20

ЛЕЙТЕНАНТ АЛЕКСЕЙ КУПРЕЙЧИК

Лейтенант снова плюхнулся в грязь. «Неужели заметил?»

А часовой замер, держа винтовку наизготове. В этот момент сзади послышался шорох. Купрейчик осторожно оглянулся. Еле различил фигуру человека. «Кто это? Немец! Из наших здесь никого не должно быть», — тревожно подумал Алексей и лихорадочно начал искать выход из создавшегося положения. А ситуация все более осложнялась. Немцы, пока не подходя друг к другу, громко заговорили. По отдельным знакомым фразам лейтенант понял, что они бранят погоду.

«Если они будут идти навстречу друг другу, то кто-то из них напорется на меня!» Купрейчик осторожно, сантиметр за сантиметром начал отползать к забору. Но, к счастью, немец, который находился сзади, что-то сказав на прощание, вошел в дом. Часовой тут же вернулся на свое место.

«Вперед!» — приказал себе лейтенант и, поднявшись на ноги, рванулся к немцу. Левая рука давно промокшей тряпкой удачно закрыла часовому рот, а правая — вонзила под лопатку нож. Часовой со стоном свалился на землю. Купрейчик на всякий случай привычным движением вытащил из винтовки затвор и бросил его в огород, затем тут же вернулся к своим. Шепотом подал команду. В дом должны были войти вместо с лейтенантом трое разведчиков, следом — еще двое. Остальные заняли позиции у окон.

Купрейчик легонько потянул дверь: «Закрыта! Что же делать?» Он еще раз легонько потрогал ее. Дверь свободно отходила от коробки и образовывала щель, значит, она закрыта на плохо подогнанный крючок. Алексей вынул из чехла нож, вставил его в щель. Вот лезвие ножа наткнулось на преграду. Купрейчик начал медленно подымать вверх нож. За спиной чувствовал напряженное дыхание разведчиков.

Наконец послышался легкий рывок — это крюк вышел из скобы, — и дверь открыта! Сделав несколько осторожных шагов, разведчики оказались в темных сенях. Купрейчик помнил, что в дом совсем недавно вошел немец, и он, конечно, уснуть еще не успел, но и ждать, пока он уснет, — опасно. Кто знает, может, в это время к дому приближаются еще немцы или находящиеся в доме начнут собираться на какие-либо ночные работы, и тогда стрельбы не миновать. А шума допустить нельзя.

«Так что не дрейфь, лейтенант, — подбодрил себя Алексей и приказал: — Вперед!» Он нащупал щеколду дверей, ведущих в комнату, и потянул ее на себя. Дверь со скрипом открылась, и лейтенант не мешкая перешагнул через высокий порог. Как он и предполагал, они сразу попали в прихожую, которая одновременно служила и кухней. Слева, в углу, белела печь, на ней, как черный зев, выделялась топка. Разведчики прошли дальше и оказались в большой комнате. Ярко вспыхнули лучи карманных фонариков. В комнате четыре кровати. На них спали люди. Вдруг один из них, который лежал справа от Купрейчика, зашевелился и сел. Он встревоженно спросил:

— Вас ист дас?

Алексей бросился к нему и успел даже заметить белый цвет его нательной рубашки. Удар ножа пришелся прямо в сердце, потому что немец беззвучно откинулся на подушку. И тут же в правом углу громко закричал еще один немец. Он так толкнул подбежавшего к нему разведчика, что тот упал и сбил с ног бросившегося на помощь своему товарищу другого бойца. Купрейчик осветил правый угол комнаты фонариком и увидел, что немец уже достал из-под подушки пистолет и лихорадочно схватился за затвор. И кто знает, чем бы это все закончилось, если бы не Щука, который молниеносно прыгнул на немца и выбил из его рук пистолет. Остальные два немца сопротивления не оказали. Лейтенант, мешая русские и немецкие слова, приказал им одеваться.

И перед разведчиками предстали два — немолодых офицера. Одному было уже за пятьдесят, а гауптману — лет сорок пять. Они стояли с поднятыми вверх руками и мелко дрожали.

Купрейчик приказал своим:

— Заберите документы и оружие убитых, соберите на столе схемы и карты, проверьте, нет ли еще где-либо в комнате документов.

Трое разведчиков бросились исполнять приказание, а двое начали связывать руки пленным.

Через несколько минут разведчики вышли из дома и направились на улицу, где их дожидались Зайцев и Губчик. Степаныч приблизился к Купрейчику:

— Ну как, командир, порядок?

— Порядок, Серафим. Как там наши?

— Нормально, они уже ушли к месту встречи.

— Ну тогда и мы двинемся.

Купрейчик был взволнован, поторапливал бойцов, проверил кляпы у пленных.

Наконец деревня осталась позади, и вскоре они встретились с разведчиками в лесу.

Луговец удрученно доложил:

— Понимаешь, часового убрали без шума, а вот в доме заминка произошла. Там только один офицер оказался, а слух у него — собачий. В дом вошли без шума, только включил я фонарик — а на кровати в одном белье фриц сидит и в нас целится. Хорошо, что Юра Малина заранее пистолет в плащ-палатку завернул и когда выстрелил в немца, то звук не сильный получился, а офицер — наповал.

— Документы забрали?

— Конечно.

— Ну и черт с ним, с офицером, не переживай. Мы ведь двоих взяли, а если бы еще и ваш, то куда бы мы их дели?

Купрейчик понимал, какая сложная задача стояла перед его взводом. Надо было через фронт провести сразу трех пленных и он изменил ранее принятое решение. С собой оставил только Губчика и Зайцева, остальным во главе с Луговцом приказал доставить пленных и добытые документы к месту нахождения группы Чернецкого.

— Встретитесь с нашими ребятами вы только к утру. День переждете в лесу, а ночью переходите линию фронта. Пленных на всякий случай, когда придете к месту встречи, допросите.

Расставание было коротким. Вскоре взвод во главе с Луговцом двинулся в глубь леса, а Купрейчик, Губчик и Зайцев — в обратную сторону. Они обогнули деревню справа и быстро двинулись в сторону, где, судя по карте, должен был быть небольшой лес. Ориентировались по компасу, и через час перед ними зачернел лес. Дождь прекратился, но от этого не стало лучше. Насквозь мокрая и грязная одежда сковывала движения, липла к телу, да и усталость брала свое. Углубившись немного в лес, разведчики остановились на отдых.

Степаныч тихо спросил:

— Лейтенант, а может, еще подальше отойдем?

— Нет. Мы рано утром должны вернуться к опушке и посмотреть, но роют ли и здесь окопы, как возле деревни Дедово.

Они забились в кустарник, подстелили одну плащ-палатку под себя, а двумя укрылись, прижались друг к другу поплотнее, чтобы хоть немного согреться. Зайцев предложил:

— Вы спите, а я подежурю. Через два часа разбужу Петра, а он еще через два часа — это уже утром — тебя, лейтенант, разбудит.

Губчик, для которого эта разведка была первой, сказал:

— Если хотите, то спите оба до утра, я все равно не усну, заодно и подежурю.

Проснулся Купрейчик, когда забрезжил рассвет. Они наскоро перекусили и осторожно двинулись к опушке, там залегли у самого края леса. Лейтенант достал бинокль и начал знакомиться с местностью. Как он и предполагал, немцы рыли линию траншей и здесь. Получалось, что разведчики ночью пересекли эту траншею, но в тол месте, где был как раз разрыв, поэтому и не увидели ее.

Алексей быстро начертил схему и предложил:

— Вот что, братцы, пока немцы еще спят, давайте пройдем вдоль опушки и посмотрим, куда дальше тянутся окопы.

Он первым поднялся и двинулся вперед. Через полкилометра лес от опушки стал отступать левее, траншеи — и первая, и вторая линии, — повторяя этот изгиб, тоже поворачивали левее.

Купрейчик зафиксировал это на схеме, обозначил два уже готовых дзота, и они зашагали дальше.

Вдруг Зайцев тихо и тревожно сказал:

— Справа немцы!

И он первым упал в невысокую жухлую траву. Купрейчик и Губчик тут же упали рядом. Лейтенант сразу же начал косить глаза вправо. Он увидел их сразу. Шестеро фрицев полем приближались к лесу. Шли расслаблено и спокойно. Место, где залегли разведчики, как назло, оказалось без единого кустика. Немцы шли прямо на них. Было ясно, что перестрелки не избежать. Купрейчик шепотом приказал:

— Отползем правее.

Они быстро начали уползать вправо. Там разведчики только что проходили, и лейтенант заметил несколько воронок от бомб. Ползти пришлось не более двадцати метров. Они свалились в первую же воронку и сразу же начали готовиться к бою: передернули затворы автоматов, положили перед собой по две имеющиеся у каждого гранаты.

«Если придется принять бой, — с тоской подумал лейтенант, — то уйти будет трудно. Судя по всему, немцев здесь много. И днем в таком захудалом лесу укрыться будет сложно».

Но счастье оказалось на стороне разведчиков. Немцы прошли мимо, причем почти в том месте, где они недавно лежали. Только успели красноармейцы перевести дух, как мимо, точно по тому же маршруту, прошла еще одна группа немцев. Выждав, пока они отойдут немного в лес, лейтенант приказал:

— Бегом за мной!

Они что было сил бросились вперед и бежали с полкилометра, пока не оказались в реденьких кустах. А это было уже хоть какое-то укрытие. Разведчики просидели почти час, напряженно прислушиваясь к шуму деревьев, изредка улавливая отдаленные людские голоса, шум пилы, удары топоров, звуки моторов. По всему было видно, что немцы и здесь вели заготовку древесины. Лейтенант взглянул на товарищей. Заросшие, осунувшиеся и почерневшие лица, быстрый и настороженный взгляд. Они, несмотря на различие в возрасте, сейчас были похожи друг на друга. Алексей провел пальцами по своему лицу и подумал: «Я уже тоже зарос, побриться бы». Но тут же его мысли вернулись к главной задаче. «Лес наверняка забит фрицами, укрыться в нем трудно, но уходить нельзя. Надо выяснить, что в нем спрятали немцы, проследить, куда тянется их запасная линия обороны».

Он тихо и твердо сказал:

— Нам надо быть готовым к любым неожиданностям, потому что сами чуете, сколько немчуры в лесу. Но выполнение задания будем продолжать. Командование ждет от нас точных сведений, а не рассказов, какие звуки мы слышали в лесу. Одним словом, братцы, вперед!

Лейтенант поднялся и вышел из кустов.

Немцев не было видно. Он понимал, что здесь, в глубине своей обороны, да еще днем, немцы вряд ли будут устраивать засады. И перед разведчиками стояла задача первыми услышать или увидеть противника. Это давало возможность уклониться от встречи — свернуть в сторону или спрятаться. Двигались осторожно и до края леса дошли спокойно. Уточнили, идет ли в этих местах сооружение обороны, и двинулись дальше.

Тяжелый был этот день, не раз приходилось подолгу лежать в грязи, ожидая, когда мимо пройдут немецкие солдаты, осторожно прокрадываться недалеко от стоянок воинских частей, но, когда наступила ночь, в темноте уже была видна линия фронта. У разведчиков появилось словно второе дыхание, и их мысли были уже там, на ничейной полосе.

Чтобы не напороться на немцев по пути к линии обороны, Купрейчик повел разведчиков по пахоте. Губчик все удивлялся, как лейтенант видит в темноте.

Вдруг командир остановился и махнул рукой в сторону. После этого он первым свернул налево, и через пять шагов они все трое оказались в большой воронке от мощной бомбы. На дне ее скопилось немало воды.

— Подождем здесь, — тихо сказал лейтенант, устраиваясь на краю воронки так, чтобы ноги не касались воды, — до их второй линии окопов не более ста метров. Выждем немного, пусть успокоятся, а то завели, как я вижу, с Орешко перепалку, того и гляди, что и нас зацепят.

Все трое молчали. Только было слышно, как возился Губчик, пытаясь поудобнее устроиться, и Зайцев почему-то громко сопел носом. Купрейчик внимательно следил за вспышками выстрелов из траншеи немцев, за теми точками, откуда брали свое начало огненные строчки трассирующих пуль.

Он старался по характеру очереди или отдельного выстрела определить, в каком месте траншеи находится пулеметчик или просто стрелок. Прошло еще не менее двух часов, прежде чем стрельба начала утихать. Наконец только редкие пулеметные очереди нарушали наступившую тишину да изредка взлетали осветительные ракеты над позициями противника.

Лейтенант выждал еще час и шепотом произнес:

— Пошли, ребята! Я впереди, Губчик — за мной, а ты, Степаныч, — замыкающий.

Ползли по мокрой и холодной пашне. Впереди показалась темнеющая нитка второй линии окопов.

Опасность напороться на немцев в ней была меньше, чем в передней, расположенной метрах в двухстах. Но все равно, надо было быть готовым ко всему.

Лейтенант поднялся на ноги, сильно оттолкнувшись, перепрыгнул траншею и сразу же упал, ожидая, не раздастся ли сзади стрельба. По шелесту насыпного бруствера Алексей понял, что Губчик и Зайцев перепрыгнули траншею. Разведчики поползли дальше.

Достигнув первой линии обороны, они снова затаились, напряженно прислушиваясь: не кашлянет ли кто, не звякнет ли затвором перезаряжаемое оружие, не послышится ли движение по дну траншеи. Нет, все спокойно. Алексей на мгновение приподнялся и прыгнул через траншею, за ним Серафим и Петр. Они тут же начали отползать дальше к нейтральной полосе. Пока все шло хорошо. Купрейчик стал прикидывать расстояние, которое они отползли от траншеи, когда в небо одна за другой взвились две белые ракеты.

Разведчики сразу же уткнулись в землю. Алексей был метра на три впереди остальных, и если бы при мерцающем свете ракет успел взглянуть вперед, то он бы увидел, что в метре от него находится проволочное заграждение. Как только ракеты погасли, он рванулся вперед и тут же напоролся на колючку, а на ней пустые консервные банки! Они сразу же громко зазвенели. В небе вспыхнули ракеты. По тому, как вспоролась вокруг земля, лейтенант понял, что они попали в точку, которую заранее пристреляли пулеметчики, а это значит, что если немедленно не предпринять мер, то скоро их тела будут похожи на решето. Вскакивать и бежать, даже двигаться, было нельзя. Все это мгновенно пронеслось в голове лейтенанта, и он крикнул:

— Зайцев, ракеты!

В небо взвилась красная ракета, через несколько секунд — другая. И сразу же, словно давно поджидавшая их, ударила артиллерия. Над немецкими позициями появились красно-багровые всполохи разрывов.

«Молодцы артиллеристы, — подумал Купрейчик, — ждали нашего сигнала».

Перерезать ограждение было нечем, и лейтенант, сунув магазин автомата под нижнюю проволоку, поставил его на приклад и приказал:

— Быстрее, хлопцы, ныряйте!

Первым пролез Губчик, за ним — Зайцев. Он лег вдоль проволоки, перехватывая у командира автомат:

— Давай, Алексей!

Купрейчик тут же отпустил автомат и подлез под проволоку. Через пару секунд он был уже на другой стороне. Повернулся, чтобы взять свой автомат, и тут же увидел, как к нему несутся светящиеся красноватые точки. «Как шмели», — успел подумать он и потерял сознание.

Купрейчик не слышал, как Зайцев и Губчик тянули его по разбухшей пахоте. Потом раздался долгожданный окрик наблюдателя: «Стой! Кто идет?» После того как Зайцев сказал пароль, к ним навстречу бросились бойцы, подхватили и осторожно затянули Алексея в траншею.

Не слышал он, как уже ставший командиром роты Орешко по телефону торопливо докладывал командиру полка о возвращении разведчиков.

Алексей пришел в себя лишь только на третьи сутки. Он лежал вверх лицом и первое, что увидел, — это потолок из широких непокрашенных досок.

«Где я? — подумал Купрейчик, пытаясь вспомнить, что же с ним произошло. Ему долго пришлось напрягать память, собираться с мыслями, чтобы вспомнить, как там, уже на подходе к своим, он увидел горящие точки, несущиеся к нему. — Значит, я ранен, но куда? Постой-постой, а вдруг меня взяли в плен?»

От этой мысли Алексей застонал, и тут же над ним появилось незнакомое лицо и он услышал женский голос:

— Что, очнулся, сынок?

Алексей хотел спросить куда его ранило и где он находится, но старушка — теперь лейтенант рассмотрел ее лицо отчетливо — приложила палец к губам:

— Молчи, сынок, молчи, касатик! Тебе нельзя разговаривать, пуля попала в горло, и врач сказал, что несколько недель тебе придется помолчать, так как разговаривать не сможешь. Ты полежи, а я доктора позову.

И старушка исчезла. Алексей попытался проследить за ней, но голова лежала низко, и ему ничего не оставалось, как снова смотреть в потолок. Он подумал: «Старуха говорит по-русски. Постой-постой, я же слышу голоса». Только сейчас до его сознания дошло, что негромкий, прорывающийся гул — это разговор людей, находящихся с ним в одной комнате. Он прислушался к разговорам и разобрал отдельные фразы.

«Значит, не в плену», — облегченно вздохнул лейтенант и опять начал вспоминать о переходе линии фронта: «Интересно, дошел взвод до наших? Доставили ребята пленных? Что с Зайцевым и Губчиком?»

Ох, как хотелось знать лейтенанту об этом. Но кто ответит ему на эти вопросы?

В этот момент над ним склонился мужчина. Чисто выбритое лицо, большие, с красноватыми белками, усталые глаза.

«Врач, — догадался Алексей, — судя по глазам для него самая большая мечта — это выспаться».

А врач чуть улыбнулся ему и сказал:

— Ну вот, гвардеец, начинаем жить. А пока ты тут лежал, два генерала тобой интересовались. Чувствуется, что ты им хорошую службу сослужил. А теперь слушай меня. У тебя несколько пулевых ранений: одно в голову, другое в правую часть груди и третье в область гортани. От этого развился сильный ее отек. А это значит, что некоторое время придется помолчать.

И, очевидно, уловив в глазах Купрейчика тревогу, врач поспешно и грубовато пояснил:

— Не беспокойся, через неделю-другую будешь чесать языком, как и прежде. — Он выпрямился и кому-то невидимому сказал: — Давайте парня на перевязку!

Подошли два пожилых санитара. Они осторожно переложили Купрейчика на носилки и понесли.

Он по-прежнему лежал лицом вверх и видел, как потолок комнаты сменился темным перекрытием сеней и наконец его вынесли на улицу. Носилки мерно закачались в такт шагов санитаров, и Алексей увидел небо. Хмурое, неприветливое, покрытое облаками.

Вскоре лейтенанта внесли в какое-то помещение и положили на высокий самодельный стол. Алексей увидел над собой подвешенные к потолку три большие керосиновые лампы. Одна из них горела и при дневном свете выглядела бледным пятном. Купрейчик хотел повернуть голову, чтобы посмотреть по сторонам, но острая боль пронзила горло, и он застонал.

— Лежи, дружок, спокойно! — послышался мужской голос, и над Купрейчиком появилось уже знакомое лицо врача. Он чуть улыбнулся усталыми глазами и пояснил:

— Тебе ворочать шеей никак нельзя — будет больно. Так что ты только слушай и моргай глазами.

Врач повернул голову и сказал:

— Разбинтуйте.

Две молодые женщины осторожно разбинтовали голову, и врач склонился над раной.

Пока промывали раны, перевязывали, Купрейчик еле сдерживал стон, было очень больно. Но наконец его снова переложили на носилки и понесли.

На улице лил холодный осенний дождь, и молоденькая, лет шестнадцати, девушка-санитарка торопливо шагала рядом с носилками, держа над раненым плащ-накидку. Но отдельные капельки все равно попадали Алексею на лицо и после болезненной перевязки приносили ему маленькое облегчение. Вскоре он оказался в своей постели и сразу же впал в забытье: то ли снова потерял сознание, то ли уснул. Потолок он увидел опять на следующий день.

Кормила его все та же старушка, которую Алексей увидел, когда пришел в себя. Купрейчик не чувствовал вкуса жидкости, которую она вливала ему в рот. Глотать было больно и противно. Но он заставлял себя есть.

Прошло три дня. Купрейчик уже знал, что находится в полевом госпитале, который разместился в небольшой прифронтовой деревушке. Дома служили палатами, в двухэтажном клубе находились штаб и столовая госпиталя. Сюда четко доносились звуки артиллерийской и пулеметной стрельбы.

Как-то после утреннего обхода в палату вернулся лечащий врач — Иван Спиридонович Лазарев, с ним три офицера. Купрейчик сразу же узнал командира полка Васильева, который стал подполковником, и комиссара полка Малахова. Третьим был незнакомый генерал. Все по очереди пожали лейтенанту левую руку, правая у него пока почти бездействовала.

Васильев сказал:

— Вот, Алексей Васильевич, к тебе прибыл член Военного совета армии генерал Карпов.

Генерал, улыбаясь Купрейчику, басовито заговорил:

— Что вы временно не можете разговаривать, мы знаем. Но слушать вам врачи не запретили, так что слушайте. За успешное выполнение особого задания командования вы награждены орденом Боевого Красного Знамени. Я с удовольствием выполняю возложенную на меня приятную миссию и вручаю вам высокую правительственную награду.

Генерал отогнул край одеяла и прямо на больничную рубашку прикрепил орден, а в подрагивающую и ставшую потной левую руку лейтенанта вложил коробочку и удостоверение. Раненые в палате дружно зааплодировали. Купрейчик хотел хоть немножко приподняться, но острая боль в груди отбросила его снова на подушку.

— Лежите, лежите, товарищ лейтенант, — сказал генерал и сделал шаг в сторону, давая возможность Васильеву и Малахову подойти к раненому поближе. Те тоже пожали руку Купрейчику. Комиссар поцеловал его в небритые щеки:

— Спасибо тебе, Алексей Васильевич, твоим ребятам спасибо! Ты даже не представляешь, каких ценных языков вы нам добыли! Всех твоих гвардейцев наградили.

Купрейчик взволнованно слушал командиров, его сейчас мучал только один вопрос: что с ребятами? Все ли живы? Наконец он не выдержал и жестом попросил, чтобы ему дали карандаш и бумагу. На листе, вырванном врачом из тетради, где он делал различные записи, Купрейчик с большим трудом левой рукой нацарапал: «Ребята?»

Командир полка прочитал и спросил:

— Тебя интересует, что с ребятами?

Купрейчик согласно моргнул глазами.

Васильев и Малахов взглянули друг на друга, а затем, словно по команде, вопросительно посмотрели на генерала. Карпов чуть кашлянул, а затем решительно взмахнул рукой:

— Чего уж здесь темнить. Он — командир и должен знать, что с его подчиненными.

Комиссар повернулся к Купрейчику и, не глядя в глаза, глухо сказал:

— Задание твой взвод выполнил, но при переходе линии фронта погибли Громов, Щука и Тимоховец... Малина и Чернецкий ранены... Получилось так, что им пришлось практически с боем прорываться.

Комиссар посмотрел в лицо командира взвода и увидел, как сузились, словно от нестерпимой боли, его глаза.

— Убитых не оставили, их тела принесли. Похоронили со всеми почестями, как и положено героям. Они посмертно награждены орденами Боевого Красного Знамени.

Лейтенант, казалось, не слушал комиссара. Он лежал с полузакрытыми глазами и думал о своих товарищах: «Толя Громов, Виктор Щука, Осип Тимоховец — мои верные друзья, их уж нет в живых. А ведь это я их направил через линию фронта, и они погибли», — глаза Алексея наполнились слезами.

Карпов тихо сказал:

— Держись, солдат! Мы с тобой находимся на войне, а это значит, что потери неизбежны. — Генерал озабоченно взглянул на часы. — Ну, лейтенант, еще раз прими поздравления с наградой и извини, брат, дела.

Гости по очереди пожали руку Купрейчику, пожелали раненым быстрейшего выздоровления и ушли.

В палате сразу же начался шум. Кто-то из раненых, перекрикивая других, воскликнул:

— Я так считаю, братцы, раз к нашему новенькому сам член Военного совета прибыл, значит, большое дело сделал. Жаль, что ты, лейтенант, говорить не можешь, а то рассказал бы нам.

Пережитые волнения утомили Купрейчика, и он уснул. В левой руке, лежавшей поверх одеяла, он так и держал коробочку от ордена и удостоверение.

Прошли сутки, а утром следующего дня поднялся переполох. Поступил приказ немедленно эвакуировать госпиталь. Оказалось, что немцы ударили по позициям соседней дивизии и прорвали оборону. Госпиталь оказался на острие атаки немецких танков. Раненых быстро грузили в машины хозяйственного взвода, ранее прикомандированного к госпиталю, и добровольцы из числа выздоравливающих спешно готовили на подступах к деревне линию обороны. Машин и телег, чтобы погрузить раненых, явно не хватало, и начальник госпиталя приказал раненым, которые могли двигаться самостоятельно, в сопровождении нескольких медсестер и одного врача, идти лесом к железнодорожной ветке, куда для эвакуации раненых подали вагоны. Купрейчика и других тяжелораненых уложили в кузов полуторки, и она в составе колонны двинулась по разбухшей от осеннего дождя и разбитой колесами машин лесной дороге.

Вскоре колонна оказалась на погрузочном пункте. Раненых выгружали из машин и клали прямо на одеяла или, в лучшем случае, на носилки. Двое пожилых солдат и помогавшая им молоденькая медсестра сняли Купрейчика с кузова и положили на освободившиеся к этому моменту носилки. Алексей мог видеть только то, что было прямо над ним, страдая, что не может даже повернуть головы.

Кругом ревели моторы и кричали люди.

Из обрывков разговоров Алексей понял, что вот-вот здесь окажутся немцы и это загружается последний эшелон. Лейтенанту стало страшно от мысли, что о нем забыли и он может оказаться в плену.

Вдруг в этой суматохе он услышал совсем рядом голос: «Товарищ Кирьянова, вы ответственны за погрузку и отправку эшелона?»

Женский голос ответил: «Да, я».

Мужчина потребовал: «Так отправляйте же побыстрее! Вот-вот появятся немецкие танки».

Женщина упрямо ответила: «Пока все раненые не будут погружены, я эшелон не отправлю!»

Купрейчик был весь в поту. «Господи, — думал он, — так это же Надя, жена моя!» Он сколько мог скосил глаза в сторону разговаривающих. Но ничего не увидел. Алексей попытался повернуть голову, но резкая боль остановила его.

И тут он увидел ее! Да, это была Надя. И называли ее по девичьей фамилии — Кирьянова.

Купрейчик успел подумать: «Ничего удивительного, ведь паспорт она так и не успела поменять».