Тут Лена стала рассказывать какую-то историю из своей жизни, связанную с альпинизмом на Материке, но Кандид уже не слушал ее. Мысли его снова вернулись к безлицым.
      Как все, оказывается, просто, думал он. Настолько просто, что мороз по коже продирает от такой простоты. Не надо было решать заранее, кто ты: враг или друг. Достаточно было быть друзьями, когда необходимы были друзья, и сделаться врагами, когда друзья стали больше не нужны. Когда друзья сами стали препятствием… Вернее, даже не друзья, а помощники. Разве может быть дружба между безлицыми и людьми? А вот использовать людей в своих целях — почему бы и нет? Разве разумно истреблять всех людей сразу, если можно дать им возможность для начала перебить друг друга? И даже хорошо поспособствовать им в этом. Зачем отказываться от помощи тех, кто не боится воды и способен уничтожить многие озера, пусть даже это осушение и проходит под флагом Освобождения? А когда освобождать больше некого и нечего, можно начать действовать и по-другому. Вместо Дьявольской Трухи — сахар, вместо разведданных и тактических советов — хорошие сказки о Лучшем лесе и плохие сказки о Твердых землях. А для особо непокорных, для тех, кто не поддается такому гипнозу, для тех, кто не верит в заскальный рай, можно устроить очень веселую жизнь. Точнее — веселую смерть. Пустить, к примеру, дезинформацию, согнать всех в кучу, сделать Трещину, натравить двурогов… Только вот зачем? Зачем им это? Неужели они, эти безлицые, эти земляные черви, боящиеся света и воды, претендуют теперь на роль хозяев леса? Или они становятся хозяевами лишь потому, что больше никто не хочет ими быть? Голова может заболеть от таких вопросов. Но об этом нужно думать, обязательно думать, очень много думать…
      Ход наверх, который они нашли первым, оказался довольно крутым. Они поняли это не сразу, а спустя некоторое время, когда проползли уже очень много и думать о возвращении не хотелось ни под каким предлогом. Для безлицых с их конечностями, приспособленными для подобной жизни, видимо, не составляло никакого труда карабкаться и под такими углами. Кандид же в какой-то момент не на шутку испугался, что тоннель может и вовсе стать вертикальным. К счастью, этого не произошло, но попотеть им пришлось изрядно, и на один этот ход у них ушло невообразимо много времени. Во всяком случае, так им показалось. На часы Лена уже давно не смотрела, а чувство времени у них под землей было полностью утрачено. Кандид ничуть не удивился бы, если бы, когда они, вконец вымотанные и измученные, вылезли из дыры на поверхность, в лесу был бы вечер.
      Но в лесу был день.
      Никто из них, наверное, никогда в жизни так не радовался обыкновенному дню с таким обыкновенным солнечным светом, таким обыкновенным воздухом и такими привычными лесными голосами. Они валялись в траве возле Земляной дыры и никак не могли надышаться этим пьянящим воздухом, никак не могли понять, почему мир вокруг так шумит, кричит и грохочет на все лады, и никак не могли привыкнуть к такому резкому, нестерпимо резкому, слепящему свету…
      Им не пришлось возвращаться в Трещину. Это оказалась не та Трещина, что пролегла между стоянкой Одноухого и Безымянным озером, это была другая Трещина и находилась она на севере и от озера, и от Дурман-горы. В результате своих подземных блужданий, как выяснилось, они миновали и топь, и даже само озеро. Рыжий, очутившись в привычной для себя среде, сориентировался очень быстро. Они миновали заросший лопухами и лжегрибами овраг, поднялись по глиняному, почти напрочь лишенному травы склону и вышли к Безымянному озеру. Вышли даже быстрее, чем рассчитывали.
      Только когда вдали, среди зарослей папоротника, замаячил вездеход, Лена, наконец, дала волю чувствам. То, что она так долго и с таким мужеством сдерживала в себе все это время, теперь выплеснулось наружу. Уже на бегу она стала всхлипывать, а потом, не добежав до вездехода каких-нибудь пяти шагов, упала во влажную траву и заревела. Громко, протяжно, навзрыд.
      Рыжий взирал на это с немалым удивлением — такое зрелище для него было редкостным. Но очень быстро это ему надоело, и он прыгнул к вездеходу, собираясь основательно его осмотреть, обнюхать и облазить.
      Кандид не пошел к вездеходу, он немного свернул и вышел на дорогу. Бетон был теплый, шершавый, нагретый солнцем. Он постоял немного, скользя взглядом по заброшенной, проросшей мхом, потрескавшейся и местами вздыбившейся полосе. Пройдет еще немного времени, мелькнула у него мысль, и лес проглотит и эту дорогу.
      Он устало присел на обочину. В некотором отдалении Лена поднималась, размазывая слезы по лицу, и лезла в кабину, Рыжий заинтересованными кругами ходил вокруг вездехода, а Кандид сидел и задумчиво смотрел на серую поверхность бетона.
      Снова, как и вчера, когда он только нашел этот вездеход, в душе у него шевелилось что-то неясное, туманное и тревожное. Какие-то отблески былого, смутные, необъяснимые сполохи костра прошлой жизни. Пробудившиеся внутри унаследованные мечты и надежды… Но теперь они не пугали его, эти странные неуютные чувства. Он смог подавить их, отвлечься от них, и они покорно затихли, ушли куда-то на второй план. Он почему-то совершенно не думал ни о вездеходе, ни о биостанции, ни о чем другом, связанном с той, ставшей ему во многом чужой, жизнью. Вместо этого он думал о нескольких горстках людей, нагруженных поклажей, медленно бредущих в высокой траве через Паучий перелесок, думал о Чертовых скалах, хищно белеющих вдали, и перед глазами снова стояла страшная картина: черная разинутая пасть в земле и люди, сыплющиеся в нее, как крошки с края стола…
      Неужели это причина, чтоб сдаться, думал он. Сдаться, уйти, смириться… Даже не попробовав поступить иначе? Я почему-то не верю в это. Разве мало нас таких, кто не считает это причиной? Тот же Рыжий с его органической неприязнью к безлицым, с его тягой ко всему новому и попытками получить ответы на многие вопросы, с его сверхчутьем и памятью. Разве не найдутся в лесу еще такие рыжие? Или, к примеру, тот же Сухой, как и я, отдаленный потомок цивилизации, с его багажом знаний, который надо только хорошенько встряхнуть, и он заработает, должен заработать… Разве не найдутся в лесу еще такие сухие? Разве мало будет нас таких, кто захочет узнать, почему мы так мешаем безлицым, почему они решили сжить нас со света, избавиться от нас любой ценой? Может, не можем мы существовать в лесу вместе, или чувствуют они в нас угрозу своему господству? Кто, собственно, сказал, что на Твердых землях нельзя прожить? Кто пробовал? Разве не учились мы приспосабливаться? К тому же безлицые боятся воды и света, значит — не такие уж они и неуязвимые. Кто они, в конце концов, такие, эти безлицые? Правда болезнь леса, или очередное испытание для нас? Испытание, которое надо пройти, обязательно надо пройти, иначе что же это получится? Ведь было все! Было и Одержание, было и Освобождение, все прошли, все пережили… Ведь выжили же, уцелели, не вымерли! Конечно, мы изменились, мы не могли не измениться. Мы во многом стали другими, что-то утратили навечно и что-то приобрели. Мы изменились, но изменился. и лес. Лес тоже не остался в стороне. Вот тоже хороший вопрос: мы изменились, потому что изменился лес, или лес изменился, потому что изменились мы? И если безлицых рассматривать как очередной виток прогресса, а мы при этом будем противостоять этому прогрессу, мы будем бороться с ним и будем меняться в процессе этой борьбы, то — это ведь тоже прогресс. Только это наш прогресс, собственный. И нам от него никуда не деться. И мы его никому не отдадим. Но об этом я еще подумаю. Об этом и многом другом…
      Вездеход, фыркая, выполз на дорогу и стал разворачиваться. Кандид поднялся и пошел ему навстречу. Рыжий с вытаращенными глазами и гиканьем носился перед машиной взадвперед.
      Лена сидела в кабине и измученно улыбалась. На сиденье шипела и потрескивала рация.
      — Садишься? — спросила она.
      — Нет, — ответил Кандид. — Я не поеду.
      — Ты хорошо подумал? — Она пристально взглянула ему в глаза. — Ты так решил, да? Не пожалеешь потом?
      — Я подумал, Лена. И я решил. А что будет потом, не хочу загадывать.
      — Но почему?.. А впрочем… — Она вздохнула. — Возможно, я тебя понимаю. Куда вы сейчас?
      — К своим, конечно, — сказал Кандид. — Надо успеть их перехватить, пока они поле не перешли. Пока к Чертовым скалам не двинули. Обязательно надо успеть.
      — Спасибо тебе, Кандид, — сказала Лена. — Большущее спасибо. Не знаю, чтоб я делала… Ты такой… Я просто… понимаешь… — Она сбилась от волнения. — Ты… В общем, я никогда, слышишь, никогда этого не забуду! Спасибо тебе.
      Высунувшись из кабины, она наклонилась и поцеловала его. Он вспомнил о компасе, хотел снять его с руки, но Лена решительно остановила эту попытку.
      — Оставь себе, — сказала она. — Это на память.
      Он на мгновение задержал ее ладони в своих.
      — Удачи тебе, — сказал он.
      — И тебе, — ответила она, улыбнувшись. — Прощай.
      — Прощай.
      Дверца кабины захлопнулась, вездеход дернулся и поехал.
      Кандид стоял на дороге и смотрел, как он удаляется, постепенно набирая скорость. Рыжий припустил было за машиной, но быстро отстал и остановился, глядя ей вслед. Прошло еще несколько мгновений, и вездеход исчез из виду в желто-зеленой чаще леса.
      Кандид медленно побрел по дороге. Когда он подошел к замершему на месте Рыжему, тот задумчиво проговорил, не поворачивая головы:
      — Какая странная дорога. Теплая. И очень твердая… Интересно, кто ее протоптал?
      — Как думаешь: нагоним мы Криворота до заката? — спросил Кандид. — Топь эту еще надо как-то обойти. Я не был никогда в тех местах.
      — Попробуем, — отозвался Рыжий и обернулся к Кандиду: — Слушай, Умник, давай по этой дороге пройдем? Интересно, куда она ведет?
      — Нам в другую сторону, — покачал головой Кандид. — Видишь, вправо забирает…
      — Хоть немного, а? — попросил Рыжий. — Немного пройдем, пока озеро не кончится, а потом свернем. Ладно?
      — Ну, давай, — согласился Кандид.
      И они пошли по пустынной одинокой дороге, щедро усыпанной проплешинами солнечного света, умело пробивающегося сквозь плотное переплетение крон деревьев. В лесу был день. День в самом разгаре — уже далеко не утро, но все-таки еще не вечер. Еще не вечер.

Январь — февраль 1999 г.

Александр Етоев
КАК ДРУЖБА С НЕДРУЖБОЮ ВОЕВАЛИ