И в этот момент руины предместья ожили. Среди руин замаскированы танки. Разведка стаи их вчера попросту не заметила. А сейчас несколько десятков перекрашенных в грязно-белый цвет машин выдвинулись навстречу весьма поредевшей, но ещё грозной лавине. Из-за танков взревели установки залпового огня. Сотни ракет взрыли землю. И только потом ударили пушки и пулемёты тяжёлых танков. Таял снег под струями огнеметов. А вслед за ними из руин выползали лёгкие танки, броневики и бронетранспортёры с пехотой. Впрочем, вряд ли они понадобятся.
      Нашла коса на камень. Огнём и гусеницами стальные гиганты перемалывали остатки лавины. Это уже не бой, это избиение.
      Те из стаи, кто ещё оставались в живых, наконец, поняли, кто нёс им смерть. И кто были эти самые белые демоны. Не все сожгла война. Не все потеряли человеческий облик.
      На рубке одной из самоходок с какой-то надписью во весь борт нахально развивался ещё не позабытый чёрно-красный стяг со звездой. Саргоновцы! Чёрные Саргоновцы!! Саргоновцы М. С.!!!
      Немногие из машин, кто ещё при атаке самолётов развернулись назад, тоже не ушли далеко. Полуразрушенные доты не пусты. И встретили отступавших огнём. Танки, тем временем продолжали утюжить то, что ещё оставалось от лавины.
      Наконец, медлительные 'Убийцы драконов' остановились. Лёгкие танки и подобравшие пехоту бронетранспортёры ушли по направлению к лагерю 'этих' .
      Теперь 'демоны' бродят по побоищу. Собирают оружие и ценности, сливают в принесённые канистры бензин из разбитых машин, и совершенно между делом, походя, добивают немногочисленных раненых. Иные уже стягивают с мертвецов одежду и обувь получше. В воздухе сладковатый запах горелого мяса.
      — Эй, там — резкий неприятный окрик громовым голосом — мне этого вшивого дерьма не надо. Кладите всё в кучу и сжигайте.
      Естественно, всё немедленно выполнено. А кричавший офицер легко спрыгивает с рубки своей самоходки. Той самой, с надписью на борту. Надпись гласит 'Малышка' . Своеобразный юмор, ибо это самая тяжёлая из серийно выпускавшихся машин. Истребитель танков, весом в 70 тонн с почти 300-мм лобовой бронёй, 130-мм пушка которого серьёзнейший аргумент в любом споре. Это машина командира подразделения имеет мощную рацию за счёт уменьшенного боекомплекта. И разъезжает на ней никто иная, как М. С. собственной персоной. Вспомнила боевую молодость, так сказать. Точнее, пришлось эту самую молодость вспомнить.
      — Хозяйка — окликает кто-то — а с этими отбросами что делать?
      Не поворачиваясь, М. С. ответила.
      — В кучку сложите, да запалите. Бензинчику тоже можете плеснуть.
      — А с их машинами что делать?
      — Как обычно, в город только большегрузные и спецтехнику, остальное — разбейте и пусть тут остаётся стоять. Другим неповадно будет.
      Остановившись, она гаркнула.
      — Эй, рация у кого-нибудь тут работает или как?
      Из башенного люка одного из танков высунулся командир. Не слышать голос М. С. может только глухой. А так и почти трёхсотмиллиметровая броня не преграда.
      — У меня.
      — Давай связь со второй группой. Рация полетела- разъяснила, залезая на танк.
      Связь уже была
      — Третий. Я первый. Обстановку.
      Не дослушав, бросает шлем обратно в люк и с усмешкой говорит.
      — Радист третьего схлопочет гауптвахту. Вторую группировку пустили в расход, а сами нажрались как свиньи.
      — Кстати, по поводу свиней — раздаётся чей-то весёлый голос — одну уже поймали.
      Действительно, из подбитого танка тащат поросёнка. Он пронзительно верещит.
      — Один он там, или свиноферма целая? — осведомилась М. С.
      — Поросёнок-то один. Да прочего барахла полно. Ни снарядов нет, ни рации, и вообще, в машине почти всё что можно открутить, откручено. Куда они всё это дели?
      Из люка высовывается другой танкист.
      — А вот куда — он высоко поднял руку с бутылкой — 'Имперский' пять звёздочек. На коньячок снаряды и променяли.
      — Значит, трофейные продукты поступают в распоряжение захвативших частей. А спиртное вылить.
      — Куда? — спросил танкист с поросёнком.
      — На снег. Вот куда.
      — Зачем же добро портить? Пять звёздочек!!! -чуть ли не со стоном спрашивает тот же танкист. Он слывёт местным шутником.
      Вокруг хохочут, но М. С. вовсе не до смеха.
      — Свои сто грамм и так всегда получите. А это вылить. Всё равно на всех не хватит.
      — Ну, хоть кто-то порадуется.
      — Тогда под расписку всё собранное спиртное сдать на склад. А увижу хоть одного пьяного…
      Меня вы тут все хорошо знаете.
      В той стороне, куда ушли лёгкие танки послышалась стрельба.
      — До лагеря 'этих' добрались — сказал кто-то.
      Сзади раздался какой-то вой. М. С. обернулась. Количество лиц, выглядывающих из люков, резко увеличилось.
      Вздымая за собой снежный бурун и ловко маневрируя между целыми и разбитыми машинами, к самоходке приближались тяжёлые аэросани, размалёванные языками пламени. Прибыла Бестия.
      Ныне командующий вторым боевым отрядом, а вот когда-то…
      Он много чего свершила, совершила и натворила, эта самая экстравагантная личность из Чёрных Саргоновцев. И ничем не гордится. И ни в чём не раскаивается. Но, к сожалению, и ни к чему уже не стремиться.
      Несмотря на произошедшие события, экстравагантной остается по-прежнему. Один её транспорт много стоит. Аэросани вообще-то отбили солдаты Саргона при разгроме какой-то банды, но что делать с подобным трофеем, не придумали. Броня-то на машине есть, но такая, что, как говориться, плевком пробьёшь.
      А вот раскрасочка из разряда за версту видать, нанесена уже по приказу Бестии. И на все, даже подобные сегодняшней, операции Кэрдин ездит именно на них. М. С. не раз говорила ей: 'Смотри, нарвешься. Один придурок с гранатомётом — и хана' . В ответ — памятный многим демонический хохот.
      А среди солдат с некоторых пор поползли слухи о заговорённости как Бестии, так и её аэросаней. Эти слухи получили неожиданное подтверждение после уличного боя среди руин предместья, когда почти все танки второго отряда были подбиты или повреждены, а не отстававшие от них аэросани отделались сквозной пробоиной от гранаты, от которой никто не пострадал.
      Тем временем, аэросани остановились. Боковая дверь распахнулась, но вместо Бестии из двери появилась чья-то рука, катнувшая по снегу ковровую дорожку.
      Наступила тишина. К подобным номерам Бестии уже успели привыкнуть, и с интересом ожидают нового.
      Затем грянул гимн (кроме трёх пулемётов, двух раций и штатной собачки из разряда карманных, на санях имеется ещё и громкоговоритель).
      Все просто обязаны проникнуться значимостью исторического момента. Явлению Бестии личному составу. А вот и она. Но в каком виде! На ней шикарная соболья шуба, все бы ничего, но шуба явно сшита на здорового мужика, а Бестия высокая только для женщины, и она изящна. Так что шуба висит мешком и волочится по снегу. На голове красуется каска, неизвестно почему золотого цвета. Через плечо у Кэрдин болтается пояс с лимонками, на боку — автомат, да и шуба перетянута явно строительным ремнём, на нем болтается деревянная кобура. Ну и в завершении картины знаменитая трость под мышкой, куда же Кэрдин без неё!
      — Всем привет! — глава дома Ягров вскидывает трость в салюте, как шашку.
      Танкисты в ответ хором взревели 'Здравия желаем!!! ', а М. С., уперев руки в бока с насмешкой осведомилась.
      — Мародёрничаешь Бестия?
      — А ля гер ком а ля гер.
      Французский Бестии явно оставляет желать лучшего. Но, кроме М. С., никто из присутствовавших его не знает, хотя смысл фразы всем известен.
      — Как поживает вторая группа?
      — А что, по мне не видно? — вопросом на вопрос ответила Бестия — думала доставить тебе приятную новость. Но… — она многозначительно окинула взглядом побоище.
      — Ценное что взяли?
      — Только пленных. Человек 150—200.
      Тем временем стихла стрельба.
      — Ну, с лагерем покончено — заметила Бестия.
      — Угу — отозвалась М. С. — и крикнула танкистам.
      — Ну, что, тухлятину собрали?
      — Так точно.
      — Так зажигайте, какого хрена на мертвечину любоваться?
      Вскоре поднялось несколько столбов густого черного дыма. М. С. щёлкнула пальцами.
      — Тьфу ты, чёрт, чуть не забыла — и уже во весь голос крикнула — Эй, барахольщики, у кого трофейные пистолеты есть, показывайте мне.
      — Зачем они тебе? — поинтересовалась Кэрдин
      — Да, не мне, а Дине.
      — Сдурела?
      М. С. хитро и весело прищурилась, и с усмешкой ответила.
      — Не а.
      Образцы, представленные для ознакомления, как правило, самые обыкновенные. Впрочем,
      М. С. явно интересовали не они сами, а тип используемых ими патронов. Про большую часть трофеев она и так всё знает, у некоторых вынимает обойму. Наконец, у одного сержанта оказался какой-то маленький, и можно даже сказать изящный посеребренный пистолетик с золотым узором.
      — И обойма всего семь патронов. Тимовские 8-мм гражданские. То, что надо. Ибо патронов для него не найдёшь. Так что, я позволю себе изъять этот трофей.
      Естественно, сержант не возражал. Но тут неожиданно вмешалась Бестия.
      — А чтобы не обидно было трофея лишаться, на тебе взамен, вещица редкая — Морранский ДТ-120 образца 950 года. — с этими словами она расстегнула пряжку и протянула сержанту.
      Тот, взяв ремень с кобурой, неожиданно официально сказал.
      — Товарищ командующий, могу я обратиться к генерал- полковнику?
      — Обращайтесь.
      — Товарищ генерал-полковник вы стреляли из этого пистолета?
      — Нет, мне он самой меньше часа назад достался.
      — Тогда, могу я вас просить выстрелить из него.
      — Только если объяснишь, зачем.
      — Понимаете, не знаю, как лучше сказать, но вы ведь того, все знают — он понизил голос до шепота- заговорённая. А я суеверный, и говорят, что любого, кто после вас будет стрелять из вашего оружия, того, в общем, пули не берут. А в нашем деле это не лишнее. Да и удачу вообще ваше оружие приносит.
      Бестия улыбнулась, устало вздохнув.
      — Теперь понятно, почему у меня из аэросаней уже десятый автомат пропадает. Давай сюда. Пальнём, раз ты думаешь, что это удачу принесёт.
      Только удача она того, тётка рыжая. Это я тебе как Бестия говорю. Я то с ней, с удачей этой, по-всякому знакома была. Бывает, ждать не ждёшь, а вот она сидит. Бывает, и наоборот. Капризная, как и все женщины. То тебя любит, то другого, то к третьему уйдёт. Но может, и вернуться. А может, и нет. Переменчива она и ветрена. И драться надо за её благосклонность. Лентяев, нытиков и трусов не любит. Даже, наверное, и ненавидит. И никогда к ним не приходит. А к тем, кто не такой, кто готов к борьбе и борется… Ты встретишь её, эту рыжую и ветреную красавицу. Обязательно встретит. Ибо Надеждой зовут её первую и единственную подругу. А от пули заговора ещё не придумали.
      Рванул воздух выстрел. Отлетела в снег горячая гильза. Может, в ней и запрятана чья-то удача.
      Что солдат, может, сегодня ты и встретил эту красавицу. И всё-то у тебя будет! И жизнь, и любовь, и слава! И в твоем рюкзаке лежит маршальский жезл. И тебе улыбнется принцесса. Веры, главное не терять! И надежды!
      Ещё через некоторое время показались возвращавшиеся машины отряда. И не только они. Один из бездельничающих танкистов поднёс к глазам бинокль, да так и застыл в люке.
      — Бензовозы — почти без звука выдохнул.
      Но этого слова вполне хватило. Все у кого есть бинокли, полезли на танки, чтобы лучше видеть.
      — Гардэ! — крикнул кто-то, первым посчитавший количество бензовозов и рефрижераторов.
      — Гардэ! — взревели все остальные, подбрасывая в воздух танкошлемы.
      М. С. без труда перекрикнула шум.
      — Погодите радоваться, это небось их штатный остроумец Хьюг развлекается.
      — А сейчас они подъедут, и поглядим — сказала Бестия.
      — Если этот Хьюг, или ещё кто там такой остряк, подобную охрану к пустым бензовозам присобачил, то я его… разжалую.
      — И через месяц произведёшь обратно. Такие, как он в рядовых не задерживаются.
      — Если мы проживём этот месяц.
      В ответ Бестия только хмыкнула.
      Во главе возвращавшейся колонны идёт трофейный тяжёлый танк, за собой тащит на буксире другой, повреждённый. За ним лёгкие танки с забравшимися на броню лыжниками и бронетранспортёры. А вот и первый бензовоз. На крыше тягача сидит Хьюг с ручным пулемётом. Ещё двое солдат устроились на подножках. Увидев М. С., Хьюг соскочил на капот и крикнул.
      — Привет, хозяйка! С тебя тонна спирта.
      — Слезть и доложить как положено- ледяным тоном сказала М. С.
      Хьюг спрыгнул на землю, подойдя к генералам, вытянулся по стойке смирно, и поднеся руку к каске, заговорил, чеканя слова.
      — Товарищ командующий военным округом докладывает командир сводного механизированного отряда лейтенант Хьюг. Противостоявшая нам группировка противника полностью разгромлена. Захвачено два тяжёлых и один лёгкий танк, бронеавтомобиль, неучтённое количество легкового и грузового гражданского автотранспорта и стрелкового оружия. Пленных- до тысячи человек. Потери — один убитый и шестеро раненых.
      Хьюг замолчал.
      — Блестящий рапорт- М. С. пнула носком сапога колесо бензовоза — ну, а это что такое?
      Хьюг бестолково захлопал глазами, а затем, понизив голос, сказал.
      — Э-э видимо, машина.
      Вокруг грянул хохот.
      — С чем машина?
      — Не знаю.
      М. С. мгновенно разозлилась.
      — Значит так, лейтенант, или вы немедленно прекратите придуриваться, или прощайтесь с погонами.
      Хьюг снова вытянулся и доложил.
      — Кроме того, захвачено 28 тяжёлых бензовозов и 9 машин- рефрижераторов. Все полные. Это несколько сотен тонн топлива и около ста тонн продуктов. А за подобные трофеи полагается…
      — Я сама знаю, что полагается. Можете получить на складе. Но учтите, лейтенант, увижу хоть одну пьяную рожу- расстреляю собственноручно.
      — Так точно, хозяйка — снова козырнул Хьюг, запрыгнул на подножку бензовоза и крикнул 'заводи' .
      М. С. повернулась к танкистам.
      — Хватит воздух обогревать. Разворачивайте машины и в город.
      — А вы — окликнули её с самоходки
      — А я потом приеду. И ещё оповестите всех командиров секторов. Сегодня в 20. 00 в централи совещание. Бестия, в твоём драндулете ещё одно место найдётся?
      — Полезай.
      — Ну, отдам я сегодня Дине пистолет, раз обещала. А патронов-то и нет. Где она искать будет?
      — Сумасшедшая. Нашла, что дарить ребёнку.
      — Не больше, чем ты. Кстати, ты сейчас куда? Не на склад?
      — Нет. Пойду часок подрыхну. А то больше двух суток не спала. Башка раскалывается. Часа через два подъезжай. На нефтеперегонный надо будет успеть сгонять до совещания.
      — Зашла бы ты лучше к Марине. Она тебя по полмесяца не видит. Ей ведь очень одиноко.
      — Сейчас меня больше интересуют проблемы с производством бензина, а равно нехватка продовольствия и тёплых вещей. А уж если на то пошло, то можно подумать, будто ты у неё не бываешь.
      — Чем болтать, давно бы к ней сходила.
      — Даст мне кто-нибудь выспаться, или как?
      В ответ — только вой пропеллера.
      Марина проснулась, как обычно, очень рано. Привычка нескольких лет оказалась сильнее всего. Хотя теперь рано вставать совсем не нужно, не нужно пока ходить в школу, часами простаивать у балетного станка, не нужно вообще что-либо делать. Всё то, чем Марина жила до войны попросту исчезло. Сгорело во всех смыслах этого слова. Исчез тот мир. Исчез тот город. Исчезли почти все люди, которых Марина знала. Не стало всех друзей. От прошлого осталась только Мама, Кэрдин, Саргон и маленькая Дина.
      А остальные… От многих не осталось даже вмурованных в стену разрушенного бомбоубежища урн с пеплом. Марина уже знает, где Мама и другие офицеры решили устроить центральное кладбище. Она уже побывала там. И ей показали, где лежат те, кто были в единственном из убежищ класса А, где купол не выдержал бомбы. И слишком много на табличках знакомых имён. Большинству — по тринадцать-пятнадцать лет. Как Марине. И почти на всех плитках видно — к могилам никто не приходит. И не придёт уже никогда. Она чувствовала себя словно виноватой перед ними.
      Это был где-то пятидесятый день войны. В убежище её было почти не слышно, только всё больше становилось принесённых сверху раненных. И значит, наши держались. Марина даже почти не боялась. На её коротком веку это была уже вторая война. Но именно в этот день, она поняла, что эта война совсем не как та. Она так и не вспомнила потом, кто ей сказал, что за ней приехала мать.
      Она не узнала своей матери. Не узнала её в этой почти седой, до смерти измотанной женщине- генерале с чёрным от усталости лицом и красными от недосыпания глазами. Она узнала её только когда она неожиданно окликнула её голосом матери. И Марине сразу стало жутко. Она слишком хорошо знала, насколько сильна её мать. Её железной звали не друзья, её так звали те, кто смертельно ненавидел. Марина была почти уверена в отсутствии у неё каких-либо чувств. И вдруг такое…
      Почему-то она сразу вспомнила любимый рельеф Софи. Ту самую умирающую львицу, которой уже почти три тысячи лет. Её оскал. Крепко стоящие на земле передние лапы. Сильные когти на них. И невозможность пустить в дело ещё крепкие клыки. Потому что перебит хребет, пронзили тело стрелы. И она умирает. Это конец, но она не верит, и не поверит никогда, покуда останется хоть капля жизни. Ибо она сильна, очень сильна. Но на силу нашлась большая сила. И нечего ей противопоставить.
      А наверху горело всё.
      И Марина не узнавала города. Его не было. Вокруг просто сюрреалистическая картина, писавшаяся кровью и свинцом. Время суток отсутствует. Дымы, кругом дымы. Сквозь них то здесь, то там что-то просвечивает. Не солнце, ибо в нескольких местах там где должно быть небо, видны багровые пятна. Засыпанные битым стеклом улицы. До неузнаваемости преображенные силуэты знакомых зданий. Носящиеся по улицам военные, пожарные и санитарные машины. Назло всему возвышающиеся башни ПВО. Даже с низу огромными кажутся задравшие стволы зенитки. Слышен их грохот. Размеренно бьют. Словно часы. Без перерыва который уже день.
      И пожары. Горит везде. Горит всё. Но в этом огне, в этой стихии ещё наличествует какой-то, противоречивший ему, порядок. Марина помнила, как ей было тогда страшно. Но она помнила и другое- то ли разбомбленный, то ли взорванный мост. И другой, рядом с ним, которого не видно, он под водой, он колышется, машины идут по оси в воде.
      На аэродроме не было врагов. Но застланный дымом, освещенный огнем пожаров, он выглядел словно во время первого путча. И первого боя, первых смертей, увиденных Мариной.
      У края поля- несколько покореженных самолетов. То ли старье, валяющееся тут с довоенных времен, то ли что-то тяжело поврежденное в боях. Проехали слишком быстро. Рассмотреть не успела. Но помнит, что опять подумала о Софи. Уже зная, что её больше нет…
      Потом они летели куда-то. Летели довольно долго. И Марина видела, как Мама почти всё время говорила с кем-то по рации. Цифры, какие-то непонятные ей фразы — и отборнейшая площадная ругань. Усталая ругань. От безысходности, и невозможности что-либо сделать.
      А ведь это было ещё далеко не концом…
      Потом она слишком много видела мертвецов. И смертей. И как люди горели заживо. И как их рвало на куски. И как в госпиталь притаскивали такие обрубки, от которых было оторвано слишком мало, что бы умереть на месте, но всё-таки достаточно много, чтобы уже быть не человеком, а комком боли, страданий, крика… и дерьма.
      А тот бой был потом. Дошедший до рукопашной. И человек, казавшийся ей очень добрым, перерезал горло. Вбежавший бандит, наверное, не увидел Марину. Она, наверное, успела бы застрелить его. Но тот офицер бросился сзади. И сверкнул нож. И уже фактически мёртвое тело повалилось к ногам Марины. А офицер содрал с мертвеца автомат и сумку с обоймами и убежал.
      Он был убит в этом бою. Как и почти все.
      И самое жуткое её воспоминание. То самое, от которого она чаще всего просыпалась в холодном поту. Когда убитый бандит встал сначала на четвереньки, а потом во весь рост. И увидел Марину. И зверино ощерившись, пошёл на неё.
      У неё как раз кончилась обойма. И время словно замедлило свой бег. Она как зачарованная, смотрела в эти уже не человеческие глаза. В которых была смерть. Её смерть. Она смотрела в глаза. Она ничего больше в этот момент не видела.
      Но её руки за эти дни слишком привыкли к оружию. Пустая обойма упала на битый кирпич. Бандит уже возле неё, когда она вскинула автомат. На стволе длинный и тонкий штык. От удара Марины увернулся бы любой. Но она успела вставить обойму. Длинная очередь ударила в упор. Марина успела заметить, как что-то изменилось в зверином взгляде. А очереди у автомата не фиксированы. Пока давишь на курок, оружие стреляет.
      И туша напоролась на штык. Автомат рвануло из рук. От ужаса Марина не отпускала курка. В лицо брызнули горячие капли. Падавший мертвец сбил её с ног.
      В себя она пришла от того, что кто-то бил её по щекам. Это Мама. Почему-то Марина сразу заметила абсолютно пустое выражение её лица. Впрочем, на её лице, после конца войны такое выражение было постоянно. Он сказала голосом, в котором не было интонации. Вообще.
      — Ты не ранена. Это хорошо. Нас осталось двое. Больше — никого. Ни наших, ни их.
      Она помогла ей встать. И тут Марина увидела убитого. Он лежит на боку. И увидела свой автомат. Он весь в крови. И воткнут в грудь человека. А штык торчит из спины. М. С. замечает взгляд.
      — Круто ты с ним. — и что-то вроде полу усмешки в уголках губ.
      Марина взглянула на себя. Её одежда и руки все в засохшей крови. Она как-то странно посмотрела на М. С.. Та совершенно спокойным голосом говорит.
      — Ты не ранена. Можешь не волноваться. Это только кровь, не грязь. И она не твоя.
      Марина повалилась на колени. Она плакала, и её жутко рвёт. Её выворачивает наизнанку. Пошла даже какая-то зелёная желчь. А М. С. стоит рядом. И дала ей потом кусок какой-то чистой тряпки.
      И именно этот вид пронзённого тела постоянно преследует Марину в кошмарах. И кровь на её руках. И пятно крови, залитое рвотой.
      Марина мотнула головой, словно стремясь прогнать нахлынувшие воспоминания и страхи, и зная при этом, что от них никуда не денешься. Всё кончилось. В том числе и её прежняя жизнь. А в новом безумном мире места для Марины уже не было.
      И с каждым днём она всё больше и больше ощущала собственную ненужность. Она была абсолютно одна. Мамы он почти не видит, Кэрдин то же появляется очень редко. Но с Кэрдин ей хоть становится легче. И Мама, словно совершенно не понимала, как Марине тяжело, и насколько она одинока. Что у неё даже нет того, с кем можно было бы просто поговорить.
      Марина, наконец, решила встать. Передвигаться на костылях в 14 лет. Но с этим ничего уже не поделаешь. Ничего… Ей навсегда суждено остаться калекой.
      Позавтракав, ела Марина всегда мало, да и еды с каждым днём становилось всё меньше, она отправилась разбирать книги. Это её единственное занятие. Книги в доме появлялись в изобилии. Стоило М. С. как-то раз после разгрома какой-то банды забрать себе пару сотен различных изданий, бывших в одной из разбитых машин, как вскоре её дом превратился в филиал уже не существующей центральной библиотеки. Солдаты, занятые на разборе завалов стали приносить сюда практически всё, что находили.
      Всё принесённое совершенно бессистемно складировалось на первом этаже. Да и сама М. С. тоже кое-что приносила. Кроме всего прочего, во время войны она лишилась и своей огромной библиотеки. И видимо, просто скучала по тем своим книгам.
      Хотя после войны Марина ни разу не видела её читающей. Это было понятно на книги не оставалось ни времени, ни желания.
      Марина как-то раз спросила про книги. 'Забирай, если охота '- сказала Мама тогда.
      И теперь она разбирала книги только потому, что хотелось что-либо делать. Ей хотелось ощущать себя полезной. Хоть чем-то заполнять бесконечные серые дни.
      Но в этот день надолго себя занять не удалось. Зашёл один из солдат, охранявших дом.
      Этого она не знала, что было неудивительно — охрана дома М. С. считалась чем-то вроде санатория для долечивавшихся в госпитале. Так что больше 10—15 дней мало кто на этой лёгкой службе был.
      — Вам лучше спуститься в убежище.
      Это уже было. Ни раз, и ни два. Значит, опять к городу подошёл враг. И насколько сильный на этот раз?
      Марина знает, что в такие дни, кроме всей прочей техники из города уходит и одна огромная самоходка с надписью наискосок во весь борт 'Малышка' . Самоходка М. С… Личная, если можно так выразится. После одной из таких поездок Марина заметила, что, словно чья-то мощная рука, оборвала с машины крылья и сорвала развешенные на рубке траки. Самоходка остановилась возле дома. Распахнулся люк на задней стенки рубки, оттуда вылез танкист, и за руки потащил наружу тело человека без лица. Человека маленького роста! Женщины!
      Марине на мгновение стало жутко. Неужели Мама погибла? Но эта жуть продолжалась мгновения, ибо М. С. помогала вытаскивать убитую за ноги, при этом она невероятным матом крыла тупость малолеток, скотство императора, чёртову зиму, сволочей-чужаков, и многое, многое другое.
      — Если бы эта… не открывала бы люка, была бы жива. В жизни больше не возьму на дело непроверенных. — снова мат.
      — Кто она была — спросила Марина позднее у матери.
      М. С. выпустила изо рта струйку дыма и нервно ответила.
      — Точно не знаю, возможно, ещё одна моя незаконная сестрёнка, а может племянница, тоже незаконная, а может просто шлюшка Саргона. Ха-ха-ха. Во всяком случае, мне её вчера наш дорогой император полвечера расписывал. А я и поверила. Дура!
      М. С. снова затянулась. Некоторое время они молчали.
      — Сколько ей было лет? — спросила Марина
      — Саргон сказал, что двадцать. Поганейшее занятие хоронить таких молодых — в голосе М. С. была горечь — ей ведь не было двадцати. Ей едва ли было восемнадцать.
      — А зачем ты её взяла с собой?
      — Саргон меня вчера полвечера пилил. Навязывал её мне. Доказывал, как она здорово стреляет, что знает технику, умеет обращаться с рацией. Ну, я и согласилась. Сдуру. Операция ведь должна была быть нетяжёлой!!!
      — По твоему танку заметно.
      — А это ерунда- М. С. махнула рукой — Это уже после было. Какой-то смертник бросился с гранатой под гусеницу. Ну, мы стали. А их человек двадцать откуда-то повылазило и давай в нас гранаты кидать. Осколочные. А мы их из пулемётов. Пока наши подъехали, всех, наверное, и успели положить. И откуда такие лопухи взялись? Такими гранатами нашу броню не возьмёшь.
      Ну, так снова о ней. Она сидела на месте второго заряжающего. Я на месте наводчика… Она была сзади меня. Я не видела её! Понимаешь, не видела! Зачем она открыла люк? Первый заряжающий почти сразу втащил её обратно. Но. Один из них кинул нам на крышу гранату. Лимонку. Она умерла мгновенно.
      Они опять замолчали. С первого этажа доносился стук молотка. Сколачивали гроб.
      — А зачем ты привезла её сюда. Ведь кладбище в другом месте.
      — Хочу посмотреть: Саргону живой она была очень нужна, посмотрим, вспомнит ли о ней мёртвой.
      Не вспомнил.
      Вечером того же дня Марина спросила у матери.
      — Когда её будут хоронить?
      — Завтра, с утра.
      Только сейчас Марина заметила, что стоявшая у столе у матери обычно пустая пепельница, доверху наполнена окурками. И это были не окурки сигар, которые она сама называет парадно-выходными, а окурки от самых обыкновенных пайковых папирос. М. С. столько курит только когда, что называется, 'на взводе' . Это Марина знает.
      — Можно я пойду туда? У неё ведь, наверное, никого нет, а так…
      — А так. А так — передразнила М. С. снова затянувшись — в благородство решила поиграть. Ну, играй. Завтра в шесть утра будет джип. Проспишь — твои проблемы. Всё!
      И неожиданно добавляет по-русски.
      — Ненавижу людей живущих по принципу 'помер Максим, ну и хрен с ним' .
      У закрытого гроба, кроме отделения с карабинами стояло всего семь человек: М. С., Марина и пятеро танкистов — экипаж самоходки.
      Никто ни сказал ни слова. Одна только М. С. знала её чуть больше полутора суток. Не о чем говорить. Грянуло три залпа, и гроб ушёл под пол, туда, где печи крематория.
      Танкист молча достал из кармана бутылку, накрытую стопкой бумажных стаканов. Вопросительно взглянул на Марину. М. С. кивнула. Марина тоже. Разлили и выпили. Молча. Марина впервые в жизни пила водку.
      В этот день М. С. наверное, впервые за несколько месяцев, напилась.
      Дина уже сидит в бомбоубежище. Как обычно в таких ситуациях, страшно надутая. Она считает себя ' почти такой же крутой как саргоновский спецназовец' .
      М. С. над этим смеется, а Кэрдин с Мариной считают, что семилетней девочке простительно фантазировать, но не в этом направлении.
      Проблема была только в том, что кроме М. С. Дина никого не слушается. И по-прежнему таскает с развалин оружие и пристает к М. С. с просьбой научить её драться. К ужасу Марины, М. С. не гонит Дину, а предлагает ей слегка подрасти.
      А Марина по этому поводу думала, что так из Дины может вырасти только ещё одна Ана Гредер — так звали ту, о которой не вспомнил император.
      Дина сидит, с головой завернувшись в плащ-палатку. Несмотря на то, что в убежище есть электричество, перед Диной на столе стоит горящая коптилка, сделанная из гильзы.
      — Выключить свет и буде как в блиндаже — таинственным шепотом сообщила она.
      — Можно подумать, ты когда-нибудь сидела в блиндаже. Когда же ты Дина, наконец, поймёшь, что война это не игра. Это очень и очень страшно.
      — Врагам и должно быть страшно.
      ''Ну и логика! '- подумала Марина, а вслух сказала.
      — Ты или я и ещё тысячи других детей. Кому мы были врагами? Мы, большинство из которых даже не умело держать в руках оружия. Может, скажешь? Ведь в нас стреляли.
      Дина ничего не ответила. Видимо, об этом она ещё просто не задумывалась.
      — Собак не видала? — наконец спросила Дина, не переставая глядеть на огонь.