– Меня зовут Николаем Степановичем.

– А меня Катериной.

– Катерина, я подумаю о твоем предложении.

– Подумайте, предложение-то хорошее, – убежденно сказала Катерина.

– Учиться не собираешься?

– В этом году завалила. На будущий год буду поступать.

– Я тоже только с третьей попытки поступил, – признался директор. – Ты поступишь! Мы, из провинции, упорные.

– Наверное, – согласилась Катерина. – Как говорит моя подруга Людмила, нам отступать некуда.

– Она верно говорит. Если будут проблемы – заходи. Смоленские всегда помогали псковским, а псковские – смоленским.

– Мне неудобно, – смутилась Катерина.

– Тебе – удобно, – сказал директор и пошел.

Катерина смотрела ему вслед. Невысокий, коренастый, длиннорукий. Он ей напоминал псковских деревенских мужиков. Они ходили так же, чуть сутулясь, будто их руки тянулись к земле.

Через неделю на фабрике было партийное собрание, где директор критиковал их начальника цеха. Еще через неделю начальника перевели в отдел снабжения, и на его место назначили Леднева. После этого пожилые работницы начали здороваться с Катериной. На цеховом комсомольском собрании ее выдвинули комсоргом цеха. Она отказалась. Леднев вызвал ее в свою контору, закрыл дверь и спросил:

– Ты не хочешь мне помогать?

– Я хочу, но мне надо готовиться в институт.

– Пойми, – убеждал ее Леднев, – я должен сформировать свою команду, чтобы меня поддерживали. И начальники участков, и парторг, и комсорг. Иначе меня сожрут. Ты присматривайся к производству. Осенью я тебя в начальники участка выдвину.

– Не утвердят, – возразила ему Катерина. – Надо хотя бы техникум закончить.

Катерина уже разбиралась в иерархии руководства цеха.

– В порядке исключения – можно, – заверил ее Леднев.

– С чего бы ради меня делать исключения? – засомневалась Катерина.

– Директор утвердит, – уверенно сказал Леднев. – Вы же земляки.

– Мы почти соседи. Я псковская, а он смоленский.

– И оба не любите москвичей. Это вас и объединяет.

– Почему мы должны не любить москвичей? – удивилась Катерина.

– Москвичей нигде не любят. Я в армии служил, так все были против москвичей. Слишком мы бойкие и разворотливые. Москва – жесткий город. Знаешь пословицу – «Москва бьет с носка»?

– Я и другую знаю – «Москва слезам не верит».

– Тоже правильная пословица. Ведь в России, если поплачешься, – пожалеют. А в Москве слезам не верят. Но ты ведь не из плаксивых.

Катерина обо всех этих событиях рассказала Изабелле и академику. Они слушали, уточняли, задавали вопросы. Катерина заехала к ним перед майскими праздниками помочь Изабелле убрать квартиру.

– На Первое мая ты поздравь директора, – подсказала Изабелла и достала яркую открытку.

– Мне неудобно, – стала отказываться Катерина.

– Поздравить всегда удобно, – возразила Изабелла.

– А что я напишу?

– Пиши, – Изабелла начала диктовать. – Дорогой Николай Степанович!

– Никакой он мне не дорогой. Можно – уважаемый. Я его уважаю.

– Нет, именно дорогой, а не уважаемый, – настаивала Изабелла. – Уважаемый – это ты сразу устанавливаешь возрастную дистанцию. Ты – молодая, а он уже уважаемый.

– Он не молоденький, – подтвердила Катерина

– И не старик. Всего-то лет на двадцать постарше тебя. Ты за него замуж можешь выйти.

Катерина не удержалась и рассмеялась.

– Ничего смешного. Академик старше меня на двадцать два года. Это вполне нормально. Раньше во Франции аристократы женились только после сорока. После сорока – это возраст женихов! Пиши: «Дорогой Николай Степанович! Поздравляю вас с праздником весны. Желаю счастья, удачи. Я рада, что вы есть». «Вы» напиши с большой буквы. И подпишись: Катерина псковская.

– Секретарша же прочтет эту открытку! Что она подумает?

– Пусть думает, что хочет, – отмахнулась Изабелла.

– Я лучше фамилией подпишусь, – попросила Катерина.

– Пиши, как я сказала, – рассердилась Изабелла.

Катерина написала, как велела Изабелла, и отправила открытку.

В профкоме ей предложили путевку в дом отдыха в Ялту. За треть стоимости. Она отказалась: надо было готовиться к экзаменам. К ней проявляли внимание. Она это чувствовала. Иногда она думала: а вдруг директор в нее влюбился? И пугалась этой мысли. На фабрике все знали, что у директора есть любовница – технолог из цеха кожаной галантереи, высокая блондинка. Только не это, решила Катерина. Она старалась даже не проходить мимо здания фабричного управления, чтобы не встретить директора.

... Потом она поймет, что ее просто пытались приручить. Она и сама будет приручать бойких и агрессивных работниц, когда станет директором комбината. Энергию надо направлять в нужное русло. Так делали всюду. Недовольных, если они были умны и энергичны, выдвигали. И бывшие бунтари становились начальниками цехов, инструкторами райкомов.

Через несколько лет, когда Леднев станет директором фабрики, а Николай Степанович будет работать в Моссовете, они не раз встретятся на городских активах, в моссоветовских комиссиях, и Катерина будет во всем поддерживать и Леднева, и директора. Эти двое мужиков не бросят ее, когда на нее посыплются несчастья, они помогут ей в самые трудные годы, когда она останется одна с ребенком...

А пока Катерина ставила куски латуни, нажимала на педаль, и пресс выдавливал основание для подсвечника. Корпус подсвечника штамповали на соседнем станке. Катерина посмотрела на часы. До конца смены оставалось меньше часа. Она могла и не смотреть на часы – время определялось по усталости, накапливавшейся к концу смены. Деревенели руки, болели плечи. Она все чаще вставала со своего табурета, чтобы разогнуть поясницу.

И на хлебозаводе заканчивалась смена. Людмила достала из сумки туалетное мыло «Земляничное» и пошла в душ. Работницы в душе пользовались хозяйственным мылом: зачем мыться своим, если дают казенное – огромные серые кубы, которые не умещались на ладони. Их разрезали стальной проволокой на несколько частей. У хозяйственного мыла был специфический запах гнилых фруктов. Людмила этот запах опознавала среди сотен других. Даже не глядя на женщину, она определяла в ней работницу, особенно летом: запахи в жару становились навязчивыми. В самом начале своей работы на заводе она ехала в метро. Рядом с ней сидел молодой мужчина в костюме, при галстуке, в начищенных черных ботинках. Даже в жару он не мог себе позволить рубаху навыпуск и сандалеты. Это означало, что он работал в приличном месте, может быть, даже был связан с иностранцами. Мужчина повернулся к ней, несколько раз вздохнул и сказал:

– Вы с Трехгорки?

– С чего это вы взяли? – с вызовом откликнулась Людмила.

– Извините, – сказал мужчина. – Здесь обычно садятся девушки с Трехгорки. Меня ввел в заблуждение запах хозяйственного мыла. Я начинал в цехе, и нам выдавали такое мыло. Очень специфический запах. Его невозможно забыть.

С того дня Людмила никогда больше не пользовалась хозяйственным мылом. Стоя под душем, она намылилась своим «Земляничным», пустила горячую воду, потом холодную, потом снова горячую, чувствуя, как проходит усталость в плечах.

Пожилые работницы любили посидеть после душа. Охлаждали пиво под струей холодной воды. Выпивали по три-четыре кружки. И от этого еще больше полнели. Никто из них ни о какой диете не думал. Те, что были замужем, считали, что они пристроены и мужья должны принимать их такими, каковы они есть, да и дети к тому же еще на ноги не поставлены. Уйти может только подлец. Правда, такие подлецы находились. Уходили к другим женщинам. К этому относились как к судьбе. И уже не надеялись выйти замуж второй раз. Молодыми и то выходили не сразу, сколько усилий требовалось, чтобы мужчина согласился зарегистрировать брак. Получив штамп в паспорт, женщины сразу успокаивались. Даже если разведется, все-таки замужем побывала, не стыдно перед другими. А если есть дети, то алименты будет платить. Людмила с тоской смотрела на эти разбухшие плечи, вислые задницы, животы в складках. Это были не женщины, а просто механизмы из плоти, уже выполнившие свои функции: родили, выкормили детей и перестали быть женщинами. Людмила выскочила из душа одной из первых. Быстро оделась. За нею попыталась увязаться новенькая, работавшая всего вторую неделю.

– Может быть, сходим в кино? – предложила она.

– У меня дела, – ответила Людмила.

– Подожди меня, поедем вместе.

– Извини, нам не по пути, – отрезала Людмила и пошла, не оглядываясь.

Девушка покраснела. Пожилые работницы ее успокоили.

– Она с нами не ездит.

– А почему?

– Может, брезгует. Не хочет показывать, что такая же рабочая, как и мы.

Людмила вышла из метро в центре, на площади Революции. Зашла в несколько магазинов, купила губную помаду, крем для рук. Двинулась по улице Горького. В легком коротком платье, в легких туфлях, она шла не спеша, ловя взгляды мужчин, обращавших на нее внимание. Кое-кто из них притормаживал свой бег, оглядывался, она это замечала и иногда, чтобы убедиться, оглядывалась сама. Некоторые мужчины делали вид, что приостановились случайно, один ей улыбнулся, один помахал, показал на часы и развел руками: рад бы познакомиться, но время не терпит! Людмила ему тоже помахала и тоже показала на часы. Пусть не думает, что он ей интересен, и без него дел навалом. Но никаких дел у нее не было, а в общежитие возвращаться не хотелось – вечер совсем пустой, никто ей звонить не обещал. Можно, конечно, посмотреть по телевизору фильм в красном уголке – большой комнате, где висели портреты членов Политбюро и стенгазета, выпущенная перед майскими праздниками. Газету выпускали два раза в год: к майским и к октябрьским праздникам. Телевизор она начала смотреть в Москве. В Красногородске, когда она оттуда уезжала, телевидения еще не было.

К телевизору собирались заранее. Некоторые приходили часа за два до начала вечерних передач, занимали самые удобные места, ближе к экрану. Те, кто опаздывал, обычно стояли сзади.

На площади Маяковского Людмила снова спустилась в метро. Напротив нее сидел молодой крепкий парень в новых джинсах, в синей в мелкую белую клетку рубашке и остроносых модных ботинках. На нем все было заграничное, поэтому она и обратила на него внимание. А во внешности ничего особенного: коротко стриженный, лицо самое заурядное, но широкоплечий и с крепкими ногами, которым было тесновато в джинсах.

И вдруг она услышала, что два парня, сидевшие рядом с ней, говорили явно о нем.

– Это же Гурин из челябинского «Трактора».

– Он перешел в молодежную сборную?

– Ненадолго. Возьмут в основной состав.

– Да, защитник толковый.

Людмила увидела, что этот Гурин из челябинского «Трактора» смотрит на нее. Слегка одернула подол платья и бросила на него быстрый взгляд. Через несколько секунд снова посмотрела, уже пристальнее: прием отработанный, внимание надо закреплять. Следующий взгляд ее был еще более продолжительным, с вопросом: чего тебе от меня надо? Гурин улыбнулся. Она улыбнулась ему и достала из сумки книгу. Пусть думает, что она смутилась, а книга – хороший повод для начала разговора. Получилось, как она хотела. Парни, сидевшие рядом с ней, вышли на станции «Белорусская». Гурин пересел на освободившееся место и спросил:

– Что вы читаете?

– «Три товарища», – ответила она.

В этот год издательства стали выпускать Ремарка и Хемингуэя. Их читали все. И она купила книгу Ремарка. Гурин посмотрел на часы, и она поняла, что он сойдет на следующей остановке, у стадиона «Динамо». Времени оставалось несколько секунд, а Гурин явно не мог придумать второго вопроса. За эти несколько секунд Людмила просчитала всю свою дальнейшую жизнь. Это же уникальный шанс! Парень из провинции, у него наверняка еще нет девушки в Москве. Конечно, пока он живет в общежитии, но, если возьмут в один из хоккейных клубов, в основной состав, и если в команду «Динамо» или ЦСКА, квартиру дадут в течение года.

Она встала на секунду раньше, чем встал он, и пошла к двери. Он двинулся за ней. Людмила быстро соображала, какой выход ему нужен. Краем глаза она отметила, как он дернулся влево, и пошла к левому выходу. Он тут же пристроился рядом.

– Значит, и вы здесь выходите? – спросил Гурин.

Нормальный идиот, подумала Людмила. У нее в запасе оставались еще две-три минуты, а надежда на то, что Гурин успеет с ней познакомиться и договориться о следующей встрече, уменьшалась с каждой секундой. В такие моменты Людмила принимала решение мгновенно.

– А я вас знаю, – сказала она. – Вы – Гурин из челябинского «Трактора».

Гурин даже остановился от неожиданности. Его узнавали в Челябинске, но чтобы в Москве, да еще такая красивая девушка...

– Вы интересуетесь хоккеем? – удивился он.

– Очень, – с жаром ответила Людмила. – Хоккейная игра – это как рыцарские поединки. Кто кого!

Людмила один раз видела хоккейный матч по телевизору и не очень поняла: то ли хоккеисты на большой скорости на коньках не могли остановиться и поэтому натыкались друг на друга, то ли специально сшибались, чтобы остановить нападение на ворота.

– Я очень рад, что вы так думаете, – сказал Гурин.

– А вы за границу уже выезжали? – поинтересовалась Людмила.

– Один раз. В Чехословакию. Но скоро собираемся в Швецию.

– Как я вам завидую! – воскликнула Людмила. Это была чистая правда.

– Ничего интересного, – отмахнулся Гурин. – Утром физическая подготовка, потом тренировочная игра, а вечером – матч. Я Прагу и не видел.

– Еще увидите и Прагу, и Париж.

– В Париже чемпионатов не проводят.

– Очень жаль.

– А как вас зовут? – спохватился Гурин.

– Людмила. – Она протянула Гурину руку и он пожал ее.

– Может быть, мы встретимся еще раз? – спросил Гурин и покраснел, наверное испугался собственной смелости.

– А где?

Но Гурин замолчал. Он потратил слишком много эмоциональной энергии, ему явно требовалась передышка. Надо приходить на помощь, решила она. Гурин уже дважды смотрел на часы.

– Давайте завтра в кафе «Молодежном», – предложила Людмила. Наконец-то узнаю, что такое коктейль, подумала она.

– Завтра не могу. Мы едем на базу, на тренировки. Это восемьдесят километров от Москвы. И у нас режим.

– Тогда позвоните, когда освободитесь, – и Людмила на книжной закладке написала номер телефона общежития. И тут же пожалела об этом. Телефонный номер общежития теперь знали шестеро. А это грозило неуправляемостью процесса; вахтерша никогда не запомнит, кому из них что надо отвечать.

– А я могу позвонить вам? – спросила Людмила.

– Я в общежитии, – ответил Гурин. – У нас один телефон на этаж.

У нас один на четыре этажа, подумала Людмила.

– Лучше я вам буду звонить, – решил Гурин и, пожав ей руку, бросился в сторону стадиона.

С этим может получиться, размышляла Людмила. У нее улучшилось настроение. Появилась конкретная и вполне реальная цель. Остальные знакомые – только знакомые, шансов на замужество практически никаких. Недавно она познакомилась с телевизионным оператором. Телевизионщики входили в моду, как когда-то летчики.

Рудольф рассказывал о знаменитостях, которых он показывал в передачах, о телецентре на Шаболовке, рассказывал с восторгом – он был рядом с ними, они запоминали его имя, здоровались с ним. Официант, думала о нем Людмила. Обслуживает. Подает не тарелки, а лица, но готовят еду все равно другие.

Был еще поэт, злой, нищий. Он доставал иногда контрамарки в театр и приглашал Людмилу. Она его за это и любила. Вместе с ним смотрела почти все новые спектакли в московских театрах.

Еще был заместитель начальника главка, самый пожилой из ее знакомых, уже за пятьдесят. Но он себя старым не чувствовал, потому что долго служил клерком, как он сам это называл, и руководящую должность получил совсем недавно.

С этим может получиться, размышляла Людмила о Гурине. Говорить ему, что она лимитчица и живет в общежитии, не стоило. Надо произвести впечатление. И не запутаться, не завраться. Конечно, если все всерьез, то надо говорить правду, но говорить правду не хотелось. Ведь роман с формовщицей хлебозавода он мог завести и в Челябинске. Вот если бы влюбился по-настоящему (а парни из провинции, недавно поселившиеся в Москве, влюблялись по-настоящему – может быть, от одиночества, да и трудно одному в Москве, нужна подружка, вдвоем всегда легче), тогда можно будет рассказать о себе все. С детьми придется подождать, но не до бесконечности. Она уже сделала два аборта, и врач заводской поликлиники предупреждала ее:

– Рожать надо, Людмила! Два раза обошлось, в третий может не повезти. Ты свой лимит на аборты исчерпала.

С Гуриным могут возникнуть сложности интимного порядка. Обычно провинциалы воспринимали просьбу надеть презерватив как личное оскорбление. Они стеснялись покупать эти предметы в аптеках. Людмила однажды достала из своей сумочки пакетик с презервативом, и на этом ее отношения с поклонником закончились: он принял ее за профессиональную проститутку. Москвичи были сговорчивее, может быть, кто-то из них уже прошел через унижение венерологического диспансера. К тому же Москва полнилась слухами. Иностранцев стало больше, венерических болезней тоже. Этот хоккеист наверняка еще не привык к свободным московским нравам, у них в провинции девушки соглашаются лечь в постель только после свадьбы...

В общежитие Людмила вошла в хорошем настроении. И крем купила, и губную помаду, и познакомилась.

Антонине пришлось задержаться на стройке – попросил прораб, пообещав отгул. Вместе с Полиной они закончили побелку потолков, покрасили трубы в ванной и туалете, завтра с утра можно клеить обои. Они спустились во двор. Николай ждал ее. Антонина знала, что так и будет. И все равно обрадовалась, даже покраснела – она краснела мгновенно. Полина сразу отстала, а Антонина и Николай, не торопясь, пошли к остановке автобуса.

– Тося, – сказал Николай, – мать говорит, чтобы ты в субботу на дачу к нам приехала.

Антонина ждала этого предложения, но не так скоро. Суббота ведь уже завтра.

– Ты чего молчишь? – забеспокоился Николай.

– Боюсь, – призналась Антонина.

– Чего бояться-то? – удивился Николай.

– Страшно...

Как ему объяснить? К ней будут присматриваться, прислушиваться, как ответит, что скажет. Она знала, что его родители – заводские рабочие, но они москвичи, уже давно, с довоенных времен. А она почти деревенская, Красногородск только недавно стал называться городом, а раньше был поселок Красногородск.

– Знаешь что, – решил Николай, – захвати на первый раз девчонок, чтобы веселее было. Да и им на пользу, свежим воздухом подышат.

Антонина обрадовалась. С подругами не страшно. И поддержат, и прикроют, и самой не надо про себя рассказывать, про нее расскажут все самое хорошее. А плохого и не было. Себя соблюдала, парней не подпускала, даже не целовалась ни с кем. Они дошли до остановки. Подъехал автобус, как обычно, переполненный. Один из парней на остановке поцеловал девушку. У них это получилось легко и складно. И Антонина решилась тоже. Она коснулась губами щеки Николая, которая оказалась очень колючей. Николай заулыбался, обнял ее, ткнулся губами в ее нос. Потом ухватился за поручни, втиснулся в автобус, оглянулся, попытался помахать ей рукой. У него это не очень-то получилось, его уже сжали со всех сторон. Антонина тоже помахала рукой не очень умело и оглянулась, смущаясь, но никто на нее не смотрел.

Антонина шла между блочных пятиэтажек, посматривая в окна первых этажей. Скоро и она будет жить в точно таком же доме. У них с Николаем будет своя, отдельная комната. Как у них все получится в первую ночь? Но у всех же как-то получается. Все-таки надо поговорить с Полиной, как себя вести, что позволять, а чего не позволять. Николаю, наверное, старшие мужики уже все рассказали и объяснили, мужики ведь откровеннее друг с другом.

В субботу девушки встали пораньше. В душевой еще никого не было – в выходные все отсыпались. Выходным днем суббота стала недавно, рабочий люд привык управляться со своими делами за воскресенье, и поэтому еще один свободный день казался праздником.

Подруги погладили платья, позавтракали яичницей. Обычно завтрак готовила Антонина, но в этот раз ее освободили, и завтраком занималась Катерина. Людмила уложила Антонине косы, предложила покрыть ногти лаком, но Антонина отказалась. Она каждую минуту выскакивала в коридор и смотрела через окно на дорогу. Наконец увидела, что возле общежития остановился «Москвич», из него вышел Николай, оглядел себя, подтянул брюки и двинулся к подъезду.

– Приехал! – сообщила Антонина. – Можем идти!

– Пусть поднимется, – попросила Людмила. – Не будем показывать, что мы его ждем. – И она раскрыла книгу.

Николай вошел, поздоровался.

– Мы готовы! – тут же сказала Антонина.

– Не совсем, – поправила ее Людмила. – Но сейчас будем.

Она отложила книгу, осмотрела себя в зеркальце, подкрасила губы и наконец разрешила:

– Можем идти.

Когда они проходили мимо вахтерши, зазвонил телефон.

– Общежитие слушает, – ответила вахтерша. – Кого? – переспросила она. – Людмилу?

Людмила мгновенно оказалась рядом, выхватила трубку.

– Да! Кто? Рудольф, с телевидения? Помню, конечно! Это у нас бабушка шутница. К нам сейчас гости из Риги приехали, так она нашу квартиру общежитием стала называть.

Вести разговор при Николае ей было явно неудобно, она махнула рукой в сторону двери, подруги поняли, но Николай не стронулся с места и слушал подчеркнуто заинтересованно, даже ладонь к уху приложил.

– Нет, сегодня не могу, – продолжала Людмила, уже с вызовом глядя на Николая. – Сейчас мы всей семьей на дачу едем. По какой дороге?

Людмила лихорадочно соображала.

– По асфальтированной, – подсказал Николай.

– По Дмитровке, – нашлась Людмила. – Пока, Рудик, папа торопит. Извини, он такой зануда, вечно ворчит. Я до сих пор не могу понять, как за него замуж можно было выйти. – Она уставилась на Николая и, положив трубку, сказала: – Это я про тебя.

– Побрякушка ты, – беззлобно ответил Николай.

– Не учи меня жить, а лучше помоги материально. – И Людмила двинулась к выходу.

Возле подъезда стоял «Москвич» выпуска первых послевоенных лет – точная копия немецкого автомобиля «опель-олимпия». На конвейере автозавода, у которого еще недавно стояла Людмила, уже собирали другую модель – советскую.

Людмила оглядела «Москвич»:

– Не развалится? По возрасту он старше тебя.

– Не боись, – заверил ее Николай, – ему всего пятнадцать лет.

Людмила и Катерина сели на задние сиденья, Антонине оставили место впереди, рядом с Николаем.

По Ленинградскому шоссе Николай доехал до выезда из Москвы и свернул на окружную кольцевую дорогу.

– Так ты, оказывается, богатый жених, – рассуждала Людмила. – Машина, дача... Если бы я раньше знала, ты бы сейчас не Антонину к родителям вез, а меня.

– Успокойся. Ты не в моем вкусе, Фанера Милосская, – ответил Николай. – А дача – пока это название одно. Садовый участок!

– Тогда нам это не подходит. Поворачивай назад, – потребовала Людмила.

– Да ладно тебе! – попросила ее Катерина. – Посмотри на Тоньку, на ней лица нет от страха.

– Не трусь, Тонька, – весело подбодрила Людмила. – Это еще неизвестно, кто кому сейчас смотрины устроит – они нам или мы им!

– При чем тут смотрины? – смутился Николай. – Просто в гости едем.

– В гости у нас есть к кому ездить, – оборвала его Людмила. – Мы едем посмотреть, стоит ли отдавать в эту семью нашу лучшую подругу. Вы думаете, если вы москвичи, так вам все лучшее? Мы еще устроим свой совет в Филях и долго будем думать – отдавать вам Антонину без боя или устроить Бородино.

Они въехали в дачный поселок. Некоторые владельцы уже подвели дачи под крышу, но на большинстве участков стояли деревянные времянки, многие без окон, больше напоминающие сараи, чем дома. Кое-где строились всерьез, возводили кирпичные стены. Во дворах на временных печках готовили еду. На патефонах крутили пластинки, электричество к поселку еще не подвели.

На участке, возле которого Николай притормозил, стояла времянка, сколоченная из досок. Родители Николая появились, как только Николай заглушил мотор. Ждали – приоделись к такому случаю. Они рассматривали трех девушек, пытаясь угадать, какую из них выбрал сын.

Людмила улыбнулась им, помахала рукой, приветствуя. И мать, и отец, неуверенно улыбаясь, смотрели на сына.

– Принимайте гостей, – Николай начал бодро представлять – Людмила, Катерина, – и, выдержав паузу, почти торжественно произнес, – Антонина.

Антонина вышла из-за спин подруг и опустила глаза, но, увидев, что родители Николая улыбаются, тоже улыбнулась и сразу включилась в приготовления к обеду. Катерину и Людмилу освободили от хозяйственных забот. Людмила тут же стала раздеваться, чтобы позагорать – не пропускать же такую редкую возможность.

– Не надо, – сказала ей Катерина, – мы же не на пляже.

– Мы на природе, – возразила ей Людмила. – Ты посмотри по сторонам, все раздеты.

И вправду, по участкам ходили женщины в ситцевых шароварах и лифчиках, мужчины тоже разделись, некоторые, правда, оставили майки для приличия.

Людмила сбросила платье, легла. Николай и отец ставили забор. Чтобы увидеть Людмилу, надо было оглянуться. Николай оглянулся только один раз, но отец его оглядывался часто. Давно, наверное, не видел оголенной молодой женщины.

Потом они обедали. Мать разлила вермишелевый суп. На второе была вермишель с консервированной свиной тушенкой.

Отец Николая разлил водку по рюмкам. Женщины отказались, а Николай с отцом выпили, закусили, еще выпили.

Катерина посматривала на оживленную улыбающуюся Антонину. Ее явно одобрили, и она радовалась, что все определилось. Но почему только мужчина должен принимать решение, если у нас равенство? Катерина из-за этого не любила ходить на танцы. Стоять, подпирать стены и ждать, пока тебя выберут и пригласят. Даже если тебе не нравится приглашающий, ты должна идти с ним. Если не согласишься, могут обругать, а если ответишь не так, можно и схлопотать по физиономии. И они выбирали – кривоногие, небритые, пахнущие водкой, пивом, потными рубашками с несвежими воротничками, в мятых штанах и нечищеных ботинках. А чистенькие девушки в накрахмаленных кофточках, наглаженных юбках, нарядных платьях радовались, что их выбрали. Стыдно ведь стоять, когда все танцуют.

Женщина должна ждать, когда ее пригласят на танец, когда пригласят в кино и, наконец, когда сделают предложение выйти замуж. А за кого выходить-то? Чему они могут научить будущих детей? Николай – один из лучших: добрый, заботливый, детей плохому не научит, хозяйственный. Наверное, Антонине все-таки повезло.

– Антонине повезло! – заявила Катерина, когда они с Людмилой после обеда снова улеглись на траве.

– Чего же хорошего? – удивилась Людмила. – Теперь для нее все заранее известно: сначала будут откладывать деньги на телевизор, потом на гарнитур, потом холодильник купят, стиральную машину. Все, как в Госплане, на двадцать лет вперед расписано. Глухо как в танке!

– Но так ведь все люди живут, – возразила Катерина.

– А я так жить не хочу. Я тебе уже говорила: жизнь – лотерея! Пока могу, я в нее буду играть! Может, повезет...

– А если не повезет? – спросила Катерина.

– У меня есть еще запас времени. Лет до тридцати поиграю в эту лотерею, а не получится – такие электрики Николаи или сантехники Пети никуда от меня не денутся!

– Но им тоже будет под тридцать, – возразила Катерина. – У них уже по двое детей будет к этому времени. Так ты семью, что ли, разбивать будешь?

– Если будет разбиваться, почему бы не разбить? А ты так далеко не загадывай. Ты что, как партия и правительство хочешь жить? Все заранее расставить по пятилеткам? В жизни ведь так не бывает. У меня один знакомый физик был. Он говорил, что жизнь состоит из атомов. Они бегут – вверх, вниз, в разные стороны. И соединяются абсолютно случайно. Именно случайность порождает порядок. Как он говорил, это краеугольный камень современной физики.

– Значит, от нас ничего не зависит? – Катерина перевернулась на спину и зажмурилась от солнца.

– Поэтому, я тебе уже говорила, надо, как щука, плавать всегда с раскрытой пастью, чтобы своего не пропустить.

– И ты уверена, что не пропустишь?

– Абсолютно, – подтвердила Людмила.

– Что-то у тебя пока не очень получается, – усомнилась Катерина.

– Пока варианты не сходятся. Вот вчера я познакомилась с одним хоккеистом, восходящей, так сказать, звездой. И я чувствую: у меня с ним получится. Я даже вижу, как мы с ним въезжаем в однокомнатную квартиру.

– Лучше в двухкомнатную!

– Нет. Я вижу пока однокомнатную. Я вижу, как встречаю его в международном аэропорту. Они прилетают из Праги.

– Лучше из Парижа.

– В Париже чемпионатов по хоккею не бывает.

– А ты видишь, как вы уже стали стариками и у вас внуки?

– Этого не вижу и видеть не хочу. Я всегда буду молодой.

Подвыпивший отец Николая водил Антонину по участку и показывал яблони, маленькие, в рост девушки.

– Это антоновка, это белый налив, это золотой ранет.

– Здесь можно картошку посадить, – предложила Антонина.

– Обязательно посадим. – Отца Николая шатнуло, и Антонина, подхватив его, повела к дому.

– Все. Скоро Тонька станет нормальной московской жлобихой. Каждую субботу и воскресенье – на участок, на свои огороды. Ненавижу! Я и дома огород ненавидела. Весну, лето, осень вкалываешь за пять мешков картошки да десяток банок огурцов. Все это можно купить. За гроши. И не надо горбатиться.

– Значит, у тебя дачи не будет? – спросила Катерина.

– Будет. Двухэтажная, восемь комнат, с сауной. Ты была когда-нибудь в сауне?