- А это не зелье Сенеди. Какое же действие оказывает этот чай?
      - Экий гордый мальчик! Мне говорили, вы любите сладкое... Слышите колокол?
      Брен слышал. Колокол на бакене, наверное, где-то далеко в озере.
      - Когда дует ветер, звон доходит сюда, - сказала Илисиди и закуталась в свои одежды ещё плотнее. - Предупреждает о камнях. Мы это придумали задолго до того, как явились вы со своими дарами.
      - Не сомневаюсь. Атеви придумали очень многое до нашего появления.
      - Так вы, значит, потерпели кораблекрушение? История все ещё такова? И не было никакого бакена с колоколом?
      - Слишком далеко от наших обычных маршрутов, - сказал он и отпил ещё один согревающий глоток - ветер пробивал насквозь рубашку и штаны. Руки тряслись, чай проливался, обжигая пальцы, пришлось поставить чашку. - За пределами наших карт. Так далеко, что не видно ни одной знакомой звезды.
      - Но достаточно близко к нашей звезде.
      - В конце концов. Когда нас уже охватило отчаяние. - Звон то доносился до них, то пропадал, в зависимости от прихоти ветра. - Мы никогда не собирались причинить кому-нибудь вред, нанд' вдова. Правда все ещё такова.
      - Так ли?
      - Когда Табини-айчжи послал меня к вам, он сказал, что мне понадобится все мое дипломатическое искусство. Тогда я не понял. Я понял только, что у его бабушки трудный характер.
      В лице Илисиди ничего не отразилось, ничего такого, что мог бы уловить человеческий глаз в тусклом предутреннем свете. Но, возможно, она забавлялась. Илисиди часто находила забавными самые странные вещи. Холод пробирал его уже до мозгов, хотя, может, это действовал чай: Брен вдруг понял, что не испытывает какого-то особого страха в обществе старухи.
      - Не скажете ли вы мне, чего вы добиваетесь? - спросил он её, перекрывая шум ветра. - Стартовые площадки на Мосфейре - это полный абсурд. Неподходящая широта. Корабли, отплывающие куда-то - то же самое. Итак, мой арест - это чистая политика или ещё что-то?
      - Мои глаза уже не те, что прежде. Когда я была в вашем возрасте, я могла увидеть вашу станцию на орбите. А вы её видите отсюда?
      Он повернул голову в сторону солнца, к горам, разыскивая над вершинами звезду, которая не мерцает, звезду, светящуюся отраженным солнечным светом.
      Что-то в глазах расплывается... Он видел станцию искаженной, словно перекошенной, и перевел взгляд на соседние, менее яркие звезды. Их можно было разглядеть без труда, небо было ещё очень темное и никакие электрические огни не забивали рассвет облаком света, которое обычно стоит над крупными городами.
      Он снова зафиксировал взгляд на станции, и она по-прежнему выглядела деформированной, как будто - эта мысль испугала его - как будто вывернулась из обычной своей плоскости и вместо круга кажется эллипсом.
      Неужели вдруг оказалась на виду центральная мачта? Неужели станция так сильно наклонилась относительно плоскости орбиты?
      В голове проносились разные логичные объяснения - станция разрушилась намного сильнее, чем мы предполагаем, может, из-за солнечной бури - и Мосфейра, наверно, сейчас шлет туда сигналы как бешеная, пытаясь спасти её. Это должно привлечь внимание атеви, у них отличная оптика.
      Может, какая-то панель солнечных батарей оторвалась от станции и отражает солнечные лучи. Нет. Станция совершает один оборот вокруг своей оси за несколько минут. Если бы действительно что-то оторвалось, то вращалось бы вместе со станцией, то появлялось, то исчезало.
      - Ну, нанд' пайдхи?
      Он встал со стула и всмотрелся ещё внимательнее, стараясь не мигать пока глаза не заболели от ветра, который сек холодом и доставал через одежду.
      Но ничего такого не видно - ни потускнения, ни периодических изменений. Какая-то устойчивая крохотная неправильность, вроде выступа, остается все время с одной стороны от станции, а та ведь должна вращаться вокруг своей оси... все медленнее и медленнее на протяжении веков, по мере действия энтропии, но...
      Но, думал он, Господи, не при моей жизни, станция не должна развалиться на части, разве что произошло какое-то огромное, астрономических масштабов бедствие...
      И все равно эта штука не висит просто так - если я не смотрю и в самом деле на мачту...
      Он сделал ещё шаг к краю балкона. Руки атеви двинулись остановить его, взяли за локти, но, похоже, его не собирались сбросить с обрыва, как на миг мелькнуло в голове, нет, его прикрывали от слабого света, доходящего сюда из других комнат. И все равно он не мог разглядеть яснее. Мозг все ещё пытался найти разумное объяснение этой странной конфигурации...
      - Восемь дней назад, - проговорила Илисиди, - эта штука появилась и присоединилась к станции.
      Появилась.
      Присоединилась к станции.
      Ох, Боже мой, Боже мой...
      XI
      - Передачи между Мосфейрой и станцией ведутся часто, - сказала Илисиди. - Дайте объяснение, нанд' пайдхи. Что вы видите?
      - Это корабль. Наш корабль - во всяком случае, какой-то корабль...
      Он говорил на своем языке. Ноги у него словно отнялись. Он не доверял себе настолько, чтобы идти - хорошо, что охранники, державшие его за локти, довели обратно до стола.
      Но они не дали ему сесть. Они развернули его лицом к Илисиди и удержали на ногах.
      - Некоторые называют это предательством, нанд' пайдхи. А как вы назовете?
      Восемь дней назад. Восемь дней назад они с Табини срочно, как по тревоге, уехали из Тайбена. Тут же перестала прибывать почта. Банитчи и Чжейго заняли постоянный пост рядом с ним.
      - Нанд' пайдхи! Ну, так скажите мне, что вы видите.
      - Корабль. - Брен сумел выговорить это слово на их языке. Он промерз до костей, он был не в силах стоять, только руки атеви и держали его. Он почти не мог говорить, дыхания не хватало. - Это тот корабль, который оставил нас здесь, айчжи-май, ничего другого мне в голову не приходит.
      - А вот многим из нас приходит в голову другое, многое другое, нанд' пайдхи, - проговорила Илисиди. - Как по-вашему, о чем они сейчас говорят об этом, допустим, корабле... а ваши люди по ту сторону пролива? Как вы полагаете, они нас в этих беседах вообще вспоминают?
      Он задрожал и снова посмотрел на небо, думая: "Это невозможно..."
      А потом посмотрел на Илисиди - темное пятно в бледном свете зари, только серебряные нити в волосах и прозрачный гнев в глазах.
      - Айчжи-май, я действительно не понимаю. Я не знал, что это произошло. Никто этого не ожидал. Никто мне не сообщил.
      - О, боюсь, трудновато поверить, пайдхи-чжи, что никто не знал... что это явление в нашем небе - такой уж полный сюрприз для вас.
      - Пожалуйста... - У него подгибались ноги. Кровь не поступала к пальцам крепко пережатых рук. Он понимал только, что вдова сейчас прикажет швырнуть его вниз с обрыва в качестве жеста вызова со стороны атеви, и начнется война, которую этот мир не сможет выиграть, война, которую должны предотвращать пайдхиин. - Нанд' вдова, я говорю вам правду. Я этого не ожидал. Но я знаю, почему они здесь появились. Я знаю то, что вы хотите узнать.
      - Теперь знаете, значит. А ведь пайдхиин - всего-навсего переводчики.
      - И люди, айчжи-май. Я знаю, что происходит там, вверху, точно так же как знаю, что люди делали в прошлом и чего они хотят от будущего - и в наших планах нет ничего, направленного против вас.
      - Как не было в станции. Как не было в вашем приходе. Как не было в вашем вмешательстве в наши дела, в вашем господстве над нашей торговлей, нашими изобретениями, над нашим правом управлять собой. Вы повели нас к технике, которую вы хотели, поделились с нами промышленностью, которая нужна вам, вы извратили наши потребности в угоду своим планам и программам, вы втолкнули нас в будущее с телевидением, компьютерами и спутниками, и все это мы полюбили, о, мы стали на все это полагаться - и все полнее забывать наше собственное прошлое, наши собственные законы, наш собственный курс, которым мы желали следовать в использовании наших собственных ресурсов. Мы не настолько глупы, нанд' пайдхи, не настолько глупы, чтобы уничтожить самих себя без вашей великодушной помощи, как вы все время убеждали нас, не настолько глупы, чтобы не понимать, что мы снабжаем вас материалами, для которых вы находите свое собственное применение, и по программе, которую не мы составили. Табини очень полагается на вас - слишком, черт побери, сильно полагается на вас. Когда он узнал, что произошло, он отправил вас ко мне, как к личности, у которой свои мозги ещё на месте, которая не провела всю жизнь в Шечидане, пялясь в телевизор и утопая в самодовольстве. Ну так скажите мне свою правду, нанд' пайдхи! Дайте мне свои заверения! Скажите мне, чем оправдана вся прочая ложь и чем хороша для нас та правда, которую мы видим в небе этим утром!
      Налетевший порыв ветра не был таким ледяным, как гнев Илисиди. Это была правда, все, что она говорила, все обосновано, он знал всю не высказываемую вслух правду об отношениях с атеви - что пайдхиин делали все, что могли сделать при плохой игре, поддерживая мир, совершенно нежизнеспособный между обычными людьми двух биологических видов, спасая то, что они почти полностью разрушили, - такие вещи, как окружающая его здесь реальность, древние камни, озеро, порядок жизни в атевийской крепости, отдаленной от неба и звезд, которых ему отсюда не достать. Он смотрел на эту правду, и огни расплывались у него в глазах. Ветер не подсказывал направления, не говорил, где верх, где низ, падает ли он в небо или стоит на камнях, которых не чувствуют онемевшие ноги. Он боялся - он испытывал ужас, какой, должно быть, испытывают атеви от появления людей там, вверху, - и не мог понять, почему.
      - Айчжи-май, я не могу сказать, что это хорошо... что корабль там... он просто там, это просто свершившийся факт, и если вы меня убьете, моя смерть ничего не изменит и не улучшит. Мосфейра этого не планировала. Да, мы направляли развитие вашей техники - мы хотели вернуться обратно в космос, айчжи-май, у самих у нас нет ресурсов, наше оборудование наполовину разрушено, и мы вообще не думали, что корабль ещё существует. Мы рискнули, спустившись сюда, - это оказалось несчастьем и для нас, и для вас. Двести лет мы работали, чтобы снова вернуться туда, в небо, и никогда не хотели уничтожить атеви - мы хотели только дать вам ту же свободу, которой хотим для себя.
      - Чертовски мило с вашей стороны. А нас вы спросили?
      - Мы были наивны. Но, как нам представлялось, другого выхода у нас нет, и мы не имели способа улететь отсюда после того, как спустились. Куда легче упасть на планету, чем свободно улететь с нее. Это было наше рассчитанное решение, айчжи-май, мы думали, что сумеем построить себе дорогу в космос и взять с собой атеви. Мы никогда не собирались воевать мы не хотели ничего забирать у вас...
      - Бачжи-начжи, нанд' пайдхи. У Фортуны человеческое лицо, а ублюдок Случай гоняется пьяный за шлюхами по твоим улицам... Отпустите его, надиин. Отпустите, пусть идет куда хочет. Если хотите уехать в город, нанд' пайдхи, - тут есть автомобиль, чтобы вас отвезти.
      Брен моргал на ветру, шатаясь от внезапной свободы - она чуть не швырнула его на колени. Охранники все ещё сжимали руки, не давая ему упасть. Это была единственная реальность. Как все прочие безумства, которые совершает Илисиди, - отпустить его на свободу, отправить отсюда...
      Но он не знал, доберется ли до аэропорта. Она ведь не пообещала ничего больше, чем возможность свободно покинуть Мальгури. Она даже не сказала, что желает его отъезда, - "Если хотите уехать" все ещё звенит в ушах; а перед этим словно бы подкидывала ему какие-то безумные предложения, вызывающе приглашала держаться за ней - на атевийский лад: следуй за мной, если посмеешь.
      Брен высвободился из рук охранников и проковылял вперед, чтобы схватиться за пустой стул у стола - тут же обнажились стволы и щелкнули спущенные предохранители. Брен отодвинул стул и упал на сиденье; он слишком замерз, чтобы чувствовать прикрытое кружевами стекло под руками, его чувство равновесия кренилось то в одну сторону, то в другую на узкой полоске балкона.
      - Табини прислал меня сюда, - сказал он. - Айчжи-май, ваш внук не мог довериться собственному суждению и потому прислал меня сюда, полагаясь на ваше здравомыслие. Значит, и я положусь на ваше решение. Ну, что мне делать, чего вы хотите?
      Долгое-долгое мгновение Илисиди пристально смотрела на него, черная тень, укутанная в меховые одежды, нечувствительная к холоду. А он настолько замерз, что даже не мог дрожать. Он только ежился под порывами ветра, сутулился и прижимал руки поближе к телу. Но он уже не имел сомнений насчет того, что делает. Он не сомневался в характере приманки, которую выложила ему Илисиди, предложив бежать, - по всему, что он успел узнать о ней и об атеви вообще, стоит ему принять это приглашение к бегству, и Илисиди спишет начисто и его, и каждого живого землянина.
      - Испытывая разумное чувство страха, - заговорила Илисиди наконец, вы все же не дали нам простых показаний против моего внука. Испытывая боль, вы отказались их дать. Что такого хорошего есть в ман'тчи для земных людей?
      - Все хорошее. - Внезапно все стало для него ослепительно, лично ясным. - Мое место. Понимание, кто я и где я. Если Табини-айчжи послал меня сюда, он надеялся на ваше суждение - обо мне, о ситуации, о том, чем я ему полезен.
      Снова долгая пауза.
      - Я старомодна. Непрактична. Не понимаю и не принимаю современного мира. Чего может хотеть от меня мой внук?
      - Очевидно, - начал Брен и обнаружил, что все-таки сохранил способность дрожать, - очевидно, он научился ценить ваше мнение.
      Губы Илисиди сжались в тонкую линию. Потом скривились.
      - В Майдинги есть люди, которые дожидаются вас - которые ждут, что я выдам вас им, фактически даже требуют этого - люди, которые полагаются на меня так, как мой внук не полагается. Ваше решение остаться здесь - мудрое решение. Но что я скажу им в свое оправдание, чем объясню, что не выдала вас, нади?
      Трясло его уже отчаянно. Он покачал головой, пытаясь ответить, хоть не был уверен, что вдове нужен его ответ. Внезапно над горами показался краешек солнца, яростное сияние расплеснулось над озером, вода вспыхнула золотом.
      - Этот молодой человек замерзает, - сказала Илисиди. - Заберите его в помещение. Дайте горячего чаю. Завтрак. Я не знаю, когда он сможет поесть ещё раз.
      "Когда он сможет поесть ещё раз?"
      Брену очень хотелось бы услышать объяснение, но телохранители Илисиди уже подняли его со стула - те, которых он знал, которые знали его, а не те, которые привели снизу. Он не мог скоординировать движения, вставая. Он не мог идти ровно, холод проник слишком глубоко в суставы.
      - Ко мне в комнаты, - запротестовал он. - Я хочу поговорить с Банитчи. Или с Чжейго.
      Илисиди на это требование ничего не сказала, и охранники увели его с балкона в неподвижный воздух внутри дома, провели под руки мимо всех древностей, между изящными столиками - открыли дверь в освещенную огнем комнату, кабинет Илисиди, предположил он, судя по книгам и бумагам вокруг. Его подвели к креслу перед огнем, накинули на плечи халат и позволили укутаться в холодную шерсть. Подбросили в огонь дров - искры взметнулись в дымоход - а он сидел, весь ещё онемевший, едва чувствуя жар через подошвы сапог.
      Глаз уловил какое-то движение в дверях. Там стоял Сенеди, молча наблюдая за ним. Брен представления не имел, как долго Сенеди там находился. Он смотрел на охранника, смутно начиная понимать, что Сенеди вместе с Илисиди только что добыл его согласие - и все это проклятое представление устроил Сенеди.
      Сенеди лишь кивнул, как будто увидел все, что пришел поглядеть, и исчез без единого слова.
      От злости Брена всего затрясло, и он сильнее укутался в халат, чтобы скрыть свою реакцию. Один из охранников Илисиди - Брен вспомнил, что зовут его Гири, - задержался, возясь с огнем. Гири вопросительно взглянул на Брена.
      - Тут есть ещё одеяло, нади.
      Гири встал с неподвижным мрачноватым видом, принес одеяло и прикрыл Брена.
      - Худой человек замерзает быстрее, - сказал Гири. - Хотите чаю, нанд' пайдхи? Завтрак?
      - Нет. Хватит чая. Спасибо.
      От появления Сенеди у него закрутило в желудке. Он говорил себе - от ума, не от сердца: Сенеди мог причинить мне гораздо больше вреда; Сенеди мог так меня прижать, что я признался бы во всем что угодно. Так что Сенеди сделал мне одолжение, выдавив из меня то, что хотел, и ничего больше.
      Но он не мог быть таким снисходительным, когда на руках ещё оставались живые отметины от пальцев атеви. Его чуть не полностью лишили достоинства. Он неуклюже, одной рукой, попытался скрутить волосы на затылке - хотел заплести их в косу или две, чтоб держались, но рука, которую ему выворачивали, не могла подняться, и его начинало трясти. Он злился, ему было больно, и мозги работали как в слепом тумане, он не знал, кого во всем винить: не Сенеди, в конечном счете, не Илисиди - даже не Табини, у которого имелись все основания с подозрением относиться к мотивам землян, когда свидетельство человеческой космической деятельности вот оно, прямо над головой, а его собственное правительство шатается.
      Пока я давал телевизионное интервью и болтал с туристами, которые обо всем этом ни словечком не обмолвились.
      Управление, наверное, обрывает телефоны, пытаясь дозвониться до меня, но атевийские сводки новостей под строгим контролем. Ни одно известие такого огромного значения не выскользнет в свет, пока того не захочет Табини, ни в этой Ассоциации, ни в других: атевийские воззрения на приоритеты, на общественные права и на обязанность айчжиин обеспечивать общественное благо ставят прецедент выше демократии.
      Туристы могли и в самом деле ничего не знать, если несколько дней не смотрели телепередач. Даже телевизионная бригада могла не знать. А вот оппозиционеры, которые тяготеют к Илисиди, как сопернице Табини... у них наверняка есть свои источники информации, даже в хасдраваде, ведь атевийские ассоциации не имеют границ. Вот они наверняка захотели бы добраться до пайдхи и до информации, которой он обладает. И немедленно. И любой ценой.
      А какие-то конкурирующие группировки, может быть, хотели заглушить слова пайдхи, характер которых они, как им казалось, знают и так, без всяких допросов.
      А может, они хотели чего-то другого. Может, никогда и не было никаких покушений на его жизнь - может, они просто хотели схватить его и допросить, узнать, что скажет землянин и что это будет значить для их положения, прежде чем Табини предпримет какие-то действия, смысл которых им будет непонятен.
      Табини сам отдал приказ о спешном и досрочном возвращении из Тайбена после того, как вооружил меня против вполне предсказуемых действий людей, к которым Табини уже решил меня отправить?
      А было ли покушение в моей спальне вообще подлинным хоть в каком-то смысле - или же Табини сам его организовал, чтобы иметь предлог?
      И почему Банитчи, агент столь высокого ранга, так кстати оказался в моем крыле здания той ночью? Повара и мелкие чиновники не заслуживают такого уровня охраны. Да, они охраняли именно мою комнату - Табини был уже в курсе того, что происходит в небе.
      Но чтобы агент с опытом Банитчи позволил человеку, которого он охраняет, спать при открытой садовой двери и решетке?
      Все путалось и расплывалось. Он чувствовал, как руки стали влажными от холодного пота, его внезапно ошеломила злость и обида за все эти игры. А я ведь поверил Сенеди. Поверил спектаклю в подвале, когда мне приставили пистолет ко лбу - они заставили меня считать, что я умру, и в такой момент, черт побери, когда, казалось бы, я должен был думать о Барб, когда, казалось бы, я должен был думать о матери, о Тоби, хоть о каком-нибудь человеке, - ни о ком таком я не думал. Они поставили меня в ситуацию, когда перед человеком раскрываются самые ошеломительные, глубоко личные истины, и я не обнаружил в себе никаких благородных чувств, даже просто человеческой реакции. Высокие снега да небо - вот все, что я смог увидеть, одиночество вот все, что сумел вообразить, - просто снег, просто небо и холод, там, наверху, куда я убегал, чтобы найти одиночество вдали от моей работы, от шумных притязаний моей собственной семьи на мое время, - вот та правда, с которой они меня столкнули, и нет во мне ни единой теплой человеческой мысли, ни любви, ни человечности...
      Ладонь взлетела к лицу в последний миг, едва успела прикрыть внезапно хлынувшие слезы - беспомощная, детская реакция, он сразу твердо сказал себе, что это просто нервы, психологический срыв после пережитого кризиса по крайней мере, вполне человеческая реакция... если найдется хоть что-нибудь в моих поступках человеческое и естественное, если найдется в моих поступках хоть что-то еще, кроме проклятой цепи продуманных, рассчитанных, технически и политически взвешенных ходов...
      - Нади!
      Над ним застыл Гири. Брен не знал Гири. Гири не знал его. Просто Гири видел, что пайдхи ведет себя странно, а вдова не хочет, чтобы он умер, потому что он ей нужен.
      Хорошо, что хоть кому-то я нужен.
      Брен вытер глаза, откинул голову на спинку кресла и расслабил лицо, убрав с него всякое выражение, мысленно обрубив для этого нервы, делая все более короткие вдохи, пока не стал таким же каменно-спокойным, как Банитчи или Табини.
      - Вам больно, нанд' пайдхи? Вам нужен врач?
      Смятение Гири было таким смешным, таким безумно, истерически смешным, что чуть не раскололо маску Брена. Он рассмеялся - одним коротким, сдавленным смешком - но тут же овладел собой и второй раз вытер глаза.
      - Нет, - сказал он, пока Гири не поднял тревогу. - Нет, черт побери, мне не нужен врач. Со мной все в порядке. Я просто устал.
      Он закрыл глаза, чтобы к нему больше не лезли с помощью и сочувствием, снова почувствовал, как текут слезы, но не поднял век, он просто старался дышать спокойно... вниз по длинной-длинной, раскалывающей голову спирали тепла от огня и недостатка кислорода, спирали, которая кончалась неизвестно где, в кружащей голову темноте. Он слышал, как где-то на заднем плане переговариваются встревоженные голоса... наверно, обо мне говорят. Черт, а почему бы им не говорить обо мне?
      Обычно вас предают слуги, такие люди как Джинана и Майги, Тано и Алгини. Но среди полощущих знамен, среди лязга оружия и дыма от разрушенных домов меняются правила всего сущего. Разверзается преисподняя... А может, это просто телевидение. Матчими и тени прошлого.
      Кровь на террасе, сказала Чжейго, вернувшись из-под дождя, и лицо Банитчи превратилось в зеркало.
      Зверь ходит по коридорам Мальгури после полуночи, когда все спят... Ищет свою голову и чертовски расстраивается из-за нее.
      Это мой пистолет, сказал Банитчи, - но так оно и было. Меня использовали, и Банитчи использовали, и Чжейго использовали - всех использовали, всеми возможными способами. Все разыграно, все это - матчими, а простые атеви все равно не знают этой игры - простые атеви никогда не понимали вражды между землянами: теми, которые должны были остаться на станции, и теми, которые взяли корабль и улетели, на чертовых двести лет, настоящих земных лет...
      Мы провалились сквозь дыру в пространстве и не нашли ни единой знакомой звезды, изучив спектры тысячи солнц... солнц, которые полощут на атевийских знаменах, на знаменах, провозглашающих войну, провозглашающих владычество над миром... миром, который потерпевшим крушение землянам казался верной надеждой на спасение и свободную жизнь.
      Брен тихо лежал в кресле, вслушиваясь в треск огня, позволяя приливам головной боли приходить и уходить, лежал, изможденный эмоционально и физически, мучаясь от боли в десятке мест, проснувшейся теперь, когда он согрелся... но болело все-таки меньше, чем когда приходилось двигаться.
      Пилотская Гильдия решила, что надо построить станцию в качестве базы и отправиться на поиски нужных материалов к ближайшей подходящей звезде. И плевать на техников, не входящих в экипаж, на рабочих-монтажников. Эту историю знает каждый ребенок на Мосфейре. Каждый ребенок знает, как "Феникс" предал их и почему "Феникс" перестал быть значащим фактором в их жизни. Время между звездами течет долго и век проходит не так, как должен бы, - словно в легенде, где человек проспал сто лет и даже не понял.
      В атевийской легенде или человеческой, сейчас он уже не мог сказать.
      Гусыниин и золотые яйца. Они не решатся убить пайдхи. Как иначе узнают они то, что им надо знать?
      - Брен-чжи!
      Перед ним вспышкой возник подвал, и тени вокруг него, и холодный металл у лба. Нет. Не такое твердое прикосновение, как пистолетный ствол... гладит щеку...
      - Брен-чжи...
      Второе прикосновение. Он, моргая, уставился на черное желтоглазое лицо, теплое и встревоженное.
      - Чжейго!
      - Брен-чжи, Брен-чжи, вам надо покинуть эту провинцию. В Майдинги появились какие-то люди, если верить слухам - те самые, что действовали против вас. Нам нужно выбраться отсюда, сейчас же - для вашей безопасности, и для их безопасности тоже. Слишком много невинных вовлечено, Брен-чжи. Мы получили сведения от вдовствующей айчжи, от её людей в среде мятежников... некоторые из них хотят принять её главенство. Другие же из тех групп, она точно знает, не хотят. В мятеже участвуют айчжиин двух провинций - они послали отряд с заданием подняться по дороге и захватить вас в Мальгури. Ее пальцы третий раз прошлись тыльной стороной по его щеке, желтые глаза держали его словно в параличе. - Мы задержим их во что бы то ни стало, любым способом. Положитесь на Илисиди. А мы присоединимся к вам, если сможем.
      - Чжейго...
      - Мне надо идти. Надо, Брен-чжи.
      Он попытался оттянуть её уход вопросами, где Банитчи и что она имеет в виду, говоря задержим их, - но её пальцы выскользнули из его руки, Чжейго повернулась, вот она уже в дверях, только метнулась черная коса.
      Тревога подбросила его, подняла на ноги - невзирая на ноющие суставы, головную боль, на все эти одеяла на коленях - последние слова Чжейго звенели и гремели в голове, затуманенной и бессильной от усталости.
      Задержим их? Задержать взбесившуюся толпу из Майдинги? Как ты их задержишь, Чжейго, черт побери?!
      И зачем? Ради ещё одной проклятой иллюзии, Чжейго? Или эта, одна-единственная - не иллюзия, а реальность?
      Невинные, сказала Чжейго.
      Люди, которые хотят меня убить? Невинные?
      Люди, которых просто напугал распространившийся слух о загадочном явлении в небесах у них над головой. Мальгури все ещё освещается свечами и огнем из каминов. Вся близлежащая местность без света. В больших городах люди не торчат на крышах, глядя на Станцию, потому что в городской пыльной дымке её не разглядишь без телескопа, но четверть местечка Майдинги сидит в темноте, и обыкновенным атеви запросто могли показать предмет, который астрономы и любители видели в свои телескопы уже несколько суток назад.
      Теперь началась паника: страх перед новой высадкой, слухи о грядущем нападении на их планету врага, который уже сейчас у них над головой, недосягаемый.
      Что могли они подумать об этом явлении, когда нет никаких сообщений от правительства айчжи, что могло им прийти в голову - кроме возобновления Войны, второго вторжения, нового, более жесткого навязывания человеческих обычаев этому миру? Они когда-то уже имели дело с землянами, добывающими себе плацдарм на их территории.
      Он завяз в самой гуще кошмара, - стоял без движения, понимал, что охрана Илисиди настороженно наблюдает за ним, но не знал, что делать, знал твердо только одно: что пайдхи - это единственный голос, один-единственный голос, который может представлять интересы атеви перед властями Мосфейры и перед тем кораблем в небе.
      Никакого контакта, твердила Гильдия; но этот принцип пал при первом же серьезном испытании. Гильдия уступила, чтобы получить от персонала станции согласие на то, что ей было нужно... Чтобы и дальше добывать средства для поиска Земли, гильдейцы сдались и позволили сбросить на планету первоначальный персонал и оборудование.
      И теперь, через двести лет после Войны Высадки, что знает любой землянин в этом мире - кроме этого мира, кроме образа жизни, к которому мы здесь привыкли, да соседей, с которыми достигли хотя бы надежды на взаимопонимание в будущем?
      Черт побери, думал он сердито, оскорбленный этим вторжением в небесах, - да и в переговорах Мосфейры с кораблем, как он себе представлял, вряд ли звучит избыток радости.
      Обвинения и контробвинения. Обвинения, на которые его контора сможет отвечать с определенным авторитетом, - но когда "Феникс" спросит: "Так где же этот ваш переводчик, где пайдхи-айчжи, какого мнения он придерживается?" - что сможет ответить Мосфейра? "Извините - мы не знаем"?
      "Извините - раньше мы никогда ещё не теряли его из виду"?
      А не могла ли Комиссия, зная то, что она уже знает, понять, что теперь, с появлением в небе этого корабля, им надо бы позвонить в мой кабинет в Шечидане? Или понять, когда они не дозвонятся, что я попал в беду, что наверняка атеви знают о происходящем и сейчас допрашивают меня где-то?
      Чертовски верно, Хэнкс знает. Диана Испепели-Врага Хэнкс сейчас принимает от моего имени решения на Мосфейре, потому что со мной нет связи.
      Телефон, радио - что угодно, но сию минуту!
      - Мне нужно поговорить с моей охраной, - сказал он, - об этом корабле в небе. Пожалуйста, надиин, пошлите кого-нибудь, пусть приведут сюда Чжейго или Банитчи, любого из моего персонала. Я могу поговорить с Сенеди. Или со вдовой.
      - Боюсь, это невозможно, нанд' пайдхи. События развиваются очень быстро. Кто-то пошел за вашим пальто и теплой одеждой. Если вы хотите позавтракать...
      - Пальто... Куда мы едем, надиин? Когда мы едем? Мне нужен телефон или радио. Мне нужно связаться с моим управлением. Чрезвычайно важно, чтобы они узнали, что я жив и здоров. Кто-то может совершить очень глупые, очень опасные поступки, надиин!
      - Мы можем передать вашу просьбу Сенеди, - сказал Гири. - А пока что вода уже горячая, нанд' пайдхи. Чай можно приготовить очень быстро. Завтрак ждет. Мы очень советуем вам позавтракать сейчас. Пожалуйста, нанд' пайдхи. Я лично передам вашу просьбу Сенеди.
      Большего от них не добьешься. Снова начал пробирать холод, и этот внезапный приступ озноба и слабости говорил, что Гири дал хороший совет. Ты пошел на встречу с Сенеди вчера вечером перед ужином. В брюхе пустота - до самого позвоночника.