— Расскажи-ка поподробнее. Я почти ничего не знаю, как она жила в то время.
      — Да собственно, и нечего рассказывать. Мне не спалось в ту ночь. Я услышала шум машин и встала посмотреть. Это были пьяные самооборонщики с оружием. Человек десять на двух машинах. Они орали какие-то похабные шуточки. Звали Софи. Она выскочила. Я не сразу разглядела, что у неё в руках два пистолета. И она сразу стала по ним стрелять. По фарам. И попала. Они испугались, и уехали. Я потом спустилась вниз. Она лежала на диване. И она плакала. Ей ведь было очень страшно.
      — Я не знала об этом. Она даже о суде почти не говорила. Только Кэрдин и сказала мне о тех месяцах.
      — А можешь ты сначала сказать мне, что с ней стало? Жива ли она?
      — Я не знаю. Клянусь тебе. На последнем сеансе связи со столицей я говорила с ней. Потом — всё.
      — А Софи… Ты уверена?
      М. С. стукнула кулаком по бревну раз и другой. Боли словно и не почувствовала.
      — К сожалению, да. Уверена абсолютно. Шестой день войны был её последним днём.
      — Что до того суда, то я больше всего запомнила, как после со мной стала разговаривать Бестия.
      — И как же именно?
      — Да собственно и не знаю, как объяснить, но больше всего стало похоже на то, что она перестала считать меня ребёнком. Она стала говорить со мной как ты с недавнего времени. Она тогда, а ты недавно словно стали считать меня взрослой.
      — Ты в любом случае уже не ребёнок.
      — А кто?
      — Говорят, родившиеся во время войны, родятся для новой войны. Так было со мной… А ты помимо моей воли, тоже стала одним из тех взрослых детей, каких я порядком повидла на своём веку. Моя судьба, похоже, начинает повторяться в твоей.
      Марина ничего не ответила. Она не хотела верить матери, но боялась, что та в очередной раз окажется права. Как всегда. Ибо она
      М. С… И этим всё сказано. А Марина просто её дочь.
      Марина застыла: костер догорает, а Мамы нет. Лай все ближе, катится волной. Сердце стучит где-то у горла.
      Сзади шарахнуло неестественно оглушительным взвизгом:
      — С-с-с-суки!!!
      Марина зажимает уши и оборачивается.
      Два пса катаются по земле, трут морды лапами и жалобно скулят.
      Мама в очередной раз возникла словно из-под земли. Автомат за спиной, в руке что-то вроде маленькой рации с антенной. Направила на третьего пса- тот кувыркнулся и улетел в кусты. Рацию на пояс, пистолет из кобуры. А троица поджав хвосты уже улепётывает.
      — Ненавижу фермеров, так их растак! Развили скотину — сначала жрёт, потом спрашивает!
      — Что ты с ними сделала?
      — Ультразвуком приложила. Не сдохнут, но хозяин всё равно пристрелит. Оглохли, наверное.
      — Жалко их всё-таки.
      — Тебя бы прожевали и не поперхнулись. Их как раз на людей натаскивают.
      — Из них люди сделали чудовищ.
      — Ты чудовищ ещё не видала. Но один экземпляр скоро может появиться: хозяин этих недоразвитых четвероногих с дробовиком и переизбытком потенции. Могу смело заверить — общаться с его псами много приятнее. Те три шлёпнутых братца — просто ангелочки по сравнению с местными куркулями.
      Марина садится, прислонившись к дереву. Если у Мамы опять начался приступ черно-заборного юмора, то значит опасности больше нет. А она продолжает разглагольствовать, не особо волнуясь, слушают её или нет.
      — Чес. Слово — увижу первую ферму- петуха подпушу непременно.
      — Мама.
      — Что?
      — У тебя очень хорошая топографическая карта. Посмотри по ней, да сходи прогуляйся.
      — Точно! И как это я сама не догадалась! — сказала М. С. усаживаясь рядом с дочерью.
      — За что ты их так не любишь?
      — За кулацкую психологию. Это никакая не опора государства, а один из самых мудачных слоев, просто мечтающий половить рыбку в мутной воде кризиса. Их девиз (если этим даунам известно такое слово) — нажива любой ценой. Что в мире есть ещё что-то, кроме их скотного двора- да по**** им глубоко.
      — Зачем ты всё время говоришь мерзости? Тебя послушаешь — так и вовсе жить не хочется, настолько всё мерзко в этом мире, и настолько отвратительны субъекты его населяющие.
      — Революционер-лейтенант дубль два. В другое время, и в другом месте.
      — И что ты тогда ответила?
      — Прошлась по моральному облику, точнее его отсутствию у большинства скотов двуногих.
      — Сейчас то же скажешь?
      — Сейчас… Не знаю. Говорю в силу привычки. Но как тогда, так и сейчас некоторых представителей рода homo пристрелила бы с большим удовольствием.
      — Они о тебе такого же мнения.
      — До сих пор я оказывалась быстрее. К тому же, кроме политических оппонентов, меня очень любят представители различных маргинальных групп, в том числе и любители молоденьких девочек, а так же мальчиков.
      — Мама, у меня, конечно, сейчас период полового созревания, но на этих вопросах я вовсе не помешана.
      — Учти, подшибут меня — ты вряд ли дойдешь. С добрыми людьми на свете напряженка, а ты кусочек лакомый. Я просто очень боюсь за тебя. Учти — если что — оружие брось, пистолет оставь для самообороны, но на виду не держи. Иди в столицу, ищи Кэрдин. Но по дороге помалкивай, спрашивать будут — говори, что маму-папу убили, а ты к тете пробираешься. Поверят. Хотя…
      — Что 'хотя' ?
      — Слишком уж хорошо видно, что ты не из простых. Вопросы задавать будут. Да и на лицо кто понаблюдательней внимание обратить может. Глупенькой напуганной девчонкой ты прикинуться точно не сможешь. Обо всех остальных опасностях сама можешь догадаться.
      Если уж совсем станет невмоготу. — М. С. раскрыла портсигар — Видишь капсулу? Возьми одну. Лучше всего держи во рту, вот тут, у десны, как я. Успеешь разгрызть, если к примеру завалят, — мучаться не будешь.
      Марина взяла капсулу, стараясь не думать о других ситуациях, когда она ей может понадобиться.
      — А если в столице не будет наших? Что тогда?
      — Что тогда, что тогда — затянулась сигаретой, и выпустив струйку дыма коротко обрубила- Не знаю. Попробуй поискать императора. Чует мое сердце и другие органы- этот хитрец прожженный в сваре уцелеет, и ещё с прибылью останется. Объявится рано или поздно. Тебе он ничего не сделает… Пока амбиции проявлять не начнешь.
      — Найдешь Кэрдин, или не найдешь, ты вот про что помни: в ставке, на первом ярусе погреба боезапаса знаешь?
      — Да.
      — Где N4 помнишь?
      — Вторая галерея.
      — Верно. Так вот знай: Там сейчас груда пустых ящиков и всякий хлам навален. Но если разобрать, и хорошо посмотреть, то в полу есть закрытые ниши. В них тоже ящики как для зенитных снарядов. Но там не снаряды.
      — Что в них?
      — Золото. В слитках по 50 кг. 2250 кг. Часть резервного фонда военного ведомства. Если со мной что… То может, тебе и пригодится когда. Больше мне оставить тебе нечего, да и это не мое.
      — А кто ещё про золото знает?
      — Из живых? Никто. Это ведомственный тайник, у безопасности или императора свои.
      — Что же ты псов просто не пристрелила?
      — Шум поднимать не хотела, да и нашли бы их скоро. А мне не охота, что бы пер кто-то за нами. Хватит уже… сопровождающих.
      — Знала бы о каком количестве проблем тебе вообще ничего не известно!
      — Даже тебе известно только о тех проблемах, о которых докладывают.
      — М-да. Поработала сестренка!
      — Может, лучше мяса пожарим?
      — То, что в консервах жарится плохо.
      — Это по-твоему тоже?
      М. С. вытащила из листьев большой кусок мяса, подцепив ножом.
      — Откуда это? — удивлённо спросила Марина
      — Свинью я ночью подстрелила. Нетрадиционное использование прибора ночного видения.
      — Дикую?
      — Домашнюю, беглую. Как видишь, кому-то война может принести даже свободу, вот только платить за неё приходится недёшево.
      — А дорого, и даже очень.
      — Свиньёй больше, свиньёй меньше. Ладно, лучше делом займёмся. — а это значит — готовить придётся Марине. М. С. может и под проливным дождём развести костёр. Но таланты как кулинара равны нулю. К тому же, у неё просто какое-то маниакальное пристрастие к консервам. И вообще, к любой еде, которую по возможности не надо готовить. Так, кипятком залить максимум.
      Марина готовить умеет. Но совершенно не любит.
      — Соль есть?
      — Глупый вопрос.
      По отношению к кулинарии М. С. похоже неизвестно такое слово как пересолено. И можно не сомневаться — когда уходили из ставки, соли она с собой прихватила — до столицы хватит и ещё на обратную дорогу останется.
      — А ты не думала о том, чтобы бросить всё и просто начать жить обычной человеческой жизнью?
      — Как так? — не поняла М. С.
      — А вот так. Не идти в столицу. Пойти в какой-нибудь маленький город и просто поселится в нём. Не говорить кто мы. И просто жить. Обычной человеческой жизнью.
      — И что ты под этим представляешь?
      — То, как живут многие люди. Дом, семья, простые радости. И не надо никуда бежать, и не от кого прятаться, и незачем сражаться. Просто пожить в покое.
      М. С. взглянула в лицо дочери. С чего это в хорошенькой головке вдруг забродили подобные мысли? После всего-то произошедшего… А М. С. было думала что в душе Марины что-то изменилось. И то, как жила раньше не слишком устраивает. И не имеет ничего против, чтобы больше походить на грозную маменьку. И вот нате. Опять вопросец из разряд не знаешь что и сказать. Ну, да головку никто ещё пустой не считал. А те, кто так считали… Если помягче выразиться, те крупно просчитались.
      Ну, в вопросе-то винить некого. Сама в своё время специалисткой по подобным вопросам была. Как говориться, очередной вариант на вечную тему.
      — И что я в этом простом мире буду делать. В этом-то покое, который ещё найти надо? И о котором я не малейшего представления не имею. Ты меня-то вообще в мирной жизни представляешь? Мне ведь вечно до всего дело есть. Всегда я во что-то встреваю. Просто не могу в стороне сидеть. А мирная жизнь подразумевает в первую очередь житьё по принципу: моя хата с краю. А я вечно во что-нибудь вмешиваюсь. Ибо без дела сидеть не могу, и всегда его нахожу, даже если не хочу.
      — Сама же говорила, что в глуши ничего не происходит. А в столицах просто слишком шумно. И люди очень злы. И тоже будет и сейчас. Шуму будет поменьше. А люди стали гораздо злее. А дело найти себе всегда легко будет. Ты ведь можешь жить обычной жизнью. В моторах, к примеру, ты вот здорово разбираешься. А за счёт этого вполне можно прожить. И ты ведь легко сделаешь так, что тебя никто и никогда не узнает.
      М. С. хмыкнула.
      — Что верно, то верно, этого-то у меня не отнимешь. Но о другом ты подумала? О людях, оставшихся в столице. Обо всех тех, кто ещё верен мне. И надеется на то, что я появлюсь. И что-то сделаю. И просто помогу выжить им всем. Я просто многим ещё нужна. Корабль получил много пробоин. Но он ещё на плаву. А с гибнущего судна капитан уходит последним. А то что предлагаешь ты — это просто бежать с корабля. И бросить всех. А я так поступить не могу. А я ведь, кстати, ещё и не знаю, о том, насколько велики пробоины. Может, их ещё можно заделать?
      Я ведь этого не знаю. Но мой долг об этом узнать. И ты знаешь, что долг для меня вовсе не пустое слово. Да и ты… Как ты будешь жить безо всех этих плие, батманов и прочих фуэте? В глуши не станешь Императрицей. Твоя судьба- стать примой. Ты ей станешь.
      Марина улыбнулась.
      — Ты думаешь, это все будет возможно вновь?
      — А почему нет? Если люди остались людьми, осталось в них и стремление к красоте.
      — В общем, тишина нам обеим противопоказана.
      М. С. опять загримировалась. Теперь выглядит значительно старше, чем есть на самом деле. Волосы на лбу перехвачены куском чёрной ткани, на кистях рук зачем-то изображены смываемые татуировки откровенно бандитского содержания. Даже перстни на пальцах нарисовать не поленилась. Чем-то трофейным работает. Выглядят рисунки неотличимо от татуировок.
      — Они значат что-нибудь? — спрашивает Марина
      — Конечно. Этот — первый срок как малолетка, этот — двойное убийство, этот — беспредельщица, этот — убийца организмов, этот — давно в законе. Остальные примерно на ту же тему.
      — Зачем тебе это? — спрашивает Марина, уже жалея о заданном вопросе. Сейчас будет какая-нибудь история из разряда — меньше знаешь — крепче спишь. И скорее всего, страшная.
      — Надо. Топать нам по довольно милой местности — лагерей тут полно было, да поселений спецпереселенцев. А в поселения заходить придётся. Народ тут такой… Читать не каждый умеет, зато вот это — она шевелит пальцами — каждый разберёт. И трогать — побоятся. Я — эреги, вор из воров, авторитет и ещё какой, а живут тут все по понятиям… до какой-то степени. И убить эреги… Да ещё незаметно. А они же не знают, сколько у меня бойцов. Бабы — эреги точно есть. Правда, их почти всех перестрелять мы успели. Мужиков тоже, можешь не волноваться. Парочку шлёпнула собственноручно.
      — А мне что делать?
      — В первую очередь — помалкивать. А то стоит тебе рот открыть- через минуту уже ясно- девочка из пансиона имени Её Императорского Величества сбежала. И мордочку не забывать размалёвывать, когда велю. Хотя могут и подумать, раз далеко иду, да беспредельщица — то просто консервы с собой виду. Живые.
      Хотя нет, дай-ка руку, нарисую кое-что.
      — Что это за кольцо? — спросила Марина когда М. С. закончила 'творить' . Вышел перстень с тёмно-синим треугольником.
      — В мужских зонах не встречается. Там другое накалывают. Буквально — принадлежит эреги. В твоём случае призвано выполнять защитную функцию. Спецпереселенцы в основном мужики. Женских зон тут почти нет, так что женщины большим спросом пользуются. Особенно, молоденькие и смазливые вроде тебя.
      — Слышь, а кумовья куда подевались? Или их уже того?
      — Не того. Братва что-то замышляла, да они прознали. Нескольких убили. Всех согнали на площадь. Там уже их машины были. Они и сказали — кто хочет — давай с нами. Кто нет — оставайтесь тут. Кто захотел. Одних брали. А других застрелили. Смотря по статье. Здания они подожгли, когда уезжали.
      — Дальше по дороге всё так же?
      — Примерно.
      — Может, тут останешься? А то все тут без понятий. А ты порядок навести сможешь. Авторитет чувствуется.
      ''Только лавров эреги-пахана-разбойничьего атамана мне и не хватало!
      — А если честно, ты разве не устала?
      — Если честно, то страшно. Вымотана как не знаю кто, просто как лимон выжата. Сама толком не знаю, за счёт чего держусь… Это в продолжении разговора, не лучше ли всё бросить?
      — Сама не знаю. Просто… это постоянное ощущение страха. Очень тяжело с ним жить. Последние несколько месяцев я постоянно всего боюсь.
      — На то есть основания.
      — Но так было и раньше. Какое-то время идёт хорошее, а потом начинается что-то чёрное. И так уже давно. И так будет всегда. Ты ведь есть. Жгут меня языки твоего пламени. Я иногда не знаю, что лучше, держаться от него подальше. Или же стать такой же, как ты. Огонь не может сжечь огонь.
      — Когда горит степь, её не тушат. А поджигают навстречу. Огонь может остановить огонь.
      — Остановить, но не сжечь.
      — В тебе есть огонь. Я чувствую это. Но твой это огонь. И не подобен он моему. Он твой, и я не знаю, какой он именно.
      — И я этого не знаю.
      — Ты всегда так мало рассказывала о нём. Словно, скрывала что-то.
      — Ты об отце?
      Марина кивнула. Действительно, М. С. ей мало что говорила. Зачем?
      — Да особо и рассказывать то и не о чем. Мне ведь семнадцать тогда было. Если здраво разбираться, типичный фронтовой роман был. Имел правда, шансы во что-то большее перейти… но не судьба.
      Марине показалось, что голос матери в этот момент дрогнул.
      — Да и если честно… Не факт, что мы в дальнейшем хорошо бы ладили. Человек он был неплохой… Но слишком уж не для этого мира. Слишком… благородный что ли. Во всех смыслах слова. На всю дивизию один такой родовитый. Да тут я ещё, сама неповторимость. Меня уже тогда считали очень тяжёлым человеком. Нам просто суждено было спеться. Необычный люди как меня, так и его привлекали. Я-то ему о происхождении наплела с три короба в сторону понижения. А он всё равно хотел жениться. И плевать, что бы родня подумала. Не знаю, любила ли его. Привязалась — это верно. Потом всё-таки сказала, кто я такая. Не знаю, чего ждала. А не изменилось ничего. Всё-таки… хороший он был. Знаешь, как меня тогда за глаза звали?
      — Игла.
      М. С. усмехнулась.
      — Это тоже было… Но чаще — 'миледи' .
      На губах Марины играет просто обворожительная улыбка. В лучших традициях Софи улыбка, то есть с мастерски скрытой иронией.
      — Что, не похожа разве?
      — Не знаю. Сколько себя помню… Ты шумная, громогласная, временами жесткая… Если есть такой термин бронебойная леди, то про тебя это.
      — Бронебойная леди… Оригинально. Но меня действительно звали миледи. А его милорд.
      — Он знал, что у тебя будет ребёнок?
      — Нет. Не успела сказать. Те три дня… От смерти до моего ранения я и не помню почти. Всё как в тумане. А шли бои.
      — Ты портсигар хранишь…
      — Храню. Остатки детской сентиментальности, если угодно.
      — У него были родственники?
      — Конечно целый клан, но в основном — говно в стиле прочих Еггтов. И как это среди них такой получился?
      — Да наверное, так же, как и ты среди прочих Еггтов… — Быстро же она научилась шпильки в стиле Софи вставлять где надо и не надо- а с ними никаких дел ты больше не имела?
      — Естественно. На фиг они мне сдались. Хотя Саргон какие-то переговоры с ними втихаря от нас двоих вёл. Я это после уже узнала… Брак бы признал, это факт. И если уж быть честной, то я и сама о нем думала. Хотелось какой-то тени мещанской жизни… Какую-то долю тишины, размеренности и спокойствия. Какой-то доли… Но норки не для меня. Ибо хотелось гореть, а не киснуть!
      — Ты хотела мстить. Ты хотела сжигать.
      — И сейчас хочу?
      — Не знаю — просто ответила девочка.
      — Знала бы ты, как сейчас смотришься со стороны — сказала М. С.
      — А что? — сквозь зубы удивилась Марина. Она сидит на свернутом покрывале и расчесывает волосы. Даже в перешитой военной форме вся какая-то хрупкая и домашняя что ли. Форма хотя и хорошо подогнана, на миниатюрной фигурке смотрится нелепо.
      В зубах зажата заколка для волос в форме цветка. Подарок Софи. Немного рассеянная художница очень любила красивые вещи, совершенно не задумываясь о их стоимости. И заколка — лучшее тому подтверждение. Цветок напоминает лилию, символы чистоты и непорочности. Тонкие серебряные лепестки в изобилии украшены драгоценными камнями. Кармино-красными рубинами, синевато-зелеными, цвета морской воды, под цвет глаз хозяйки, аквамаринами, и бриллиантами великолепной огранки. В центре цветка — знаменитый карминовый рубин 'Глаз Демона' , сокровище мирренской короны, один из свадебных подарков Тима V. А сама лилия выполнена по заказу, и скорее всего, ещё и по эскизу Софи. Немалая часть поредевшего после революции состояния ушла на этот подарок. М. С. о цене не спрашивала, прекрасно понимая мотив поступка сестры. Пусть в мире умножится прекрасное. И достойное украшение ляжет на волосы юной красавицы.
      До войны каждый день сверкал в волосах подарок.
      Только когда приходилось заходить к людям, М. С. говорила 'Сними. Мелкий человечишко за самый маленький камушек убьет не задумываясь. А о 'Глазе демона' и говорить нечего, из-за него войны начинались и города горели' .
      Марина не спорила, но едва дом оказывался за поворотом, как снова лилия оказывалась в волосах. Очень любит девочка все красивое. А теперь ещё и памятью стала лилия. Кажется ей, что маленький бриллиант возле рубина — словно слеза скорби. И не было её раньше.
      Марина убрала расческу, в отличии от драгоценной заколки, самую обыкновенную. М. С. хмыкнула, временами кокетливой, временами морозно-ледяной стервозной красавицей в стиле Софи-Елизаветы, Марине-Елизавете не бывать. Однако, стиль Софи в девочке уже очень хорошо чувствуется. Любимые прически ясно от кого позаимствованы. В одежде черный, а временами красный цвет предпочитает. Высокие каблучки очень любит.
      В том, что в марках косметики раз в двести пятьдесят лучше матери разбирается, можно не сомневаться.
      Впрочем, весьма сложно найти женщину, уделяющую своей внешности меньше внимания, чем М. С., серебряная тезка сестрицы из адмиральского салона, или мраморная древняя богиня, разве что. Так что волосы самой М. С. уже довольно давно пребывают в стабильно живописном беспорядке.
      — Я ещё никогда не видала кого-либо с личиком ангела, но в камуфляже и с автоматом.
      — Пока дойдём до столицы, я из ангела вполне успею стать аггелом. Если уже не стала.
      — Не умеешь острить, лучше уж не берись.
      — Извини, я не хотела тебя обидеть.
      М. С. хмыкнула. Между собой они частенько разговаривают по-русски. М. С. просто очень любит этот язык, а Марина прекрасно знает. Впрочем, закончила М. С. по-грэдски.
      — Меня обидеть невозможно.
      Она снова поднесла к глазам бинокль. Какой-то полу электрический аппарат чужаков. Как говаривала она сама про этот прибор 'Ненавижу чужаков, но обожаю их оптику' . А Марина в этот момент почему-то подумала, что Мама сама на четверть кэртерец, а следовательно и в ней есть сколько-то их крови. Впрочем, единственный кэртерец, которого Марина знала всем — характером, манерой разговора и даже шуточками почему-то очень напоминал Маму. Неужели Мама только из-за своей крови такая? Или тут в чём-то другом дело? Софи может, что-нибудь интересное на это и сказала бы. С ней говорить было очень легко. С Мамой не так.
      Из состояния размышлений Марину вывел голос матери. Бинокль уже убран, и теперь М. С. явно валяет дурака, усевшись на поваленный ствол, и словно в задумчивости подперев кулаком подбородок. Особой опасности нет, буквально на лице написано.
      — Всё-таки интересно, кто они. Может, всё-таки попытаться пройти через этот КПП, с позволения сказать?
      — А что иначе?
      — А иначе — чесать по болотам. Дней пять, а в компании со спецом вроде тебя и все десять. Очень хочется? И это только после того, как ты отлежишься. А ночи сейчас дождливые.
      Марина не обиделась. Кажущаяся тяжеловесной и неуклюжей на ровной дороге Мама, в любом месте, где дороги отсутствуют как класс, передвигается с немыслимой легкостью и грацией. Марине Мама даже казалась иногда лесной кошкой, или даже рысью. А Марина, хотя и зовется иногда 'Восходящей звездой грэдского балета' , то за сучек заденет, то о корень споткнется. Вот вчера вечером об очередной и зацепилась. В небольшой овражек скатилась, пересчитав спиной все корешки да камушки, лодыжку вывихнув, кучу синяков наставив, да ещё и мышцы на ноге потянув. Ладно, хоть лицо не пострадало, а то уж больно не хотелось походить на фото Мамы в молодости.
      — А есть выбор?
      — А я вот и пытаюсь разобраться, благо время у нас ещё есть. Ты с твоей ногой только через неделю сможешь нормально ходить. А пересиживать эти дни в лесу-удовольствие ниже среднего. Да ещё и под дождём. А то может под крышей получиться отсидеться.
      — Мужик, далеко направляешься?
      Тот словно проснулся и натянул вожжи. Лошади встали. Что перед ним не бандит или возвращающийся домой солдатик, понял сразу. Но то что на обочине стоит Чёрный Саргоновец тоже совсем не обрадовало. Да к тому же баба, и явно из офицерья. Однако, человеку с автоматом в руках лучше не хамить. Особенно подобному субъекту из полных фанатиков.
      Мужчина был на войне и там их навидался, фанатиков саргоновских. И относился к ним со смешанным чувством страха и уважения. Ибо они не болтали. О чём говорили — так и поступали. И то, и другое бывало по-всякому. Сила в них какая-то есть. Нечеловеческая.
      — К себе в деревню.
      — А раз так, то выкладывай, что творится в городе.
      — А ничего особенного, люди живут, да хлеб жуют.
      — Да ты шутник, как я погляжу.
      Мужчина уже пожалел о своей шутке, ибо заметил, как нехорошо дёрнулось левое веко офицера. Да за одно и рука, бывшая не слишком далеко от курка. Но трусом он не был.
      — Да уж с вами шути, не шути, в лучшем случае без ноги останешься, а то и без головы.
      — Это тоже верно, однако ты не ответил: что в городе.
      — А что было, то и есть: ваш глава города себя чуть ли не императором объявил, ну и сидит.
      — А КПП с пулемётом на дороге чей? Тоже его?
      — Да вроде как.
      — А если я через него сунусь, то окрошку из меня сразу состряпают, или сперва поговорят?
      — Быстрее вы из них окрошку состряпаете, чем они из вас, потому что это те ещё лопухи и чёрным вроде вас не чета.
      — А если я не хочу ни из кого ничего стряпать?
      — Так и пропустить могут, если вас не сильно много.
      — А с чего это? Иногда и одиночка с автоматом дел наворотить может.
      — Так те, кто наворотить хотят через КПП не так проходят, как вы собираетесь.
      — Ну и много тут шлялось этих самых любителей наворачивать?
      — Да был кое-кто.
      — И что с ними сделали?
      — Да кого прогнали, а кого и побили, люди-то после войны совсем с ума посходили. Иному убить — что муху прихлопнуть.
      — Ну, тогда поворачивай, вместе и поедем. До города, если всё нормально будет. А нет — не обижайся. Сам про окрошку говорил. Эй, Маришка, давай сюда.
      Мужчина ожидал, что из кустов вылезут ещё двое или трое с автоматами в обнимку. Но кусты не шевелились довольно долго, а потом на дорогу выбралась девочка не старше четырнадцати лет, правда, тоже с автоматом. В руках тащит тяжело набитый рюкзак. Пока шла до телеги, мужик успел заметить, что она довольно сильно хромает. И что похожа на чёрного офицера как дочь… или сестра.
      — Ясно, почему вы не почесали по болотам.
      — Какой ты наблюдательный.
      М. С. помогла дочери забраться на телегу, закинула её вещи и скинула свой рюкзак. Автомат Марина снимать не стала. 'Это правильно' — подумала М. С., скосив глаза на черноволосую голову. Всё нормально, сообразительная девочка без напоминаний спрятала куда-то драгоценную заколку.
      — А раз ты такой наблюдательный, то выкладывай: врач в вашем городишке есть?
      — Больница как была, так и стоит, а что у них есть — сами узнаете.
      Генерал (а про себя крестьянин решил, что чин у неё никак не меньше… если не больше) хмыкнула. А взгляд как был, так и остался очень нехорошим. Хотя… Мог ли он быть другим?
      — Растяжение, вывих и множественные ушибы. — устало констатировал врач.
      — Кто бы сомневался — с грустным сарказмом прокомментировала М. С. — ну, и где тут комнату на десять дней можно снять?
      — Поспрашивайте у рынка.
      У входа уже поджидают. Трое. Один в милицейской форме, перешитой из старой полицейской, и двое в цивильном, но с красными повязками на рукавах и винтовками за спинами. Судя по выправке, повоевали в свое время всех. Дядьки в возрасте, но ещё на многое способные. Окопники. Вспомнилось почему-то что пехота танкистов не жалует, а на ней-то острохарактерная куртка.
      Старший подошел. Как в прежнее время козырнул. Смотрит колюче. Однако, представился.
      — Начальник отделения милиции. Назовите цель посещения города.
      — Болезнь. Узнала, что тут есть больница.
      — Как долго собираетесь задерживаться.
      — До выздоровления. Дней десять.
      — У вас есть оружие?
      Вопрос-то на деле в лучших традициях анекдотов про ментов из разряда 'водитель трамвая, сверните к обочине и остановитесь' . О чем спрашивать, когда на плече автомат, на боку кобура, за голенищем револьвер, за другим нож, из за спины рукоять меча выглядывает? А у стены за спиной стоит АГЭс, два рюкзака и бронежилеты валяются. Будь глаз понаметаннее ещё бы кое-что рассмотрел. Рукоять меча замотана шелковой тканью, и особым образом лежат полотна. Старинный обычай, укрывать рукоять, если уходишь на долго, и оставляешь меч. Или если уходишь совсем — то узлы распустит только наследник. В рукояти таится угроза, и не дело когда нет войны пугать всех подряд. Из прославленных древних мечей рукоять 'Глаза Змеи' ещё не самая зловещая. Каждый Великий Дом по-своему бинтовал мечи. Это было почти как фамильный герб. А рукояти зачастую и были гербами. Мечи по-прежнему носят очень многие, а этот обычай стал забываться. Но по тому, как замотана рукоять даже сейчас знающий человек поймет звание стоящего перед ним. М. С. перебинтовала рукоять не как принято у Еггтов, а как принято у высших офицеров. Знаток бы понял, что перед ним генерал. Но со знатоками напряженка даже в столице. Последним, кто узнал Еггтовскою перевязь оказался… мирренский военный атташе.
      — Исключительно для самообороны. Время сейчас нервное.
      — Обязуетесь не применять его на территории округа?
      — Если меня не вынудят к этому, то обязуюсь.
      Без малейшего дружелюбия изучают друг друга. М. С. и так выглядит вызывающе, да ещё черные очки демонстративно не снимает. Случись свара, этих-то она уложит без проблем, да и из города сможет выбраться. Только за какое место вытаскивать еле передвигающуюся Марину? Лишь бы ума хватило дождаться конца разговора. Каким бы он не был.
      — Мама, что тут у тебя.
      Марина как всегда не вовремя. Ни М. С., ни милиционеры, ещё толком не решили, будет ли драка или нет. Не оборачиваясь, М. С. бросила.
      — Иди внутрь.
      Старший махнул рукой. Секундное напряжение.
      — Ребята, вы свободны, не забудьте проверить рынок.
      Те, с винтовками, повернулись и ушли. М. С. взаимосвязи не уловила. Старший, прихрамывая, подходит поближе.
      — Закуришь, или побрезгуешь?
      М. С. затянулась. 'Великий канал' . Сколько лет, сколько зим!
      — Ногу что ли сломала?
      — Не, вывихнула.
      — Не жалко её? Вон какая худющая, еле на ногах стоит.
      М. С. промолчала. Они и в самом деле идут так быстро, как только могут. М. С. рвется в столицу. Скорее! А если и отмечает осунувшееся лицо Марины, то только самым краем сознания. Для неё уже давно неважно то, что другим сразу бросается в глаза.
      — Остановиться есть где?
      Хотелось сказать 'Да' , но глянула ещё раз на человека и сказала правду.
      — Нет.
      — Можно у меня. Тут недалеко.
      — Пошли, раз близко.