ГЛАВА 4

Йоши пришел в себя. Он лежал в просторной комнате столичной усадьбы своего дяди. Его голова покоилась на квадратной деревянной подушке. Рядом находился поднос с чашкой чая и букетом свежих цветов. Молодой человек отбросил в сторону футон (одеяло) и тут только заметил Нами. Женщина стояла на коленях, прислонившись спиной к расписной сёдзи — стенке-ширме. Ее глаза были закрыты, губы шевелились в беззвучной молитве. Он вдруг понял, что почти год не видел возлюбленную при ярком свете, и принялся внимательно ее рассматривать.

Волосы Нами струились двумя водопадами цвета черного дерева, посередине их скреплял бант из скрученного шелка-сырца. Она была в траурной одежде: верхнее платье из черного блестящего шелка гармонировало с тканью бесчисленных нижних одеяний. Кончики серых манжет выступали из-под коротких рукавов платья, образуя похожие на веера складки, изящно облегавшие ручки сидящей.

Лицо Нами, казалось, было выточено из одного куска гладкой слоновой кости. Йоши почувствовал неудержимое влечение к любимой.

Нами открыла глаза. Ее губы перестали произносить молитву и сложились в смущенную улыбку.

— Дорогой Йоши, я опять оказалась твоей сиделкой и лекарем. Хочешь чая?

— Привет тебе, прекрасная Нами! Как долго я здесь нахожусь?

— Ты появился у наших дверей вчера утром, едва живой и такой же безрассудный, как я и ожидала. Разве можно было вставать без чьей-либо помощи с тяжелой раной!

— Рана моя не так уж серьезна. Не будем говорить о ней. Я хочу знать, что стало с телом князя Чикары.

— Дядя все устроил. Его слуги отправились на гору Хией, как только тебя уложили в постель. Не беспокойся, мой супруг будет похоронен со всеми церемониями, положенными ему по сану.

— Милая Нами, я глубоко сожалею, что поединок закончился так трагически. Князь Чикара мужественно встретил смерть. Я не могу забыть, что он был твоим мужем и моим отцом. Всемогущие боги, похоже, каждый раз, когда я обнажаю меч, это приносит зло! Прежде у меня не было выбора: я сражался, принимая вызов или защищаясь от нападения. Но на этот раз вызов бросил я сам. Я заставил Чикару биться со мной. Я убедил себя, что делаю это для дела Минамото, во имя императора и ради возмездия, но, боюсь, одна из истинных причин была эгоистической — я сражался за тебя.

Нами коснулась его руки.

— Что сделано, то сделано. От того, что ты упрекаешь себя, нет никакой пользы.

— Я не просто упрекаю. Мне нужно пересмотреть свою жизнь. Нами, я устал сеять несчастья. Мои мечты стали символом смерти. Что ждет нас в будущем, если на каждом шагу я стану обнажать оружие и совершать убийство? Я — сенсей, преподаватель. Я хочу учить. Я не виновен в ложной гордыне, когда говорю, что являюсь одним из лучших бойцов в империи: я уже не раз доказывал это.

— Никто не сомневается в твоем мастерстве, Йоши.

— Тогда почему я должен убивать, чтобы остаться в живых? Я хочу быть с тобой, хочу, чтобы мне дали спокойно жить жизнью сенсея. Я готов покинуть этот злосчастный город в любой миг — хоть сегодня, если ты поедешь со мной. Я буду служить князю Йоритомо, обучая его воинов.

Нами придвинулась ближе и нежно положила ему руку на лоб.

— Нет, милый, я не могу уехать так скоро.

— Но мы же любим друг друга, и перед нами больше нет препятствий. Чем раньше мы покинем Киото, тем раньше сможем начать совместную жизнь.

— До этого мне надлежит выполнить некоторые обязанности. Я должна быть верна памяти моего покойного мужа, пока истекут сорок девять дней заупокойных служб. Я не могу отдать князя Чикару во власть Эммы-О, не заступившись за него.

Нами верила, что каждый человек умирает семь раз перед тем, как получить приговор, быть ему в раю или в аду. Эти семь смертей происходят в течение сорока девяти дней, когда покинувшая тело душа плавает в преддверии загробного мира, а небесные судьи решают ее судьбу. Нами верила, что искренние молитвы могут повлиять на решение судей. Пышность официальных церемоний, количество плакальщиков и преданность семьи много значат для спасения души в эти дни.

Первая смерть князя Чикары произошла, когда Йоши рассек его спинной мозг. Через семь дней князь умрет второй раз. Друзья и знакомые придут молиться о нем. Они принесут жертвы, прочтут сутры, сожгут свечи и благовония.

Может быть, судьба души Чикары на ближайший десяток тысяч лет зависит от правильного выполнения этой похоронной церемонии. Обычай и вера обязывали Нами проследить, чтобы ежедневно на домашний алтарь приносилась пища, ибо там дух князя пребывает все сорок девять дней.

Как вдова Чикары, Нами отвечала за организацию заупокойных молений. Ей надлежало соблюдать траур: для того чтобы обеспечить Чикаре пропуск в Западный рай, его супруга должна была на это время отказаться от цветных нарядов, одеваться только в белое, серое или черное, а также не употреблять в пищу мясо и рыбу и избегать плотской любви.

Только после пышной церемонии седьмой смерти Нами будет свободна от этих ограничений. Когда вещи Чикары разделят друзья и близкие, его душа сможет спокойно покинуть землю.

Йоши почувствовал себя виноватым.

— Прости меня, милая Нами! Твой долг перед князем так же важен, как любая из моих обязанностей, Я понимаю это, но мне будет трудно ждать сорок девять дней, не находя утешения в твоих объятиях.

— Мы не можем видеться каждый день, не касаясь друг друга.

— Боюсь, для меня это окажется неприемлемым! И Йоши прочел тут же сложенное стихотворение:

— Сакура зацветет, милый. Мы ждали столько лет, семь недель пройдут быстро.

И молодая женщина прочла ответные стихи:

— В окружающем мире дни, может быть, и промелькнут мотыльком, но мне они покажутся вечностью, если я буду лишен твоих ласк, — возразил Йоши.

— Как только ты встанешь, ты вернешься в свой дом, и мы сможем видеться только на похоронных службах.

— Я не хочу расставаться с тобой?!

— Любимый, подумай о долге, о своем родстве с моим умершим супругом. Мы должны дать его душе все шансы на спасение.

— Ты права. Я завтра же вернусь к своим обязанностям при дворе. Моя рана не опасна. Я буду тосковать, но тут ничего не поделаешь.

— Когда время траура истечет и я сброшу черное платье, мы обсудим наше будущее. Моя жизнь принадлежит тебя. Если ты решишь уехать из Киото на север, пусть будет так. Мне не по душе Йоритомо и его разбойники, но куда поедешь ты, туда поеду и я — счастливая и с охотой.

— Я люблю тебя, Нами.

— И я люблю тебя, Йоши.

ГЛАВА 5

Пятнадцатого числа установилась не по сезону теплая погода. Все следы зимнего снега исчезли, и цветы сливы открыли свои сияющие лепестки. В Большом зале Дворца Правительства шло чрезвычайное заседание Совета.

Придворные торжественной цепочкой двигались к залу. Проходя между массивными, покрытыми красным лаком колоннами, каждый из них, отделяясь от группы, бесшумно проскальзывал на свое место под просторными сводами высокой крыши. Предсказатели и модельеры вкупе с церемониймейстерами и преподавателями поворачивали налево, другие сановники — военный министр, министры медицины, домашнего хозяйства и строительных работ, а также представители провинций — сворачивали направо. Наивысшие по рангу члены Совета размещались возле центрального возвышения, которое обычно занимал возглавлявший Совет Кийомори, Вельможи помельче располагались на двух больших помостах, удаленных от центра зала. Император-отшельник Го-Ширакава сидел напротив членов Совета, скрытый большой расписной ширмой, из-за которой ему было удобно следить за происходящим.

Царившая на собраниях полная достоинства сдержанность сегодня нарушалась перешептываниями. От советника к советнику передавалась новость, вызывавшая страх и ликование. Первый министр Тайра Кийомори слег в постель, пораженный приступом ужасной болезни. Один из советников Левой стороны шепнул соседу, что у Первого министра сильный жар и лекари обливают его холодной водой.

Сосед, выслушав новость, передал ее дальше в таком виде: «Тайра Кийомори горит в лихорадке. Даже холодная вода не может его остудить». После еще одной передачи дело стало выглядеть так: «У Тайра Кийомори редкая болезнь. Холодная вода закипает, касаясь его тела». Затем стало известно, что «кожа Первого министра так горяча, что даже лекари не могут приблизиться к нему. Более того, когда на него льют ледяную воду, она тут же испаряется, распадаясь на облака дыма и языки пламени. Его комната теперь похожа на преисподнюю грозного Эммы-О. Горе нашему главе! Злая карма в конце концов завладела им».

Министры Левой стороны, представлявшие род Тайра, пришли в ужас. Всем было известно, что некогда Кийомори убил монаха Сайко и сжег пятидесятиметровую статую Будды. Да, как бы высоко ни поднялся человек, ему не избежать своей судьбы.

Йоши сидел в группе советников пятого разряда от рода Минамото. Он был в полной придворной одежде: голову его украшала повязка-кобури, черный шелк которой отражал тусклый свет масляных ламп, темно-синяя верхняя одежда была украшена голубым рисунком, изображавшим верхнюю часть герба Минамото. Полы этой одежды охватывали фигуру Йоши, обрамляя шелковые хакама. Через широкие рукава верхнего платья были видны ярко-синие покровы нижней рубашки. Ноги молодого сановника были обуты в башмаки положенного по этикету фасона, а рядом с Йоши на циновке лежал его должностной жезл. Пока тревожный шепот пробегал только по рядам советников Тайра. Йоши и его союзники терпеливо дожидались официального открытия собрания.

Наконец низкий звук горна сообщил о прибытии Мунемори, сына Кийомори, который занял место отца на центральном возвышении и торжественно произнес слова вступительной молитвы. Мунемори был самым старшим и самым бездарным из сыновей Первого министра. Отсутствие необходимых способностей и врожденная недоверчивость заставляли его в делах переходить от колебаний к грубым угрозам, а свое воловье упрямство он считал признаком силы.

Совершив обряд открытия Совета, Мунемори неуверенно замолчал. Его круглая физиономия с мягкими чертами мало напоминала лицо отца. Рот у Мунемори был маленький и расплывчатый, а голос больше подходил фрейлине знатной дамы, чем воину. Все, в том числе отец, презирали его.

Мунемори долго смотрел на советников, поджав губы. В полном придворном наряде «цветов сакуры» — красного и белого — он был еще меньше похож на мужчину, чем обычно. Йоши, который когда-то восхищался такой женственной осанкой, теперь чувствовал лишь легкое отвращение.

Собравшись с мыслями, Мунемори попытался изложить причину созыва чрезвычайного заседания.

— Минамото Йоритомо уже давно собирает силы в северных горах. Его войско — сборище грубых горцев, пахарей, иных деревенских жителей, бродячих самураев и прочих необразованных полуживотных. Йоритомо хочет вырвать власть у нашего двора и нашего императора. Если мы не остановим его сейчас, он уничтожит нас. Разведчики сообщают, что эти разбойники готовятся к выступлению. Мы не можем терпеть такое положение, и поэтому мой отец, Первый министр, решил покарать мятежников, поставив меня во главе похода.

Бегающие глаза и нетвердый голос Мунемори ослабили воинственность его слов, но министры и советники Тайра единодушно захлопали и объявили, что готовы следовать за ним. Большинство из них никогда не участвовало в боях, и «следовать по пути Мунемори» для них означало послать в поход своих самураев и слуг.

Пять представителей Минамото, в том числе Йоши, пришли в недоумение, Советники Тайра, составлявшие большинство, обсуждали выступление против вождей Минамото так, словно их здесь не было.

— Эти дураки создают ситуацию, о которой могут сильно пожалеть, — прошептал Йоши сидевшему слева от него советнику Хироми.

Хироми был его единственным другом в Совете. Это он приехал однажды в Сарашину просить мастеру фехтования занять место при дворе. Хироми понравился Йоши с первого взгляда. Внешность его не могла расположить к нему воина: он был маленький, худой, весь из тонких косточек, похожий на птичку, с узким лицом. Но в глазах Хироми светился ум, и, несмотря на его сдержанную манеру вести себя — немного подчеркнутую серьезность ученого и чрезмерную вежливость, за которой стояла сердечная теплота, — он обладал хорошим чувством юмора. Добрый, мягкий по характеру человек постоянно заботился о Йоши, ибо чувствовал себя виноватым в том, что вызвал молодого человека ко двору и подверг его жизнь опасности.

При всем своем добросердечии и отсутствии боевых качеств, Хироми твердо верил в справедливость дела Минамото и был готов отдать за него жизнь.

Зубы Хироми блеснули: он нервно улыбнулся.

— Может быть, мы все пожалеем об их необдуманной горячности. Если бы не почтение к вашему мечу, эти люди теперь же напали бы на нас.

— В такой обстановке любому стороннику Минамото угрожает опасность. Советую вам сразу же после этого собрания созвать остальных и уехать на север.

— А вы?

— У меня есть личные причины остаться. Не беспокойтесь обо мне: я уже доказал, что могу выжить в схватке с сильнейшими из них.

— Йоши, Мунемори опасен потому, что глуп и труслив. Он натравит на вас красных стражников. Будьте осторожны.

— Хироми, я сумел многое вынести потому, что имел цель, и теперь эта цель почти достигнута.

— Да защитит вас милосердный Будда! Советники Тайра собрались вокруг возвышения, поздравляя Мунемори. Йоши схватил Хироми за рукав.

— Пора уходить, пока ложная отвага не заставила их наделать глупостей. Торопитесь!

Хироми встал с колен и кивнул другу.

— Хорошо, я прослежу, чтобы все наши оказались за городскими воротами до темноты.

— А вы? — спросил Йоши.

— Я останусь в городе. Пока вы защищаете меня, я не боюсь этих хвастунов.

Хироми и другие советники от Минамото потихоньку выбрались из зала. Один Йоши по-прежнему сидел на своем месте. Тайра собирались в кружки, щеголяя бесстрашием. Группы расходились, но тут же возникали новые, все говорили взахлеб, наперебой побуждая друг друга к геройским делам.

Даже император-отшельник Го-Ширакава вышел из-за своей ширмы. Он терпеть не мог Мунемори, но чувствовал, что воодушевление, вызванное словами сына Кийомори, слишком сильно, и по политическим мотивам присоединился к советникам Тайра, показывая, что поддерживает их.

Йоши посчитал это плохим предзнаменованием. Однако он с бесстрастным видом сидел в центре людского водоворота; враги подчеркнуто не обращали на него внимания.

Через двадцать минут Мунемори прекратил демонстрацию боевого духа, призвав собравшихся к порядку. Тайра неохотно вернулись на места.

— Кажется, некоторые из членов Совета не проявили рвения в той степени, которой мы от них ожидали, — сказал новоиспеченный полководец, глядя на Йоши. — Ну что ж, если кто-то из них не желает поддержать нашего возлюбленного императора, он должен покориться. Если же представители Минамото по-прежнему будут становиться у нас на пути, мы устраним их…

Мунемори умолк, словно истратил на эту угрозу свою последнюю энергию. Его рот снова сжался.

— В ближайшие два дня вы получите сообщения, как пойдет набор моей армии. В работе собрания объявляется перерыв.

Наму Амида Буцу.

ГЛАВА 6

Кийомори едва можно было узнать: на голове его вокруг макушки дыбилась щетина, глаза ввалились, вокруг них — чернота, кожа на шее свисала большими складками.

Врачи лечили его с помощью мокуза — традиционных конических пакетиков из рисовой бумаги, наполненных растертыми в порошок сухими листьями лекарственных трав. Сжигая мокуза на коже Кийомори, они надеялись восстановить в его теле равновесие веществ «инь» и «янь», двигавшихся по двенадцати путям «чи». Но лечение лишь добавило двенадцать болезненных ожогов к другим недугам Кийомори. Первый министр метался в постели, не находя удобного положения. «Жарко, жарко», — задыхаясь, жаловался он. Принесли святой воды с горы Хией, наполнили каменную ванну и опустили в нее больного. Но боль от прикосновения холодной воды к обожженным местам была столь велика, что процедуру пришлось прекратить.

Несчастный не осознавал, что происходит вокруг, и нечленораздельно стонал.

Нии-Доно все время находилась возле мужа. Тонкий аромат жасминовых духов, поскрипывание и шуршание шелкового туалета резко контрастировали с запахом болезни, шедшим от Кийомори, и шлепками тяжело ворочавшегося на мокрых простынях тела.

Утром двадцать первого дня третьего месяца 1181 года Кийомори успокоился. Он безучастно смотрел, как лекари суетились вокруг, прикрепляя над ним бамбуковую трубку, из которой вытекала целебная влага. Хейроку, дворецкий Первого министра, заметил перемену в состоянии своего господина и торопливо приблизился к нему.

— Вышли этих людей. Они бесполезны, — прошептал Кийомори.

Лысая голова Хейроку приподнялась и вновь наклонилась.

— Да, господин, слушаюсь, — пробормотал старый дворецкий, и из его глаз покатились слезы. — Что еще я могу сделать?

Хейроку служил Кийомори почти сорок лет. Он искренне горевал о том, что вот-вот потеряет его. Кийомори попытался приподняться на локтях, но голое мокрое тело бессильно повалилось на ложе. Кожа больного стала белой и блестящей, как рыбье брюхо. Хейроку отвернулся.

— Пришли ко мне императора-отшельника Го-Ширакаву. У меня есть для него распоряжения.

— А священники?

— Когда я закончу дела с императором и попрощаюсь с сыновьями, останется время для священников. Теперь за дело. Лекарей прочь, Го-Ширакаву ко мне…

И Кийомори упал на постель.

— Вон! Все вон! — приказал врачам Хейроку. — Вы слышали слова господина?

— Мы не можем покинуть его: он находится на нашем попечении. Вы не властны приказывать нам, — заявил один из лекарей, специалист по мокуза.

— Охрана! — закричал Хейроку.

— Не надо, мы уходим, уходим, — торопливо проговорил второй врач. Он ухватил протестующего собрата и вытащил его из покоев.

Охранник в красном, стоявший на посту в соседнем зале, раздвинув стенку-сёдзи, вошел в комнату: он услышал крик Хейроку.

— Проследи, чтобы эти люди ушли, — велел дворецкий. — А потом вернись с кем-нибудь из посыльных: Кийомори призывает императора-отшельника.

Через час раздраженный и злой Го-Ширакава сидел на коленях возле постели Кийомори. Широкий нос императора-отшельника морщился: в комнате отвратительно пахло чем-то кислым. Император-отшельник аккуратно уложил края своих парчовых багряных одежд так, чтобы на них не попали брызги воды, обливавшей тело Первого министра.

Го-Ширакава давно ненавидел Кийомори. Императору-отшельнику был нужен ум коварного вельможи, но его возмущало засилье Тайра. Между двумя правителями часто происходили стычки, но Кийомори обычно побеждал.

Уже не одну неделю Го-Ширакава находился фактически под домашним арестом: под предлогом защиты императора самураи Кийомори окружили его дворец. Проклятые мальчишки в красном торчали в каждом углу дворцовых садов. Го-Ширакава не мог сделать ни шагу без сопровождения молчаливого молодого стражника.

Поэтому ничего удивительного не было в том, что император-отшельник не чувствовал печали у постели умирающего Кийомори. Его ум вместо горестных мыслей, был занят тем, как удалить от двора семью Первого министра и избавиться от их влияния. Го-Ширакава слушал «распоряжения» больного, прищурив глаза, с легкой усмешкой.

— Проследите, чтобы Мунемори получил ту же поддержку, которую вы оказывали мне. Я дал ему указания начать наступление против Минамото. Проследите, чтобы мой сын полностью командовал войсками империи.

— Я прослежу, чтобы все шло благополучно, — ответил император, раздражаясь. «Как он смеет говорить со мной в таком тоне? — подумал Го-Ширакава. — Впрочем, пусть болтает что хочет: завтра он будет уже на пути во дворец Эммы-О, владыки загробного мира. Амида Ниорай Буцу!»

— Помогите Мунемори держать в руках монахов. У нас из-за них столько же трудностей, сколько из-за Минамото.

Кийомори изогнулся от приступа боли, и вода брызнула на одежду Го-Ширакавы. Император с отвращением отшатнулся. Это невыносимо, сказал он себе.

— Я также хочу, чтобы вы удалили из Совета Йоши, соглядатая Минамото. Я кое-что подготовил, чтобы отплатить ему за беды, которые он причинил мне.

Маленькие круглые глаза Го-Ширакавы стали еще меньше. Все в столице знали о том, что совершил Йоши. Император-отшельник слышал его страстную речь, когда Йоши был впервые представлен Совету. Молодой самурай объявил себя противником Тайра, но в то же время поклялся в верности трону. И в изворотливом уме Го-Ширакавы возник замысел: вместо того чтобы покарать воина, он использует его к своей выгоде.

— Это все. Вы исполните мои пожелания?

«Точно так же, как ты исполнял мои», — насмешливо подумал Го-Ширакава. Он слегка улыбнулся и сказал:

— Разумеется.