ГЛАВА 1

Гора Хией к северо-востоку от Киото была укрыта плотным серебристым покрывалом. Белое безмолвие нарушалось только порывами ветра и треском сучьев, ломавшихся под тяжестью снега. Первые лучи богини солнца Аматерасу, отражаясь от обледеневших полей, окрашивали в цвета янтаря и золота края низких облаков. Шел второй месяц 1181 года.

Белая лиса, почти незаметная среди пышных сугробов, пробивала себе путь в их толщах, бегая от странного чудовища, которое, шатаясь, спускалось по крутой дороге со стороны заброшенного кладбища, расположенного на склоне горы. Когда страшилище приблизилось, лиса, сжавшись в комок, разглядела две головы, четыре руки, две ноги, качающиеся в воздухе, и две другие ноги, скользящие по ненадежному льду.

Два человека. Один тащил на себе другого.

Младший брел по дороге, скаля от напряжения зубы, из его открытого рта вырывались облачка пара, Капюшон старшего был откинут. Иней мягко обрисовывал чеканные черты его профиля. Глаза лежащего были закрыты, голова моталась из стороны в сторону. На морщинистом лице лежала печать смерти.

Младший звался Тадамори-но-Йоши. Он был учителем кэндзюцу — профессионалом боя на мечах и несколько часов назад на кладбищенской земле сразился с тем, кого нес теперь, с именитым князем Чикарой. Поединок оказался для Чикары смертельным и чуть было не кончился гибелью самого Йоши.

Со стороны полей раздался чей-то крик, подхваченный эхом, и мастер меча замер, чуть покачиваясь на широко расставленных ногах, Порыв ветра поднял разодранный край его плаща, открыв повязку на бедре. Кровь, просачиваясь сквозь нее, пропитала нижнюю одежду и хакама раненого.

Приподняв залепленные снегом веки, Йоши с трудом взглянул туда, откуда доносился крик: он был слишком обессилен, чтобы двигаться. В ста метрах от него ниже по склону стояла запряженная волами повозка. Сидевший в ней седой мужчина махал руками и громко звал его.

— Йоши, что с тобой? — кричал он, поднося ладони ко рту.

Раненый продолжал глядеть в одну точку, словно ничего не понимая, потом потряс головой, подняв вокруг себя облачко снега, и стал медленно оседать наземь.

Первое, что Йоши ощутил после обморока, были нервные толчки. Он почувствовал, как обитые железом колеса дробят лед. В холодном воздухе каждый выдох превращался в облачко пара, которое быстро уносил ветер, пронизывающий стены повозки. Йоши лежал неподвижно. При каждом повороте колымага наклонялась и огненное лезвие пронзало его бедро. Бредя с кладбища, он не чувствовал боли: мозг отключился от муки повторявшейся с каждым шагом. Теперь, лежа без движения на набитом соломой тюфяке, Йоши вернулся в то состояние бреда или видений, которое испытал после поединка, когда он долгие часы стоял на коленях перед телом Чикары и призраки прошлого боролись за его душу.

Йоши застонал. Чья-то рука легла на его лоб. Он попытался открыть глаза, но не смог. Ум его вновь погрузился в море воспоминаний.

С самого рождения Йоши его жизнь переплелась с жизнью князя Чикары. Это он, сиятельный Чикара, женился на той, что была детской любовью Йоши, — на Нами, дочери одной из сестер владетельного феодала Фумио. Нами бывала каждое лето в гостях у дядюшки в его шоене — поместье в Окитсу, далеко от Киото. Там Йоши провел рядом с ней целое лето, семнадцатое лето своей жизни, и горячо влюбился в девушку.

Тогда Йоши только что закончил трехлетнее обучение в Конфуцианской школе и казался своей четырнадцатилетней кузине образцом светскости. Белая пудра на лице Йоши, черная краска на зубах, шелковые наряды нежных тонов и надушенный веер произвели на нее впечатление. А его очаровали ее изящество, красота и тонкое понимание поэзии.

Они провели чудесное лето первой светлой и наивной любви, обмениваясь признаниями, вникая в сладкую дрожь прикосновений. О своем чувстве они не говорили, но Йоши полагал, что однажды он попросит руки своей кузины.

Через три года Йоши явился в Окитсу образцовым придворным модником — и… очутился на свадьбе Нами и Чикары. Этот брак наполнил его сердце горечью и привел в конце концов к изгнанию Йоши.

Несмотря на свой застенчивый вид, отсутствие бычьей мускулатуры и мягкие манеры, Йоши был храбр. Кроме того, он был ревнив, смел, горяч и стремился использовать любой повод, чтобы оказаться противником мужа Нами.

Йоши оскорбил своего врага и получил от него вызов. Для князя Чикары молодой человек не был серьезным противником. В конце концов Йоши бежал, счастливый уже тем, что остался жив. С этого времени Чикара стал в жизни юноши злой силой, причиной боли и потерь на каждом повороте его судьбы.

Йоши нашел себе прибежище в доме кузнеца — мастера ковки мечей. После четырех лет работы в кузнице изнеженный придворный превратился в молчаливого молодого атлета. Позже Йоши стал учеником знаменитого преподавателя фехтования.

Полнота самоотдачи, с которой он изучал искусство боя на мечах, и нерушимая верность помогли молодому беглецу со временем получить звание сенсея — знатока и мастера боя. Когда его наставник погиб от руки одного из своих бывших учеников, Йоши ошибочно обвинил в этой смерти Чикару.

Унаследовав от учителя школу кэндзюцу, Йоши полностью отдался преподаванию этого искусства и был если не счастлив, то доволен жизнью.

В это время политическое положение в Японии было тревожным: две семьи боролись за политическую власть и за богатство, которое она давала. Род Тайра во главе с Тайра Кийомори управлял страной от имени императора. Соперничавший с ним род Минамото был изгнан в северные провинции. Пытаясь обезвредить все усиливавшихся Тайра, старый хитрый император-отшельник Го-Ширакава приказал первому министру Кийомори из рода Тайра принять членов клана Минамото в Имперский совет. Кийомори согласился, подумав, что он сможет держать своих врагов под контролем, если заставит их предводителей находиться в Киото, и предложил роду Минамото послать представителей в Совет.

Чикара же позаботился о том, чтобы члены Совета из клана Минамото погибали в поединках с воинами из рода Тайра.

Из-за тайной войны, которую этот князь вел против Минамото, члены рода обратились к Йоши с просьбой войти в Совет на их стороне. Хотя и неохотно, он согласился. Жизнь повернулась так, что, если бы не Чикара, Йоши никогда не вернулся бы в Киото и не увидел бы снова Нами.

Оказавшись в столице, молодой самурай получил несколько вызовов подряд от членов рода Тайра, которые по ошибке сочли его легкой добычей. Ошибка стоила им жизни. Минамото были вне себя от радости, когда Йоши уничтожал их противников в целой серии поединков. Нанесенный мастером фехтования урон был сильнейшим ударом по гордости семьи Тайра, но Йоши видел свою цель не в том, чтобы убивать придворных из этого рода. Он враждовал только с их главой, князем Чикарой. А князь Чикара словно не замечал этого.

Несмотря на грозившую ему опасность, Йоши увиделся с Нами, признался в любви, и они провели ночь, полную страсти и нежности.

На следующий день Йоши при свидетелях вызвал Чикару на поединок, и князь рода Тайра принял его вызов. Победа знатока кэндзюцу могла бы стать крупной удачей для рода Минамото, а ему самому давала возможность завоевать Нами.

На деле все оказалось не так просто.

Йоши вздрогнул словно от удара, когда вспомнил, что случилось потом. Неужели это было вчера?

Его мать, госпожа Масака, и возлюбленная Нами бросились ему в ноги, умоляя не сражаться с Чикарой. Когда их мольбы не подействовали, госпожа Масака открыла тайну, о которой молчала со дня рождения сына.

В молодости госпоже Масака был симпатичен князь Чикара. Одну ночь они были любовниками. Наутро, не получив любовных стихов, несчастная женщина поняла, что опозорена. Госпожа Масака бежала из императорского дворца, решив стать монахиней. Но прежде чем дать монашеский обет, она поняла, что беременна, и со стыдом покинула монастырь. Беглянка проделала далекий путь, отыскав своего двоюродного брата Фумио, и попросила убежища в его шоене. Фумио принял кузину, не задавая лишних вопросов, и она родила Йоши в грозовую ночь, под удары грома и вспышки молний.

До вчерашнего дня только госпожа Масака знала роковую правду: князь Чикара приходился Йоши отцом.

Сын убил отца.

Йоши провел долгую ночь рядом с мертвым телом родителя, добрые и злые духи из иного мира боролись за душу Йоши. Праведна ли жизнь наставника боевого искусства, если он причина смерти друзей, родных… и собственного отца? Некогда Йоши узнал, что злой меч означает злую душу. Как избежать зла, как спастись от кары богов?

Тело самурая вздрогнуло, плечи затрепетали, слезы оросили его щеки.

— Йоши? — голос принадлежал его родственнику, князю Фумио, благородному седому воину, который заменил ему отца в годы детства.

Йоши отвернулся и прижался щекой к тюфяку. Сухие стебли циновки впились в него, словно тысячи иголок, — плетение было грубое. В ноздри ударял запах сухой холодной соломы — запах гнили, увядания и смерти.

Князь? Чикара? Где Чикара? Йоши почувствовал позыв тошноты и сделал усилие, чтобы подняться.

— Пожалуйста, не двигайся! — ласково запротестовал Фумио.

Йоши закрыл глаза. Он почувствовал, что снова соскальзывает в беспамятство, глубоко вздохнул и погрузился в темноту.

Фумио рассматривал племянника полными слез глазами. Как изменился его мальчик с тех пор, как стал мужчиной!

Когда-то мягкие и нечеткие черты лица теперь словно высечены из гладкого гранита: широкие скулы, заострившиеся от многолетних тяжелых физических нагрузок, маленький нос, слишком изящный для лица, выражающего такую силу, нежный рот над мощной нижней челюстью и чисто выбритая кожа, светлый тон которой подчеркивали блестящие черные волосы, собранные на затылке тугим узлом. Фумио нежно приподнял голову Йоши, натянув на племянника капюшон, чтобы защитить его от холода. Лицо старого воина стало серьезным. В резком свете зимнего утра Фумио выглядел старше своих шестидесяти лет.

Йоши то ли спал, то ли был без сознания: до появления священников или лекарей ему ничем нельзя было помочь.

— Сегодня утром госпожа Масака открыла мне свою тайну, — прошептал Фумио и наклонился к племяннику, чтобы увидеть, слышит ли его Йоши. Ответа не было.

— С этим делом связано многое, — Фумио говорил еле слышно, словно сам с собой, шепотом и слегка нараспев. — То, что Чикара был твоим отцом, касается только тебя и мира духов, но нашему человеческому миру ты нанес непоправимый ущерб. Убив князя Чикару, ты нарушил равновесие сил при дворе. Первый министр зависел от Чикары — князь умел вести за собой придворных, стоял во главе имперской армии, а его богатство обеспечивало роду Тайра дополнительную поддержку. Йоши, сегодня ты, может быть, подписал себе смертный приговор. Кийомори никогда не простит тебе, что ты создал такие беспорядки.

Старый князь притворно нахмурился: он знал, у племянника не оставалось выбора. Честь самурая не позволяла ему поступить по-другому. И все-таки князь Фумио мучился.

— Я верный сторонник двора, — говорил он лежавшему без сознания Йоши. — Всем, что я имею, я обязан роду Тайра. Душа князя Чикары решит спор с тобой в ином мире, но как мне быть с моими союзниками Тайра на этом свете?

Йоши не шевелился. Пар от дыхания застывал на его верхней губе, превращаясь в ледяную корку. Фумио осторожно стирал этот налет.

— Я уверен, твоя мать будет вне себя от радости, что ты жив, — продолжал он. — Не могу себе представить, чтобы она оплакивала смерть твоего отца: она ненавидела его с тех пор, как он покинул ее столько лет назад.

Князю было легко предсказать поведение госпожи Масака, однако Нами, став вдовой, могла свободно выбирать, как ей жить. Супруга убитого всегда была строптива, поэтому нельзя было угадать, что ей придет в голову.

— Нами говорит, что хочет бежать с тобой на север. Если она это сделает, то лишится богатства Чикары и места при дворе. Она говорит, что это не важно, но я считаю, человек должен думать не только о сегодняшнем дне. У нее есть обязанности перед прахом Чикары. Такой поспешный отъезд будет непростительным оскорблением памяти ее мужа. Разразится скандал, который навсегда погубит вас обоих.

Фумио стиснул руки и украдкой смахнул рукавом слезу.

— Мой дорогой мальчик, что, что я могу сделать, чтобы спасти тебя от горя, которое я предвижу впереди?

Йоши по-прежнему лежал неподвижно. Только облачко пара, в который превращалось его дыхание, показывало, что он жив. Фумио повернулся и взглянул через переднюю решетку. Солнце поднялось еще выше. Его лучи заливали столицу алым светом. Повозка подъезжала к городу. Огромные криптомерии качали тяжелыми от снега ветвями, словно умоляя о чем-то путников.

Фумио увидел большой отряд монахов-воинов, закутанных в пышные зимние одежды. Они шли по дороге от северных ворот. Ему пришлось прищурить глаза: белые и светло-оранжевые плащи монахов сливались с блестящим снегом. Монахи надели гета — деревянные сандалии, — чтобы прокладывать себе путь по нехоженому снегу и льду. По объему и, форме плащей было видно, что под ними надеты доспехи. Многие в отряде имели нагинаты — стальные секиры с лезвием как у меча, которое четырьмя выступами крепилось к деревянному древку. Около двадцати монахов несли подвешенный на двух прочных жердях переносной алтарь. Алтарь украшала искусная резьба, углы его лакированной крышки были по-китайски загнуты. Массивные латунные накладки укрепляли жерди-ручки. Фумио знал, что эти монахи-воины часто спускались из своих горных храмов, когда не соглашались с каким-нибудь распоряжением императора. Если дела шли не так, как хотелось монахам, они устанавливали свой алтарь во дворце императора и держали его там, пугая суеверных горожан, пока двор не отменял вызвавший их недовольство указ.

Когда отряд проходил мимо повозки, некоторые из монахов попытались заглянуть внутрь. Один, более наглый, чем остальные, окликнул возницу и спросил, кто смеет не уступать дорогу монахам храма Энря-ку-дзи. Ответ, казалось, удивил его.

Следом за монахами крадучись подбирались к воротам нищие и преступники. Голод прошедшего года и волнения в провинциях породили целое сообщество бездомных бродяг, которые держались вблизи Киото, — нищие надеялись на милостыню, а воры искали жертву. Эти отверженные разбежались по соседним полям, завидев вооруженный отряд, и стали осторожно возвращаться на свои места, когда последний монах вошел в город.

Когда повозка миновала кордон, стая диких гусей поднялась с замерзшего до дна императорского пруда и пролетела над ней, разорвав тишину нестройным хором криков, похожих на звуки рога.

Дом Фумио располагался во втором округе — почетном месте, близком к Имперскому граду. Усадьба занимала целый те (примерно полтора гектара) и была огорожена высокой каменной стеной, окрашенной в белый цвет. Один из слуг князя открыл ворота. Повозка грузно перевалилась через балку-порог, соединявшую нижние концы воротных столбов.

— Вот мы и дома, — сказал Фумио, поправляя свою одежду и ласково тормоша Йоши.

Под колесами заскрипел снег. У южного входа в главный зал экипаж замер. Возница, постучав мозолистой рукой в его дверцу, объявил: «Мы приехали, господа», и, нагнувшись, стал отпрягать волов, чтобы Фумио и Йоши могли выйти достойным образом.

Фумио взял племянника под руку, намереваясь ему помочь, но Йоши сердито отстранился.

— Разве я неженка и не могу обойтись без чужой помощи? Отойди в сторону, дядя, дай мне спуститься самому.

Фумио ощутил прилив гордости. Может быть, Йоши и совершает ошибки, но он настоящий самурай.

Вот и теперь он дошел до входа даже не пошатнувшись, хотя по снегу за ним тянулся красный след.

Фумио торопливо забежал вперед, чтобы открыть перед ним дверь. Выглянувший из окна слуга удивленно открыл рот.

Смертельная бледность заливала щеки молодого самурая. Он покачнулся и, прежде чем Фумио успел сделать хотя бы движение, упал в растекшуюся у его ног красную лужу.

ГЛАВА 2

«Йоши должен умереть», — сказал священник Теме, и выражение его худого бледного лица стало холоднее камня монастырских стен. За окнами на горизонте всходило утреннее солнце, но здесь, под мрачными сводами молельного зала, было темно, как ночью.

Древесный уголь в жаровнях слабо тлел и почти не давал тепла. В воздухе стоял сильный запах благовоний. Масляные лампы в виде желобов на трехногих подставках Давали тусклый свет, позволявший рассмотреть фигуры четырех людей, сидевших на полу в центре помещения.

Грубая верхняя одежда, капюшоны монашеских ряс откинуты, бритые головы открыты. Трое носят бороды; только священник чисто выбрит.

Пламя то усиливается, то ослабевает, и лицо священника с резкими чертами оказывается то на свету, то в тени. Вот он склонился к своим собеседникам, беззвучно ударил по полу из твердого дерева и повторил:

— Йоши должен умереть!

— Если позволят ками — божественные духи, — возразил один из монахов, такой высокий, что, даже сидя в позе лотоса, мог помериться со стоящим человеком.

— Я уже рассказывал вам о событиях этого утра, разрешите продолжить?

Он помолчал, изучая взглядом присутствующих. Монахи ничем не выдавали своих чувств. Только едва слышное потрескивание углей и тяжелое дыхание слушавших нарушали тишину. Говоривший откашлялся, прочищая горло:

— Утром видели, как повозка, в которой находился Йоши, советник от клана Минамото, возвращалась с горы Хией. Этот человек не имеет права жить. Я подозреваю, что в его умении избегать смерти есть нечто сверхъестественное. Уже не один раз воины Тайра пытались убить его и всегда терпели неудачу. Сегодня ночью он сразился с князем Чикарой, министром Правой стороны. Они встретились в час крысы, то есть в полночь, значит, восемь часов назад. Князь Чикара считался лучшим бойцом на мечах в Японии и все же он погиб от ударов Йоши. У меня нет сомнений — мы имеем дело с человеком, который заключил союз с ками, и только вмешательство богов может остановить его.

— Я слышал и понял твое сообщение, Дзёдзи, — сухо сказал Теме. — Ты прав в том, что Йоши не обычный человек, но не забудь, что все его противники, кроме Чикары, были любители, дураки, которые не имели права обнажать меч в гневе. Я — гакусе, то есть священник-воин, даже я понимаю, как ужасна мощь такого мастера меча. Йоши профессионал, преподаватель фехтования. Прошлой ночью он встретился в бою с нашим лучшим бойцом и должен был погибнуть, но судьба решила иначе.

Священник поджал губы, ноздри его сузились.

— Я не верю, что сила Йоши имеет сверхъестественную природу. Он не связан с миром духов. А вот мы связаны. Мы прочтем сутры и принесем жертвы, мы будем молиться о помощи. И кроме того, мы не будем полагаться только на молитвы. Мы хорошо спланируем гибель Йоши, а когда добьемся успеха, отслужим благодарственный молебен.

В разговор вступил еще один монах; у него был низкий хриплый голос и выговор крестьянина. Он происходил из тех деревенских жителей, которые бросили свои хозяйства во время голода 1180 года, когда наводнение смыло урожай в этом краю. Такие люди, называемые сохей, числились священниками, но служили монастырю как монахи-воины.

— Я не собираюсь защищать этого Йоши, — проворчал он. — Если вы говорите, что он должен умереть, пусть будет так. Насколько мне известно, он всего лишь человек. Вы говорите, он может быть связан с духами, а я не вижу, чем он отличается от всех других разряженных и заносчивых придворных господ. Он истечет кровью и умрет, как любой из нас, и я помогу убить его… но я не понимаю, почему его смерть так много значит.

— Муку, — ответ Теме прозвучал язвительно — когда ты делаешь свою работу, ты не обязан знать, для чего она нужна. Но я хочу, чтобы ты понял, насколько серьезно наше положение. Наш храм Энря-ку-дзи уже двести лет соперничает с храмами Тодаи-дзи и Кофуку-дзи. С тех пор как великий монах Сайта основал нашу первую часовню при императоре Камму, мы контролировали северные подступы к Киото. Мудрость Сайта, выбравшего для храма гору Хией, дала нам власть. Мы сохраняем эту власть благодаря поддержке Первого министра Тайра Кийомори. Много лет назад он обрил голову и стал одним из нас. Сегодня Кийомори приказал мне убить Йоши и передал, что поддержка с его стороны будет продолжаться лишь при этом условии. Знай, Муку, сейчас три силы борются за власть над Японией: род Тайра, род Минамото и мы, монахи секты Тендай. Кийомори и его семейство Тайра правят в Киото и в провинциях вокруг Внутреннего моря. Их соперники из рода Минамото укрепились на севере. Они получают поддержку наших смертельных врагов, монахов из Тодаи-дзи. Если Минамото наберут силу или, упаси нас Будда, одолеют семью Тайра, наш храм может лишиться своего положения, а может быть, даже будет уничтожен. Ты понял? Каждый, кто помогает Минамото, губит нас. С тех пор как Йоши вошел в Имперский совет, он угрожает самому нашему существованию. Кое-кто говорит, что его действия ухудшили и без того слабое здоровье Первого министра. Другие утверждают, что Первый министр околдован и только смерть Йоши может спасти его. Кийомори верит в это. И потому… Йоши должен умереть.

Канген, последний из находившихся в комнате монахов, был красив. Его лицо с тонкими чертами украшали усы и борода, подстриженные по-китайски.

— Я знаком с Йоши, — сказал он.

У Кангена был выговор образованного человека, а в тоне сообщения чувствовалась язвительность: он ревновал Теме к двум остальным собеседникам. Монах умолк и молчал до тех пор, пока Теме не поднял брови и не кивнул, приглашая продолжать.

— Да, когда-то мы вместе учились в Конфуцианской школе. Муку прав: Йоши ничем не отличается от других придворных. В школе он был известен умением выбирать духи и читать стихи. К фехтованию он был безразличен, а телом слаб — этакий деревенский увалень, попавший из грязи в князи. Вряд ли стоит волноваться из-за такого противника. И все же он каким-то образом сумел взять верх над Чикарой. Дзёдзи предполагает вмешательство сверхъестественных сил… но, может быть, все объясняется проще. Возможно, негодяю помогла какая-нибудь подлая уловка. Я не могу представить, чтобы он победил честно даже с помощью божества.

Теме некоторое время молча перебирал четки.

— Ты не должен слишком низко ценить своего знакомого детских лет, — посоветовал он наконец. — Когда-то Йоши был обычным придворным, но не думаю, что ты смог бы узнать его сегодня. Недавно история его жизни стала известна при дворе и через моих соглядатаев дошла до меня. Пятнадцать лет назад он расстался со столичной жизнью, бежав от имперской охраны. Он много страдал и многому научился, Забудь о молодом щеголе, его больше нет. Даже если не брать в расчет духов, сегодня Чикара сражался с боевой машиной, с человеком, который пережил больше десятка покушений на свою жизнь.

— Мы не можем не брать в расчет духов, — во всю мощь своего голоса возмутился гигант Дзёдзи. — Если бы не они, он был бы уже мертв.

Теме долго и холодно смотрел на подручного.

— Но он все еще жив. Что же нам, сложить оружие и дать ему уничтожить нас? Нет! Мы должны привлечь духов на свою сторону.

— Но… не будем торопиться, — уверенно продолжал священник. — Мы примем все меры предосторожности на случай, если он действительно заручился поддержкой адских сил. Мы разработаем план, простой и надежный план, который обратит мощь этого человека против него самого.

— А где мы возьмем такой план? — спросил Канген.

— Я кое-что обдумал. Судя по характеру противника, мой замысел не может потерпеть неудачу. Но перед тем как уточнить детали, совершим очистительное омовение, помолимся Будде о помощи. Он должен дать знак… — Когда Теме произносил эти слова, над монастырем раскатился звон колоколов тысячи храмов горы Хией: они отбивали восемь утра — час дракона.

— Вы слышите, — объявил Теме. — Будда освящает наше решение своей улыбкой. Он посылает нам доброе знамение. Теперь нам не нужно бояться духов: они на нашей стороне. Мы добьемся успеха, если проявим терпение и дождемся подходящего момента.

ГЛАВА 3

В тринадцатый день третьего месяца императорские астрологи наложили запрет на путешествия. Двор не возражал, потому что день этот был мало привлекателен для прогулок. Не по сезону теплая погода привела к тому, что почти весь февральский снег растаял, оставив на улицах грязную кашицу. По небу неслись лилово-серые тучи, подгоняемые верховным ветром, а низко нависшие над городом длинные полосы тумана придавали ему мрачный и зловещий вид.

На улицах нельзя было встретить ни одного придворного. Даже главная улица Судзаки-Одзи опустела, если не считать немногих одетых в соломенные дождевые плащи и широкие шляпы работников лавок, которые торопились попасть в седьмой округ. Три полумертвые от голода собаки бежали по лужам, разбрызгивая воду, и оскаливали клыки, угрожая призрачным фигурам, которые на самом деле являлись лишь клоками развиваемого дождем тумана. Киото был словно заколдован, и приезжий с трудом поверил бы, что это и есть знаменитый «Город пурпурных холмов и хрустальных ручьев»: низкие облака укрывали от взоров окружающие столицу холмы, а «серебряные струи родников» ливень превратил в потоки мутной воды.

Тайра Кийомори, Первый министр двора, находился один в открытом южном зале дворца в своем богатом поместье Рокухара. Он был низкого роста, но широк в плечах, что называется, приземист. Двенадцать лет тому назад, в пятьдесят один год, лидер рода Тайра принял монашество и обрил голову. Голый череп, толстая шея, крупный нос и полные чувственные губы придавали Первому министру вид физически сильного человека, несмотря на его возраст. Он был одет в короткий плащ из толстой желтой ткани, а под него надел зеленую нижнюю одежду, которая проглядывала через широкие рукава. Хотя Кийомори провел это утро в одиночестве, голову его украшала официальная черная шелковая повязка — кобури. На коленях Первого министра лежал веер.

Кийомори приказал убрать все ширмы, делившие зал, и сидел, скрестив ноги, в торжественной позе на помосте-возвышении. Единственными уступками комфорту были плетеная циновка и обитая шелком подставка для локтя. Кроме двух не горевших угольных жаровен и керамической вазы с лиловыми цветами ничто не нарушало чистоты линий темных лакированных досок пола, которые доходили до внешней стены. Вся огромная комната вокруг хозяина дворца была пуста. Он настоял, чтобы бамбуковые занавеси на южной стене были подняты: Кийомори подставлял себя стихиям.

— Я чувствую, что мои дни близятся к концу, и хочу жить в единении с природой, — сказал Кийомори. — Ветер согревает мои кости, а вид и шум дождя наполняют мою душу покоем.

Хейроку, почтенный старый дворецкий Первого министра, переглянулся с лекарем — знатоком начал «инь» и «янь». Оба были встревожены, но Кийомори говорил так разумно, что они не решились возражать.

Глава рода Тайра уже несколько месяцев вел себя странно. Никто не мог сказать, в какое настроение он придет в следующую минуту. Мечтательное состояние Кийомори в любой миг могло смениться необузданным бешенством, — и горе тому, кто в этот момент находился в пределах его досягаемости. Эти трудные дни нелегко дались его семье, свите и прислуге. Однако сегодня Первый министр был спокоен и занят своими мыслями; слуги из осторожности вели себя тихо. Никто не осмеливался потревожить всесильного вельможу.

Первый министр молча сидел, глядя, как дождь покрывает рябью поверхность пруда, когда вошла фрейлина его жены со свитком. Лакеи, ожидавшие вспышки сановного гнева, были несколько разочарованы, когда он невозмутимо принял письмо. Толстыми пальцами левой руки Кийомори взял свиток, а правой потрепал девушку по щечке.

— Как твое имя, дитя мое? — спросил он.

— Шимеко, — ответила фрейлина.

— Подожди, маленькая Шимеко, — произнес Первый министр, снимая ленту малинового цвета с плотной темно-красной бумаги.

— Моя жена, Хатидзё-но-Нии-Доно, требует встречи со мной, — громко сказал Кийоморо. — Как странно! Она уже несколько недель не выходит из своих покоев, а теперь объявляет, будто должна сказать мне что-то важное. Чего может хотеть глупая женщина?

Первый министр подмигнул Шимеко, которая опустилась на колени перед помостом, блеск ее глаз говорил о веселом нраве фрейлины и намекал на ее доступность. Под взглядом Кийомори она опустила ресницы и вздрогнула.

Первый министр вздохнул: молодые женщины больше не считают его привлекательным. Было время, когда такой разговор прошел бы иначе…

Тайра-но-Асон Кийомори из Рокухары! Даже в императорском дворце это имя произносилось с уважением. Его сыновья имели второй и третий разряды в придворной табели о рангах, шестнадцать ближайших родственников занимали высокие посты. Ни у кого при дворе не было больше власти, чем у Кийомори. И не только знатное происхождение помогло ему завоевать такое положение. Нет — дар предвидения и расчет. Много лет назад министр проявил прозорливость, сколотив особый отряд стражников из юношей от четырнадцати до шестнадцати лет, которые обходили улицы Киото, проверяя лояльность населения. Стражников насчитывалось около трехсот, их отличали по короткой стрижке и красной одежде. Они проникали в каждый закоулок города: в гостиницы, в дома удовольствия, в торговые места и даже в спальни горожан. Гвардия Кийомори давала отчет только ему самому. Власть! Он крепко держал ее в кулаке и умело пользовался ею. Многие из менее удачливых самураев завидовали ему, но сидели тихо, опасаясь молодчиков в красном.

Потом сановник заболел и стал бояться загробного мира. Кийомори не был религиозным. Это он нанес поражение монахам храма Дзион в 1146 году. Это он спустя десять лет сражался против святош во, время войны Хоген. Но позже болезнь и страх смерти заставили Кийомори изменить свои взгляды. В пятьдесят один год он начал чувствовать ужасные спазмы и боли в животе, его лицо побагровело от сжигавшего тело сильного жара. Стали поговаривать, что болезнь ниспослана ему как возмездие за действия против служителей веры. Он дал монашеский обет в Энряку-дзи и принял сан светского священника.

Сутры, молитвы, жертвоприношения, очистительные обряды сделали свое дело: он излечился. Жар спал, спазмы прекратились — Кийомори вернулся к прежнему образу жизни: слишком много ел, слишком много пил и, не обращая внимания на недовольство двора, посещал дома удовольствия…