд. Кошурникова с плотом швырнуло в одну сторону, потом в другую, сбило с ног плотным валом, вынесло за гранитную стену.

Он подбился к берегу, выцарапался на берег, опрокинувшись на спину, вылил из сапог воду. Греться и сушиться не захотел. Как бы это не выдать ребятам своего волнения? Сейчас должно было все решиться. А что, если все их муки зря?

– Полезли на террасу, – сказал. – Тут должна быть интересная горная ситуация.

Они стали карабкаться вверх, к небу.

Это запел Алеша. Голос у него был неважный, но Кошурникову от этой залихватской песенки сразу стало легче. Алешка определенно чувствовал, что творится на душе у начальника экспедиции. Кошурников очень устал, продрог, и ему было бы слишком тяжело узнать, что прокладка дороги в районе Щек невозможна. Наконец они вылезли на террасу. Вот это да!

Все здесь напоминало много раз виденное – округлые, поросшие лесом «шеломы» вдалеке, под ногами обычный курумник – сыпучий камень, ровные, будто оструганные гигантским рубанком площадки у скал. Это было замечательно! Правда, скалы подавляли все вокруг, пугали своим диким видом и массивностью, но дорога-то пойдет у их подножия, по хорошей террасе! Все это казалось чудом. Будто мрачные скалы смилостивились и перед самым приходом изыскателей подвинулись в глубь тайги.

– Нам везет, – повеселев, заметил Кошурников: ему словно теплее стало. – Так что мы можем с трассой с левого берега и не уходить.

– И довольно дешево обойдется это место, – прикинул Костя, – просто здорово!

– Халтурщики, – сказал вдруг Алеша, и товарищи удивленно взглянули на него – они никак не могли привыкнуть к Алешиной манере выражать свои мысли. – Я говорю: почему на карте другое? – пояснил Алеша, заметив недоумение друзей. – Что это за халтурщики тут работали?

– Не скажи, – возразил Кошурников. – Герои! Учти, это же было в 1909 году. Инструменты не те, да и надо было тогда каким-то безвестным прапорщикам первым забраться в эту дичь…

Темнело. Черные горы будто снова подвинулись к горе. Казыр бесновался внизу. Метров через пятьсот ниже по течению река снова исчезла в расщелине. Оттуда доносился гневный бычий рев Казыра. Изыскатели спустились к берегу. С темнотой Казыр стало слышней, скалы стонали и гудели, отражая бешеный натиск воды. Расположились лагерем у этого чудовища, которое словно пришло сюда из древнего мифа.

Кошурникова трясло. Холодная липкая одежда забирала остатки тепла. Начальник экспедиции стискивал зубы, напрягал мускулы груди и шеи, противная унизительная дрожь не унималась. Он стыдился этой слабости, но никто сейчас не смотрел на него – Алеша ушел в лесок драть бересту, а Костя не спеша рылся в мешках, разыскивая топор. Кошурников больше не мог терпеть – прыгнул за густой пихтарник, пошел вприсядку, замахал руками, шумно дыша, стал выворачивать из земли молодую осинку. Отломил у корня, взялся за вторую. Потом он кланялся в землю, расшвыривал камни, прыгал на месте, хлопая по бедрам деревенеющими руками. Он украдкой поглядывал в сторону лагеря – ему не хотелось, чтобы ребята видели его в этот момент. Сердце постепенно согревалось, грудь теплела, но уже давал себя знать ночной морозец – телогрейка совсем задубенела, охватив тело тяжелым панцирем.

Прибежал к лагерю, схватил топор и кинулся в горельник, где долго крушил черные деревья, стоящие строго и немо.

– Хватит, Михалыч, – сказал Алеша, появившийся рядом. – Идите к костру, я стаскаю. Обсушиться вам надо.

Костя возился у костра с ужином. Запыхавшийся Кошурников стал разуваться – ноги у него зашлись совсем.

– Михалыч, а что вы в пихтарнике-то бушевали? – спросил Стофато.

– Танцевал, Костя. Есть такой танец один полезный – танец живота своего. Модный танец в зимней тайге, кровь разгоняет. Ты его еще не постиг…

– Постигну, Михалыч. Еще не все потеряно.

– Да, я думаю…

После ужина Костя целый час перетряхивал в мешках скарб, разыскивая вьючку из сыромятины. Нашел, разрезал вдоль и терпеливо стал обматывать ремешками свои разваливающиеся сапоги. Потом и он улегся рядом с Алешей. У огня остался один Кошурников. Лишь к полуночи Михалыч согрелся настолько, что мог держать в руках карандаш.

«20 октября. Вторник

Ночь. Порог Щеки, или, как значится на карте, Стена. Доехали до порога к 16 часам. Прошли еще после дневного чая 6 перекатов. Итого, за день провел через 24 переката, из которых не все уж такие простые.

В порог запустили плот на веревке. Двое вели по берегу, а я шел на плоту. Думаю завтра провести плот таким образом, сколько только можно, а потом отпустить. Надеюсь, что плот пройдет целым и мне удастся его поймать ниже порога.

Место в окрестностях порога исключительно интересное. Правда, горы не такие мощные, как в Центральных Саянах, но все-таки представляют достаточно внушительное зрелище. Река прорывается в узкую щель, зажата с боков в сильно извилистом ущелье. Повороты есть более чем под прямым углом при ширине реки метров 7-10. Спад очень большой. К сожалению, у меня нет никакого инструмента, которым я мог бы определить высоту падения.

Исключительно интересен порог в большую воду, когда река заполняет все ущелье. Глубина ущелья метров 15–20, а выше – по обоим берегам – террасы, которые не отражены на карте. Рельеф и ситуация в этом месте изображены неверно. Для трассирования линии место не представляет никакого труда. Ход по террасе по своей сложности ничем не будет отличаться от других участков трассы, а я при камеральном трассировании представлял себе это место исключительно сложным. Можно легко трассировать линию и левым и правым берегами, в зависимости от того, как это потребуется на других участках линии.

На Щеках завтра возьму образец № 6 порфира, который здесь преимущественно распространен. Вообще рассчитываю на Громова, который обещал дать геоморфологическое описание долины Казыра, так как по моим данным вряд ли удастся составить хоть бы приближенное понятие о геологии района.

До жилья остается 99 км, то есть такое расстояние, которое можно пройти при любых условиях – зимой, летом, в распутицу, без продовольствия и т. д., так что надеюсь на благополучное завершение своей поездки.

Главное, что меня беспокоит, – это то, что я обещал 20 октября приехать. Сегодня уже 20-е, а я еще далек до конца. Будут волноваться, но я ничем не могу дать о себе знать.

С продовольствием дело обстоит благополучно. Нет только крупы – нечем заправлять суп и не из чего варить кашу. Хлеба и сухарей имею 30–35 кг, мяса килограммов 50, масла килограмма 2, есть соль, чай; табаку мало. Других продуктов нет, но и с тем, что есть, можно еще свободно жить дней двадцать.

Исключительно плохо с обувью у товарищей. У Кости сапоги почти развалились. Он ходит, подвязывая их веревочками (я их принял за 75 процентов годности), есть у него валенки, но у них пятки дырявые, так что можно обувать только на лагере. У Алеши сапоги тоже никуда не годятся, зато есть крепкие ботинки, которые могут его выручить. У меня с обувью благополучно.

У нас ни одного рабочего. Все приходится делать самим, а это сильно утомляет. Взять хотя бы ежедневную заготовку дров на ночь. Нужно напилить и стаскать к лагерю кубометра 2–2,5. Самим приходится готовить пищу, а из-за этого один должен вставать в 5 часов утра. Самим приходится делать плоты и перетаскивать имущество через пороги, а это тоже тяжелая работа – без дороги, по камням, бурелому километра 2–3 тащить на себе килограммов 200–250 груза. В таких поездках необходимо иметь двух рабочих, которые могли бы и плот сплотить и вести его по реке.

Лоцманские обязанности лежат на мне, а это исключает возможность в пути на плоту делать записи. Многие детали забываются, и вечером их не зафиксируешь.

Здоровье Кости лучше».

Кошурников стал укладываться у костра. Алеша услышал, спросил:

– Еще не спали?

– Ложусь.

– Писали?

– Да.

Они помолчали.

– Интересно, как там дела, – сказал Алеша, – под Сталинградом?

– Думаю, порядок. Сибиряки туда поехали.

– А Япония не начнет?

– Что ты! Завязла. А хотя и начнет – ни черта они не сделают с нами!

– А знаете, Михалыч, мы с женой получили дипломы, и на следующий день – война. Знаете, я другим человеком сразу сделался…

Кошурников вспомнил, что и он за один день переменился так, что его перестали узнавать самые близкие друзья. Исчезла безмятежная улыбка, отчаянная бесшабашность, с которой не было сладу. Как все началось для него?

Кошурников приехал на недельку в Новосибирск, чтобы утвердить в институте очередной вариант. В субботу они с сыном Женькой подались на Обь порыбачить. Успели еще к вечернему клеву. После ухи Женька заснул у костра, разметав, как дома, короткопалые ручонки. Кошурникову было хорошо – радовала ночь, дымящаяся сонная река, звездная россыпь на небе, а главное – его вариант одобрили, и сын, которого он не видел несколько месяцев, был рядом. Лобастый, кудрявый, похожий на отца, Женька рос заядлым собачником и рыболовом. Кошурников улыбался, разглядывая его крепко сбитую фигурку, думал о будущем сына, мечтал о том, чтобы Женька повторил его жизнь, как сам Кошурников повторял жизнь своего отца.

Незаметно сошлись заря с зарей, наступило прозрачное утро. К полудню отец с сыном надергали из реки полное ведро окунишек и щурят, забрались в кусты отдыхать. Но неподалеку появились люди с гармошками и гитарами, завели песни, полезли в Обь купаться. Отец с сыном отошли подальше от них, но вскоре и сюда приехала на массовку какая-то фабрика – женщины заливисто смеялись и пронзительно визжали, редкие мужские голоса звучали восторженно и дико.

Кошурников забылся под эти крики, под писк патефона. «В поле» он не замечал воскресений – все дни там походили друг на друга. А здесь неумолчный гомон отдыхающих людей напоминал, что есть такой день на неделе, когда можно петь, плясать и дурачиться, и никто за это не осудит.

Вдруг он резко поднял голову – за кустами наступила неожиданная, пугающая тишина. Женька недоуменно смотрел на него. Серые, чистые, как небо в тот день, глаза сына запомнились навсегда. Кошурников вскочил, побежал вдоль берега к людям. Он быстро вернулся, выплеснул в реку улов, заторопил сына. Женька стал деловито собираться. Он ни о чем не спрашивал: если отец что-то делает, значит, так надо.

Вагоны пригородного поезда были набиты битком. Встревоженные женщины, враз посуровевшие мужчины перебрасывались короткими фразами. Женька слышал: «война», «Гитлер», «фашисты». На вокзальной площади Новосибирска шел митинг. Кошурников с сыном постояли в толпе, но до трибуны было слишком далеко, и они ничего не услышали.

Дома их встретили огромные черные глаза матери, которые не отрывались от Кошурникова, пока он переодевался.

Отец уже был у двери, когда она спросила:

– Пошел?

Кошурников кивнул, хлопнул дверью и загромыхал сапогами по лестнице. Вокруг военкомата стояла густая толпа. Женщин здесь не было. Кошурников пробился к столам, стоявшим прямо на улице. Но ему сказали, чтобы он пока занимался своим делом. Он побежал в институт. Начальник огорошил:

– Собирайся в Кулунду, Михалыч. Срочно, к осени, нужен проект участка Кулунда – Барнаул. Людей у тебя, чувствую, будет вдвое меньше обычного.

В Кулунде он получил первое боевое крещение. Не легче было Кошурникову и в горах Кузнецкого Алатау. Потом это задание, самое важное и трудное за всю его изыскательскую жизнь. Однако надо было выдержать это, как должны были устоять люди там, на западе, где не выдерживало – гнулось и горело – железо…

На рассвете они полезли дальше по скалам. Что еще им готовит этот мрачный бесконечный порог? Не преждевременно ли они радовались вчера? Может, щербатые, нависающие скалы образуют ниже ненавистный изыскателям и строителям «прижим»? Нет, не видно, чтобы горы вплотную подступали к реке. Только в самом конце порога выдается будто бы скалистый мысок. Это уже не страшно.

Но Казыр гневался здесь справедливо. Каменные щеки сжимали реку, в десять раз уменьшая ее ширину. Тесный километровый коридор в иных местах поворачивал под острым углом, и брызги тут вылетали даже вверх. Ничем это будущей дороге не грозило, она по-прежнему хорошо укладывалась по террасе. Однако Щеки, вначале порадовав инженеров, нанесли им все-таки коварный удар.

В расширениях коридора вода крутилась на месте, перемешивалась, кидалась на отвесные скалы, но в двух узких местах взбитая пена застыла, как мороженое молоко, и вода стремительно проскакивала под крепкими ледяными перемычками. Значит, на Казыре начался ледостав. Зима, необычно рано наступившая, все-таки догнала изыскателей…

«Почему так рано? – думалось Кошурникову. – Ведь, по сводкам, здешние реки встают примерно через две недели. Может, будут еще оттепели? Берега чистые – ни одной примерзиночки нет, а тут перехватило. Место здесь узкое, и пену взбило – вот в чем загвоздка. А вдруг в этом году ранняя зима? Чем черт не шутит? Что тогда делать? Выйдем мы или…»

Один Кошурников понимал всю опасность их положения. Стоять и смотреть сейчас на лед было нельзя – начнутся ненужные разговоры, и кто-нибудь из ребят выскажет то, что он сам от себя скрывал. Сказал:

– Километра три будет от лагеря? Что ж, начнем вещички таскать.

Они вернулись к месту ночевки, подхватили на плечи по мешку и пошли назад, обходя камни, поваленные деревья, кусты. Вскоре Кошурников с самым тяжелым мешком обогнал их. Ребята остановились отдыхать.

– Ты так делай, как я, – говорил Алеша. – Наметил впереди колдобину либо камень и дуй, пока не дойдешь. Не обращай внимания, что плечи больно. Дошел до места – следующий ориентир намечай. И шаги считай. Все полегче…

Костя носил вещи наравне с Алешей. Он совсем оправился от болезни, даже сморкаться перестал. Но как все-таки тяжел этот мешок! Поднимешь – ничего, все начинается потом. На отдыхе ноги бессильно подгибались и дрожали. Казалось, их уже никакими силами не распрямить. Но Костя ни за что на свете не бросил бы сейчас работу! Особенно тяжелым был конец пути. К этому моменту деревенела спина и глаза совсем заливал соленый пот. Но главное, к реке в этом месте спускалась крутая скала. Мелкие, покрытые инеем камни скользили под ногами, и Косте казалось, что здесь куда разумнее катить мешок. Но этого было делать нельзя – порвется, посыплется все. К концу второго рейса он уже шел, почти ничего не видя, слизывая с губ соленую влагу, которая натекала и натекала со лба…

– Ты хорошо роешь, старый крот! – услышал он голос Кошурникова. – Давай-ка сюда свой мешок. Последний?

Костя мотнул головой, пошел дальше, а Кошурников шуршал камнем сзади и просил:

– Ну, брось дурака валять. Костя! Давай подсоблю. Я же отдохнул уже. Вот упрямец! Ну, ладно, разжигайте там костер, а я схожу греби и подгребки заберу, чтобы не вырубать завтра – только одни проушины топором долбить целый час надо. Ведь мы посеяли где-то долото…

«21 октября. Среда

Изумительно красивое место этот порог! Вчера мы видели только его начало. Дальше, через небольшой промежуток, всего метров 600–700, река снова входит в узкие щели и течет почти на протяжении целого километра по извилистому узкому коридору. Ширина коридора местами достигает вряд ли более 10 метров.

Очень интересно здесь во время паводка, когда вода заполняет этот коридор до самого верха, а он в некоторых местах достигает глубины 20 и более метров. В таком высоком подъеме воды я убедился по наносам, которые лежат на верху скал, ограждающих коридор.

По левому берегу есть разрубленная дорога, которой пользовались для перетаскивания лодок волоком, в обход порога. Сюда заходили минусинские охотники-соболятники лет 20 назад. Сейчас тропой никто не пользуется, и она местами завалена и заросла. Тянется эта дорога только в пределах самого порога, а дальше нет, и вот здесь с вещами идти очень плохо. В конце порога с левого берега вплотную к реке спускается скала – единственное препятствие для трассирования линии левым берегом. Здесь на протяжении метров 70 нужно или рубить полку, или идти в тоннель той же длины, или выше в пазухе класть линию на подпорную стенку длиной тоже 70 м при высоте 8 м. В этом отношении правый берег здесь лучше.

В пределах порога на всем протяжении имеется терраса, по которой можно легко уложить трассу.

В полной гармонии с красотой природы и геологическое строение образующих порог скал. Я здесь собрал очень интересные образцы горных пород. Имеются граниты, серые крупно – и мелкозернистые, исключительно красивые розовые граниты и гранит-порфиры, зеленые серпентины и змеевики.

Ночуем ниже порога Щеки. За целый день только и сделали, что перетащили свои монатки на 3 км.

С плотом пришлось проститься. Как будто получается то, чего я больше всего боялся. В пороге в двух узких тихих коридорах река стала. Забило шугой, и вряд ли до весны растает. Если так будет дальше, то перспектива у нас не особенно завидная…»

Неужели они не убегут от зимы, наступающей так необычно рано? Кошурников долго сидел и думал. Планируя работу на завтра, вспомнил Громова и его советы насчет того, где за Щеками лучше всего делать плот. Громов почему-то говорил, что плот надо вязать ниже Мастки, притока Казыра. Что за непонятный совет? Ведь если так, то нужно будет тащить на себе вещи еще километра полтора! И так устали все до изнеможения. Костя спит у костра, даже не пошевельнется. А морозит! Надо будет накрыть парня, а то опять простынет.

Начальник снял с себя полушубок, надел телогрейку и плащ, набросил теплую овчину на Костю.

– Старый крот, – сказал он шепотом, – хорошо роешь…

Костя не проснулся. До утра не проснулся. А на реке всю ночь потрескивало.