Это потомство в лице коммунаров-котовцев пришло сюда строить новую жизнь. Здание отремонтировали, конюшни, надворные постройки привели в порядок.
      Коммуна получила от военсовхоза шестьсот десятин земли, жилые и хозяйственные постройки, небольшой запас овощей, зерна и фуража. Помимо двадцати двух лошадей коммуна получила быка-производителя, корову Царицу и кровного рысака Бандита.
      Так и начала свое существование 6 августа 1924 года Бессарабская сельскохозяйственная коммуна - детище Котовского.
      Кажется, не было в этих краях пяди земли, где бы не лилась кровь, не разгоралась битва с лютыми врагами Советской страны, где бы не промчались отважные конники Котовского, то отбиваясь от петлюровцев, то отгоняя прочь пилсудчиков, то вылавливая бандитские шайки Грызло и Гуляй-Поле, Хмары, Подковы и Волынца.
      Теперь требовалось другое: нужно было знанием, умением и упорным трудом отвоевывать один за другим редуты у постылого прошлого.
      Как радовался созданию Бессарабской коммуны Котовский! Как торжествовал! Что ни маленькая победа коммунаров, то ликование Григория Ивановича:
      - Электростанцию пустили! Вот молодцы! Пусть поглядывают куркули из окрестных деревень: светится, сияет хозяйство коммуны!
      Проходило еще некоторое время.
      - Леля! Ты слышала? Наши-то в Ободовке купили тридцать коров! Представляешь, как это важно и своевременно?
      Вот тогда и родилась мысль у Котовского, что новому хозяйству нужна и новая техника, об этом и Ленин всегда говорил. Эта мысль не оставляла Котовского ни на минуту: обобществленное ведение сельского хозяйства требует перевооружения - нужен трактор.
      Котовский выяснял, наводил справки... В то время своих тракторов еще не было, они выписывались из-за границы. Котовский и это учел. Он стал наведываться в Одессу. И вскоре в Ободовку пришла телеграмма: Котовский предлагал срочно выехать в Одессу председателю коммуны Виктору Федоровичу Левицкому, а также старшему бухгалтеру и механику.
      Они зачарованно смотрели, как разгружаются в Одесском порту тракторы, а затем оформляли через банк получение коммуной трех тракторов.
      Настал долгожданный день. Все население высыпало на улицу, чтобы полюбоваться необычным зрелищем. Школьники Ободовки в этот день были освобождены от занятий. Оркестр грянул марш, когда показались добрые чудовища, спокойные, уверенные в своей силе.
      Был митинг, был праздник. А уж разговорам, пересудам не было конца. И лошади посматривали из конюшен на свою смену, на трех стальных коней, пришедших на поля громыхая, скрежеща, возвещая о новой эре.
      7
      А нетерпеливая мысль Котовского шла дальше и дальше. Котовский уже зондировал почву относительно создания Молдавской Автономной Советской Социалистической Республики на левом берегу Днестра, под боком у порабощенной чужеземцами Бессарабии.
      - Пусть наша Автономная Молдавская республика светит, как маяк, призывает тех, что за Днестром, к борьбе, к счастью! - говорил Котовский, подавая докладную записку в ЦК партии.
      Так он мечтал, так он государственно мыслил и всегда встречал поддержку и одобрение у своего друга и вдумчивого руководителя - Михаила Васильевича Фрунзе.
      Одна цель объединяла их, так же как и всю славную ленинскую гвардию ленинский ЦК, ленинскую партию и выращенную ими молодежь, боевую комсомолию, и выпестованных ими непреклонных, закаленных в боях рабочих, и весь твердо вставший под красными знаменами непобедимый народ. Эта цель создание сильного государства, построение социалистического общества, построение коммунизма.
      Сознание этой большой цели пронизывало каждого, кто бы он ни был, слесаря и учителя, свинарку и академика, пограничника и директора банка, землероба и землекопа, шахтера и летчика-испытателя, инженера и домохозяйку. Может быть, не все они сумели бы объяснить, чего добиваются, ради чего терпят лишения, жертвуют сном, покоем, даже жизнью! Но они доподлинно, безошибочно знали: пусть бывают несуразицы, пусть бывают нехватки, неполадки - пусть! Все-таки основное - это движение к высокой цели, на благо народа, на благо человечества, на благо всех живущих на земле.
      Были изумительны дела людей в годы гражданской войны, когда наперекор всему, опровергая все теории, все нормы, все расчеты вражеских стратегов и политиков, они упорно шли к освобождению. Плохо одетая, полуголодная Красная Армия одерживала победы над щеголеватыми, сытыми, обученными полчищами белых. Красные полководцы, вдруг появляясь из толщ народа, обнаруживали и военные знания, и талант. Красные заводы работали на полную мощность, несмотря на изношенную устарелую технику, на голодный паек.
      Но и позднее, в двадцатые годы, совершалось в нашей стране нечто необыкновенное, чего никак не могли понять люди старой формации. Они подходили не с той меркой! Они судили поверхностно и однобоко! Они человеко-единицы множили на доллары. И в итоге получался просчет. Все дело в том, что в стране социализма были разбужены невиданные доселе новые силы, открыты новые скорости. И до чего же нелепо звучали претензии империалистов, то объявлявших крестовый поход против коммунизма, то решавших взять нас измором, то подсылавших наемных убийц, то угрожавших интервенцией.
      В те годы еще были крыты соломой крестьянские избы. В те годы у нас еще не было своего трактора, своего автомобиля, своих самолетов. Разоренная, истерзанная страна возрождалась из пепла. Она не прожектерски, по-деловому принималась перестраивать хозяйство на новый лад, технически перевооружаться, она приступила к электрификации - словом, осуществляла вторую революцию. Это-то больше всего и бесило наших врагов. Они начинали нервничать, суетиться, торопиться, назначали сроки окончательной нашей гибели, сроки эти переносили по независящим от них обстоятельствам с одной даты на другую.
      Каждый выигранный нами год лил воду на нашу мельницу, только на нашу мельницу! Вот это и есть основное, что характеризует памятные, славные, гордые двадцатые годы: стиснув зубы, напрягая все силы, люди яростно учились, исступленно строили, всесторонне готовились к столкновению с оголтелым, озлобленным, похожим на ослепленного в ярости быка, опасным и сильным, хотя и смертельно раненным врагом.
      И какое же нетерпение охватывало каждого советского человека засучив рукава, восстанавливать, строить, налаживать! Работы непочатый край!
      Так и у Григория Ивановича Котовского. Жадно набрасывается он на каждое дело. Рождается за проектом проект.
      Создать Автономную Молдавскую республику у самой границы, перед самым носом империалистических держиморд - разве это не блестящая идея? И какой смелый эксперимент - устройство сельскохозяйственной коммуны! И когда - в 1924 году!
      Корпус шефствует над комсомолом Днепропетровска. Корпус открывает свои мастерские, заводы, совхозы, "лавки Котовского" уверенно выбивают из седла частных торговцев, и те просят пощады, так как не могут по тем же ценам продавать - себе в убыток.
      На все Григорий Иванович Котовский находит время, во все вкладывает душу.
      Приехал в Умань Карп Андреевич Кулибаба, встречавшийся с Котовским в подполье Одессы в девятнадцатом году. Нашел и для Кулибабы теплое словечко Григорий Иванович. Ольге Петровне представил: "Этот человек спасал мне жизнь в Одессе, прошу любить и жаловать". Вместе сели обедать, вместе пошли осматривать город, и Кулибабе запомнилось, как на улице Котовского окружила гурьба мальчуганов, закадычных его приятелей...
      Создавая Бессарабскую коммуну, Котовский не ограничился тем, что издал приказ: таким-то демобилизованным явиться для инструктажа. Нет, Котовский беседовал с каждым будущим коммунаром, расспрашивал о семье, справлялся, что намерен делать после демобилизации, объяснял, что такое сельскохозяйственная коммуна и как нужно там работать и жить, чтобы заслужить уважение окрестных селян.
      Как бережно выращивал Котовский людей! Выращивал, и сам рос вместе с ними, никогда не стеснялся поучиться.
      8
      Много надежд возлагал Котовский на хорошего командира и фантастического храбреца Криворучко.
      - Мы сделаем из него такого командира, какого еще свет не видывал! уверял Котовский, отправляя его учиться.
      Но отослали Криворучко в Москву не сразу. Сначала он был передан на попечение Ольги Петровны. Ей не впервой устраивать школу на дому, через ее руки прошло много людей. Обучала она и Оксану, подготавливала к поступлению на рабфак Митю Пащенко... Бывало, свихнется человек, натворит чего-нибудь - Котовский и его вручает Ольге Петровне: перевоспитывай, научи уму-разуму.
      С Николаем Николаевичем Криворучко пришлось начинать с грамматики. Надо отдать справедливость, это был прилежный и выносливый ученик. Иногда он удивлял неожиданными ответами. Особенно запомнился Ольге Петровне случай, когда Криворучко слово "аппетит" написал "опятит".
      - Ну, знаете, всякие ошибки делают в этом слове, но такое коверканье встречаю впервые!
      Криворучко был страшно удивлен:
      - А как же, Ольга Петровна? Это слово что означает? Опять и опять хочется есть. Значит, и писать надо "опятит".
      Об этом споре Ольга Петровна любила рассказывать, когда хотела развеселить компанию. Если разговор происходил в присутствии Криворучко, он добродушно усмехался и уверял, что со словом "аппетит" до сих пор не примирился.
      Ольга Петровна не сердилась, но и не поднимала на смех упрямца. Она терпеливо и настойчиво объясняла:
      - Человеку всегда трудно отказываться от своих ошибок. Это и не удивительно. Жил-жил, ошибался-ошибался - и вдруг надо отвыкать, надо перестроиться на новое! Я по себе знаю, как трудно.
      - А разве нельзя сделать так, что если удачная ошибка, то и принять ее на вооружение?
      - Что же тут удачного? Исковеркал слово и думает, что реформу языка произвел!
      Криворучко оправдывался:
      - В народе непонятные слова приспосабливают часто. Мне довелось, например, слышать, как один дядя вместо "критическое положение" говорил "кряхтическое положение". А что? Разве плохо? Именно кряхтическое!
      Другие предметы давались Криворучко легко. Особенно любил он историю. Ольга Петровна поражалась его памяти: раз прочтет - и на всю жизнь запомнит. Отличная память!
      Закончилась подготовка, отправили Криворучко в Москву, как будто все получилось - лучше не надо. Котовский заранее провел все переговоры, даже комнату нашел для своего питомца. И вдруг Криворучко прислал Ольге Петровне отчаянное письмо: "Передайте, мамаша, комкору, чтобы отозвал меня отсюда, а не то я застрелюсь".
      Это письмо всполошило все семейство. Отличительной чертой и Ольги Петровны, и Григория Ивановича было то, что они не умели любить наполовину. Уж на что Григорий Иванович обожал сына, восторгался им, любовался, высказывал всяческие предположения, кем будет сын, когда вырастет, но с таким же пылом он любил и Николая Криворучко, и Ивана Белоусова, и Маркова, и Гарбаря, и коммунаров из Бессарабской коммуны, и Митю Пащенко, и Оксану. Разве садовник, выращивая яблони, меньше отдает внимания кустам смородины или сирени, грушевому дереву или каштану?
      Вот тогда и вызван был на семейный совет Владимир Матвеевич Гуков, начальник штаба корпуса. Он ничуть не удивился, что с ним обсуждают вопрос о том, как поступить с неким Криворучко, который не хочет учиться и угрожает пустить себе пулю в лоб, если его не вернут обратно, в Умань, во вновь обретенную им семью.
      - Что делать, Владимир Матвеевич? - спрашивала Ольга Петровна. Застрелиться он не застрелится, а бросить учебу и сбежать может.
      - Нельзя этого допустить. Надо учиться. Обязательно надо учиться! хмурился Котовский. Он не любил, когда его планы рушились.
      Владимир Матвеевич понимал, что, если к нему обращаются с таким вопросом, значит, именно он может спасти положение. Уговаривать старика не понадобилось.
      - Все ясно, - решительно произнес он. - Парень не в силах справиться один. Надо спасать! Спасти могу только я, ведь не напрасно же я оканчивал когда-то Академию генерального штаба. Один полковник-шутник в старину говаривал: академия - это нечто среднее между институтом благородных девиц и иезуитской коллегией. Короче говоря, когда прикажете выехать? Помните, Николай рассказывал, что кто-то выразился "кряхтическое положение"? Мой диагноз: у Николая Криворучко кряхтическое положение! Завтра поездом ноль пятнадцать выезжаю.
      Сначала, как сообщал Гуков, дело у них не ладилось. Криворучко фырчал, брыкался, жаловался на генералов, которые важничают на высших академических курсах, на ВАКе, как они в практике именовались. Однако с таким человеком, как Владимир Матвеевич, трудно было не поладить. У него был удивительно мягкий характер и достаточно обширные знания по военным вопросам. Когда Криворучко жаловался на преподавательский состав, Гуков принимался рассказывать про свою учебу:
      - То ли еще, Коленька, было в наши времена! Помню, тактику у нас преподавал толстый краснощекий генерал Кублицкий Петр Софронович, царство ему небесное. Он читал лекции сидя, нужные места на карте показывал ногой. Наполеоновские войны читал сахарозаводчик Баскаков. Не знаю, как у него обстояло с сахаром, а наполеоновские войны ему были явно ни к чему. А еще был генерал Макшеев. Не Макшеев, а горе луковое! Читал он военную администрацию европейских армий. Мухи дохли на его лекциях! А сам глухой, принимал доклады слушателей через рупор. Представляете такую картинку?
      Криворучко вздыхал и ничего не отвечал. Однако слушал с интересом.
      - Да-с, Николай Николаевич!.. Теперь что? Благодать! Бывало, как заведет полковник Золотарев свою волынку, начнет перечислять речушки мелкие, речушки покрупнее, ручьи и болота в пограничной полосе с Германией и Австро-Венгрией... Силы небесные! Тощища! А вынесли? Все вынесли! Он военную статистику читал. Вообще же главная беда той, старой, царского времени Академии генерального штаба в том, что зачастую мы слепо принимали принципы германской доктрины... "Успех, достигаемый силой, есть высший критерий справедливости"! Сколько лет прошло, а помню! Это вот и есть одна из установок германского генерального штаба. Но при всех недостатках и старая академия закладывала какие-то основы. Во всяком случае, следует изучать все, что было разработано русской военной мыслью... А сейчас и время такое - только учиться! Нет, Николай Николаевич, вам унывать и отчаиваться никак нельзя! Давайте вместе разберемся, если что вам кажется непонятным. Нуте-ка, покажите, какая у вас задача?
      Криворучко еще раз вздыхал, и занятия начинались.
      Зимой Владимир Матвеевич приехал в Умань отчитываться. Прежде всего извлек из старомодного, с какими-то медными застежками чемодана два свертка.
      - Это, Ольга Петровна, вам. Московские гостинцы.
      Ольга Петровна развернула пакет, поворчала, зачем так тратиться, но от коробки шоколадных конфет и флакона духов "Ideal Reve" была в восторге.
      - А это ваше, Григорий Иванович. Часть вновь полученных из ВАКа программ, а также работа товарища Криворучко по обороне: соображения комдива седьмой стрелковой дивизии по обороне позиции на фронте Юраши Рацево и приказ седьмой стрелковой дивизии. Работа выполнена при моем участии, но и он попотел, бедняга.
      Котовский потащил Владимира Матвеевича к себе в кабинет и тут же стал разглядывать материалы.
      - Как я уже писал вам, задача по обороне будет решаться продолжительное время, причем каждый слушатель ВАКа должен пройти роли комкора три, комдива семь - правофланговая дивизия на участке корпуса, командира правофлангового полка седьмой дивизии, командира одного из батальонов этого полка и в конце концов командира одной из рот.
      - Ясно!
      - При этом необходимо детально изобразить на участке батальона и роты решительно все части до отдельных постов включительно. Представляете?
      Владимир Матвеевич смаковал все эти перечисления. Он постепенно выкладывал из свертка материалы, с таким трудом добытые в ВАКе, при этом хитро подмигивал и хихикал:
      - Вот, видите? Карта-одноверстка Юраши - Сокола и план северной части этого участка в масштабе сто сажен в дюйме в горизонталях. Представляете? И карта, и план - секретные, еле выпросил для вас под личную расписку. А как без них обходиться - подумали бы они!
      - Спасибо! Это я сразу же под замок.
      - Как я писал, первый семинарий закончился обслуживанием того размещения тыла тридцать первой стрелковой дивизии, какое я вам прислал с нарочным.
      - Как же, как же, получил! Прорабатываю.
      - Криворучко говорит, что руководитель признал его размещение вполне отвечающим данной обстановке. Вообще Криворучко не узнать. Стал относиться к нашим занятиям с несомненным интересом.
      - Стреляться больше не собирается?
      - Не скрою, трудновато ему приходится. На езду много времени уходит. А вообще - молодец.
      Гуков деликатно, исподволь указал Григорию Ивановичу, какими источниками следует пользоваться для работы.
      - Заочникам куда сложнее! Вот даже и книги, ведь не все вы найдете в Умани. Напишите, пришлю из Москвы. А еще лучше - сделаю выборки самого главного.
      Помолчал-помолчал и добавил:
      - Удивительный вы человек. Такую нагрузку, как у вас, не всякий выдержит.
      Котовский побарабанил пальцами по письменному столу, видимо придумывая, как перевести разговор на другое: он не любил, когда его хвалили.
      - Сына хотите посмотреть?
      - Ого! Не все удостаиваются такой чести!
      - Вы знаете, растет не по дням, а по часам. Я что-то думаю, обязательно ли ему быть военным? Может быть, пойти ему по научной части? Ближайшие десятилетия у нас - это техника, и только техника...
      - Да, - грустно согласился Гуков, - если только не помешают... Кстати, не рановато ли решать вопрос о профессии, о призвании, когда у человека, в сущности, еще молочные зубы? А? Представляете?
      - У меня самого во многих отношениях еще "молочные зубы", - вздохнул Котовский. - Наверстывать упущенное, осваивать новое... Главное, ведь военное дело - такая штука, что никогда нельзя захлопнуть книгу и сказать: "Теперь все!" Как только захлопнешь книгу, перестанешь следить за новинками, так и окажешься в обозе!
      - Даже относительно обоза нужно многое знать.
      Так они тихо обменивались мыслями, стоя около кроватки, в которой безмятежно спало еще ничего не ведающее, ничем не озабоченное существо.
      9
      Когда приехал Белоусов, Григорий Иванович и Ольга Петровна очень ему обрадовались.
      - Не забываете нас, - приговаривала Ольга Петровна, наливая ему чаю.
      - Ну что вы, Ольга Петровна! Вы для меня все - и родители, и воспитатели, и самые дорогие на свете люди!
      Выглядел Белоусов превосходно. Правда, на лбу появилась глубокая морщина, скулы выдались, но в целом он производил впечатление здоровяка. Шла ему кожаная куртка, хотя Котовский и пошутил:
      - Вы, Иван Терентьевич, как из романа Пильняка, ведь он коммунистов изображает каменными, саженного роста и обязательно в кожаной куртке, откуда столько кожи-то берут!
      - И непременно еще метелица, - подхватил Белоусов. - Революция у него - метелица, дескать, подует-подует да и утихнет.
      И добавил, усмехнувшись:
      - Публика!
      А потом уже другим тоном пояснил, что для его работы кожаная куртка незаменима.
      - Ездить много приходится, - вздохнул он, - вся жизнь на вагонных лавках, и никогда не знаешь, в какую погоду попадешь. Выедешь зимой, вернешься летом.
      - Либо дождик, либо снег! - засмеялась Ольга Петровна.
      Любила она этих взращенных Котовским крепышей, без хитростей, без претензий, верных, надежных и очень человечных. Но среди всех любимцами у нее были Марков и Оксана да вот Ваня Белоусов, который, видите ли, стал уже Иваном Терентьевичем, не как-нибудь.
      Белоусов поддержал шутку:
      - Вот именно! Правильно вы сказали: либо дождик, либо снег, а то в одну поездку застанет и снег и дождик.
      - Как ты думаешь, Леля, не прочитать ли Ивану Терентьевичу статью о маневрах? - с невинным видом спросил Котовский.
      Ольга Петровна покорно извлекла с полки статью и прочитала ее насколько могла с выражением.
      - Здорово! - сказал Белоусов и рассмеялся.
      - Вы чего смеетесь? Плохо читала?
      - Нет, не хуже, чем в прошлый мой приезд.
      - Значит, вы уже знакомы с этой статьей? Чего же молчали?
      - Приятно и второй раз послушать, результаты учебы, как видно, прекрасные, корпус - хорошая боевая единица. Только разве так надо писать о Котовском? Погодите, о Котовском легенды будут слагать, поэмы писать, художники станут изображать Котовского - на коне, во всем великолепии, а дети на вопрос, кем ты хочешь стать, будут отвечать: "Хочу быть Котовским".
      - Ну ладно, ладно, Иван Терентьевич! Лишнячку хватили! Пейте лучше чай.
      - Ничего не лишнячку! Я ведь так понимаю это: "хочу быть Котовским" означает - хочу быть таким ленинцем, как Котовский, хочу быть храбрым, хочу побеждать врагов.
      - Так и говорите. Вся молодежь в нашей стране хочет походить на своих отцов и продолжать их дело. У вас, наверное, и чай остыл, Иван Терентьевич. Леля, налей ему свеженького.
      Разговор переключился на международные темы и увлек постепенно всех собравшихся.
      - Соединенные Штаты, - принял участие в разговоре и Белоусов, - с удовольствием скушали бы нас даже без соли, да, видно, кусок не по зубам. Изоляция Советского Союза тоже у них не получается. С Германией-то торговый договор заключили? Форд уж на что мракобес, а тракторы нам все же продает? Значит, у них рынок узковат, поджимает!
      - Такая у них установка, - добавил и Гуков, который без газеты не мог дня прожить, следил за международным положением и любил говорить на эти темы.
      - Какая? - спросила Ольга Петровна, видя, как Гукову не терпится высказать свое суждение.
      - Известно, какая: каждый за себя и к черту остальных.
      - Позвольте, так этого же придерживаются и французы! - воскликнул оживившийся Белоусов: - У них тоже чужие интересы - это quantite negligeable. - И обернулся к Гукову: - Так, кажется? Или я что-нибуть переврал? Я с французским-то не очень.
      "Ого! - отметил мысленно Котовский. - Парень-то, кажется, стал изучать языки! Молодец!"
      Народу за столом было, по обыкновению, немало. Все собравшиеся - в основном командиры и политработники - достаточно знали об Америке, о злобном шипении реакционеров в капиталистических странах, о плане Дауэса, о подготовке вооруженного нападения на Советский Союз.
      - Нынешний президент Кулидж со всей откровенностью заявил: дело нации - бизнес.
      - А золотишка-то Соединенные Штаты изрядно нагребли, чуть не половину мировых запасов!
      - Разжирели на войне!
      Вероятно, еще долго бы толковали на эту тему, если бы кто-то не взглянул на часы.
      - Товарищи! Пора и честь знать!
      - Мне завтра в шесть утра вставать!
      - Ольга Петровна! Что же вы нас не гоните?
      - Разрешите, я покажу пример... Спокойной ночи! Спасибо за проведенный вечер!
      - И за восхитительную бабку! (Это, конечно, Гуков!)
      Вскоре комната опустела. Остался только Белоусов, который приглашен был переночевать. Он отодвинул от себя недопитый чай. И когда Ольга Петровна и Григорий Иванович взглянули на него, сразу поняли, что приехал он, как всегда, неспроста и хочет сообщить что-то важное. Лицо его стало строгим, глаза колючими. Теперь это был не приятный собеседник за приятным ужином, а вдумчивый, готовый ко всяким неожиданностям, бесстрашный и суровый чекист.
      Котовский снова остался им доволен. Прийти с каким-то важным сообщением и виду не подать - все это понравилось Котовскому.
      "Вот это выдержка! - промелькнуло у него в голове. - Видать, хорошую школу прошел у Дзержинского. Приятно, когда звание человека соответствует его призванию!"
      Белоусову не понадобилось проверять, нет ли поблизости посторонних ушей: он приехал не один, и было кому позаботиться, чтобы разговора никто не слышал. Поэтому Белоусов без предисловия приступил к самой сути:
      - Григорий Иванович! Я приехал с довольно неприятным делом. Однако нами своевременно приняты меры.
      - Понятно! - произнес Котовский. - Какое же это дело?
      - Ольга Петровна, я попрошу и вас послушать, дело серьезное и касается нас троих.
      Ольга Петровна заметила, что правая рука Котовского то сжимается в кулак, то разжимается. Это было дурным признаком. Ольга Петровна подчеркнуто спокойным голосом ответила:
      - Ну что ж, послушаем, что у вас за новости.
      Белоусов сжато, точно сообщил, что органами ГПУ дважды задержаны диверсионные террористические группы, заброшенные из-за рубежа с заданием убить Котовского.
      Сообщение было выслушано молча. Ни реплик, ни восклицаний. Только рука Котовского машинально еще энергичнее заработала, как бы хватаясь за эфес, а Ольга Петровна сидела бледная, с плотно сжатыми губами.
      - Эта наемная рвань, - продолжал Белоусов, - долго не запиралась и все нам выложила: кто посылал, и какие указания давал, и сколько обещано за работу, и какие явки и пароли были сообщены. Мы проверили, действительно все так, как они говорят, и нам удалось, использовав их пароли и адреса, выловить и их сообщников.
      - Понятно! - снова промолвил Котовский. - Жаль, что они не добрались до Умани. Я бы с ними поговорил по душам.
      - Хорошо вести прямой разговор в бою, лицом к лицу с противником, возразил Белоусов, - а эти подонки рода человеческого стреляют из-за угла.
      - Не отлита еще та пуля, которая сразит Котовского, - ответил Григорий Иванович, все более наполняясь гневом. - Сунулись бы в дом - я бы их перестрелял, как рябчиков.
      - Только этого не хватает! - всполошилась Ольга Петровна. - Ты забыл про Гришутку, ведь можно насмерть перепугать ребенка! Поднять стрельбу!
      - Ничего, ему надо привыкать, на его век еще хватит выстрелов.
      - Да ведь это теперь отпадает, - примирительно остановил их спор Белоусов. - Бандиты пойманы и получат по заслугам. Но я приехал, во-первых, рассказать о том, что было, во-вторых, для принятия, так сказать, профилактических мер.
      - Вы думаете, что это еще не все? - насторожилась Ольга Петровна.
      - Разве можно ручаться за эту... за этих паразитов? У них же ассигнования! На подлость, на убийства - на все ассигнования. Раз уж деньги ассигнованы, их нужно тратить. Ведь так? Ну а наша задача смотреть в оба.
      - Смотреть! Ведь Григория Ивановича не удержишь, он повсюду разъезжает, повсюду бывает...
      - Задержанные в одни голос заявляют: нам дали адрес. Они даже знают, что это каменный дом и при доме сад. Довольно точное описание. Ну и револьверы, деньги у них, конечно... даже фотокарточка Григория Ивановича...
      - Ужасно! - вырвалось у Ольги Петровны.
      - Они там, за рубежом, не учитывают, что теперь не восемнадцатый год, границы мы охраняем, не разгуляешься. А все-таки надо предусмотрительными быть. Вдруг проскочат? Вот мы и решили около вашего дома специальный пост установить.
      И, заметив протестующий жест Котовского, поспешно добавил:
      - Временно, Григорий Иванович. Для проверки...
      Белоусов замялся было, затем пояснил:
      - Один из них проговорился, что сформирована еще одна группа. Может быть, врет, скорее всего, что врет, никто ему не стал бы докладывать, что там сформировано. Его дело маленькое: нанялся - выполняй. Но так как намек все-таки был, мы обязаны подготовиться. Ну и пограничникам даны указания, и еще некоторые меры приняты.
      - На меня и в Жмеринке нацеливались, как вы, вероятно, помните... И с самолетов сбрасывали угрожающие записки, - рассмеялся Котовский. - А зачем? Я ведь не прятался, я был на виду - милости просим, пожалуйте в бой, там всегда представится случай повстречаться. Все, Иван Терентьевич. Спасибо за предупреждение. Отрадно, что чекисты у нас службу знают. А теперь давайте-ка спать.
      - Григорий Иванович! - настойчиво заговорил Белоусов. - У меня есть приказ, я должен его выполнять. Вы разрешите установить наблюдательный пункт. Временно, может быть, недельки на три... Мы наведем справки... уточним - и если окажется, что все в порядке, то и слава богу.
      - Что с вами делать! Устанавливайте, я не могу вмешиваться в ваши дела. Но мнение-то я могу иметь? Считаю, что напрасная трата трудов и времени.
      - Спасибо, Григорий Иванович, - облегченно вздохнул Белоусов. Значит, с этим утрясено, улажено. А я и ребяток с собой привез. Фактически пост уже установлен. В саду. Никто и знать ничего не будет.
      Перед сном Белоусов и Котовский вышли на крыльцо, хотелось полной грудью вдохнуть напоенный запахами цветов и трав благодатный уманский воздух. Составил им компанию и Фокс - самый серьезный пес, какие только водились на свете.
      Ночь была великолепна. Сверкало в небе такое количество ярких, как бы мигающих звезд, как будто прибыло новое пополнение. Деревья стояли темные, недвижные, не шелохнулся ни один листок. Задумались они о чем или спали?
      - Когда только люди научатся пользоваться такой благодатью! Ведь красота-то какая! - тихо, будто боясь разбудить уснувшие деревья, произнес Белоусов.
      - А все-таки они там, значит, обо мне помнят, - удовлетворенно пробасил Котовский. - Специально засылают, так сказать, именные банды диверсантов. Лестно.
      10
      И жизнь пошла своим чередом. Сады цвели, люди трудились, отдыхали, строили планы, мечтали, любили, радовались, печалились, растили детей, сооружали дома, прокладывали дороги, жили.
      Как всегда, Котовский просыпался в пять утра. Делал гимнастику, обливался водой. Затем отправлялся на городской стадион, построенный по его настоянию и при его живейшем участии. По дороге не пропускал ни одного дома, где жил или штабной работник или служащий уманских учреждений.
      Котовский стучал в окна и торонил:
      - Засони! Все на свете проспите! Давайте, давайте, жду на стадионе, пора делать гимнастику! Смотрите, какая погодка! А вы и окна позакрывали, как только терпите такую духотищу!
      - Встаем, Григорий Иванович, - отзывались заспанные голоса. - Ох уж этот Григорий Иванович! Как петух на заре поет! Идем, идем, Григорий Иванович! Одна нога здесь, другая там!