Ирма открыла ему дверь и вяло предложила:
      — Проходи, па.
      И он тут же забыл, зачем пришел. Голова была тяжелая, хотелось спать, а еще хотелось искупаться. Бредовая, конечно, идея, и вообще для этого пришлось бы ехать к Селене на дачу, а это было сейчас никак невозможно.
      Идя к дочери, он специально не стал пить с утра — только самую каплю — большой стакан лимонного сока и в него маленькую-маленькую рюмочку коньяку, просто, как писал Веничка Ерофеев, чтобы не так тошнило. А потом полложки соды в виде порошка и запить водой. И тогда сразу проходит изжога. Вот только голова… голова оставалась тяжелой.
      Он прошел в комнату, сел на старый протертый диван и посмотрел на Ирму. Ирма стояла, опершись на спинку кресла, и в своем скромном, но изящном домашнем платьице была очень даже хороша. Она становилась все больше похожа на Лолу, но была, безусловно, красивее ее.
      — Господи, что у тебя с глазом?
      — В аварию попал. Ерунда. Пройдет.
      — Ну а как ты вообще, папка?
      — Да ничего, вот получил крупный гонорар за сценарий сериала на телевидении, приехал сюда отдохнуть, поболтать со старыми друзьями. А здесь видишь что делается: танки какие-то, бедуины, стрельба на улицах. И такая жара!.. Знал бы, не поехал. Слушай, ты же всегда дождь любила. И Бол-Кунац — тоже. Зачем вы сюда-то переехали?
      — Мы никуда не переезжали, папа.
      — То есть как? Не понимаю. Это же совсем другой город. Город, в котором я служил. А то был город, где я родился.
      — Правильно, — согласилась Ирма. — Это совсем другой город. А того города просто уже нет. Не существует он больше. Но мы никуда не переезжали.
      — Понятно… — пробормотал Виктор.
      Ничего ему было не понятно, и тяжесть в голове постепенно превратилась в боль. Очевидно, это как-то отразилось на его лице. Ирма спросила:
      — Па, кофе хочешь?
      — Не уверен, — ответил он.
      Вошел Бол-Кунац. Жутко сутулый, совершенно седой, с пожелтевшей кожей и трубкой в углу рта. Виктор едва узнал его.
      — Здравствуйте, господин Банев!
      Вот голос почти не изменился. Удивительно.
      — Ты называл меня так, когда был мальчишкой.
      — Точно. Я как раз и вспомнил те времена. Хотите пива?
      — С удовольствием, если можно. А ты тоже будешь?
      — Ну разумеется.
      Бол-Кунац сел в кресло и запалил свою трубку. Ирма принесла шесть баночек пива из холодильника и ушла варить себе кофе.
      — У вас с деньгами нормально? — спросил Виктор.
      — Нормально, — сказал Бол-Кунац. — Правда, нормально. Спасибо, господин Банев.
      — А вам не кажется, что отсюда надо уезжать?
      — Одно время казалось, но сейчас уже поздно.
      — В каком смысле?
      — Да во всех смыслах, — сказал Бол-Кунац. — Возраст, дети — они никуда не поедут — и… мы просто не успеем уехать. Опять же — куда?
      — Да куда угодно! Разве сейчас с этим есть проблемы? — спросил Виктор. — И что значит — не успеете уехать?
      — Нет, юридических проблем, конечно, нет никаких, и даже денег я нашел бы хоть на Америку. Но я же говорю — дети. Август — член Совета ветеранов ПВ, Чика — студентка университета, будущий социопсихолог. Они же будут участниками событий. А события предстоят жаркие, и очень скоро, неужели вы еще не поняли? События будут такие, что не только уехать — уйти пешком будет трудновато в эти дни.
      — Вот об этом как раз я и хотел с тобой поговорить. Без Ирмы. Может быть, вам куда-то уехать хотя бы на время: в столицу, или, наоборот, — куда-нибудь в глушь, у меня же есть дом в деревне.
      — Спасибо, господин Банев, мы останемся здесь.
      Бол-Кунац открыл вторую баночку пива и погрузился в синеватые клубы дыма.
      — Послушай, Бол, — сказал Виктор, он снова перестал понимать, зачем пришел сюда, — но ты-то хоть можешь объяснить, почему мир так круто переменился?
      — Наверно, потому, что мы проиграли. Тогда. Нам дали шанс. У нас была огромная сила в руках. А мы превратили ее в красоту. В божественную красоту. Вот только наши розы — лучшие в мире розы — вырастали всегда без шипов. Помните Экзюпери? Розы должны быть с шипами. Красоте необходима служба безопасности. Мы не подумали об этом. Мы решили, что в мире есть только пары противоположностей: красота и уродство, добро и зло, ум и глупость, а все остальное умещается в непрерывный спектр между каждыми двумя полюсами. Нет, мы не упрощали мир, мы просто исказили его так, как нам было удобно, так, как нам подсказали, и искаженный мир понравился нам, страшно понравился. Но за его пределами жил мир реальный, в котором признавали десять разных видов красоты и столько же — уродства, сотню принципиально разных взглядов на ум и столько же — на глупость, и десять тысяч непохожих представлений о добре и зле. Наш мир существовал, выдерживая давление реальности, пока не кончилась энергия, подпитывавшая его, а потом аккумулятор сел, а генератор, собственный генератор энергии, так и не заработал. И наш мир развалился. Рассыпался. Нам пришлось вернуться в старый. Собственно, нам даже не надо было никуда идти. Мы просто оказались опять в знакомом старом мире.
      Бол-Кунац помолчал, выбил трубку в большую пепельницу и принялся набивать ее по новой. Тихо вошла в комнату Ирма и встала у окна. Бол-Кунац продолжил:
      — Помните, вы сказали тогда: «Не забыть бы мне вернуться». Вы не забыли и вернулись раньше других. Вы просто не догадались, что вернуться придется всем. Обязательно. Очевидно, онидопускали такой вариант. Они долго терпеливо наблюдали за нами, не вмешиваясь, но сегодня — неужели вы еще не поняли? — онипредпринимают вторую попытку. И мне хочется верить, что наши дети все-таки сумеют найти свой собственный источник энергии. Сколько же можно жить на халяву? Ведь наши дети стали совсем другими, не похожими на нас, еще меньше похожими, чем мы на вас. Да и онитоже стали другими. И это нормально…
      — Они — это мокрецы? — вспомнил вдруг Виктор это странное, давно забытое слово — слово не просто из прошлого, слово как бы из другого мира, из другой реальности.
      — Сами вы мокрецы! — сказала вдруг Ирма обиженно и громко. — Боги спускаются на Землю, а вы называете их то мокрецами и считаете прокаженными, то бедуинами и зачисляете в психопаты. Странная традиция складывается в этом мире.
      — Погоди, Ирма, — ошарашенно прервал ее Виктор, — ты считаешь, что бедуины — это все те же мокрецы?
      — Не знаю, но я так чувствую, я не могу этого объяснить.
      — Ирма, — сказал Бол-Кунац, — принеси еще пива, пожалуйста.
      Потом затянулся сиреневым ароматным дымом и снова пристально посмотрел на Виктора.
      — Я же говорю, это вторая попытка. Они пришли теперь уже не к нам. Они пришли к нашим детям.
      — Так почему же ваши дети их ненавидят?!
      — Вот! — воскликнул Бол-Кунац. — Здесь-то собака и зарыта. В этом вся суть. Но только вы ее, наверно, не поймете.
      Виктор тоже пил уже четвертую баночку пива, голова у него прошла, сигареты курились одна за одной с большим удовольствием, и он был полон решимости понять всев это утро.
      — Но почему, почему все говорят мне, что я чего-то не пойму? Я что, похож на идиота? — вопросил Виктор. — Или я стал уже ходячим анахронизмом?
      — Второе ближе к истине, господин Банев, но тоже не совсем верно. Можно, я начну издалека?
      — Начинай.
      — Помните, у Достоевского? Кажется, в «Идиоте». (Заметьте, как я изящно цитирую классику, — это к вопросу об идиотах.) Помните там такое рассуждение, что есть у нас самые разные замечательные мастера во всех областях и во все времена такие были, вот только не хватало всегда ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ. Сегодня их тоже не хватает, господин Банев.
      А особенно остро ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ не хватало нам в нашем изысканно искаженном, прекрасном, придуманном мире. Их не хватает постоянно, но сегодня они должны найтись, сегодня ставка делается на них, наконец-то на них. Боги отдают власть ЧЕЛОВЕКУ ПРАКТИЧЕСКОМУ, но ЧЕЛОВЕК ПРАКТИЧЕСКИЙ в богов не верит, не любит он богов, и за навязчивость начинает их даже ненавидеть. А богам только того и нужно. Культивируя ненависть, они аккумулируют энергию ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ и взращивают их для новой самостоятельной жизни. Понятно?
      — Более-менее, — проговорил Виктор, из последних сил пытаясь поспеть за парадоксальным ходом мысли собеседника.
      — Я называю их богами с подачи Ирмы, — продолжал Бол-Кунац. — Это удобнее, потому что короче и яснее. На самом деле я их богами не считаю. Они, конечно же, люди. Они в большей степени люди, чем мы с вами. Но они люди иного уровня. Поэтому они и эмоции вызывают более высокого порядка. Ненависть к ним — это вам не ненависть к соседу по квартире или к жулику продавцу на рынке. Она настолько сильна, что переходит в новое качество. Она становится Ненавистью Созидающей.
      «Стоп, — подумал Виктор, — кто-то уже говорил мне о Ненависти Созидающей. Селена? Голем? Антон? Нет, только не Антон…»
      — А вот скажи, Бол, ведь бедуинов ненавидят не только ваши юные супермены, но и еще много-много людей разных поколений, да и социально разных. Это имеет какое-то отношение к сути?
      — К сути? Практически никакого, но давайте разберемся поконкретнее, кого вы имеете в виду?
      — Ну, например, господина Антона Думбеля.
      — Кто таков?
      — Сотрудник департамента безопасности. Здесь, в городе, работает инкогнито. Бедуинов ненавидит люто, призывает физически уничтожить, а заодно с ними и остальных мусульман.
      — Клинический случай, — улыбнулся Бол-Кунац. — И потом ведь бедуины — не мусульмане. Наши местные бедуины.
      — Ой ли?
      — Ну конечно. Вот вы, например, христианин?
      — Я крещен в костеле.
      — Блестящий ответ! Вот именно — вас окрестили в костеле — и все. А им сделали обрезание в мечети — и тоже все. На том уровне социального сознания, который занимаете вы и который занимают бедуины, это уже не имеет ровным счетом никакого значения. Когда мы пытались создавать свой мир, мы очень хорошо понимали это, мы только недоучли, что не все люди на планете такие умные и интеллектуально зрелые, как, например, Виктор Банев. Есть очень, очень много вполне приличных, вполне добрых и по-своему неглупых людей, которые не со зла, а просто в силу своего уровня сознания не способны понять — ну, не способны! — как это могут быть равны во всем негры и белые, евреи и арабы, японцы и корейцы. Они ведь не то чтобы не хотят — они не могуттакого понять. И это необходимо учитывать. Мы не учли. — Он помолчал. — И еще кое-чего не учли тоже. Мы умели творить и строить, мы слушали музыку и слушали дождь, мы читали стихи и философские трактаты, мы почти научились читать мысли друг друга, но зато полностью утратили способность уничтожать. А мир устроен таким образом, что без этого не проживешь. Даже элементарные отходы, обыкновенные фекалии нельзя просто откладывать в сторону — они тогда заполонят все на свете. А есть еще болезни. Представьте себе хирурга, который боится тронуть скальпелем опухоль и вместо этого вступает с ней в переговоры.
      — Лично у меня, — сказал Виктор, — такой хирург вызывает восхищение.
      — У меня тоже, — согласился Бол-Кунац, — но по жизни таких хирургов практически не бывает. И функцию уничтожения все равно кому-то приходится выполнять. Вы — интеллигент, я интеллигент — мы отказываемся. И зовем варягов, словно электрика — починить пылесос. Но это ведь не починить — это, наоборот, уничтожить. И тут уместнее другое сравнение: позвали добрые люди мужика — поросенка зарезать, а он так увлекся, что вместе с поросенком и добрых людей зарезал. Так примерно и получается. Никому нельзя в этом мире передоверять функцию уничтожения. Ею лично должен владеть созидатель, строитель, творец. Я знаю, что вам не нравятся тренированные мальчики, кричащие на площади «Смерть бедуинам!», вы даже не хотите встречаться с собственным внуком. Но поверьте мне, лозунгами и угрозами они переболеют, а главное, здоровое и рациональное зерно в них сохранится. Поверьте, они подготовлены к тому, чтобы держать в руках скальпель хирурга, а не топор палача.
      — А тебе не кажется, Бол, что в социальном аспекте — это одно и то же?
      — Мне-то кажется, но я вам излагаю их точку зрения, чтобы вы поняли.
      — Ах вот как.
      — Да, господин Банев. А от себя я добавлю еще только одно. Мальчики-супермены, которые идут сегодня к власти (подчеркиваю — идут, а не рвутся, как до сих пор все рвались), не просто умеют убивать. Они прошли войну и знают цену смерти. Именно поэтому, придя к власти, они не станут прежде всего составлять расстрельные списки, как это делали во все времена разнообразные философы-полиглоты типа Ленина и народные поэты-гуманисты типа Нур Мухаммеда Тараки.
      — А ты уверен, что действительно не станут? — спросил Виктор.
      — Да ни в чем я не уверен! — разозлился Бол-Кунац и принялся яростно выбивать очередную трубку. — Просто я неисправимый оптимист.
      И он закашлялся на слове «оптимист».
      Виктор поднялся:
      — Мне пора. Я еще зайду к вам. Мы очень хорошо поговорили. Спасибо за пиво.
      Провожая его до дверей, Ирма сказала:
      — Отец, я слышала, тебе предлагают выступить на телевидении. Было бы очень хорошо, если бы ты согласился. Ты можешь сказать им всем что-то важное. Я знаю.
      Виктор улыбнулся. Ему было приятно.
      — И ты туда же! — только и сказал он.
      Посреди совершенно опустевшей улицы он глянул на часы и присвистнул. Ничего себе утро! Было уже пять пополудни. Сиеста кончалась. До встречи в мэрии можно было разве что успеть пообедать и пропустить стаканчик ментоловой у Тэдди.

      А у Тэдди было совсем пусто. Даже Квадрига еще не подошел. Только за угловым столиком обедали, как всегда, молодой человек в сильных очках и его длинный спутник, да в другом углу шушукалась какая-то молодая парочка. Сам Тэдди стоял за стойкой и вдумчиво протирал стаканы.
      — Привет, — сказал Виктор, — сделай мне ментоловой, пожалуйста.
      — Опять не спали в сиесту, — укорил Тэдди.
      — Да не привык я. А к тому же тебе не кажется, что сейчас страшновато стало ложиться спать. Лучше быть все время начеку.
      Тэдди оценивающе посмотрел на огромный синяк под левым глазом Виктора, припухший и фиолетово-желтый теперь, и вынужден был согласиться.
      — Должно быть, вы правы, господин Банев. Слышали, мэр подал в отставку?
      — Нет. А что, это важно?
      — Само по себе, наверно, нет. А про комендантский час слыхали?
      — Так уже объявили? — удивился Виктор.
      — Ну конечно, и причем с двадцати двух ноль-ноль. Кажется, у нас опять революция.
      — Не революция, Тэдди. Революции раньше были. Теперь это называется путчем.
      — А, — Тэдди махнул рукой, — какая разница! Опять окна поколотят, электричество вырубят, грязь разведут и выпьют у меня все, ни гроша не заплатив. Каждый раз одно и то же. Надоело все.
      Он вздохнул.
      — Сейчас по-другому будет, — сказал Виктор.
      — Вы так думаете? Или знаете? — поинтересовался Тэдди.
      — Предполагаю, — ответил Виктор. — Что я могу знать? Знает у нас все только доктор Голем.
      — Где он, кстати? Второй день его не вижу.
      — Очевидно, дела.
      — Революционные заботы? — усмехнулся Тэдди.
      — Путчистские, друг мой, путчистские, — поправил Виктор и опрокинул наконец рюмку, наслаждаясь разливающимся по гортани ментоловым морозцем.
      Боковым зрением он отметил, что двое контрразведчиков, или кто они там, поднялись из-за углового столика и пошли к выходу. Мгновенно созрела идея, и Виктор сказал:
      — Спасибо, Тэдди. Мне пора. Вечером зайду еще.
      Он нагнал их уже почти на улице, в тамбуре между стеклянными дверями. Сюда круглосуточно нагнетался довольно шумными кондиционерами холодный воздух. Завсегдатаи называли этот закуток аквариумом, и для короткого конспиративного разговора, какой задумал Виктор, место можно было считать идеальным. Если они не захотят общаться, он тут же уйдет своей дорогой, а возможный сторонний наблюдатель сочтет, что Виктор просто сказал им «разрешите пройти» или что-нибудь в этом роде.
      — Господа, — произнес он четко и достаточно громко, — у меня к вам разговор.
      Долговязый профессионально ощупал Виктора взглядом с головы до ноги, даже не прикасаясь руками, уверенно определил: безоружен.
      — Проходите в машину, — сказал он. — Черный «шевроле» за углом направо. Водителю скажите: «Вариант Б-15».
      Они вышли из ресторана первыми. Долговязый безмятежно закурил, вертя головой как бы в поисках такси, а молодой человек со своим портфельчиком, который держал двумя руками, встал рядом и хмуро смотрел себе под ноги.
      Окошко со стороны водителя в черном «шевроле» было приоткрыто, лысый бугай за рулем исправно среагировал на пароль, и, как только Виктор сел на заднее сиденье, машина тронулась. Все это было похоже на дурной шпионский детектив, каких сам он отродясь не писал, да и не читал в общем-то. А еще ситуация мучительно напоминала ему какой-то эпизод из его, прошлой жизни, но только сейчас не об этом надо было думать, не об этом…
      «Шевроле» поворачивал два или три раза и наконец подъехал к месту встречи. Долговязый сел рядом с Виктором, а молодой человек вполоборота на переднем сиденье. Водитель безо всякого приказа поднялся и вышел погулять.
      — Ну-с, — сказал молодой человек.
      — Мне стало известно, что господин Думбель — не просто инспектор по делам национальностей.
      — Мы это знаем, — спокойно ответил долговязый. — Ситуация под контролем.
      — Но господин Думбель хотел убить бедуина, и только мое вмешательство спасло ему жизнь.
      — Когда это было? — заинтересовался долговязый.
      — Вчера, около семи вечера.
      — Похвально, — произнес молодой человеке непонятным выражением.
      — А вот скажите, Антон Думбель пытался убить бедуина с помощью огнестрельного оружия?
      — Да, — сказал Виктор, пытаясь сообразить, какое это может иметь значение.
      — Господи! — не выдержал молодой человек. — Почему же у них все такие тупые?
      — А еще, — непонятно зачем, Виктор решил продолжить. — За бедуином гнались двое в масках…
      — И в спортивных костюмах, — подхватил долговязый.
      — Это вы тоже знаете, — разочарованно сказал Виктор.
      — Работаем. — Долговязый как-то даже виновато развел руками. — А вы-то, собственно, чего от нас хотите?
      — Защиты, — честно признался Виктор. — Думбель мне угрожал.
      — Не бойтесь, — успокоил долговязый совсем по-отечески.
      — Думбель всем угрожает. Он просто трепло.
      — Не просто. — Виктор грустно ухмыльнулся и повертел левой рукой около лица.
      — Ах, это он вас так разукрасил! Сочувствую, — сказал долговязый.
      Виктору сделалось совсем противно, он уже не чаял, когда же вырвется из этой машины, и жалобно спросил:
      — Я пойду?
      — Идите, конечно, — разрешил молодой человек.
      Он снял свои сильные, чуть затемненные очки, чтобы протереть их, и Виктор впервые увидел его глаза. Глаза были маленькие, совершенно бесцветные и пустые, как погасшие индикаторные лампочки на сложном приборе.
      — Идите, — повторил он. — И мой вам совет, Банев. Не лезьте куда не следует. У нас своя работа, у вас — своя. Вам сейчас предстоит очень важная работа. Куплетистом вы были, романистом были, сценаристом даже были. Побудьте теперь глашатаем. Или, как это точнее, рупором, что ли? Желаю успеха.
      Виктор вылез из машины не прощаясь и хлопнул дверцей. А собственно, зачем прощаться, если вначале не здоровался?
      Зачем он вообще с ними разговаривал? Для чего? Извечное стремление все понять, во всем разобраться? Или просто хотел отомстить Антону? Или это действительно страх?
      На улице, казалось, стало еще жарче, если такое вообще было возможно. Сколько это — пятьдесят, шестьдесят по Цельсию? На термометр последнее время предпочитали не смотреть, чтобы не сойти с ума. Но пекло уже не как в Сахаре, пекло как в Долине Смерти, а может быть, и того хлеще — как в финской бане.
      «Кстати, о финской бане, — подумал Виктор. — Хорошо бы сейчас еще рюмочку финской ментоловой, а вечером к Селене на дачу и искупаться».
      Возле мэрии он поначалу растерялся. Вход охраняли, как это теперь уже было принято повсюду, полицейские совместно с ветеранами. Юнцы из СВПВ очень любили для краткости называть себя ветеранами, и конечно, особенно любили это те, которые и пороха-то не нюхали. У входа в мэрию стояли, похоже, именно такие. И Виктор понял: эти ни за что не пропустят.
      Было уже без двух пять, и он бы, пожалуй, опять наделал глупостей, но тут подъехал роскошный ультрасовременный японский джип, кажется «тойота-раннер», и в сопровождении двух телохранителей вышел Абэ Бон-Хафиис. Виктор даже не сразу узнал его: шикарный светский костюм, белая рубашка с галстуком, заколка, очевидно, с бриллиантом. Только косматая борода и напоминала о бедуинском происхождении.
      — Здравствуйте, господин Банев. Вы меня ждете? Пойдемте наверх.
      Они поднялись в пустующий кабинет самого мэра, и Хафиис, отпустив охрану, уверенно занял кресло градоначальника.
      — Теперь вы будете у нас мэром? — осторожно поинтересовался Виктор.
      — Да ну что вы! Просто кресло удобное. Я не занимаюсь политикой в таких конкретных формах. И потом, неужели вы не понимаете, что уровень мэра — это для меня слишком мелко?
      — А я, господин Хафиис, вообще ничего не понимаю.
      — Не прибедняйтесь. Чего тут понимать? Мэром будет, возможно, Селена.
      — Селена? — переспросил Виктор. — А Фарим?
      — Фарим! — улыбнулся Хафиис. — Фарим будет президентом.
      — Правда? — Виктор тоже вежливо улыбнулся.
      — Шучу. Хотя в каждой шутке… ну, вы понимаете. Собственно, я же не для этого вас сюда пригласил. А для того, чтобы поговорить о вашем выступлении на ТВ.
      — Это с такой-то рожей?
      — Неважно, — махнул рукой Хафиис. — В телецентре хорошие гримеры. Ну а потом, в конце концов, так и объясните зрителям, что пострадали в борьбе с реакционными силами.
      — А орден Доблести мне за это не дадут?
      — Это смотря по тому, как вы выступите в эфире, — ядовито ответил Хафиис.
      — Простите, а то, что я буду выступать, решено уже окончательно?
      — У вас есть возражения?
      — У меня ясности нет.
      — А ясность мы сейчас внесем, — уверенно пообещал бедуинский идеолог. — Вам хочется знать, разумеется, чтоименновы должны говорить. — Хафиис встал и заходил по кабинету. — А ничего не должны. Говорите все, что вам заблагорассудится, все, что вы на самом деле думаете, все, что сумели понять, и о том, чего понять не сумели, — тоже говорите. Главное, держитесь в рамках выбранной темы. Ну и регламент, конечно, не больше пятнадцати минут. А тема — наше будущее. Национальные проблемы. Религиозные проблемы. Военное противостояние. Власть и свобода. Роль спецслужб во всем этом. Вот примерно так.
      — А почему именно я?
      — Результат социологического опроса.
      — Не может быть!
      — Правда, правда, — заверил Хафиис. — Конечно, это был не единственный критерий. Опрос дал много фамилий, но у нас еще были эксперты.
      — У вас?
      — Послушайте, Банев, мне бы не хотелось сейчас открытым текстом называть, кто такие мы. Это преждевременно. Вы окажетесь не готовы. — Он помолчал. — Вы Голему верите?
      — Да.
      — А Селене?
      — Знаете, почему-то тоже.
      — Вот и прекрасно. Они оба с нами. Может быть, этого будет пока достаточно?
      — Пока достаточно, — повторил Виктор, как эхо. — И все-таки не понимаю, почему именно я?
      — А помните, — сказал Хафиис, — когда у нас поменялся президент, новогоднее поздравление народу делала рок-звезда?
      — Но я же не рок-звезда, — улыбнулся Виктор, — и вроде не Новый год сейчас.
      — Вы почти рок-звезда, Банев. А Новый год настанет так скоро, как вы и представить себе не можете.
      — Сегодня, что ли?
      — Ну нет, это уж слишком. Ваше выступление планируется в завтрашнем вечернем эфире, перед информационной программой.
      — Значит, завтра… Да, господин Хафиис, вот еще что! Почему это всякая сволочь из охранки считает своим долгом пожелать мне успеха в этом выступлении?
      — А вот на это вы не обращайте внимания. Когда в прежние годы ваши хорошие, честные книги хвалил какой-нибудь мерзавец из придворных критиков, вы придавали этому значение?
      — Придавал, — ответил Виктор коротко.
      — А зря, батенька, зря. Здоровье свое надо щадить. Я вот научился в свое время не замечать ни собачьего лая, ни льстивого мурлыканья.
      — У вас книги другие, — заметил Виктор.
      — Да, у меня книги другие, — согласился Хафиис и снова помолчал. — А что это вы совсем не спрашиваете об оплате?
      — Да просто у меня сейчас с деньгами все в порядке. И потом, после переворота, как я понимаю, мне будет предложен пост… ну, скажем, министра культуры в новом правительстве. Или я не прав?
      — Вряд ли, — серьезно сказал Хафиис. — А вы хотите?
      — Нет.
      — Ну вот и славно. Мы просто намерены дать вам возможность писать. И издаваться. А главное — будет кому вас читать.
      — Откуда же они возьмутся, эти читатели? Из космоса, что ли?
      — Да нет. Они есть тут, их много. И вы это прекрасно знаете. Просто сегодня им решительно некогда читать. И незачем. А будет так, что у людей снова появятся и время, и желание читать ваши книги.
      — Да вы, я смотрю, оптимист! Прямо как мой зять.
      — Ну нет. Ваш зять оптимист абстрактный. А я — конкретный оптимист. Хотите выпить за конкретный оптимизм? Есть замечательный коньяк «Давидофф».
      — А вы тоже будете?
      — Конечно!
      — Так вы же мусульманин.
      — Ну уж не до такой степени, — сказал Хафиис.
      Виктор уходил из мэрии, и его не покидало ощущение, что все это уже было, было однажды. Как-то немножко по-другому, но было. Впрочем, больше всего ему хотелось сейчас видеть Селену.
      Он позвонил ей на дачу прямо от Тэдди:
      — Селена, больше всего на свете я хочу сейчас искупаться. Ты слышишь?
      — Приезжай, я встречу тебя на КПП. Во сколько ты будешь?
      — Сейчас половина девятого. Я приеду в половине… нет, давай к десяти, чтобы тебе не пришлось ждать.
      — О'кей, Виктор.
      Он вдруг почувствовал себя молодым и сильным. Он был нужен Селене, и этим ее чумным мальчишкам, и бедуинам он был нужен, и даже спецслужбам (это, разумеется, не в новинку). Но главное — все-таки главное! — он был нужен Селене. Было очень здорово ощущать себя нужным ей.
      Все еще улыбаясь, он подошел к привычному столику. Голем рассматривал маленькую рюмку коньяка, которую держал в руке. Подняв глаза на Виктора, он спросил:
      — Обо всем договорились?
      — С кем, с Селеной?
      — Да нет, в мэрии.
      — А, с этим… Там все в порядке.
      — Ну и слава Богу. Садитесь, выпейте с нами, Виктор, а то мы с Квадригой совсем заскучали.
      — Нет, нет, только одну рюмку ментоловой, и я полетел. Меня ждет женщина. Кстати, Голем. Вы не дадите мне машину?
      — К сожалению, Виктор. У меня все машины в разъездах. Можно ведь доехать и на электричке.
      — А вы знаете, куда я еду?
      — Конечно, знаю. Разве вы еще не привыкли к этому, Виктор?
      — Кажется, туже привык. За вашу проницательность, Голем!
      Виктор поднял рюмку. Они чокнулись.
      Квадрига пробормотал:
      — Особая рота спецназа. В приграничном районе. Уничтожена полностью.
      — Мрачные у него нынче фантазии, — заметил Голем. — Передавайте привет Селене. Я ее не видел сегодня.
      — Обязательно, — сказал Виктор. — Можно задать вам один вопрос?
      — Задать можно.
      — Бедуины имеют что-нибудь против нас?
      — Это смотря кого вы имеете в виду под словом «нас».
      — Н-ну, — замялся Виктор, — против всех нас, против жителей города вообще.
      — Конечно, нет, — уверенно сказал Голем. — Бедуины и сами — жители города.
      — А против СВПВ?
      — Тоже нет.
      — Странно. Ну а против тайной полиции?
      — Знаете, Виктор, скажу вам как врач: тайную полицию они не любят, только не надо делать из этого политических выводов. Ладно?
      — Я постараюсь. А чрезвычайное положение бедуины ввели?
      — Чрезвычайное положение у нас по конституции вводит президент. Виктуар, вы и так разбили свой один вопрос на три части. Я ответил. А это уже совсем новая тема. Вас же Селена ждет.
      — Вы, как всегда, необычайно любезны, Голем, — проворчал Виктор. — Счастливо!
      — Постойте, я только хотел объяснить. По поводу ЧП и прочей ерунды вам лучше меня расскажет Селена. Но вот что важно. Вы, я вижу, готовитесь к своей речи. Так поймите же: никакая новая информация вам теперь не поможет. Не нужна она больше. Поверьте.
      — Счастливо, — повторил Виктор после паузы.
      Голем, конечно же, мудр. Мудр, как библейский пророк. Но иногда совершенно не хочется ему верить. А впрочем, пророкам, как правило, никто и не верит.
      Виктор не поехал на электричке, он свернул на знакомые задворки, завел, в точности как накануне, старенький разбитый микроавтобус «форд» и, с радостью обнаружив, что одна фара у него все-таки светит, поехал через весь город на Западное шоссе и дальше, в Перепелкин Лес. Было уже совершенно не важно, чья это машина. В канун приближающихся событий Виктор не побрезговал бы угнать и бэтээр.

      Фары встречной машины были расставлены слишком широко — грейдер не грейдер, но уж какой-то грузовик — это точно, в крайнем случае «хаммер». В последнее время в городе появилось несколько этих супервездеходов, причем с частными номерами, — супервездеходов, продаваемых в Америке (где их и делают) только с разрешения Конгресса.
      Виктор притормозил и опасливо вертанул руль вправо, одновременно нащупывая в кармане пистолет. Что здесь может быть нужно за несколько минут до комендантского часа какому-то грузовику или пижонскому «хаммеру»? Ох, не к добру это!
      Но машина оказалась не «хаммером» и даже не бэтээром. Это был огромный автобус «мерседес», и единственная фара Викторова «форда» высветила яркую надпись по борту: «РЕЧНЫЕ ВОЛКИ», а еще — одинаковые лица у окон, дружно повернувшиеся в его сторону.