Саргон ничего не ответил. Такие чёрные шуточки были в стиле Софи, но уж никак не М. С…
      — Ну, показывай.
      Офицеры собрались кучками и о чём-то переговариваются. И все выглядят — пограничное состояние между страхом и искреннем удивлением. Чем же этих прошедших все земные ужасы людей можно напугать? Вопросец как говорится из ряда вон.
      Саргон провёл М. С. в одно из помещений, где оборудован морг и куда приволокли штук двадцать мертвецов и разложили их по столам.
      — Ну и что — спросила М. С.
      — Не разглядела? Ну так я тебе объясню. Это всё бандиты из лагеря. И их убили не наши…
      — Мало ли вокруг столицы дерьма всевозможного шляется? К нам-то далеко не все лезть осмеливаются, а друг дружку резать — всегда пожалуйста. У нас минимум с десятком группировок нейтралитет. Вот кто-то из этих…
      — Посмотри сама и убедись, что это не 'кто-то из этих' .
      Император не поленился подойти к столу и откинуть клеенку. Да, посмотреть действительно, есть на что.
      Горло у лежащего на столе мужчины перегрызено. Живот вспорот, но не штыками или ножом, а когтями, и насколько М. С. может судить, части внутренностей не хватает. Печени, кажется. Ну, да, хищники обожают жрать ливер. Кисть правой руки откушена. С левого плеча выдран изрядный кусок мяса. Ну и ко всему прочему, три глубоких борозды от когтей через всё лицо. Интересно, а как с ягодичными мышцами дело обстоит? А то сверху не видно.
      — Может, объяснишь, кто такое мог сделать? — ласково осведомился император.
      — Остальные такие же?
      Смех-смехом, а ситуация-то из экстраординарных. Ну да у нас в последнее время других и не бывает.
      — Если не считать того, что у всех откушены разные места, то такие же.
      — А секторные что здесь у тебя торчат?
      — А то, что в юго-западном направлении в нескольких местах подобных красавцев нашли.
      — Кэрт что сказал? И почему его здесь нет?
      — Сказал, что он не биолог, а тут работали явно не люди. И похоже, отправился пьянствовать…
      Император Кэрта недолюбливает. И за глаза кобелём М. С. называет. Имея в виду все смыслы слова. Про это все знают. Кэрт о нём тоже не слишком высокого какого мнения. Да ещё и слухи о его импотенции и педофилии распускает. Про это тоже всем известно.
      Общего в этих слухах только то, что реальных оснований под ними ноль. С переходом в область отрицательных чисел. Ну, два участника политической борьбы, в гражданскую войну переходящую, друг про дружку ещё и не такое придумают. Благо, у обоих проблем с фантазией не наблюдается.
      — Устрою я ему как-нибудь… Местность прочёсывали?
      — Разумеется. Сейчас за одним профессором в 30-е убежище послали.
      — А он-то нам зачем?
      — Кто-то вспомнил, что это крупнейший специалист по хищным животным. Пусть поглядит, может скажет, что это за бродячие пёсики обедали.
      — Скорее, завтракали, раз уж на то пошло. Что-то мне кажется, это не пёсики были. А если и пёсики, то не из подчинённого ли твоему ведомству центру экспериментальной биологии километрах в 300 от столицы, в Перенских лесах который. Что-то я не имела информации о том, чем там занимались. Что скажешь? — она хитро прищурилась
      Никогда на память не жаловалась, и ничего не забывает. А вот и очередной камушек в императорский огород прилетел. И из разряда тяжёленьких. Булыжничек, так сказать. Хочешь, не хочешь, а отвечать придётся.
      — Там велись работы над бактериологическим оружием.
      Ну-ну, так она и поверила, сразу видно.
      — Ой ли? Этим оружием много где занимались, и не под таким секретом.
      — Опасные заболевания. Строгий карантин.
      — Ладно, поверю. Пока… Но смотри, император, всплывёт, что эти — она кивнула в сторону столов и выразительно промолчала — бактерии оттуда. Пожалеешь, что пережил войну. К умникам твоим тоже относится.
      — Центр всё равно остался за мёртвой зоной…
      — Про которую никто из нас не имеет достоверной информации, что за фрукт, и с чем его едят. — продолжила М. С. — Так что…
      Диапазон того, что в довоенное время входило в её 'так что' был весьма широк, и включал в себя очень многое, от награждения высшим орденом до смертного приговора трибунала.
      Саргон счёл за лучшее промолчать.
      Между тем прибыл профессор. Подготовил заключение очень быстро. Никто из известных науке зверей не мог нанести таких ран, к тому же эти звери наверняка передвигались на двух ногах, и возможно, пользовались холодным оружием, по крайней мере, на некоторых телах были свежие следы от ножей. Зубной аппарат неизвестных хищников близок к кошачьим. Час от часу не легче, ибо последнюю рысь в окрестностях столицы застрелили лет пятьдесят назад. Да и стаями рыси не охотятся.
      М. С. сразу вспомнилась та неизвестная группировка в маскхалатах, шедшая прочь от столицы. Хм. Но на двух ногах рыси тоже не ходят. Правда, на фоне переключившихся на каннибализм представителей рода homo sapiens, уже и двуногие рыси не будут чем-то таким уж сверхвыдающимся.
      Короче, жизнь с каждым днём становилась всё веселее.
      Поздно вечером снова заехала к Кэрдин. Та ещё не спала, да и вовсе не собиралась. Привычка Бестии не спать ночами не столь известна, как покойного Кроттета.
      — Знаешь, сегодня впервые за многие годы был день, когда я ничего, совершенно ничего не делала.
      — Знаю. Прожила несколько подобных лет. Тоже рука к пистолету тянулась. Да, что врать, не выдержала. Агонизировать не хотела.
      — Бездна. Тоже глянула в неё?
      — Не бездна. Пустота, где ничего нет. Мы не можем уйти, наши жизни нам не принадлежат.
      — Думаешь о людях. А задумывалась ли когда-нибудь о самой сущности человека. И чем он так резко отличен от животных?
      — Не замечала раньше у тебя склонности к философии.
      — Ты сама философ в какой-то степени.
      — Не про наш народ острили: философов у нас нет, но философствовать все любят.
      — Не смешно, Марина.
      — Я знаю.
      — Смысл власти… Не в извращенном ли инстинкте самосохранения? Иметь возможность за чужой счет находится в абсолютной безопасности? Знаешь, как идут павианы? В центре группы — самый мощный самец- вожак. Вокруг — самки и детеныши. Другие самцы, рангом пониже, обеспечивают их охрану. Еще далее идет так сказать боевое охранение из самцов совсем уж низкого ранга. Почти как в уставе: передовое охранение, два боковых, и тыловое. И появись какой-нибудь лев, они погибнут первыми. А он, самый сильный, скорее всего уцелеет. До него ведь сложнее всего добраться. Ему этот стадо нужно только для обеспечения его безопасности, и удовлетворения инстинктов. А ведь самец этот самый сильный, злобный, и коварный. И одновременно, трусливый самый. Так что удовлетворять инстинкты ему проще всего. Все.
      Разница с человеческим обществом — только в усложнении инстинктов. А так тоже. Самый трусливый спрятан лучше всех.
      Столько видела проявлений низости и мерзости… На что-то людей толкали деньги… А на что-то… Зверь в нас просто спит. И экстремальные ситуации- лучший способ увидеть его проснувшимся. И у меня просто много накопилось таких воспоминаний. Видела людоедов, видела, как ели мертвечину, как убивали за бутылку водки… Садистские расправы над пленными… Но подобное происходило и в мирное время. И творилось не психически больными людьми. Стремилась уменьшить в мире количество зла. Только не стала ли я подобна тем, кого уничтожала? Далеко ли мы ушли от дикарей с их табу? По ним просто не имею статистики, но думаю, столь же часто они нарушают свои табу, как и мы законы. Дикарь хоть держит страх перед божеством. Нас же… Дикарь может боятся духа волка, кабана там или водопада. Видит его идолов. Приносить жертвы. Знает, что он существует, хотя и не видел его. И страх будет удерживать от свершения мерзости. Не то же и у нас? Страх перед УК, ГК и прочим. Страх перед моим наганом, в конце-концов. Мало кто видел меня, но все знают что я есть. И внушаю ужас. И этот ужас многим не позволяет убивать, грабить, насиловать, а может, и человечину лопать.
      Так зачем же нужны мы, внушающие ужас? Неужели только страх перед нами не позволяет зверю вырваться наружу? Или мы просто слишком далеко загнали своего зверя? Но ведь он вырывается иногда.
      — Если принять версию о создании человека по образу и подобию, то придется признать, что этот бог был крайне злым и жестоким. И создавал не разумное существо, а боевое животное. Ну может, кем-то вроде ученого был: смешать все эти белки, жиры, да аминокислоты, да поглядеть, что получится. И получился зверь с совершенным набором инстинктов великолепно приспособленный для выживания в любых условиях. Но был ещё второй, что взял, да добавил кое-что зверю. Что бы тот не только себе подобных жрал, но и на небеса мог взглянуть. Звериного-то всем досталось поровну, а вот другого — нет. Кому-то больше, кому-то меньше, а кому и вообще крупица.
      И стоит ослабнуть, или рухнуть сдерживающим факторам — то зверь этот тут же прорывается наружу. Да и в обычное время, особенно сидя в своей норе, зверь в двуногом животном очень часто прорывается наружу.
      Рано или поздно, должны появится люди без звериной составляющей. Они и сейчас появляются, правда очень редко, и достаточно быстро уничтожаются двуногими зверьми. Пусть они зачастую и не беззащитны, но не ждут они удара в спину.
      — Бить в спину — как это по-человечески, а ещё лучше — горло спящему перегрызть.
      — Хищники часто нападают из засад. Есть и такие, что загрызут любого, попавшегося им на пути, и притом будучи вовсе не голодными. А так называемое развитие цивилизации — это постепенный процесс увеличения количества людей без звериной сути. Кто скот-тот не осознает, что он скот. А вот в ком скотского поменьше — стыдится этого. И если властью обличен, то стремится сокращать количество скотства среди людей. Имея власть это проще всего сделать.
      — Только иной борется до конца, и чаще всего погибает, а иной махнет рукой — мне их не переделать. Пусть животными так и остаются.
      Сколько великих идей погибло не из-за объективных причин, а именно из скотской сущности человеческой натуры!
      Реформы Дины IV, Сордара III, Движение Истинного мира, Соправительство, да реформы первых лет правления Саргона в конце концов! Каждый раз кажется — вот-вот, ещё немного и станет мир добрым и справедливым. Появятся люди без черноты в душах. И каждый раз — откат! Зачастую даже дальше стартовой точки, к каким-то, казалось давно миновавшим временам.
      Самую замечательную попытку предприняли, впрочем, не у нас. Уникальная, и чуть не завершившаяся успехом попытка создания общества Людей с большой буквы.
      Попытка, имевшая и самый трагический конец. От государства — Зари нового мира — погрязшая в страшной нищете низов, и варварской роскоши верхов банановая республика, где не растут бананы. Скопище людей, где всеми силами культивируются самые худшие стороны звериной натуры. Скопище копошащихся на руинах.
      Только даже в руинах чувствуется былое величие. Отсвет Великой мечты. И люди, а их все меньше, ещё чувствуют его. Может, под углями пепелища ещё теплится огонь, и возгорится новая заря. Может… Надежда умирает последней…
      — Все опять возвращается. Замкнутый круг. И вновь не знаешь, с чего начинать. Строить общество? Создавать человека? Заниматься переменно и тем и другим? Как легко было безымянному Первому! Как же он надеялся, что сделает людей лучше. И скорее всего, лежит где-то в запасниках музея его череп, раскроенный каменными топорами. А мы не знаем о нем, но знаем о других. И что опять все с нуля. Бесконечная, и почти безнадежная борьба.
      Мечты, мечтать- вот что вдохнул в злое существо этот неведомый. Но зло изначально сильнее, ибо эта и есть наша природа, а добро привнесено.
      — Может так, а может и по-другому. Мы обе ведь не только мерзкое видели в людях.
      — Надломилась ты, Кэрдин. Потому и говоришь так. Нельзя быть малодушными. Мы можем жалеть других. Себя — не имеем права. Ни малейшего.
      — А зачем?
      — А затем, что бы Дина увидела первые цветы.
      — Её больше заинтересует первый поезд. Наверное, ты права, как всегда. Это ещё не конец. Только я, старая кляча, уже изъездилась. И в самом деле стала позволять малодушные мысли.
      А не напрасно ли это было? Не зря ли как проклятые работали столько лет? Горы свернули, реки повернули, к звездам тянулись, в глубины стремились. Клали дороги, строили заводы… И лили кровь, свою, чужую… Миллионами ломались судьбы… И ради чего? В несколько месяцев рухнуло создававшееся столетиями. И мы — кучка полуголодных дикарей среди руин. Финал!
      Напрасно мы жили. Напрасно горели. Мечта улетела навеки, не оставив ничего.
      Стоишь у руин, не зная, за что браться. Или может, не браться ни за что, а набрать полторы сотни недобитых головорезов, да убраться в какой-нибудь мелкий городок. Быть первым в деревне тоже не так уж плохо. Жизнь прожить вполне можно.
      — Ты так никогда не поступишь.
      — Интересно почему?
      — Один из страхов- ребенок спрашивает у отца, показывая тебе вослед: 'А она и правда была Бестией когда-то? ' И тогда точно тебе будет незачем жить дальше. Только тогда, но никак иначе. Но пока тебе смотрят вслед, и кто с гордостью, кто с ненавистью, говорят ребенку 'Бестия идёт! '. И нет равнодушных. Тогда понимаешь- может и не зря прожил.
      Ты вот строишь какие-то планы, и словно не помнишь о самой простейшей, элементарной альтернативе — а если ОНИ прилетят снова? У нас очаговое ПВО и на 80% выбита авиация. Высаживайся, где хочешь, и делай что хочешь. И не стройбатовцы, которых ты так лихо давила гусеницами…
      — Сама знаешь, там были вовсе не стройбатовцы.
      — Ну не они, так что дальше? Если прилетят снова?
      — Операция свернута окончательно…
      — Ты веришь в то, во что очень хочешь верить. То что свернуто, всегда можно вновь развернуть. Стратегические соображения подсказывают, что нас надо добить. Я бы это сделала весной. Слишком многие умрут зимой.
      — Всё-таки тут что-то сложнее. Умрут многие, но гораздо большим мы сохраним жизнь. Приказ об эвакуации пришел из метрополии от Верховного Командования флотом. Понимаешь что это значит? После даже тяжелые корабли не предпринимали никаких враждебных действий. И тебе это известно даже лучше чем мне. К тому же. Они практически не наносили ударов по небольшим населенным пунктам, и мало применяли оружие, способное эффективно уничтожать плохо укрытое гражданское население. Их цель — эта все- таки нейтрализация армии. Разрушение государственных формирований. Но ни в коей мере не геноцид мирного населения. Называй это остатками кодекса чести, но это так.
      — Я это назову остатками твоих человеческих чувств. Ты начала жалеть врага. Это тоже надлом. И первый признак измены. Совсем недавно за подобное я бы даже тебя не пожалела… Сейчас же… Не знаю. Надломилась сама. На многое теперь смотрю по-другому.
      — Я не жалею никого. Стала их понимать. Подспудное и ничем не объяснимое чувство. Ни одного факта, но знаешь, что так и есть. Бывает, что кто-то вынужден воевать. Их толкнули на войну. И толкнули не мы. Мы много не знаем. Но не могу отделаться от ощущения. Вся эта чудовищная война, разрушения, смерти — чья-то чудовищная провокация, совершенная по непонятным нам мотивам.
      Кэрдин смотрит очень пристально. В черных глазах не прочтёшь ничего.
      — Публично не скажу никогда. Можешь не просить. Но тебе говорю: я боюсь этих мыслей, и гоню их, но за столько лет слишком хорошо научилась считать и просчитывать. Думала о том же. Слишком уж все не гладко у них было. Слишком. И больше не скажу ничего. Я не желаю их понимать.
      В городе постоянно появлялись новые проблемы. Очередная — корабли чужаков. По грэдской терминологии — тяжёлые штурмовики. А по габаритам — эсминец летающий. Они стали кружить над городом практически ежедневно. Иногда их по три, иногда по шесть, реже даже двенадцать. Прилетают и просто кружат. На зенитный огонь реагируют только тем, что поднимаются выше предельной дальности огня 130- и 150-мм зениток, то есть почти на 20 километров.
      На такой высоте с земли мало что видно. Так что эта проблема в основном у зенитчиков.
      И словно зловещее напоминание о прежней жизни возвышаются над руинами города уцелевшие башни ПВО. Запомнились они видать чужакам.
      С матюгами и горечью вспоминали о так и не развёрнутом перед войной производстве 240-мм зенитных чудищ. Две штуки из опытной партии в городе правда были. Но войны не пережили. Эти монстры наглости им поубавили бы.
      Зенитные ракеты есть, но их берегут, ибо неясно, удастся ли возобновить их производство, а производство снарядов уже восстановлено.
      Прилетят, покружат и улетят. Но на следующий день снова объявятся на не слишком большой высоте. Развлекаются так они что ли? Кружить-то кружат каждый день.
      Саргоновцы слышали большую часть их переговоров. Стандартный радиообмен лётчиков, выполняющих скучную обязанность и ничего больше.
      С земли пытались завязать с ними переговоры — бесполезно. Саргоновцев они несомненно слышат, но с землёй им похоже прямо запрещено разговаривать.
      А зенитки всё стреляют. Бесполезно. Взбешённый начальник сектора ПВО затребовал у М. С. разрешения о выдаче на батареи опытных зенитных снарядов с увеличенной дальностью по высоте. Их выпустили всего несколько тысяч штук. Очень опасных в обращении. Выдали. И на следующий день один корабль вдруг взорвался в воздухе, накрытый первым же залпом (все зенитки наводили с помощью радиолокации). Второй задымил и резко пошёл на снижение.
      Остальные снизились вслед за ним, и ушли, может он, где и упал, саргоновцы этого не видели.
      На следующий день их пришло двадцать четыре, но на этот раз они кружили вне досягаемости огня зениток. С земли их практически не видно. Но операторам РЛС — прекрасно.
      И они никогда не летают по ночам. Опять же непонятно почему, ведь их средства навигации куда лучше земных. Да и домой возвращаются в кромешной тьме.
      — На психику давят, сволочи — сказал на это Кэрт — стандартная практика устрашения.
      — Подавятся — огрызнулась М. С.
      — Не подавятся. Снаряды у нас быстрее кончатся. А эти паразитам хоть бы хны.
      — Не любишь ты своих — прокомментировала М. С…
      — Люблю я их, или нет — теперь это дело десятое. Я свой выбор сделал. Я с вами до конца. Я один из вас. — и слова летят как плевки, а ухоженные ногти вцепляются в стол.
      — Я ни минуты не сомневалась в этом — сказала М. С., чтобы разрядить напряженность.
      — Да, кстати к вопросам о любви: Ты в курсе, что здесь меня уже почти все твоим э-э-э… как бы это потактичнее выразится? Твоим интимным другом считают?
      — Разумеется. Я ведь ещё и слухи о себе коллекционирую, но вернёмся к твоим бывшим соотечественникам. Интересно, как они теперь расписывают нас в своей пропаганде? В какой уровень нас забомбили.
      — А кто их знает. В нашем парламенте в обеих его ветвях хватает мастеров делать хорошую мину при плохой игре. Вряд ли после первой войны они ушли совсем. Наверняка оставили парочку баз где-нибудь на полюсах, а поводом к войне наверняка представили нападение на одну из этих баз. А пропагандистскую шумиху у нас лихо умеют раздувать.
      — По подобному дерьму у нас и своих деятелей было выше крыши.
      — Сама скоро начнешь таких же брехунов разводить. Только кого селекционером назначишь?
      — Да хоть тебя.
      — Тот, у кого есть принципы, не может быть журналистом.
      — Дошутишься Кэрт.
      — До того же, до чего и ты.
      — Соберутся они нас бомбить или нет?
      — Хотели бы, давно бомбили.
      Во время войны М. С. нахваталась практически всей заразы, витавшей в воздухе. И пару раз чуть не отправилась на тот свет. И как она тогда не умерла. Это было непонятно как ей самой, так и Кэрту. А последствия разнообразных отравлений сказывались через совершенно непонятные сроки. М. С. прекрасно знает, что свалиться больной нельзя. Она неплохо разбирается в медицине, и пьет довольно много лекарств. Но иногда, когда по меркам обычных людей ей было, не просто плохо, а очень плохо, и препараты не помогают, тогда она приходит к Кэрту.
      Тот каждый раз предлагал ей лечь в госпиталь. И каждый раз она отказывалась, зачастую подкрепляя свой отказ отборнейшим матом. Как, например, и сегодня.
      — Загнешься ты от такого режима — снова начал Кэрт — и никакие бандиты не понадобятся.
      — Может быть, это ты, наконец, заткнёшься. Мне эта тема уже во как надоела — она провела рукой по шее.
      — А мне не надоело, я вовсе не хочу, чтобы ты померла раньше времени.
      — Ну, ты-то в любом случае на моих похоронах побываешь.
      Кэрт только хмыкнул. Он-то относится именно к тем людям, которые специфический юмор
      М. С. переваривают в абсолютно любом количестве. И он им даже нравится. Но таких людей подавляющее меньшинство.
      Впрочем, от Еггтовского юмора тошнит практически всех людей.

Глава 3.