Это было страшнее всего- осознание собственного бессилия.
      Там, далеко дрались и погибали люди. А ты ничего не мог для них сделать.
      Впрочем, с несколькими не слишком отдалёнными городами поддерживалась постоянная связь и саргоновцы даже несколько раз подбрасывали туда боеприпасы — ибо это единственное, чего в руинах столицы в избытке.
      Медленно всходило тусклое зимнее солнце. Потухли прожектора. Сменились караулы. Над 'городом' местами поднялись дымки. Вскоре у пунктов раздачи появились люди. Началась выдача продовольствия.
      За хранением, распределением а также всем процессом выпечки хлеба установлен жесточайший контроль. Другого продовольствия несколько третей уже не выдавалось. Действует карточная система, и карточки почти на всё, кроме хлеба остаются неотваренными. Правда, сегодняшний день будет исключением. Столица входила в число тех городов, где перед началом бомбёжек населению раздали запасы продовольствия на несколько месяцев. Сколько из этих запасов ещё на руках у населения — неизвестно никому.
      Сколько у спекулянтов — известно почти со 100% точностью — практически 0, ибо за любую попытку спекуляции безжалостно расстреливают. Без различия чинов, званий, пола и возраста. Некоторое время назад даже пришлось пустить в расход почти всё руководство одного из секторов. Умники решили, что если на несколько граммов снизить норму выдачи, то это будет почти незаметно, а накопившееся таким образом 'излишки' можно будет неплохо сбыть за золото и драгоценности. Они считали себя очень хитрыми. Но люди из аппарата Бестии оказались хитрее.
      Ну а дальше вступили в дело законы военного времени…
      Пока подобных эксцессов больше не отмечалось.
      Ей доложили, что Бестия с утра не появилась в казармах своей части. Послать адъютанта? Да нет, лучше съездить самой. Что мне в последнее время её взгляд не нравится. Какой-то он… затравленный и даже обречённый что ли. И это у Бестии-то затравленный взгляд! Тут что-то не то. И не то крепко.
      Ощущение душевной пустоты не покидало Кэрдин Ягр уже давно. Видимо, ещё с довоенного времени. Да, если всю жизнь жить в напряжении, жить как натянутая струна. То рано или поздно можно надорваться. Струна лопнула! Кэрдин про это знала. Со стороны она ещё могла казаться прежней, и это было правильным. Но она знает, что она уже не та.
      Почему-то ей начало казаться, что ошибочным было всё что она делала в жизни. Всё от начала до конца. Кэрдин Ягр! Несостоявшаяся императрица и всем известная Бестия. А что было в её жизни, кроме грязи, которую она разбирала, крови и сотен смертей? Да собственно, и ничего.
      Правда, у неё когда-то был сын… Внебрачный сын императора. Император, узнав о её беременности, сразу же заявил что она должна стать его женой. Это он ей уже не в первый раз говорил. Она же только свой проклятый гонор слушала. К сожалению или к счастью?
      А все вокруг считали, что он бросил её… Им обоим от этого было проще.
      На самом-то деле это не император бросил её, это она бросила императора… Только потому, что была очень своевольной, и всегда делала что хотела, и не считалась ни с чьими мнениями. И очень ценила свободу.
      А сын рос без матери. Ярн Ягрон. Уже в фамилии ясно, и чей он сын, и то, что незаконный. А её носило по всей стране. И вскоре все забыли про Кэрдин Ягр и узнали Бестию. Она сделала действительно бешеную карьеру и стала фактически пятым соправителем. А спокойнее в стране не становилось. А она работала, как проклятая. И прекрасно понимала, что кризис в стране — системный. И сколько не лови оппозиционеров и бандитов их всё равно меньше не становится. Нужны реформы, которые изменят внутреннюю жизнь страны. Иначе можно потерять страну.
      И действительно, едва не потеряли.
      Где-то в районе западных предместий саргоновские танки раздавили батарею.
      Бестия потом была там. От сына не осталось ничего. Пленные с трудом смогли примерно показать место, где он погиб.
      Она хотела заплакать и не смогла. Разучилась, если когда и умела. У сына была одна черта, роднившая его с матерью и единокровной сестрой — верность идеалам, или если угодно, фанатизм. Такие люди защищают, то во что верят до последнего патрона. Во всех смыслах этого выражения. И не очень-то задумываясь о том, имеет смысл эта отчаянная и иногда безнадёжная борьба.
      Она так и стояла, молча глядя на изрытый воронками и перепаханный гусеницами сквер. Сколько именно времени? Потом она этого так и смогла вспомнить. Потом кто-то тронул её за плечо и спросил.
      — Плохо Кэрдин? — М. С.
      — Издеваешься? — огрызнулась она в ответ.
      — Нет. Наверное, я просто не умею сочувствовать. Извини.
      Они ещё постояли там некоторое время. Ни та, ни другая не сказали, ни слова.
      Так Бестия лишилась своего сына.
      Мать и сын очень редко виделись. И не слишком удивительно то, что они смотрели на мир по-разному. В обычное время это кончилось бы классическим семейным конфликтом. Но время досталось такое, когда в ответ на вопрос 'Ты за кого? ' вполне мог прозвучать выстрел.
      А ведь М. С. заметила, что шутовство и придуривание Кэрдин это не её суть, а маска, маска, которую надевают, чтобы скрыть таящуюся за ней опустошённость.
      Только вот почему она никак не реагирует? Этого Кэрдин не понимает.
      Ей сейчас на всё и всех плевать. И раздражает весь мир. Она не может топить тоску в вине, как это делала М. С., ибо смолоду питает патологическое отвращение к алкоголю.
      Ну, по виду-то Бестии никогда не поймёшь, что у неё на душе. Это не Софи, по костюму которой можно было достаточно легко определить её настроение. Это Бестия, и даже сейчас она выглядит насколько это сейчас возможно, подчёркнуто элегантно. Вот только что-то с ней в любом случае, не то. Кто другой этого и не заметит, но М. С. — то её слишком хорошо знает.
      Взглянув на М. С. Бестии почему-то показалась, что годящаяся ей в дочери Марина выглядит едва ли не старше её. 'Ей-то тоже нехорошо. ' — со странным злорадством подумала она. И вдруг поймала себя на мысли, что никогда раньше не злорадствовала в её адрес. Что же изменилось?
      — По-моему, ты сейчас должна быть где-то не здесь — неожиданно вкрадчивым голосом произнесла М. С…
      — А пошла ты! — Бестия выругалась — Считай, что я с сегодняшнего дня в отставке.
      — Я её тебе не дам.
      — По-твоему, за столько лет я её не заработала? И кто ты вообще такая, чтобы мне указывать? С формальной точки зрения я тебе не подчиняюсь.
      — Что тут по-моему, так то дело десятое. Сейчас никто не может просто взять и уйти.
      Она ведь в вечную отставку хочет — поняла М. С… Неужели, и она сгорела?
      Только вот причина? Усталость от такой жизни? Маловероятно. Во-первых, устали все, а во-вторых. Бестия ведь много чего в своей жизни видела. Мальчики кровавые в глазах, что ли вставать у неё начали? На это-то, кстати, гораздо больше похоже.
      Бестия совершенно запуталась в происходящем. И пожалуй, главное. Она уже не могла с такой лёгкостью делать то, что раньше делала не задумываясь. Ей стали сниться кошмары.
      И перед ней наяву стали вставать лица убитых. Своих и чужих. Каждый день. Она уже почти не спала несколько дней, ибо боялась проснуться от своего жуткого крика и в холодном поту.
      Она хотела умереть, и искала смерти. Но очередная попытка умереть с честью с треском провалилась. И вправду что ли заговорённая, как о ней солдаты думают?
      — Ну, так и собираешься сидеть? — осведомилась Бестия — Желаешь меня разжаловать — пожалуйста. Только убирайся! — и это почти крик смертельно раненого зверя.
      — Нет, Бестия, я не уйду никуда. Не уйду, ибо мне кажется, что ты задумала что-то не то.
      В ответ — почти змеиное шипение.
      — Я всю жизнь совершала только логичные поступки. И теперь хочу совершить единственный нелогичный. — последнюю фразу она выкрикнула, одновременно выхватывая из ящика стола пистолет.
      — Кэрдин, дай мне пистолет — неожиданно спокойно сказала М. С., протягивая руку.
      В ответ Бестия приставила пистолет к виску, и с улыбкой, больше похожей на гримасу сказала.
      — Отними!
      М. С. как-то странно взглянула на неё и сказала.
      — А ты ведь ни черта ещё не решила. Ты, убившая сотни людей до смерти боишься выстрелить в себя. И сейчас ты, если можно так выразится подсознательно ждёшь, что я скажу тебе нечто такое, что тебя остановит. Так вот: спешу тебя огорчить: стреляйся, если охота, мне всё равно.
      Рука Бестии дрогнула, а М. С. между тем совершенно невозмутимо продолжила.
      — Но вот что я отвечу Марине, когда она завтра спросит меня, почему нет Кэрдин?
      — Сволочь!!! - бешено выкрикнула Кэрдин.
      Теперь пистолет смотрит точнёхонько в грудь М. С., ибо та ударила как раз по самому больному месту Бестии — по почти материнской любви Кэрдин к Марине.
      — Стреляй. — по-прежнему спокойно продолжила М. С. — убив меня ты попросту убьёшь всех нас. И всё наше дело. И Марину ты убьешь в первую очередь, убив меня.
      Бестия грязно выругалась. Сейчас М. С. права. Опять права! Права, как всегда! Ей нельзя умирать. Равно как и Кэрдин. Она опустила пистолет и гораздо спокойнее сказала М. С…
      — Послушай, Марина, ты когда-нибудь видела, какие лица у мёртвых детей.
      — Что? — та явно практически удивлена.
      — Что слышала. Тебе ещё не снятся кошмары? Вижу, что пока нет, но наверное, скоро начнут.
      Изо дня в день ты будешь видеть лица тех, кого ты убила или послала на смерть, что практически одно и тоже. Ты видела, какие лица у этих шестнадцати — семнадцатилетних мальчишек, когда они лежат… там, на этом проклятом снегу. Разумеется, видела, и это, и многое другое. Сначала это воспринимается очень остро, потом ощущения притупляются. На время. Запомни Марина, на время! А потом… В кошмарах ты будешь видеть не только убитых сегодня или вчера, а всех без исключения. Как-нибудь ночью они придут к тебе. И через некоторое время ты тоже захочешь всадить себе пулю в лоб. Захочешь непременно.
      Ибо если замурованная совесть проснётся… Впрочем, стреляться не обязательно. Иные начинают пить или принимать наркотики. И так до потери человеческого состояния или до помешательства.
      Когда видишь, что начинаешь сходить с ума, всегда достойнее всадить себе в лоб, чем ждать конца в комнате с мягкими стенами и рубахе с длинными рукавами…
      — Да где ты это сейчас всё найдёшь? Стены, рубаху такую. Стенку-то проще найти.
      — Верно. — мрачно сказала Бестия.
      — Ты что-то говорила о кошмарах? Я вообще не вижу снов. Никаких. С меня хватает дневных кошмаров. Не спорю, ты видела больше, но и я повидала немало. Пустить себе пулю в лоб конечно, намного проще, чем остаться в этом мире и пытаться спасти его от гибели.
      — Хватит красивых фраз, Марина, я в по ним специалист ненамного уступающий тебе.
      — Сейчас Кэрдин это не красивая фраза. Ты знаешь, что мы нашли вчера кроме всех прочих трофеев?
      — Ну.
      — Расчленённые человеческие тела. Некоторые уже жаренные. Вот так. Они уже докатились до людоедства.
      — Вспомни-ка, как бегали уголовники из отдалённых колоний? Идут двое, а третий дурак, навроде живых консервов. И сжирают его по дороге. Может, здесь тоже было несколько беспредельщиков. Подобные случаи не раз фиксировались и при тяжёлых осадах, когда большая нехватка продовольствия… Да что я тебе говорю! Сама же всё это неплохо знаешь.
      — Знаю. И ты, может, и права. И это ещё не вошло в систему. Но с чего ты взяла, что не войдёт?
      И именно поэтому мы не можем уйти. Никто из нас не может. Ни ты, ни я и никто другой. Мы не властны над своими жизнями. Мы можем теперь только работать на износ. Работать ради спасения мира. Ради того, чтобы люди остались людьми. Ибо мы одни из последних представителей цивилизации как таковой.
      — А ради чего работать? Даже если повезёт, и мы не подохнем этой зимой. И мы выстоим и создадим что-то новое. То что будет? Да просто закатим новую войну, перед которой померкнут все предыдущие. Только и всего. И ты, как лошадь, тупо, именно на эту цель и собираешься пахать. А знаешь, как эта пахота называется? ПАРАНОЙЯ! Поняла!
      Ты сумасшедшая М. С. ещё в большей степени, чем я. И в отличии от меня ты не сознаёшь этого, ты искренне веришь в свою гениальность, в свою исключительность, и вдалбливаешь это всем в головы. И небезуспешно, надо признать. Только не про мою голову это. Начало М. С. положила Я.
      — Я всё помню. И ты этим почти гордишься.
      — Да я знаю. Ты ничего не забываешь. И что-то вроде гордости у меня на самом деле было. Раньше, но не сейчас. А не были ли ошибками наши жизни и наши дела?
      — Я не знаю, и никогда не думала об этом. Я знаю, что просто не могло быть по-другому. Мы что-то сделали. Пусть другие сделают лучше. А люди не могут жить без какой-то общей идеи. Убей её — и ты убьёшь страну. Так уже бывало. И не раз.
      Кэрдин хохотнула.
      — Идеология? Какая идеология. На твою идеологию найдётся своя у соседа. И если он будет силён, то достаточно быстро с ним сцепишься. Кто возьмёт верх — неважно. А большая борьба тебя обескровит. Ведь гибнут всегда лучшие. И какое-нибудь дерьмо, которое всегда хуже обеих дравшихся противников потом возьмёт тебя голыми руками… И так уже было. И тысячи лет назад было сказано: плоды от схватки двух львов всегда достаются шакалу. И не думай, что когда-либо будет по-иному.
      Страна! Какая страна? Эта кучка руин с десятком тысяч недобитых головорезов и тремя сотнями недобомбленных танков? Ку-ку, родная! Это что за имперский менталитет при полном отсутствии хоть каких-нибудь признаков империи? Это знаешь ли тоже крепко тянет на какое-то психическое заболевание, жаль не помню диагноза.
      — Знаешь Кэрдин. Сначала появляются люди. Империи создаются уже потом. Этими людьми. Бывает, что и с нуля. А у нас всё-таки чуть побольше. И есть ещё люди. А людям свойственно проявлять слабость и ошибаться. А что до всего остального. Я ведь никогда не скажу одной фразы. Хочешь знать какой? Свернём знамёна до лучших времён. Я всегда бьюсь до конца. И тогда лучшее время может, и наступит. И любую великую идею нельзя уничтожить, тем более голыми руками. Её сторонники могут проиграть сражение. Но не войну.
      — Ты оптимист. А я уже нет. И я не хочу видеть повторения старых ошибок. Понимаешь, попросту не хочу. Может, ты и создашь что-то новое. Но обязательно вылезет из недр этого твоего нового мира какое-нибудь… Дерьмо. И прикрываясь красивыми фразами, погубит всё. Так уже бывало с великими идеями. Опухоль рождается внутри. В мозге. И сам себе её не вырежешь.
      Про себя М. С. подумала, что Бестия не так уж не права. Но что там будет через триста лет волновать человека? Ведь ты не знаешь, проживёшь ли три месяца. Вслух же она сказала.
      — Даже если это и так, это всё равно дело далёкого будущего. Сейчас же нам нужно одно: попросту выжить. Нам всем. Я повторяю: Сейчас вот так просто взять и уйти не имеет права никто. Ни рядовой, ни генерал. Никто не имеет права на малодушие. Уход одного ударит по другим. А у нас ещё есть и те, кто от нас элементарно зависят. А теперь дай мне пистолет. — она протянула руку. И видя, что Кэрдин ещё колеблется, она добавила.
      — Такие моменты, моменты слабости бывают у всех. Мне тоже иногда хочется всадить себе пулю в висок. И я думаю, ещё захочется. Но я этого никогда не сделаю. Мы должны быть сильны несмотря ни на что. Мы должны быть выше всей той грязи, которая уже практически залила наш мир. Мы должны выстоять.
      — Я отстранена? — вдруг спросила Кэрдин, протягивая М. С. пистолет.
      — Нет. Отдохни пару дней. Ты просто очень устала. И приходи к Марине. Она ведь не по мне, а по тебе скучает. А о сегодняшнем, кроме меня и тебя, никто никогда не узнает.
      Затем М. С. направилась к Кэрту. В госпитале генерала не оказалось. Доложили, что в 'тюрьме' . 'Тюрьмой' у саргоновцев считалось одно из полуразрушенных убежищ. Во время войны верхние этажи разрушены, но нижние и системы жизнеобеспечения уцелели. И из всех выходов, уцелел только один. Так что попасть или выбраться из убежища можно только одним путём. Впрочем, это сооружение было не столько тюрьмой, сколько местом, где содержали в карантине. Так что Кэрт там частенько бывал.
      Кэрт, действительно, обнаружился в 'кабинете' на верхнем ярусе убежища. Сидит за столом в состоянии слабого (для чужака) опьянения. На столе красуются две пустые колбы и огромная бутыль с жидкостью ядовито-зелёного цвета и надписью на стандартной медицинской этикетке 'Опасно для жизни. Яд' .
      — Присаживайся — приветствовал он М. С. — выпить хочешь?
      Он потянулся к бутыли.
      — Совсем сдурел от пьянства?
      — Ты чё, хозяйка! Я как стекло!
      — Вулканическое? — хитро прищурив один глаз спросила М. С…
      — Ты про это что ли? — он хлопнул рукой по стеклу — да это спирт, вода, да наш пищевой краситель. А надпись — чтобы охрана не выжрала.
      — Они жрут, да водичку подливают, жрут, да подливают.
      — Я градусы чую, в отличии от вас, я как спиртометр, я…
      — Заткнись — резко прервала его М. С. — Пошутили и хватит. Где там вчерашние трофеи, пошли поглядим.
      Кэрт с показным трудом вылез из за стола.
      — Двое твоих офицеров приходили, тоже на трофеи любовались, видать подстилку себе подбирали.
      М. С. с интонацией не предвещавшей ничего хорошего, сказала:
      — Фамилии. Я им за этот подбор кузькину мать во всех деталях продемонстрирую.
      Кэрт заржал. И зачем спрашивается он русский учил? Пока великолепно только материться выучился. Или так он дурака валяет? По грэдски-то шпарит как не всякий грэд. А у М. С. во время разговора частенько проскакивают солоноватенькие русские выражения.
      — Обманул. А ты и поверила.
      — Не смешно. — сказала М. С. таким тоном, что Кэрт счёл за лучшее замолчать.
      Они спускались по лестнице.
      — По сколько человек в камерах маринуешь?
      — Помещений много, так что не больше десяти. Вчера запарка тут дикая была, ну сама понимаешь — вши и тому подобное. До шести утра санобработкой занимались.
      — С венерическими что сделали?
      — Особо запущенные случаи, десятка два, я велел усыпить. Тяжелораненых пока не трогал.
      — Правильно. И знаешь, мне не очень понятна твоя шуточка на тему любителей клубнички, на хрена им баба без волос?
      — Так обрили не всех. У многих волосы оставили. Везде.
      М. С. треснула его по спине.
      — Пор-ручик Ржевский…
      — Приходит к даме…
      — А там полковник…
      — Без штанов…
      — Отрежу хвост до самой шеи.
      По длинному коридору прохаживались охранники — выздоравливающие женщины-солдаты.
      — Лысые налево, волосатые направо. Куда пойдёшь?
      — Юморист ты, Кэрт. А пойду я прямо.
      В сопровождении охранниц, имевших списки заключённых М. С. идет по коридору. За ними- Кэрт. Иногда М. С. останавливалась у камер, и некоторое время рассматривала находившихся там. Заключённые молчат. Они уже знают, что это- 'та самая' . Потом М. С. бросала короткие фразы вроде 'На общие работы' , 'На лёгкие работы' , 'В госпиталь' и тому подобные. Охранницы делают пометки в списках. У одной из камер М. С. задержалась несколько дольше, пристально разглядывая находившихся в ней, потом бросила несколько необычную фразу.
      — Относительно этих дам указания позднее. — и перешла к следующей камере.
      — Именной список, находящихся в той камере есть?
      — Да.
      — Дай сюда.
      Пробежав глазами, и словно не найдя нужного, спрашивает у Кэрта.
      — Под каким именем у тебя проходит женщина около 35 лет, рост около 165 см. нормального телосложения, длинные каштановые волосы, полувоенная форма без знаков различая и чёрные очки.
      — Слепая что ли. — Кэрт взял у М. С. список, и ткнул пальцем в одну из фамилий.
      — Вот она. Хотел ей на досуге заняться. С профессиональной точки зрения, ибо в жизни не видал более странного ранения глаз.
      — Сюда её. Быстро и без наручников.
      Кэрт распорядился.
      — Что с глазами?
      — Что-то невиданное в истории медицины. Такого поражения я не встречал. И даже не предполагаю, чем такое можно нанести.
      — Глаза на месте?
      — Да, только вокруг что-то похожее на ожог. Но не огнём, кипятком или теплом. А чем — не пойму. Как каким-то излучателем с жестко фокусированным потоком по лицу провели.
      — Пристрелочным лучом из ваших орудий среднего радиуса, скорее всего, КЗ- 90.- флегматично констатировала М. С…
      Лицо Кэрта несколько вытянулось.
      — Откуда ты знаешь?
      — Испытала на своей шкуре при первом путче. Сейчас её приведут сюда, поговоришь с ней, а я посижу и послушаю.
      — О чём говорить-то?
      — О погоде.
      Единственное, что Сашка поняла в произошедших событиях, так это то, что ту огромную банду, в которой она случайно оказалась, разгромила какая-то великолепно организованная по нынешним временам, сила. Она знает, что почти все, ушедшие на штурм руин столицы, погибли. А те, кто напали на лагерь, производили впечатление только воинской части, а никак не банды. В камере шептались, что это саргоновцы. Те или не те, Сашка не поняла. Из разговоров, Сашка также выяснилось, что один из главарей банды, по сути дела спасший её несколько месяцев назад, погиб.
      Как это не парадоксально, но этот матёрый бандит когда-то был её солдатом…
      Она помнила атаку, помнила жуткий вой установок, помнила ту вспышку. А дальше… Как она оказалась в воронке, как её засыпало? Этого она не помнила. Сколько часов или дней она так провела? Она не представляла.
      Она помнила дождь, а перед этим ей очень хотелось пить. А потом был дождь. Потом она, наверное, потеряла сознание.
      А когда очнулась, они стояли над ней и ржали. Потом на неё полилось что-то горячее. Сначала она не поняла что это. Но быстро догадалась.
      Она заплакала. Это было единственное, что она могла сделать. И воскресли худшие страхи того мира. Снова совершенно беспомощна и беззащитна. Полузасыпанная землёй, слепая, полумёртвая, жалкая. Наверное, они бы её убили, перед этим вдоволь наиздевавшись.
      Но кто-то дал очередь в воздух и почти по-звериному прорычал 'Откопать её! ' и нецензурное добавление в адрес стоявших вокруг Сашки.
      Она его не помнила, а он её не забыл. Во время первого выступления Чёрных Саргоновцев он служил под её началом.
      ''Я был ранен тогда, самолётов не хватало, а ты махала пистолетом, орала на них. Но заставила их погрузить всех раненных. Я был среди них. И я этого не забыл. Тогда я выжил. ' Тогда Сашка его вспомнила, вернее не столько его, сколько описанную им сцену. Как говорится, это имело место быть. А потом бандит сказал фразу, которую Сашка меньше всего ожидала от него услышать: ' Я так думаю, сделав добро забудь, получив — помни. А ты тогда совсем не обязана была делать то, что сделали' .
      Эти месяцы он можно сказать, заботился о ней, по крайней мере её кормили, а прочие бандиты просто сочли её одной из шлюх своего главаря, и держались от неё подальше. А сам он приставать к ней и не пытался. У него и так было две или три 'подруги' .
      К оружию её и близко не подпускали. Главарь ещё не позабыл, как во время путча называли его бывшего командира. И прекрасно понимал, что матёрый саргоновец (каковым он считал Сашку) заполучив ствол тут же разрядит его либо в себя, либо, что вероятнее, в него.
      Теперь его не стало. И Сашка не ждала ничего хорошего. Кто их поймал — она не знает, а сокамерницы ночью вполне могли попытаться убить её. Её не любили, и как она уже поняла, считали виновником произошедшего, ибо считали, что именно она насоветовала главарю идти на столицу. Логика в этом определённая была. С ней он иногда разговаривал. Они не знали о чём.
      Дверь камеры с лязгом распахнулась.
      — Слепая, выходи.
      Потом долго ведут по каким-то переходам и лестницам. Сашку удивило что не надели наручников. Лязгнула какая-то дверь, и конвойная чётко сказала.
      — Товарищ генерал, по вашему приказанию…
      — Знаю. Свободны — сказал тот с таким странным акцентом, что Сашка сразу заключила, что перед ней чужак.
      Когда охранницы, ушли он зашелестел бумагами и сказал.
      — Справа от вас кресло. Садитесь.
      Затем он некоторое время молчал. За эти мгновения Сашке показалось, что слева от неё кто-то сидит. Ей казалось, что она слышит дыхание.
      Но тут генерал сказал.
      — Кто вы, и как оказались в банде, меня совершенно не волнует. Я медик, и меня интересует только очень странный характер ранения ваших глаз.
      — А я чем могу помочь? Я-то не медик, и даже не могу с точностью сказать, что в меня тогда выстрелило. Хотите, смотрите, мне всё равно, в любом случае все передохнем через пару месяцев.
      — Оптимистично.
      — Конечно. Но раз уж я оказалась в плену, то по крайней мере могу узнать у кого именно. Ибо на базу чужаков это вовсе не похоже.
      — По моему вопросы здесь задаю я… — начал было Кэрт, и увидел, что М. С. показывает ему кулак, поэтому он продолжил совсем не так, как собирался начинать.
      — Но так как вы действительно являетесь военнопленной, и имеете определённые права…
      Сашка мысленно усмехнулась. О правах военнопленных и в более спокойные времена вспоминали крайне редко. И то только тогда, когда это было кому-нибудь выгодно. А уж в такое время и подавно. Генерал между тем продолжил.
      — То я могу сообщить вам, что этот регион контролируют Чёрные Саргоновцы.
      — Довоенные или какие-то иные?
      — Те самые Чёрные Саргоновцы.
      — А можно узнать фамилию их командующего.
      — А это и так не секрет. Её прозвище все знают. Это М. С…
      — Та самая!?
      — Другой не было и нет — Кэрт хитро прищурившись, взглянул в лицо М. С., он узнал сидевшую перед ним слепую женщину, это именно её он несколько раз видел в газетных публикациях демократов при первом путче, тогда её называли второй М. С., видел он её и впоследствии, и даже вспомнил очень странную фамилию, а потом неожиданно сказал, обращаясь к Сашке.
      — И знаете, полковник Симон, я вас узнал. О вас слишком много писали в своё время газеты.
      — Да и я тебя узнала ещё в камере — подала голос М. С…
      Сашка вскочила. Из незрячих глаз текли слёзы. Она шагнула на голос. И обняла Марину.
      — Ты… Ты жива. Я так рада. Так рада — она плакала от радости.
      — Я тоже рада тебя видеть, друг. Теперь ты снова с нами.
      — Только я не гожусь уже ни на что.
      — Мы никогда не забываем своих. Помни про это.
      — Ты никогда ничего не забывала.
      — И не забуду никогда. И никому.
      — А ты всё такая же, железная М. С…
      — Только ты уже другая, Саша.
      — Да. Я больше уже не боец.
      Затем М. С. направилась на аэродром. По городу обычно разъезжает на джипе только с водителем и без всякой охраны. Вокруг города постоянно кружат самолёты-разведчики. А после операции, подобной вчерашней, их доклады представляют особый интерес. Самолёты, конечно, не очень — бывшие учебные бомбардировщики, но что-либо другое найти довольно сложно, ибо только склад, где хранились эти законсервированные самолёты, практически не пострадал от бомбёжек.
      Почти что клад, если суметь им с умом воспользоваться. Ну, Саргоновцы и воспользовались, благо среди столичных частей оказалось довольно много лётчиков и авиамехаников. Ценность самолётов ещё более возросла, ибо у почти всех потенциальных противников начисто отсутствовало ПВО. И следовательно четыре крупнокалиберных пулемёта и 800 кг. бомб почти всегда находили себе цели.
      На самолёт можно устанавливать и фотоаппарат, но саргоновцы экономят плёнки, и поэтому обычно довольствуются визуальным наблюдением.
      На столе лежит огромная карта столичного региона. М. С. несколько запоздала, и когда она прибыла, секторный авиации уже принимал рапорта.
      — Продолжайте — сказала М. С. подходя к карте.
      — В квадрате 10. 12 обнаружен ещё один мёртвый лагерь.
      — Что значит мёртвый?
      — Ну, мёртвый и всё. Я прошёл над ним почти на 20 метрах. Они все валяются на снегу вокруг машин. Машины брошены. Сгоревших не было.
      — Расстояние от ближайшего нашего поста? — спросила М. С.
      — Около 10 км пост N15.
      — Ночью не поступало докладов о стрельбе в этом направлении.
      — Удар по лагерю вчера наносился?
      — Нет. Они там довольно давно сидели, но проблем с ними не было. И вчера днём они были живы.
      — Теперь и не будет с ними проблем — съязвил кто-то.
      — Странно. Дайте мне связь с 15 постом. Пусть проветрятся.
      Отдав приказание, она вернулась к столу.
      Лётчик продолжил доклад.
      — Пешая группа в маскхалатах численностью около 200 человек двигалась в юго-западном направлении колонной по одному — он показал на карте
      — Какие-либо действия предпринимались?
      — Нет, ни с моей, ни с их стороны. Они словно не видели самолёта, хотя я шёл на малой высоте.
      — Прикажете атаковать? — спросил секторный авиации.
      — Нет. Мы не настолько богаты. Колонна шла по одному?
      — Да.
      — Волокуши или какие-либо иные транспортные средства у них были?
      — Нет.
      — Странные ребята. Вышлите самолёт в тот квадрат. Понаблюдайте за ними. Атаковать только если они откроют огонь. О результатах разведки доложить немедленно.
      — Так точно.
      — Ещё что-нибудь?
      — Доклады остальных пилотов стандартны. Обнаружены остатки одной из разбитых вчера группировок в 10 квадрате. Нанесён удар, сообщено на посты.
      Когда М. С. вышла, к ней подбежал водитель джипа.
      — Хозяйка, рация раскалена, император рвёт и мечет. Срочно требует вас к Кэрту, говорит ЧП.
      — Из мухи он всегда готов сделать слона — сказала М. С., забираясь в джип.
      ''Требует. Надо же какой требовательный выискался! ' — раздраженно думает она.
      Кроме императора в 'госпитале' обнаружились почти все секторные командиры, по крайней мере их машины стоят у входа.
      Это уже серьёзней. Саргон не поленился сам выйти для встречи.
      — Посылала солдат проверить дохлый лагерь? — сказал он подходя — Ну так иди и полюбуйся, что они там нашли!
      — Консервированную человечину? Так этим меня удивить сложно.