13

ВЛАДИМИР СЛАВИН

Однажды в солнечный теплый день Михаил Иванович принес домой первый номер подпольной газеты. В доме Славиных было оживленно. Каждый хотел прочитать свежую, пахнувшую типографской краской газету. Она до боли в сердце напоминала мирное, предвоенное время, когда отец приносил ночью газету, датированную следующим днем. Володя всегда с радостью и волнением читал известия, о которых остальные жители города узнавали только завтра.

В этот день отец ходил именинником. Еще бы: ведь он принимал участие в наборе газеты. Когда все прочитали, Михаил Иванович взял газету и вышел из квартиры. Возвратился минут через десять. Володя понял, что отец где-то спрятал ее.

А назавтра в городе начались повальные обыски. Гестаповцы, выбиваясь из сил, искали газету, стремились выяснить, где и кем она печаталась. Но все их потуги были напрасными. Они не только ничего не узнали, но даже не смогли найти и изъять хоть одну изданную в подполье газету. Так надежно прятали дорогую весточку о действительном положении на фронте, о событиях, происходивших в стране, истосковавшиеся по правдивому слову люди.

Как-то в воскресенье подпольщики распространили листовки на Комаровском рынке. Взял одну из них и Володя, аккуратно сложил вчетверо, сунул во внутренний карман пиджака. Прихватив дома немножко клея, он подошел к дощатому забору, на котором висел приказ коменданта города, и незаметно приклеил прямо поверх него листовку. Называлась она «К населению Белоруссии!» Подпольщики пламенно призывали народ всеми мерами бороться с оккупантами. Славин отошел от того места, где висел «обновленный» приказ, и начал исподволь посматривать: что будет. И ушел он только тогда, когда воочию убедился, что прохожие то и дело останавливаются возле листовки, внимательно читают ее и с посветлевшими лицами отправляются дальше по улице.

На следующий день, шагая на работу, Володя сделал изрядный круг, чтобы еще раз взглянуть на листовку. Она по-прежнему оставалась на том же месте. Люди, как и вчера, останавливались, читали и быстро отходили в сторону.

С хорошим настроением, задорно насвистывая мотив «Чижика-Пыжика», он шел на службу в мастерскую Мартина.

В тот день ему здорово повезло: удалось закончить сборку еще одной пишущей машинки. Он сунул ее в мешок, где уже лежало много запасных деталей, завернутых в тряпки, и стал думать, как вынести все это из мастерской. Обычно он перебрасывал мешок через забор, сам шел через проходную. Но теперь по приказу Мартина забор был наращен, а поверх протянута в три ряда колючая проволка. Как ни ломал голову Славин, так и не смог ничего придумать. Тяжело вздохнув, он спрятал мешок в чулан и налегке направился к проходной. В этот момент во двор въехала телега, груженная дровами. На телеге сидел Борис Григорьев, знакомый Славину по школе. Владимир пошутил:

— Уже лето во дворе, а ты все еще дрова возишь. Смотри, за такую работу Мартин в «Великую Германию» отправит.

— Боюсь я его! — махнул рукой Борис. — Пусть скажет спасибо, что я с этими дровами бомбу не привез.

— Чего же не привез? — подзадорил Володя.

— Да не нашел, — засмеялся Борис и тронул вожжами лошадь.

У Славина мелькнула мысль: «А не попробовать ли вывезти машинку на телеге? Борис парень неплохой. Довериться ему можно».

— Борис, погоди минутку!

Григорьев остановил лошадь. Владимир подошел к телеге.

— Слушай, обратно скоро поедешь?

— Вот разгружу дрова и поеду. А в чем дело?

— Да понимаешь, подготовил кое-какие железяки для дома, ремонт с батей хотим небольшой сделать, а как вынести через проходную, не знаю. Охранники не проверяют, может, вывезешь?

— Конечно, вывезу. Помоги только дрова разгрузить.

— С удовольствием! — просиял Володя и пошел рядом.

Они быстро разгрузили дрова, на дно телеги опустили мешок, присыпали щепой, сверху положили доску, на которую сели, и поехали к воротам. Их никто не остановил. И очередная пишущая машинка была направлена в партизанский отряд.

Шло время. Обстановка в городе еще больше накалилась.

Володя Славин по-прежнему работал в мастерской Мартина, потихоньку «добывал» запасные части, а при удобном случае и пишущие машинки целиком, но все это Володю не удовлетворяло. В мыслях он неизменно был с теми, кто воевал с врагом с оружием в руках. Парня огорчало еще и то, что отец в последнее время целые дни ходил угрюмым, замкнутым, говорил очень мало. Чувствовалось, что он занят каким-то важным делом.

Поговорить с отцом по душам Володя не осмеливался, он понимал, что не все можно сказать даже самым близким людям. Словом, Славину-младшему оставалось лишь одно: ждать случая. И он терпеливо ждал.

Дело подвернулось совершенно неожиданно. Нужно было вывести из города в лес семь человек. В этой группе были три командира и два бойца Красной Армии, которым с помощью подпольщиков удалось вырваться из концлагеря, а также чешские офицер и солдат, дезертировавшие из расквартированного недалеко от парка Челюскинцев чешского батальона. Отец долго колебался, потом позвал сына:

— Вова! Ты давно просишь, чтобы тебе дали серьезное поручение. Вот я и решил... Надо срочно, а точнее сегодня ночью, незаметно для фрицев вывести из города наших людей. Ты знаешь, как расставлены сторожевые посты в сторону Слуцка?

— Конечно! Я же тебе рассказывал, — Владимир только сейчас понял, почему время от времени отец посылал его не ту окраину города. — Папа! Выходит, я специально ходил? На разведку постов? Ты знал, что дашь мне работу?

Отец грустно улыбнулся:

— Нет, сынок. Готовил тебя на случай моего ареста, чтобы смог маму и Женю провести ночью через ограждения. Так получилось, что это задание кроме тебя некому поручить. Сегодня я должен идти в ночную смену.

Долго, стараясь не упустить ни одной мелочи, разъяснял Михаил Иванович сыну, как лучше выйти из города. Когда стемнело, в дом вошел незнакомый мужчина и забрал Володю с собой.

Шли долго, по маленьким переулкам и проходным дворам. Часто останавливались, настороженно прислушивались: фашистские патрули могли появиться в любой миг. Володя знал, что немцы практикуют ночные засады, притом в самых неожиданных местах. Наконец они зашли во двор небольшого дома, потом — в небольшой сад. Здесь их ждали те самые люди, семь человек, о которых говорил отец. Мужчина подозвал одного из них:

— Сергей Миронович! Познакомься — это Володя Славин. Он проведет через посты.

— Рад познакомиться, — услышал Володя хриплый голос, — пойдем, парень, потолкуем. — Они подошли к небольшому сарайчику, приспособленному под жилье. Вошли внутрь. Помещение едва освещала тусклая керосиновая лампа.

"Вот, значит, где прятались «семеро смелых», — подумал парень и с уважением посмотрел на нового знакомого. Тот раскладывал на деревянном ящике небольшую карту.

— Подходи, Володя, поближе. Карту читать умеешь?

— В школе проходили. Может, только забыл.

— Я помогу. Вот смотри! Мы находимся приблизительно в этой точке города. В каком направлении пойдем?

Владимир не так по карте, как по памяти рассказал о маршруте, а Сергей Миронович делал карандашные пометки.

— Ну, а ты не хочешь с нами в лес? К партизанам?

Если бы знал Сергей Миронович, какую струну затронул он в душе парня! Владимир ответил:

— Очень хочу! А что? Можно?

Сергей Миронович, очевидно, понял, что переживает в эту минуту паренек, тепло улыбнулся, погладил его по голове.

Володя, опустив глаза, тихо сказал:

— Давно мечтаю... Вот только отец считает, что рано.

— Ничего, потерпи, — уже серьезно сказал Сергей Миронович и добавил: — Считай, что ты уже включился в борьбу. Сегодня выведешь из города семь человек. А это большое дело. Семь опытных бойцов.

Володя внимательно слушал своего нового знакомого. Не знал в тот момент парень, что пройдет немного времени и судьба вновь столкнет его с этим человеком.

Володя знал заранее, где он сможет проходить без всяких опасений, а где потребуется принять все меры предосторожности. Наибольшую угрозу представлял огромный овраг, который начинался почти у самого выхода из города. На краю этого оврага, в кустарнике, выбрал очень удобную позицию немецкий секрет. Володя выследил его еще тогда, когда вел наблюдение в районе слуцкой дороги, выполняя поручение отца.

Всей группе предстояло незаметно проскользнуть мимо замаскировавшихся вражеских солдат. Проводник на ходу обдумывал, как лучше сделать это. Поразмыслив, он решился на дерзкий, рискованный шаг — провести людей по дну оврага. Дождя давно не было, и, надо полагать, там было достаточно сухо. Но стоило немцам заметить продвижение группы, как она тут же оказалась бы в капкане. Однако в этом плане имелось и немаловажное преимущество. Секрет держал под наблюдением главным образом местность, примыкающую к оврагу, и меньше обращал внимания на сам овраг, который можно было охватить одним взглядом. Немцы считали, что даже ночью никто не посмеет пройти по нему, так как любое движение должно быть услышано.

Володя остановил группу, сказал, как они пойдут дальше. Никто не возражал. Только офицер, чех, коверкая слова, сказал, что он со своим товарищем будет двигаться последним и если немцы заметят группу, то все должны броситься вперед по дну оврага, а они огнем из автоматов их прикроют. И чехи достали оружие, которое до сих пор несли завернутым в тряпки. Дальше шли молча, в затылок друг другу. Вот и овраг. Спустились вниз по узкой тропинке удачно. Теперь все зависело от них самих: смогут двигаться без единого звука, значит — пройдут. Володя волновался. Еще бы, ему впервые поручено дело, от исхода которого зависит, будут ли подпольщики привлекать его к участию в других операциях. Понимал Володя и другое, главное — ему вручена судьба этих людей и он не должен подвести отца. Когда они уже прошли половину пути, наверху вдруг неожиданно вспыхнула спичка. «Курят, — подумал Славин, — значит, пока идем хорошо».

Вскоре овраг кончился, и они выбрались наверх. Дальше простиралось поле, а за ним — лес. Володя довел группу до условленного места и остановился:

— Ну, вот. Теперь пойдете сами.

Один из мужчин, по голосу Сергей Миронович, снял с себя плащ и, укрывшись с головой, при свете спички уточнил по карте, где они сейчас находятся, затем удовлетворенно проговорил:

— Все в порядке, товарищи! Если ничто не помешает, то через час встретимся со связным. — Он крепко пожал Славину руку. — Спасибо тебе, хлопец! До встречи после победы.

Ох, как хотелось Славину не поворачивать обратно, а пойти с этими людьми, которых ждут бои с врагом! Но делать нечего, нужно возвращаться, и Володя, попрощавшись, отправился в обратный, такой же опасный путь. К утру он был дома.

14

ПЕТР ПЕТРОВИЧ МОЧАЛОВ

Петр Мочалов проснулся от того, что звякнуло оконное стекло и в палате пахнуло чистым, свежим воздухом. Кто-то из раненых, очевидно, тот, кто раскрыл окно, тихо, с восхищением сказал:

— Красота какая! А воздух! Сам ешь, но и друзьям надо.

В палате заворочались и послышались голоса:

— Значит, тебя уже выписывать пора...

— Раз о природе заговорил, факт, что здоров...

— На ногу он припадает для того, чтобы врачи думали, что до полка не дойдет...

Мочалов не спешил открывать глаза и старался по голосам определить, кто говорит. Тот, который покашливает и говорит отрывисто — капитан Старостин, артиллерист. Веселый, задиристый голос с нажимом на "о" принадлежит уже немолодому лейтенанту — саперу Дубенцову.

Мочалов вспомнил рассказ Дубенцова о том, как его в конце марта ранило. Дубенцов со своими солдатами наводил мост через небольшую речушку, а тут в небе немецкие самолеты неожиданно появились и давай клевать переправу. Дубенцов услышал сзади взрыв, и последним ему запомнилось то, что он начал тонуть. Здесь, в полевом госпитале, он позже шутил: «Плавать по Волге с пеленок умею, а теперь, после этого, кажется, разучился». Его, раненного и контуженного, спасли двое бойцов-саперов, которые в сплошном грохоте разрывов увидели, как пошел ко дну их командир, и бросились на помощь.

Петру вспомнился сон. Здесь, вдалеке от передовой, он почти каждую ночь видел во сне свою семью. «Что с ними? Живы ли?» Перед глазами стояли такие родные, милые лица: улыбающаяся Таня, по-деловому серьезный, но готовый пуститься на любую шалость Ванюшка и нежная, кроткая, внимательная Юля. Она очень любила сидеть у него на коленях, прижать к груди головку или шептать что-то папе на ухо. Юле очень нравилось, когда отец тоже отвечал шепотом. В такие минуты Таня, как правило, смеясь, говорила Ванюшке: «Смотри, сынулька, какие заговорщики у нас в доме объявились. Видишь, шепчутся, не иначе как заговор против нас с тобой готовят». Счастливое мирное время. Каким дорогим и далеким кажется оно сейчас.

Мочалов не обратил внимания, что в палате неожиданно прекратился шум, стихли веселые голоса. Он вздрогнул и открыл глаза, когда услышал спокойный, мягкий голос врача Василевской:

— Что, товарищи, расшумелись? Ведите себя спокойнее, рядом с вами палата с тяжелыми.

Она перевела взгляд на Мочалова и, чуть улыбнувшись, подошла к его кровати.

— Ну как чувствуете себя?

— Спасибо, Ольга Ильинична, скоро буду просить о выписке.

— Все вы торопитесь, но выпишем только тогда, когда будете здоровыми.

От ее внимательного взгляда Мочалову стало неловко. Он со злостью ругнул себя: «Лень побриться. На человека неудобно смотреть с такой рожей». А врач уже повернулась к другому раненому, лежащему на соседней кровати. Он прибыл в госпиталь раньше Мочалова, но раны его долго не заживали. Василевская спросила:

— А как вы себя чувствуете, товарищ Мухин?

Мочалову стало несколько обидно, что так быстро отошла от него Ольга Ильинична. За полтора месяца, которые он провел здесь, между ними установились какие-то особые отношения. Случилось это после того, как ему впервые разрешили выйти во двор. Щурясь от яркого солнца, пошатываясь от слабости и чистого весеннего воздуха, Мочалов прошел в самый дальний конец двора. И вдруг здесь, за сараем, где была столярная мастерская, увидел сидящую на досках Василевскую. Она, вытирая марлевой салфеткой глаза, плакала.

Мочалов повернулся и тихонько ушел обратно за угол столярки. Но когда отошел немного, подумал: «А вдруг у нее горе? Погиб муж? Нет, пойду, может, как-то успокою». Он повернул обратно. Доктор не видела его, продолжала плакать. Мочалов сел рядом и только тогда, когда она испуганно взглянула на него, сказал:

— Извините, Ольга Ильинична, я случайно забрел сюда. Увидел ваши слёзы, и не мог уйти.

Ольга Ильинична быстро поднялась:

— Извините меня, Мочалов, это обычные бабьи слезы, — она невесело улыбнулась. — Вспомнилось былое, довоенное... господи, даже не верится, что всего год прошел, а так много потеряно, разрушено...

Ее глаза снова стали влажными. Но ниточка доверия была уже протянута, ей самой, вероятно, захотелось поговорить с этим невеселым, всегда задумчивым человеком.

— Сегодня день рождения моей дочери, Юленьки.

— Ну вот видите, у вас глаза мокрые, а день-то радостный, дочь на год повзрослела. Кстати, сколько ей сегодня исполнилось?

— Одиннадцать...

— Здорово. У меня тоже дочь Юля, и ей тоже одиннадцать, правда, только в июле исполнится.

Ольга Ильинична снова взглянула на Мочалова. И взгляд этот поразил его: такая мучительная боль была в ее глазах.

— Ей было бы одиннадцать.

Потрясенный Петр молчал.

— Десятого июля прошлого года у меня не стало детей — Юленьки и Сереженьки... С ними погибла и моя мама. Так случилось, что меня срочно из дома в госпиталь вызвали. В этот момент немецкие самолеты налетели, началась бомбежка. Как обычно во время налетов они прятались в погреб, а я побежала в госпиталь. А когда после операции прибежала домой, на месте дома огромная воронка... Лучше бы я осталась с ними в погребе...

Мочалов не знал, что можно сказать этой женщине, как утешить ее, да разве можно утешить в таком горе. Они долго разговаривали. Ольга Ильинична спросила о его семье. И Петр не таясь рассказал ей обо всем, о своей постоянной тревоге.

Тогда же Мочалов узнал, что муж Ольги Ильиничны, командир артиллерийской батареи, воюет под Ленинградом.

И сейчас, лежа на госпитальной койке, он так задумался, что вздрогнул, почувствовав прикосновение к своей руке. Перед ним стояла Ольга Ильинична.

— Вам нехорошо? — глаза ее смотрели встревоженно.

— Нет-нет. Я просто задумался, — ответил Петр, а на душе стало приятно от того, что за долгие месяцы кто-то беспокоится о нем.

Ольга Ильинична, кивнув головой, направилась к выходу. У самых дверей она чуть не-столкнулась с молодым лейтенантом. Строго спросила:

— А кто вам разрешил в палату вот так врываться?

— Доктор, миленькая, — начал он оправдываться, но Ольга Ильинична перебила его:

— Не миленькая, а военврач, капитан медицинской службы Василевская.

— Очень приятно, — невпопад ляпнул лейтенант, и это решило дело в его пользу. В палате грохнул хохот, улыбнулась и врач. Спросила:

— Откуда вы и к кому?

— Прямо с передовой, на одну минуточку, к капитану Мухину, мне сказали, что он в этой палате лежит.

А Мухин уже сел на кровати и громко крикнул:

— Купрейчик! Алексей!! Каким ветром?

Василевская подозрительно посмотрела на свертки в руках лейтенанта и чуть потеплевшим голосом сказала:

— Ладно, товарищ лейтенант, побудьте несколько минут, но только не задерживайтесь. Сейчас начальник госпиталя начнет обход, а в этой палате посторонним находиться нельзя.

— Спасибо, доктор, извините, товарищ капитан, я, ей-богу, на одну минуточку, — и он быстрым шагом направился к койке Мухина.

А у Мочалова пропал голос. Он тоже хотел крикнуть Алексею, но спазмы так сдавили горло, что он только чуть слышно промычал.

Алексей подошел к Мухину, они обнялись и наперебой стали спрашивать друг друга. А Мочалов, справившись наконец с волнением, решил пока не окликать двоюродного брата. «Пусть наговорится, — решил он, — а затем я ему устрою сюрприз!»

Он вспомнил, как однажды, с полмесяца назад, Мухин рассказывал о командире взвода разведки, который на железнодорожном полустанке случайно встретил свою жену. Но фамилию командира взвода капитан тогда не назвал. «Так вот о ком он рассказывал, — волнуясь, думал Мочалов, — значит, Алексей встретил Надю».

Вдруг Петр вспомнил, что Ольга Ильинична строго-настрого предупреждала Купрейчика о том, чтобы он долго не засиживался, и испугался, что Алексея вот-вот могут выпроводить из палаты. Он прислушался к разговору Мухина и Купрейчика и, поняв, что о главном они уже переговорили, поудобнее устроился на кровати и спокойно сказал:

— Алексей Васильевич, может, и со мной немного по-поговоришь?

Алексей на полуслове оборвал разговор и оглянулся. На него весело смотрел заросший бородой мужчина с повязкой на голове. И вдруг лейтенант вскочил:

— Петр? Петя-я-я!

Он, хватаясь за спинку кровати, обежал вокруг нее и бросился к Мочалову:

— Браток, брат!

Они обнялись и поцеловались. Никто не видел, как в этот момент в палату заглянула капитан Василевская. Увидев эту встречу, она не сказала ни слова и тихонько закрыла за собой дверь.

А Петр и Алексей, не скрывая слез радости, держались за руки и молча смотрели друг на друга. Эта встреча никого не оставила равнодушным. Даже тяжелораненый пожилой капитан, повернув голову, с улыбкой смотрел на них.

Мочалову хотелось о многом поговорить с Алексеем, и он предложил:

— Алеша, я сейчас встану, и мы пойдем во двор, — и он попросил раненых: — Братцы, если обход будет, то прикройте меня.

Молчавший во время этой сцены Мухин первым ответил:

— Идите, идите. Мы найдем, что сказать. Только ответьте мне: вы что, братья?

Мочалов улыбнулся:

— Двоюродные. Меня же война застала в доме его родителей в деревне под Гродно в день его свадьбы, которую мы так и не успели сыграть.

Мухин рассмеялся:

— Ну, Купрейчик, я уже однажды сказал: везучий ты человек на неожиданные встречи. То с женой нос к носу столкнешься, то вот теперь — с братом.