Вошло несколько солдат и офицер. Вряд ли у них что-либо серьёзное, только вот зачем такой толпой пришли? Ладно, сейчас узнаем. Только вот лица у них слишком уж серьёзные. Словно не просто на приём к командующему пришли. Поважнее тут какое-то дело. Кажется, не совсем понимают, с чего надо начинать разговор. И точно так же понимают, что этот разговор обязательно должен состояться.
      Молчание несколько затянулось. М. С. заинтересованно продолжала разглядывать их. Спешить было некуда. Наконец, офицер шагнул вперёд и сказал.
      — Во время войны один из моих солдат обнаружил и сохранил чрезвычайно ценный предмет
      — Благодарю за службу! Но это не ко мне, ценности следует сдавать под расписку начальнику банковского сектора.
      — Это именно к вам. — уверенно продолжил офицер- это Еггтовский меч скорее всего, Золотая Змея. Солдат был в похоронной команде. Меч хотели положить в могилу. Но он знал, что Змея не может уйти так.
      М. С. встает из-за стола и подходит к ним.
      — Покажите.
      Один из солдат выходит вперёд. Он держит на руках длинный свёрток. И держит, словно в нём что-то хрупкое и живое, а вовсе не холодная сталь. Откинул брезент. Сомнения рассеялись вмиг. Это она. Золотая Змея. Клинок, славой уступающий только Глазу Змеи. Меч Софи.
      Словно встретились ещё раз. Последний. И не как в пророчестве. Век владельца Золотой Змеи всегда был дольше, чем у владельца Глаза. Всегда. До проклятого прошлого года. Неполон мир без неё. Как многого лишился!
      М. С. молча смотрит на клинок. Текут минуты. Значит, люди ещё остаются людьми, раз помнят о подобных вещах. И о прошлом ещё помнят. Это хороший признак, раз ещё жива память о минувшем. И о том, что ушло недавно, и о том, что ушло давно. Солдат неожиданно запахнул ткань и отступил на шаг. М. С. вопросительно взглянула на него. Она знает, как должна поступить. Интересно, знает ли он. А он сказал.
      — Это не ваше. Позовите младшую девочку, и мы отдадим Золотую Змею ей. Теперь это её меч. Так должно быть. Он всё прекрасно знал, и ни о чём не забыл, этот впервые увиденный ей солдат. Она ответила ему.
      — Это верно.
      И Дина очень серьёзна, когда опустившийся на одно колено солдат протягивает ей меч. И ложиться на рукоять маленькая ладошка. Она не забыла свою маму, но матерью теперь зовёт М. С… Но помнить она тоже уже о многом помнит. И знать много знает.
      И что это Кэрту со снайпером поспорить вздумалось? И главное, предмет спора: кто на расстоянии до 800 метров лучше стреляет. И главное, из чего. Снайпер-то понятно, а Кэрт сказал, что из старинного лука кэртэрской работы. Как раз из корабельных трофеев.
      На корабле, ко всеобщему удивлению, в арсенале обнаружилось большое количество холодного оружия и доспехов. На резонный вопрос, откуда это всё там взялось, Кэрт объяснил, что оружие у них всегда считается оружием, и вместе с оружием и должно храниться, ибо этого требуют их старинные обычаи. И это не дело, возить мечи в багаже.
      Чьи доспехи? А пассажиров и экипажа, а следовательно, теперь саргоновские трофеи.
      Из бронетранспортёра выпрыгнул Кэрт. Но в каком виде! Где это он раздобыл старинный кэртерский доспех? Выглядит в этой броне сущим самураем, по крайней мере с точки зрения М. С… Хотя броня больше всего напоминает что-то вроде русского бахтереца, только подлиннее, почти до колен, и без рукавов. В общем, разновидность кольчуги, только на груди в несколько рядов стальные пластинки. Там же герб. Его хризантема. И золотом сверкает она. А те пластины, которые всё-таки видны, выполнены в форме листьев. Серебряных листьев с золотыми прожилками. И сам доспех какого-то странного серебряного блеска.
      На поясе висят рукоятками вперёд два меча и кинжал. Один меч длинный и слегка изогнутый, больше всего напоминает увеличенную кавалерийскую шашку. Только гарда полностью скрывала кисть руки, и словно сделана из переплетающихся растений. И на ножнах растительный орнамент. Листья перламутровые, ягоды из красных камушков, а стебли, как ни странно, зелёные. Из чего это они их сделали? И всё это на чёрном фоне.
      Второй меч гораздо больше походит на шпагу. Только на ножнах золотые рыбы изображены на голубой лазури. И гарда словно из рыб в прыжке сделана. Серебряные они, а выглядят живыми. И даже глазки чёрные.
      Хорош и длинный кинжал в чёрных ножнах.
      Мечи видели у Кэрта и много раньше. Его это оружие. Ещё когда он в плен попал оно у него уже было.
      На ногах — сапоги мехом наружу. И мех похож на мех чёрно-бурой лисицы. Спереди серебряные накладки с орнаментом из причудливо переплетающихся растений.
      Фехтовать он умеет превосходно. И это по мнению считавшей себя неплохой рубакой М. С… Как-то раз она попыталась помериться с ним силой…
      И быстро поняла, что в настоящем бою он бы её просто нашинковал бы как капусту. Настолько превосходит генерал Младшего Еггта мастерством. Ну да, практики-то у него за столько лет было в избытке. Владеть оружием ведь будущего саргоновского генерала начали учить когда ещё вроде бы Дина I родится не успела.
      Впрочем, среди чужаков несмотря на всю их технику, немало мастеров великолепно умеющих обращаться и с холодным оружием.
      За спиной — лук. Надел его Кэрт крест-накрест с колчаном. Это тоже весьма непривычно. Грэды в прошлом были весьма большими любителями арбалетов, и очень мало пользовались луками.
      Чудовищно мощен составной лук генерала. Гнутый из дерева неведомых миров, оплетенный жилами давно исчезнувших зверей. Когда снята тетива, наружу выгибаются плечи. И для стрельбы из подобного оружия требуется особая сила. Сложно заподозрить подобную силу в худощавом и временами женственно-изящном, генерале. Но стрела пущенная по-женски изящной рукой навылет прошибёт любой доспех.
      На левой руке генерала возле кисти серебряная пластинка с растительным орнаментом, предохраняющая руку от удара тетивы. Для тех же целей служит и серебряный напёрсток на большом пальце.
      В такую погоду, и без перчаток. И опять маникюр на ногтях. То, с какой тщательностью Кэрт следит за своим внешним видом, давно уже стало притчей во языцех. Постоянно и в больших количествах пользуется косметикой. В то числе и теми марками, слывшими у грэдов женскими. М. С. откровенно хихикает, а Кэрт говорит, что только эти марки дают необходимый аромат. В свое время даже со всеми признанными экспертами по косметике- Софи и Бестией Младшей обсуждал тонкости макияжа. В полевой сумке генерала всегда лежит набор маникюрных принадлежностей, а уж сколько их он держит дома!
      И насколько М. С. известно, все кэртерские офицеры в вопросах внешности ведут себя подобным образом. А про Кэрта сама собой приходит на ум классическая в навеки закрытом мире фраза. Тем более, что Кэрт и не человек. Да и Кэрта, собственно, никогда и не было. Это не имя. И не фамилия. Это прозвище. Как М. С… Сама-то она знает его многосложное личное имя. И ещё у любого военного кэртерца есть боевое имя, по которому к нему и обращаются сослуживцы. Но и оно не походило на Кэрта. Не походило на него и слово 'четырнадцатый' . Да и Кэртом его звали в основном за глаза. Чаще — по званию.
      Слухи про генерала перед войной ползли довольно… э-э-э оригинальные. Маникюр замечали многие. Правда самого Кэрта никогда не замечали в злачных местах. А потом уже и не стало этих самых злачных мест.
      Впрочем, после войны слухи о нём не прекратились, только изменился их смысл и тематика.
      М. С. наплевать, а вот Кэрту вовсе нет, тем более что М. С. давно уже кажется, что он совсем не против, чтобы эти слухи стали правдой. Касаются-то они в основном её и Кэрта взаимоотношений.
      А ей это нафиг надо?
      Или всё-таки надо?
      Ни в чём воплощение уверенности по прозвищу М. С. сейчас не уверена.
      Хотя с другой стороны, не про её ли честь весь этот спектакль устроен. Мальчишество в чистом виде! Но оригинальным Кэрт сумел себя показать. Приходиться признать.
      А и ты явилась! Любишь всё-таки представления!
      На то, какими изящными и плавными движениями Кэрт достает из колчана лук и стрелу стоит посмотреть. Это целый спектакль. Зрителей масса. Но играют только для одной.
      И именно в доспехах выглядит в ещё большей степени не человеком, чем в жизни. Уж слишком непривычны и клинки, и броня, и лук за спиной. Со слишком уж большим вкусом и изяществом выполнены все эти вещи. Нездешнее, нечеловеческое это изящество. Не умеют люди делать подобных вещей. Свои умеют. И зачастую не менее прекрасные. Но не более.
      И врагами были те, кто создавал подобные вещи.
      Но выглядит Кэрт словно воин из сказочных времён. Настолько спокойное, властное и надменное в этот момент его лицо. И холодком веет от пристального взгляда светло серых, почти белых глаз. Это взгляд вышедшего на охоту хищника.
      Сегодня он гладко зачесал волосы назад, и его длинные заострённые уши прекрасно видны. И они нисколько не противоречили всему его облику.
      М. С. знает этого снайпера. Она вообще запоминает всех, кто хоть раз попадется на глаза. А он попадался уже не раз. Сначала даже подумала, что это один из людей Ратбора. Потом узнала, что ошибалась. Снайпер молод, и призвали его уже при новой власти, за год до войны.
      Снайпер вскинул винтовку к плечу. Выстрел! Пуля попала точно в 'голову' мишени. Кэрт словно не целясь, спустил тетиву. 'Голова' мишени треснула от удара бронебойной стрелой. Второй и третий выстрелы снайпера тоже достигли цели. Не промазал и Кэрт.
      И стрелять он умудрялся даже быстрее снайпера. Движения вроде плавные, словно у танцора. И одновременно быстрые. Да не просто быстрые, стремительные!
      Как же он целиться? Или это у них у всех зрение такое особое? Кэрт в темноте прекрасно видит, про это все знают. И слух обострённый. Или это он один такой? Приборы ночного видения среди трофеев попадались. И всеми очень ценились.
      Он вогнал одну стрелу в другую.
      ''Не перевелись ещё Робин Гуды' — мрачно думает М. С… Смотреть интересно, только всё более и более непонятным становилось, зачем он всё это устроил. И одновременно, всё яснее и яснее.
      Это что он ко мне таким изощрённым способом посвататься хочет что-ли? Чёрт его разберёт. Хотя и так уже разобралась. Симпатии генерала по отношению к ней уже давно перешли рамки просто дружеских. Это только она сама старательно делает вид, что ничего не замечает. Не умеющая любить железка. С великолепной наблюдательностью.
      Пробуждались в ней какие-либо чувства? Или нет? Сама она про это не знает. Но в любом вопросе, касавшемся лично её, она давно уже считала: по этому поводу есть два мнения одно моё, а второе ошибочное.
      Стоит же сейчас и смотрит на этот спектакль. Какие-то стороны жизни ей всяко не слишком хорошо знакомы. Но ведь было в её жизни то юношеское увлечение… Любила ли она его? Теперь не знает… Тогда… Мало ли что было тогда. Она уже много лет не вспоминает о нём.
      Просто некогда было. Не умеет М. С. жить воспоминаниями о прошлом. В настоящем слишком много всего происходит. И одновременно, чего-то всё-таки не хватает. Только нужен ли ей человек рядом с ней? Друг, а не соратник. Тот, которому можно доверять всегда. Нужно ли ей человеческое тепло, а не холодная сталь всегда готового прикрыть твою спину.
      Но ведь это так и есть. И он верен ей. И он её друг. Но с недавних пор он начал смотреть на неё ещё и как на женщину.
      Или это человек в тебе, придавленный машиной только недавно что-то заметил?
      А ей это надо? Она уже практически забыла о том, какого она пола. Она важнейшая часть государственной машины. И машина сама. Или может всё-таки человек?
      Он ведь красив, ловок, умён. Ну просто всё при нём. Только он ей нужен именно в своём нынешнем качестве. И ни в каком ином. Он нужен машине. А не человеку. Тем более, это ещё вопрос, есть ли этот человек, или осталась только машина.
      ''Попал во всё что было' — ещё более мрачно подумала М. С. Первая часть представления похоже, закончилась. С луком Кэрт управляется не менее, если не более лихо, чем со скальпелем.
      Тогда… Сейчас-то до тебя доходит, что было тогда. Он ведь радовался не тому, что вернулась М. С… Точнее, радовался в первую очередь вовсе не этому. Радовался, что вернулась с того света женщина, которую любит. А ты… 'Поставь меня, а то уронишь' . Конечно, тогда тебе было не до того. Но он-то ни о чём не знал.
      А что дальше? Видала ты ведь уже одного такого паладина, верного тебе всем сердцем. А у тебя всё было мертво по отношению к нему. Жив ли он… Какая разница.
      Теперь вот он… Он любит тебя. И верен тебе. А ты умом, только умом понимаешь это. А сердце мертво. Давно заледенело. Но где-то в этой глубине льда дрожа загорается маленький огонёк. И ты сама боишься его тепла. И хочешь одновременно и вспышки растопящей лёд, и наоборот желаешь загасить огонёк. Да и есть ли он вообще?
      Безо всякого выражения смотришь ты на мужчину. Хотя и замечала его взгляды. Но мертво. Мертво. Сожжено людьми твоё сердце. А может, это ты его сознательно сама в себе сожгла?
      Или всё-таки теплятся там ещё какие-то угольки? Угольки… Есть ли они ещё? Что же в тебе осталось от человека?
      А если ничего, то зачем взяла Глаз Змеи?
      Он ведь прекрасно знает, что это за вещь. И как она для тебя значима. И по каким случаям ты берёшь его в руки. Он всё-таки надеется, что сегодняшний день что-то изменит. Только вот что? И у кого?
      А их шестеро, и рубаки явно неплохие. Получше тебя. У двоих даже мечи старинные. А ещё один вроде призовые места на армейском соревновании по фехтованию занимал. Он один…
      Решили окружить. Как бы не так! До чего похоже на танец, как Кэрт вертится с двумя мечами. Отбивает одни выпады, и змеёй уходит из-под других. Клинки порхают словно живые.
      Он и вправду великолепен. И немыслимыми приёмами выбивает оружие у противников. А они все нешуточные бойцы. И сражаются боевым оружием.
      Он выбил оружие у всех. И даже не ранил никого. Только у одного царапина на шее, на которую и обращать внимания не стоит.
      И что теперь? Вложил он оружие в ножны. И как ей кажется, только слепой не видит в чьи глаза он смотрит. В твои. И что он видит за этим зелёным пламенем? И что ещё надеется увидеть?
      А если…
      А зачем?
      Впечатление на меня произвести хочет. Хоть так надеется меня поразить. И растопить мой лёд. Помнит, что я холодным оружием интересуюсь. И удивить меня хочет
      Как же всё всё-таки понятно… И одновременно не понятно ничего.
      Ведь нет врага, с которым за меня стоит биться.
      Ибо этот враг я сама. Враг самой себе, своим чувствам и желаниям. И сражение с чувствами давно и с блеском выиграно. К сожалению. Или к счастью. Не понять.
      Но почему и он, и я считаем, что за всё в этой жизни надо сражаться? За жизнь, за славу, за любовь… Оба ведь считаем, что ничего не даётся просто так. И может просто не видим того, чего вполне заслуживаем, и что само, может быть, идёт к нам в руки
      Только ни один из вас не сможет дать определения счастья.
      Для него это само стремление достичь недостижимого, само ощущение борьбы за идеал. Недостижимый по определению. Но жить стоит именно потому, что это недостижимое совершенство всё-таки есть.
      А ты не можешь сказать даже этого. Слишком уж иначе устроены вы. Сложные люди. Вернее про вас не скажешь. Кто же ты всё-таки для него? Совершенство. Недостижимый идеал. Приходит на ум сравнение из другого мира: 'Ave, Mater Dei' кровью начертал он на щите' . Верит паладин в то, что существует ОНА. Ибо видел её единожды. И всё, что свершал, свершал во имя её. И ничего более прекрасного не существовало для него в этом мире. Ничего прекрасного, кроме этого образа не существует вообще. Ибо существует ОНА. Недостижимая.
      Сродни дьявольской гордыне подобное чувство. Безответной любви к заведомо недостижимому идеалу.
      Нашла с кем равняться. Mater, Dei. Люди-то тебя частенько с другими сравнивали. Здесь иная мифология, но имя Чёрная Дина в легенде можно перевести и по-другому. И будет — Сатана. Чёрная Сатана. И вдруг — подобное. Не впервые. Но тогда была ты иной. Моложе. И в чём-то лучше. Сейчас же…
      Он не сказал. Но и невысказанное иногда слышно. Ave, Mater Dei. Другой, подобной тебе нет и быть не может. Lumen coelum, Sancta Rosa! Тоже про неё. А в его устах — про тебя. Это гордыня. Грех. Но ты ведь атеистка. И всё-таки дьявольски гордая. Как и он. И не передать ощущения когда знаешь, что для кого-то ты единственная во всех мирах.
      Паладин. Он ведь родился в то время, когда рыцари, или кто-то подобные ещё не перевелись. Тогда он намеренно неверно назвал свой возраст. Слишком уж шокировать не хотел. Ему не две сотни лет. А почти тысяча. Теперь это знаешь чётко. А он — в чём-то очень сильно изменился за прошедшие годы. А в чём-то остался тем, кем был. Паладином. Рыцарем. С теми понятиями о чести и долге. И о любви. Да и не мог он в прошлом быть никем иным. Потому, наверное, и стал столетия спустя профессиональным врачом, что где-то в глубине души всё-таки претила колониальная экспансия. Никогда не было для него пустым понятие о славе. Но слава- это когда один на один, или один против ста. Он стал медиком, оставаясь в глубине души тем, кем был всегда. Рыцарем. Воином из ушедших времён. Те времена были не хуже, да и не лучше наших. Просто иными. И вместе с ними всегда уходит и что-то прекрасное. Как правило, ненужное в изменившемся мире. И одновременно, бередящие людям душу. Что-то величественное и прекрасное будут помнить и о нас. Только вот нам не суждено будет этого увидеть.
      А у них по-иному. Уходят времена. Но остаются многие люди тех времён. И их представления остаются с ними. Но время иное.
      Не может Кэрт сказать словами, или просто не знает слов, которые смогут тебя пронять? Ведь тяжело, очень тяжело найти слова, которые смогут запасть тебе в душу. Или же просто знает он, что не пронять тебя словом.
      Когда он заметил тебя? Неужели тогда… В том комке боли, почти не напоминавшем человека. Когда он спасал жизнь. Жизнь врага. Не из-за тебя ли вовсе не трус забыл о долге, о Родине, обо всём. Тебе думать, тебе решать. Ты властвуешь как правитель. И есть у тебя власть над многими.
      А над ним ты, похоже, имеешь власть именно как женщина. В теории-то ты прекрасно знаешь силу подобной власти. Вот только почему-то нет желания применить эту силу на практике. Словно не женщина ты. А кто тогда? Неспособный ничего чувствовать человек.
      А всё же, сама-то ты кто после этого? Не существо — ли, подобное охотнику на демонов из игры, в которую ты по пьяни резалась в том мире? Тому, который, чтобы лучше видеть проникающее в наш мир зло, выколол себе глаза. И стал он лучше видеть демонов. И сражался с ними. И сокрушал зло. Но не видел он своих сородичей. Он видел только зло.
      И ты вроде него. И у тебя на глазах чёрная повязка. И открыт внутренний взор. Прекрасно ты видишь зло. Или то, что под ним понимаешь. Тоже мне, высший судья. И не в силах увидеть что-либо иное. Слепа ты. Как и тот охотник на демонов.
      Ставшему в конце-концов подобием тех, с кем сражался.
      А Кэрту всё-таки хочется сорвать повязку с твоих глаз. И увидеть то, что скрывается под ней. Но ведь там может оказаться и пустота. Или же пламя, сжигающее всё живое. Или же просто глаза. Человеческие глаза, способные видеть мир во всём его многообразии.
      А может, дать ему надежду? Поддержать и приободрить… человека. Он ведь этого стоит. Стоит ведь дать ему надежду. А он жаждет большего.
      И что-то мелькнуло в почти белых глазах. Что заметили за беснующимся зелёным пламенем? Но что-то заметили. И изменился взгляд. Ибо неясно было, неужели это оно, желаемое. И хочет, и боится этого человек одновременно. А вдруг это всё-таки не то.
      С какой бы радостью он подал тебе руку, помогая сесть в машину. Но это БТР и ты сама легко запрыгиваешь в него через верх. Так же как и он. Грациозная ловкость хищников. Не людей.
      — Поехали в Загородный.
      Бронетранспортер тронулся с места.
      Дворца уже не существует. Руины. Местами обгорелые. Старая дорога разрушена, но недавно проложили зимник как раз мимо стен. Так ближе до одного из укреплённых пунктов внешнего кольца.
      Из дворцовых построек более или менее уцелел только стоявший отдельно бальный зал. Только крыша обрушилась и стёкла все вылетели.
      Они стоят среди руин. Мужчина и женщина. Стоят рядом. Старясь не смотреть друг на друга. Молчат. Надо о чём-то говорить. Но о чём? И как? А разговор должен состояться обязательно.
      Из этого места словно бы до сих пор не выветрилась атмосфера, созданная здесь последней хозяйкой. Даже казалось что вот — вот на какой-нибудь кучи камней появиться изящная фигурка в чёрном. И удивится произошедшим переменам. Помолчать только — и появится она. Иначе спугнуть можно видение. Они и молчат. И словно ждут её. Человека, умевшего любить.
      Ты ей наверное, даже завидовала стандартной женской завистью. Завистью к той, которая во всём и всегда выше тебя как женщина. Она всегда умела одеваться. И была на несколько порядков изящнее и обворожительнее тебя. Избалована мужским вниманием. Тебе-то всё равно, но любая другая удавилась бы от зависти, имей такую сестру. А она была выше любой зависти, грязи и дрязг.
      Какие мужчины вокруг неё увивались! И далеко не все походили на персонажей 'Дневника стервы' . Но которые не походили, в 'Дневник' и не попали.
      Роль у неё была такая. И всю жизнь она её играла. Мастерски. Просто первая среди людей. Софи-Елизавета. Талант и великий творец.
      Пока о них помнят, люди живут. И значит, ей суждено жить вечно.
      Что бы она сказала, увидев вас вот так вместе? В душе бы порадовалась, а на словах съязвила бы. Хотя никто не знал, чего от Софи-Елизаветы можно ждать. Намного мягче к людям стала она в последние годы. Только картины оставались беспощадными.
      Они все сохранены, и может их люди ещё увидят. Целы холсты, но нет человека.
      Всё-таки она была счастлива. В отличии от них двоих. Таких во многом похожих и в чём-то главном очень различных.
      М. С. присела, и зачем-то расчищает рукой снег с кирпичей. Глядит под ноги, и делает это с таким видом, словно на свете в этот момент нет ничего важнее. Кэрт стоит за её спиной. Сейчас даже она почему-то кажется слабой и беззащитной. И даже торчащие ножны не в силах развеять иллюзии.
      Резко вскочила и обернулась.
      Он смотрит на неё.
      Лицом к лицу лица не увидать. И словно одинаковое пламя беснуется как в том, так и в другом взгляде. Только различные причины зажгли этот огонь. Неразделённое человеческое чувство. И рёв лесного пожара.
      — Ты помнишь тот её танец?
      — Разве это можно забыть?
      — Это было прекрасно…
      — Да. Верно. Нет ничего красивее танцующей женщины. У нас ведь тоже так говорили. А то была свадьба. Её свадьба. А я слишком привык запоминать всё красивое. Всё, противоречащее этому миру. Ибо миру, в котором нам суждено жить, всегда противоречит красота.
      — Я знаю. Сама противоречие. Только тёмное. А не светлое.
      — Всё-то ты знаешь. А простых вещей понять иногда не можешь.
      — И это мне известно.
      — А есть хоть что-то, что тебе неизвестно?…
      — Не знаю… Хотя… Я никогда бы не смогла так танцевать. Не умею. Хотя нет, меня тоже учили. Давно. Только забыла я это.
      — Не хочешь вспомнить?
      – 'В этом зале пустом мы как будто вдвоём… ' — Она словно в забытье на несколько секунд закрыла глаза. Потом резко мотнула головой и сказала. — Не хочу.
      Он схватил её за руки. Секундный порыв. Не дрогнул ни один мускул. Глаза в глаза. Но пусты зелёные глаза. Тепла и света нет в них. А вот немая просьба, и даже мольба. 'Извини, не могу я так' . Мольба очень сильного человека. Даже такой, немой мольбы никто и никогда от неё не слышал. Он первый.
      И одновременно, ощущение безмерной усталости во взгляде. И страшного одиночества. Такого, которое не в силах разрушить другой человек.
      Пусть было то невысказанное сравнение. Да и так ясно, что ты для него значишь. Но не дрогнет каменное сердце. На мгновения затеплились уже казалось бы давным-давно потухшие угольки чувств. Но из них не разгорится пламени.
      Немая мольба в белых глазах. Пылает, бушует, ревёт в них пламя. Рвётся наружу. Он словно сердце рвёт из груди. И тебе протягивает. Веришь в искренность. Но ничего не можешь сказать в ответ.
      А он говорит, торопливо и сбивчиво. И чувствуется — давно, очень давно хотел он сказать их. И некому было. А здесь есть ты. И предназначались они для тебя одной.
      — Я давно, очень давно искал такую. Знал — только увижу — и сразу пойму. Вот она. Единственная. Та, что будет сиять ярче звёзд и пылать огнём. Такая, какие родятся раз в тысячелетие. Раз в десятки тысячелетий. И вот я увидел такую. И это ты. Марина. В дыму сражений, в лязге клинков, в огне линкоровских пушек, в межзвёздном холоде, всюду я искал тебя. Терял надежду и вновь обретал. Видел многое. Но ждал иного. Знал, уверен был, что где-то есть ТЫ. Я тебя ждал. А ты всё не являлась. А здесь — увидел — и сразу понял — ОНА. Нашёл. Встретил. Через столько лет. Наконец-то ТЫ пришла в этот мир. Любимая. И мир изменился. Ибо в нём теперь есть ТЫ. ТЫ ярче тысячи звёзд. Они лишь твое бледное подобие. Марина. Шум моря в имени. Мощь великих океанов всех виденных мной миров. Всё в имени твоём. Марина. Прекрасная и смертоносная. Ледяная и пылающая. Сотканная из всего лучшего, что только есть во вселенной. Марина. Вечно готов повторять твое имя. Ибо второй подобной нет и не будет никогда. И пусть краткое время нам суждено быть вместе. Но пусть будет это время. Хоть миг, хоть годы. Рядом с тобой. Любимая. Время. Оно теперь навеки разделено для меня на две неравных части. Всё, что было до того, как появилась ТЫ. И то, что пришло после.
      Разжал руки. Но остался стоять, где стоял. Его словно ударили. Даже видно, как он ссутулился. И ждал подобного ответа, и надеялся, что всё будет по-другому. Крушение великих надежд. Как же это страшно! И самой больно, что разрушила их. Ибо никогда не ждала никого. И за дымами сражений видела только дымы новых. Пусть иногда и бескровных. Но никогда не ждала, что они рассеются. И предстанет за ними свет солнца.
      А он о чём-то подобном ещё несколько мгновений назад мечтал. Уже видел сияние, и свет, подобного которому не видел никто и никогда. Вот-вот должны развесятся последние клубы. И предстанет за ними нечто немыслимо прекрасное. Совершенное, как сияющее в зените солнце. И столь же недостижимое.
      Но клубы дыма вьются по-прежнему. И даже сгустились.
      — Прости, Кэрт. Не могу я. Верю в искренность каждого твоего слова. От сердца они. Но. У меня сердца нет. Вообще нет. Я слишком юной разучилась чувствовать, если вообще когда-либо умела это. Я не могу полюбить. Ни тебя, ни кого-либо иного. — она вздохнула — Будь у меня человеческие чувства. Может и вышло бы что у нас с тобой. Вышло бы непременно. Но чувств у меня попросту нет. Никаких. Я машина. Я не виновата, что так похожа на созданный тобой идеал. Ты полюбил ту, у которой каменное сердце. Ты машину полюбил. Мне не стать человеком. Или мягче, я просто мозг, лишенный каких либо органов. Я могу только информацию перерабатывать. И всё. Никогда, даже в детстве никого не ждала. И не жду. И давно уже минуло время моих юношеских слабостей. И не вернётся вновь. Прости, Кэрт.
      — Это только в году один раз бывает весна. А в жизни их может быть несколько. Да и может не было её ещё.
      — Сначала зима должна пройти. Потом уже всё начинает цвести. Но мы считаем — весна в жизни — один раз. У кого яркая, у кого так себе. Но одна. И помнишь о ней до конца. И моя весна уже в прошлом.