Отец Браун расхаживал по картинной галерее с таким видом, словно пришел сюда не для того, чтобы смотреть на картины. В самом деле, они его не интересовали, хотя вообще-то картины он очень любил. Не то чтобы в этих высокосовременных произведениях искусства было что-нибудь безнравственное или предосудительное; тот, кто возбуждал в себе языческие страсти, манипулируя сочетаниями прерывистых спиралей, перевернутых конусов и разбитых цилиндров, с помощью которых искусство будущего вдохновляло или совращало человечество, обладал — надо отдать ему должное — легковозбудимым темпераментом. Дело в том, что отец Браун поджидал здесь своего юного друга, выбравшего это несообразное место в соответствии со своими более футуристическими вкусами.

Юный друг был и юной родственницей, одной из немногих, которые у него были. Звали ее Элизабет Фейн, а попросту Бетти, и она была дочерью его сестры, вышедшей в свое время замуж за благородного, но обедневшего сквайра. Поскольку сквайр был настолько же мертв, насколько и беден, отец Браун состоял ее опекуном, равно как и исповедником, и в каком-то смысле защитником, а заодно и родным дядей.

В данный момент он, впрочем, тщетно щурился на стоявшие в галерее группы в поисках знакомых каштановых волос и ясного лица. Вместо племянницы он увидел несколько знакомых и чуть больше незнакомых ему людей, включая нескольких, с которыми, по причудливости вкуса, он и не хотел бы познакомиться.

Среди людей, с которыми священник не был знаком, но которые тем не менее вызывали его интерес, был гибкий, подвижный, очень элегантный человек, похожий на иностранца благодаря бородке клинышком, как у пожилого идальго, и темным волосам, подстриженным так коротко, что они казались черной шапочкой, плотно облегающей череп. Среди тех, с кем священник знакомиться не хотел, была очень властная на вид особа в крикливом алом платье, с гривой желтых волос, слишком длинных, чтобы назвать их стрижкой, но чересчур редких, чтобы назвать их как-либо иначе. У нее было сильное, тяжелое лицо бледного, почти нездорового оттенка, и стоило ей взглянуть на кого-нибудь, как у того возникало ощущение, что на него глядит василиск. Она тащила за собой на буксире коротышку с большой бородой, очень широким лицом и длинными сонными глазами. Глядел он вполне благодушно, если вообще бодрствовал; но бычья его шея (вид сзади) казалась, по совести, грубоватой.

Отец Браун посмотрел на алую даму, радуясь тому, что его племянница ничуть на нее не похожа. Потом он отвернулся и стал оглядываться — по какой-то ему самому неизвестной причине, — пока не ощутил, что любое человеческое лицо было бы спасительным контрастом. И поэтому он с облегчением, как бы проснувшись, услышал свое имя и увидел еще одно знакомое ему лицо.

Это было острое, но отнюдь не агрессивное лицо юриста по имени Гренби, чьи седоватые пряди казались напудренным париком, настолько они не вязались с юношеской энергией движений. Он был из тех людей, которые носятся по конторам, как шкодливые школьники. Конечно, он не мог скакать по модной картинной галерее так, как скакал у себя в офисе; но, казалось, мечтал об этом и волновался, оглядываясь по сторонам в поисках знакомых.

— Я не знал, — сказал отец Браун с улыбкой, — что вы благоволите к Новому Искусству.

— А я не знал, что вы ему покровительствуете, — отбрил тот. — Я здесь охочусь за одним человеком.

— Желаю удачной охоты, — ответил священник. — Я занимаюсь примерно тем же.

— Сказал, что он здесь проездом на континент, — фыркнул законник, — а я могу встретить его в этом подозрительном местечке. — Он немного подумал, затем продолжал: — Послушайте, я уверен, что вы умеете хранить тайну. Знаете ли вы сэра Джона Масгрейва?

— Нет, — ответил священник, — но я с трудом представляю, как он может быть тайной, хотя о нем и говорят, что он схоронил себя заживо в замке. Не тот ли это старик, о котором рассказывают столько историй, — вроде бы он живет в башне с настоящей опускной решеткой и подъемным мостом и наотрез отказывается вернуться из темного средневековья? Он что, один из ваших клиентов?

— Нет, — коротко отвечал Гренби, — к нам обратился его сын, капитан Масгрейв. Но старик играет в этом деле немаловажную роль, а я его не знаю, в этом-то все и дело. Послушайте, это строго между нами, впрочем, вам я могу доверять. — Он понизил голос и увлек своего друга в боковую галерею, содержащую образчики разнообразных скульптур, которая была сравнительно пуста.

— Молодой Масгрейв, — начал он, — хочет получить от нас большую сумму под доверенность post obit[1] своего старика отца в Нортамберленде. Старику далеко за семьдесят, и он рано или поздно уйдет; но как быть с «post», если можно так выразиться? Что станется с его деньгами, замком, подъемными мостами? Это преотличнейший древний замок, и он по-прежнему чего-то стоит, но, как ни странно, он не отмечен в завещании. Так что вы видите, с кем мы имеем дело. Вопрос в том, как сказал какой-то герой Диккенса, благосклонен ли старик.

— Если он благосклонен к своему сыну, тем лучше для вас, — заметил отец Браун. — Нет, боюсь, ничем не могу вам помочь. Мне никогда не приходилось встречать сэра Джона Масгрейва, и, насколько я знаю, очень немногие видятся с ним. Очевидно, вы должны спросить у него самого, прежде чем одалживать молодому джентльмену деньги вашей фирмы. Не из тех ли он, которых частенько оставляют без пенса?

— Сомневаюсь, — ответил тот. — Он очень популярен, блестящий ум и крупная фигура в обществе, но большую часть времени проводит за границей. Кроме того, он был журналистом.

— Что ж, — сказал отец Браун, — это еще не преступление, по крайней мере — не всегда.

— Чепуха, — отрывисто сказал Гренби. — Вы знаете, что я имею в виду, — он перекати-поле. Был журналистом, лектором, актером, кем только он не был. Так на чем я остановился?.. Впрочем, вот и он.

И законник, нетерпеливо расхаживавший по пустой галерее, неожиданно обернулся и на бегу вонзился в другую, более наполненную комнату. Он спешил навстречу высокому, хорошо одетому человеку с короткой стрижкой и заграничной бородкой.

Эти двое ушли беседуя, и какое-то время отец Браун еще следил за ними близорукими прищуренными глазами.

Наблюдения были, однако, прерваны поспешным, но своевременным появлением его племянницы Бетти. К большому удивлению дяди, она увлекла его обратно в пустой зал и усадила на стул, напоминающий остров среди половодья.

— Я должна вам кое-что сказать, — начала она. — Это так глупо, что никто, кроме вас, не поймет.

— Ты меня переоцениваешь, — сказал отец Браун. — Это не о том, о чем начала рассказывать твоя матушка? Помолвка или что-то такое… Да, о помолвке уже пошла молва.

— Вам известно, — спросила она, — что она хочет выдать меня за капитана Масгрейва?

— Нет, — отвечал отец Браун после некоторого раздумья. — Капитан Масгрейв, мне кажется, очень популярен нынче.

— Конечно, мы очень бедны, — продолжала она. — Нам говорят, что не в деньгах счастье, но от этого лучше не становится.

— А ты хочешь выйти за него замуж? — спросил отец Браун, глядя на нее из-под полузакрытых век.

Она потупила взор и ответила, понизив голос:

— Думала, что хочу. То есть это я сейчас думаю, что думала… Только что я очень испугалась.

— Что ж, расскажи.

— Я услышала, как он смеется, — проговорила она.

— Ну, смех помогает общению, — заметил священник.

— Нет, вы не поняли, — сказала девушка. — Совсем не помогает. В том-то все и дело, что он ни с кем не общался.

Она помолчала, потом объяснила:

— Я приехала сюда довольно рано и увидела, что он сидит один в центре галереи, где висит эта современная живопись. Там было тогда почти пусто. Он не знал, что кто-то рядом, он сидел там совершенно один, и он смеялся.

— Что ж, ничего удивительного, — сказал отец Браун. — Я не искусствовед, но, в общем, если взять все эти картины…

— Ах, вы не понимаете! — сказала она почти гневно. — Это совсем не то. Он не смотрел на картины. Он глядел прямо в потолок, но казалось, что его глаза устремлены внутрь.

И смеялся он так, что у меня кровь похолодела.

Священник поднялся и расхаживал по комнате, заложив руки за спину.

— В таком деле нельзя принимать необдуманных решений, — начал он. — Мужчины делятся на два типа… Но мы вряд ли успеем обсудить этот вопрос, потому что вот наш герой собственной персоной.

Капитан Масгрейв быстро вошел в комнату и, улыбаясь, пересек ее. Гренби, правовед, улыбаясь, шел за ним. Его правоведческое лицо стало иным, благодушным.

— Должен извиниться перед вами за все, что я говорил о капитане, — сказал он священнику, когда они пробирались к дверям. — Он чуток и прекрасно понял меня. Сам, не дожидаясь спросил, почему я не съезжу на север и не повидаю его старика отца. Тогда бы я смог услышать из его уст, как обстоят дела с наследством. Ну как, мог он сказать честнее?

Он настолько озабочен тем, чтобы устроить все наилучшим образом, что сам предложил отвезти меня в Масгрейвские Мшаники, так называется поместье. Я предложил ему, если он так добр, отправиться вместе; и вот завтра утром мы выезжаем.

Пока они говорили, Бетти и капитан рука об руку прошли в дверной проем, создав в этой раме нечто вроде картины, которую те, кто почувствительней, предпочли бы конусам и цилиндрам. Какими бы ни были их отношения, и он, и она смотрелись прекрасно; и законник не преминул отметить это, когда картина исчезла.

Капитан Джеймс Масгрейв заглянул в очередную галерею. Его смеющийся, торжествующий взор остановился на чем-то — и совершенно изменился. Отец Браун оглянулся как бы в наитии и увидел хмурое, почти фиолетовое лицо крупной женщины в алом под львиной гривой волос. Она стояла, слегка наклонившись, как бык, выставивший рога, и одутловатое лицо было таким властным и злым, что человечек с большой бородой, стоявший подле нее, был едва заметен.

Масгрейв, похожий на красиво одетую восковую фигуру, обученную ходьбе, пробрался в центр зала. Он сказал женщине несколько слов, так, чтобы никто не услышал. Та не ответила; но они вместе повернулись, прошлись по длинной галерее, вроде бы споря, а коротышка с бычьей шеей замыкал шествие, словно нелепый карлик-паж.

— Господи, спаси! — пробормотал отец Браун, ковыляя за ними. — Кто же такая эта женщина?

— К счастью, не моя подружка, — ответил Гренби с грубой прямотой. — Выглядит она так, что самый легкий флирт с нею может окончиться очень плохо.

— Не думаю, что он собирается с ней флиртовать, — сказал отец Браун.

Он еще говорил, а те, кого они обсуждали, дошли до конца галереи и расстались. Капитан Масгрейв торопливыми шагами подошел к ним.

— Такие дела, — громко и вполне непринужденно сказал он, но они заметили, что голос его изменился. — Простите меня, мистер Гренби, но оказалось, что я не смогу завтра поехать с вами. В любом случае автомобиль мой — к вашим услугам. Обязательно возьмите его, мне он не нужен. Я… я должен остаться в Лондоне на несколько дней. Возьмите своего друга, если захотите.

— Мой друг, отец Браун… — начал было законник.

— Если капитан Масгрейв в самом деле так добр, — серьезно сказал отец Браун, — я с большой радостью поеду. Понимаете, меня интересует дело мистера Гренби.

Вот как случилось, что весьма элегантная машина с не менее элегантным шофером на следующий день отправилась на север по Йоркширским Мшаникам, неся неоценимый груз в виде священника, похожего на черный сверток, и юриста, который больше привык бегать на своих двоих, чем разъезжать на чужих четырех колесах.

Они по обоюдному согласию прервали путешествие в одной из больших долин Уэст Райдинга, чтобы отобедать и поспать в уютной гостинице, и, выехав на следующий день рано утром, двинулись вперед по берегу древней Нортумбрки, пока не достигли края песчаных дюн и приморских лугов, в сердце которых таился старый приграничный замок, уникальный и таинственный памятник былых войн на побережье. В конце концов они его нашли, следуя по тропинке, бегущей вдоль длинного залива, и свернули к какому-то каналу, кончающемуся рвом. Замок был и впрямь замком: квадратный, с башенками, из тех, которые норманны понастроили повсюду от Галилеи до Грампиан. У него действительно были опускная решетка и подъемный мост, о которых напомнило путникам занятное происшествие.

Они пробрались через высокую жесткую траву и вышли на берег рва, полного мертвых листьев и грязи, который извивался вокруг замка, словно эбонитовая инкрустация с золотой каймой. Примерно в ярде или двух за черной лентой был другой, зеленый берег и большие каменные столпы у входа. Видимо, эту одинокую крепость посещали редко: когда нетерпеливый Гренби приветствовал криком неясные фигуры за опускной решеткой, тем стоило большого труда спустить громадный ржавый мост. Наконец он начал опускаться, поворачиваясь, словно падающая башня, и вдруг встал, застыв в воздухе под угрожающим углом.

Нетерпеливый Гренби, танцуя на берегу, крикнул своему спутнику:

— Ох, не могу я топтаться на месте! Гораздо проще прыгнуть.

И с характерной для него прытью он в самом деле перемахнул через ров, приземлившись на том берегу. Короткие ноги отца Брауна не были приспособлены к прыжкам; но сам он был на редкость приспособлен к тому, чтобы плюхаться в грязную воду. Благодаря помощи своего компаньона ему не удалось погрузиться слишком глубоко. Но когда он карабкался по зеленому илистому берегу, он вдруг застыл и наклонил голову, вглядываясь в какую-то точку на травянистом склоне.

— Вы что там, ботаникой занялись? — раздраженно крикнул Гренби. — Нам некогда изучать древние растения.

Хватит и того, что вы изучили чудеса подводного мира.

Пойдемте! В чистом ли виде, в грязном ли, мы должны предстать перед баронетом.

Когда они вошли в замок, их весьма почтительно принял старый слуга — больше на обозримом пространстве не было никого. После того, как они разъяснили, с чем пришли, он препроводил их в длинную комнату, обшитую деревянными панелями. Оружие разных веков равномерно висело на темных стенах, а перед большим очагом стояли, словно часовые, полные доспехи XIV века. В другой длинной комнате сквозь приоткрытую дверь виднелись ряды фамильных портретов.

— Мне кажется, что я попал в роман, а не в замок, — сказал юрист. — Не думал, что кто-то действительно сохраняет дух «Удольфских Тайн».

— Да, старый джентльмен последовательно блюдет свое историческое помешательство, — ответил священник. — Вещи эти — не подделки. Тот, кто их расставил, не думает, что все средневековые люди жили одновременно. Порою доспехи составляют из разных частей; но эти носил один человек, и носил он их не втуне. Понимаете, это — турнирные доспехи, довольно поздние.

— Да и хозяин запаздывает, — сказал Гренби. — Сколько можно ждать?

— Что ж, в таких местах все происходит медленно, — сказал отец Браун. — Я думаю, очень благородно, что он нас вообще принял. Два совершенно незнакомых человека приезжают, чтобы задать ему глубоко личные вопросы.

И в самом деле, когда появился хозяин, им не было оснований сетовать на оказанный прием; напротив, они могли заметить, с каким достоинством и простотою сохранил их хозяин учтивость в глухом одиночестве, в деревенской глуши.

Баронет не выглядел ни удивленным, ни встревоженным; и хотя у них явилось подозрение, что гостей у него не было по меньшей мере последние четверть века, он вел себя так, словно только что раскланялся с двумя герцогинями.

Он не выказал ни робости, ни нетерпения, когда они сообщили, что приехали по сугубо личному вопросу; после небольшого раздумья он, видимо, понял, что любопытство их вызвано обстоятельствами. Это был худощавый пожилой джентльмен с черными бровями и длинным подбородком.

Хотя тщательно завитые волосы были, без сомнения, париком, у него хватило мудрости носить седой парик, как и приличествует немолодым людям.

— Что до вопроса, который вас интересует, — сказал он, — ответ на него очень прост. Я твердо намереваюсь оставить все свое состояние сыну, так же, как мой отец оставил его мне; и ничто — я прямо говорю, ничто — не заставит меня поступить иначе.

— Премного благодарен вам за эти сведения, — ответил юрист, — но ваша любезность дает мне смелость сказать, что вы видите все в слишком черном свете. Не думаю, чтобы ваш сын сделал что-то страшное и вы сочли его недостойным наследства. Конечно, он может…

— Именно, — сухо сказал сэр Джон Масгрейв, — может.

Не будете ли вы так любезны заглянуть со мной на минуту в соседнюю комнату?

Он повел их в галерею, которую они уже немного рассмотрели сквозь приоткрытую дверь, и мрачно застыл перед почерневшими, насупившимися портретами.

— Это сэр Роджер Масгрейв, — сказал он, указывая на длиннолицего человека в черном парике. — Он был одним из самых низких лжецов и негодяев в мерзостное время Вильгельма Оранского — наушник двух королей, убийца двух жен. Вот его отец, сэр Роберт, образец честности и добропорядочности. Вот его сын, сэр Джеймс, один из благороднейших якобитских мучеников и один из первых, кто пожертвовал деньги на Церковь и на бедных. Понятно ли теперь, что дом Масгрейвов, его сила, честь, власть переходили от одного доблестного человека к другому через поколение, от деда к внуку? Эдуард I правил Англией отменно, Эдуард III покрыл Англию славой, и все же слава эта произросла из той, первой, через бесчестие и глупость Эдуарда II, который пресмыкался перед Гейвстоном и убежал от Брюса. Поверьте мне, мистер Гренби, величие знатного дома, величие самой истории — больше, чем случайные люди, которые несут его сквозь века. Наследство наше переходило от отца к сыну, так оно и будет переходить. Моего сына можете заверить, что я не оставлю свои деньги приюту для бродячих кошек. Масгрейв будет наследовать Масгрейву, пока стоит мир.

— Да, — задумчиво сказал отец Браун, — я понимаю, что вы имеете в виду.

— Мы будем только рады, — сказал законник, — передать столь приятное заверение вашему сыну.

— Да, заверение передать вы можете, — серьезно сказал хозяин. — Пускай не беспокоится, все отойдет к нему — и замок, и титул, и земля, и деньги. Есть лишь одно маленькое и достаточно личное добавление. Ни под каким видом не стану я разговаривать с ним, пока я жив.

Законник глядел все так же почтительно, но теперь уже и удивленно.

— Почему? Что же такое он мог сделать?

— Я частное лицо и джентльмен, — сказал Масгрейв, — равно как и хранитель большого наследства. Сын мой сделал нечто столь ужасное, что его нельзя назвать не то что джентльменом, но даже человеком. Это худшее преступление в мире. Помните ли вы, что сказал Дуглас, когда Мармион, его гость, хотел пожать ему руку?

— Да, — отвечал отец Браун:

Короне отдаю мой замок От темных погребов до самых Зубцов на крепостной стене.

Рука принадлежит лишь мне.

Баронет повернулся к другой комнате и провел в нее своих порядком ошарашенных посетителей.

— Надеюсь, здесь вы немножко отдохнете, — сказал он тем же ровным тоном. — Если вы не знаете, куда вам деться, я буду искренне рад предоставить вам замок на эту ночь.

— Благодарю вас, сэр Джон, — сказал священник скучным голосом. — Я думаю, мы лучше пойдем.

— Я сейчас же прикажу опустить мост, — сказал хозяин; и через несколько минут лязг громадного, неправдоподобного сооружения наполнил замок, словно скрип жерновов.

Ржавый механизм сработал на этот раз отменно, и они снова оказались на травянистом берегу по ту сторону рва.

Гренби вдруг пробрал озноб.

— Что же за штуку отколол его сыночек?! — возопил он.

Отец Браун не ответил. Но когда они остановились неподалеку, в деревушке под названием Серые Камни, где их приютил трактир «Семь звезд», законник с немалым удивлением обнаружил, что священник не собирается ехать дальше; он, несомненно, норовил держаться неподалеку от замка.

— Не могу я оставить все как есть, — серьезно сказал он. — Автомобиль я отошлю обратно, и вы, конечно, можете отправиться вместе с ним. Вы получили ответ на свой вопрос, он был несложен: может ли ваша фирма ссудить деньги на проекты молодого Масгрейва? Я на мой вопрос ответа не получил — я не узнал, подходящий ли это муж для Бетти.

Что ж, попытаюсь выяснить, действительно ли он сотворил нечто ужасное или это выдумки старого безумца.

— Если вы хотите что-то у него выведать, — заметил юрист, — почему бы вам не поехать к нему? Зачем вам торчать в этой дыре, куда он вряд ли заглянет?

— Какой смысл ходить за ним по пятам? — возразил его друг. — Глупо подойти к моднику на Бонд-стрит и сказать:

«Простите, не совершили вы часом самое ужасное преступление?» Если он достаточно плох, чтобы его совершить, он достаточно плох и для того, чтобы в нем сознаться. А мы даже не знаем, что это за преступление. Нет, есть лишь один человек, который знает и может это сказать из гордого чудачества. Я собираюсь держаться поблизости от него.

И в самом деле отец Браун старался быть поблизости от чудака-баронета; и в самом деле он встретился с ним, и не раз, причем держались оба с величайшей вежливостью. Баронет, несмотря на свои годы, был весьма подвижен; его часто видели в деревне и на полях графства. Спустя лишь день после прибытия отец Браун, выйдя из трактира на мощенную булыжником рыночную площадь, приметил издалека темную фигуру, большими шагами направляющуюся куда-то. Баронет был очень скромно одет, весь в черном, но лицо его казалось еще более властным в сильном солнечном свете; серебристыми волосами, темными бровями и длинным подбородком он напоминал Генри Ирвинга или другого знаменитого актера. Несмотря на седины, фигура его, как и лицо, выражала силу, а палку он нес скорее как дубинку, чем как костыль. Он помахал священнику рукой и заговорил с ним, так же стремясь немедленно перейти к сути дела, как и вчера, когда он поразил гостей своими откровениями.

— Если вас все еще интересует мой сын, — сказал он, выделив последнее слово ледяным равнодушием, — вы его вряд ли поймаете. Он только что покинул страну. Между нами, я сказал бы — сбежал из страны.

— В самом деле, — поддакнул отец Браун, серьезно глядя на баронета.

— Какие-то люди по фамилии Груновы справлялись у меня, где он, — сказал сэр Джон. — Я как раз отправил телеграмму, в которой сообщил, что ему можно писать в Ригу, до востребования. Но даже тут вышло недоразумение. Вчера я собрался на почту и опоздал на пять минут. Вы долго здесь пробудете? Надеюсь, вы зайдете ко мне еще раз?

Когда священник пересказал юристу эту небольшую беседу, тот был и удивлен, и озадачен.

— Почему капитан удрал? — спросил он. — Кто эти люди, которые его разыскивают? Кто же такие эти Груновы?

— На первый вопрос я вам вряд ли отвечу, — сказал отец Браун. — Возможно, всплыл наружу какой-нибудь его тайный грех. Скорее всего они его шантажируют. На другой вопрос, я думаю, ответить просто. Эта страшная толстуха с желтыми волосами — мадам Грунова, а коротышка — вроде бы ее муж.

На следующий день отец Браун вошел в комнату рано и бросил на кровать свой черный зонтик так, как пилигрим бросает посох. Выглядел он устало; во время его расследований это случалось нередко. На сей раз то была не усталость неудачи, но усталость успеха.

— Какая страшная история!.. — сказал он скучным голосом. — Надо было сразу догадаться. Я должен был догадаться, едва вошел и увидел, что там стоит.

— Что же вы увидели? — нетерпеливо спросил Гренби.

— Я увидел всего лишь один доспех, — ответил отец Браун.

Наступила тишина; юрист смотрел на своего друга, а друг заговорил снова:

— Не далее как вчера я собирался сказать своей племяннице, что только два типа мужчин могут смеяться, когда останутся одни. Тот, кто смеется один, почти наверняка или очень плох, или очень хорош. Видите ли, он поверяет шутку или Богу, или дьяволу. Во всяком случае, у него есть внутренняя жизнь. Этот человек, я думаю, поверял свою шутку дьяволу. Ему было все равно, услышит ли ее кто-нибудь.

Шутка самодостаточна, если она достаточно низменна.

— О чем вы говорите? — спросил Гренби. — Вернее, о ком? О котором из них? Кто это позволяет себе шутить с его Сатанинским Величеством?

Отец Браун поглядел на него и бледно улыбнулся.

— Ах, — сказал он, — в том-то и шутка!..

Снова наступила тишина, но на сей раз она была гораздо насыщеннее и тяжелее. Она опустилась на них, словно сумерки, которые как раз уступали место тьме. Отец Браун продолжал, устало понизив голос и положив локти на стол.

— Я интересовался родом Масгрейвов. Это отважный род, и живут они долго, и, даже если здесь все так просто, я думаю, вы должны подождать с выплатой.

— Мы к этому вполне готовы, — ответил юрист, — и все же бесконечно это продолжаться не может. Старику почти восемьдесят, хотя он еще шустер. Люди в здешней гостинице смеются и говорят, что он никогда не умрет.

Отец Браун резко вскочил, что бывало с ним нечасто, но руки его оставались на столе. Он подался вперед и заглянул в лицо другу.

— Вот! — вскричал он негромко, но пылко. — В этом вся проблема. Как он умрет? Как же он умрет?

— Ради Бога, о чем вы? — спросил Гренби.

— Я о том, — раздался из полутьмы голос священника, — что я знаю, какое преступление совершил Джеймс Масгрейв.

Гренби едва удалось подавить озноб, но он все-таки спросил:

— Какое?

— И впрямь худшее в мире, — отвечал отец Браун. — Во всяком случае, многие общества и цивилизации считают его таким. С самой глубокой древности, в племенах и в общинах, за него наказывали ужасно. Как бы там ни было, теперь я знаю, что совершил молодой Масгрейв и почему он это совершил.

— Что же он совершил? — спросил юрист.

— Он убил своего отца, — отвечал священник.

Законник, в свою очередь, вскочил со стула и поглядел через стол.

— Его отец в замке! — резко вскричал он.

— Его отец во рву, — сказал священник. — Какой же я дурак, что не догадался сразу, когда что-то не понравилось мне в этих доспехах! Вы помните, как выглядит комната?

Как тщательно она убрана и украшена? Два скрещенных боевых топора по одну сторону камина, два — по другую.

На стене круглый шотландский щит, и ровно такой же, круглый и шотландский — на другой стене. Одну сторону очага охраняют рыцарские доспехи, а по другую сторону — пустота. Никогда не поверю, что человек, украсивший комнату столь симметрично, оставит несимметричной одну деталь. Конечно, там были и вторые доспехи. Что же с ними случилось?

Он подождал немного, затем продолжал уже спокойней:

— Чем больше я думаю, тем больше я убеждаюсь, что это очень хороший план убийства. Он решает вечную проблему: куда деть труп? Тело может стоять внутри этих доспехов часы, даже дни, слуги будут ходить и выходить из комнаты, пока убийца не улучит удобный случай и, вытащив его под покровом ночи, не бросит в ров. А тогда — как легко все пойдет! Коль скоро тело погружено в стоячую воду, рано или поздно в доспехах четырнадцатого века останется один скелет — что ж, обнаружить его во рву старого пограничного замка весьма вероятно. Навряд ли кто-нибудь будет его там искать, но если возьмутся, не найдут ничего, кроме все того же скелета в доспехах. А ведь я об этом догадывался. Когда вы сказали, что я ищу какие-то следы, вы были правы. Я увидел следы, глубоко вдавленные в берег, и понял: оставивший их либо слишком тяжел, либо нес что-то очень тяжелое. Да, кстати, из этого маленького происшествия можно извлечь еще одну мораль. Помните, я прыгнул, как кошка?

— У меня в голове мутится, — сказал Гренби, — но я понемногу улавливаю суть этого кошмара. Хорошо, вы прыгнули, и что же?

— Сегодня на почте, — сказал отец Браун, — я вспомнил, что баронет, по его словам, был там именно тогда, когда мы к нему явились. Понимаете вы, что это значит? Это значит, что его не было в замке и вернулся он, пока мы его ждали. Вот почему мы ждали так долго. Когда я это понял, я внезапно увидел все.

— Ну, — нетерпеливо спросил законник, — что же это было?

— Старик восьмидесяти лет может ходить, — сказал отец Браун. — Старик может даже разгуливать по полям в свое удовольствие. Но старик не может прыгать. У него это выйдет еще хуже, чем у меня. Да, если баронет вернулся, пока мы ждали, он должен был прийти, как и мы, перепрыгнув ров, — мост и позже не опустили. Я скорее предположу, что он сам помешал ему опуститься, чтобы отложить приход незваных гостей, — мост очень быстро починили. Но это не имеет значения. Когда я увидел смешную картинку — седовласый человек в черном скачет через ров, я уже знал, что это человек молодой, переодетый стариком. Вот вам и вся история.

— Вы хотите сказать, — медленно произнес Гренби, — что этот милый юноша укокошил своего отца, спрятал тело в латы, а потом в ров, изменил внешность, и так далее?

— На его счастье, они с отцом очень похожи, — сказал священник. — Вы видите по этим портретам, как велико в роду семейное сходство. И потом: вот вы говорите, он изменил свою внешность. Но в каком-то смысле любая одежда — маскарад. Старик скрывает себя под париком, молодой человек — под иностранной бородкой. Когда он побрился и надел парик на свою стриженую голову, он стал точь-в-точь папаша, ну, подгримировался чуть-чуть. Думаю, теперь вы понимаете, почему он с такой вежливостью советовал вам приехать сюда на следующий день и в автомобиле. Сам он приехал ночью, поездом. Он опередил вас, совершил преступление, переоделся и был готов к переговорам.

— Ох, — сказал задумчиво Гренби, — готов к переговорам!.. Вы, конечно, хотите сказать, что настоящий, баронет вел бы их по-другому?

— Он бы просто сказал вам, что капитан не получит ни пенса, — ответил отец Браун. — Как ни странно, только убийство могло этому помешать. Но я хочу, чтобы вы оценили всю хитрость того, что он сказал вам. Его план отвечал нескольким задачам сразу. Эти русские шантажировали его за какое-то преступление, думаю — за предательство во время войны. Ему едва удалось скрыться, и, возможно, он послал их по ложному следу в Ригу. А самая изысканная его выдумка — это слова о том, что он признает сына наследником, но не человеком. Разве вы не видите? Да, она гарантировала post obit, но еще и разрешала то, что вскоре станет величайшей трудностью.

— Я вижу здесь несколько трудностей, — сказал Гренби, — какую из них вы имеете в виду?

— Если бы даже сына не лишили наследства, — сказал отец Браун, — выглядело бы по меньшей мере странным, что отец с ним никогда не встречается. Отречение решало этот вопрос. Так что оставалась лишь одна заминка. Наверное, он и сейчас над ней раздумывает. Как же нынешний хозяин умрет?

— Я знаю, как он должен бы умереть, — сказал Гренби.

Отец Браун, казалось, был погружен в свои мысли.

— Но и это не все, — задумчиво сказал он. — В этой теории ему нравилось нечто — ну, нечто теоретическое. Разум его мерзко радовался, когда он признался, играя одну роль, что совершил преступление в другой роли. Вот что я понимаю под инфернальной иронией — под шуткой, которую можно поведать дьяволу. Сказать ли вам то, что назвали бы парадоксом? Когда ты — в самом сердце ада, очень приятно говорить правду, да так, чтобы никто ничего не понял. Вот почему он с таким удовольствием выдавал себя за другого, а потом хулил сам себя, как того и заслуживает. Вот почему он смеялся один в картинной галерее.

Гренби просто подскочил на стуле, словно его рывком вернули к простым, житейским делам.

— Ваша племянница! — вскричал он. — Ведь ее матушка хотела, чтобы она вышла за Масгрейва! Видимо, дело тут в богатстве и титуле?

— Да, — суховато ответил отец Браун. — Сестра моя очень ценит благоразумный, приличный брак.

1

Доверенность, вступающая в силу после (post) чьей-либо смерти (obit — ушел, умер).