Убегая, гитлеровцы заминировали причалы. Через каждые десять - пятнадцать метров было заложено почти по грузовику аммонала. Провода от взрывателей соединили со взрывательной машинкой, спрятанной в доте, где был оставлен смертник.
      Оккупанты рассчитывали, что солдат взорвет мол с причалами, когда в Ялту придут корабли и ошвартуются. Но фашист струсил. Едва в городе появились наши войска, он сдался в плен.
      Несколько дней минеры откапывали и вывозили взрывчатку.
      В первую же ночь пребывания в Ялте я получил приказ идти в составе группы, которую флагман поведет к Херсонесскому мысу. Эта весть мгновенно облетела экипаж. Радости не было конца. Мы первыми идем к Севастополю! Скоро, возможно, будем и в самом городе, ведь части Приморской армии уже двинулись из Ялты дальше и не сегодня-завтра будут вести бои на подступах к Севастополю.
      Разъяснив задачу, флагман спросил меня:
      - Выдержишь?
      - Выдержим! - ответил я. Другого сказать я не мог, ведь перед нами Севастополь. Правда, в практике почти не встречалось случаев, чтобы торпедный катер был на ходу без перерыва целые сутки. Наш же катер был старым, сильно потрепанным в боях, экипаж устал, но я верил в своих людей. Все они были коммунисты и комсомольцы.
      Пока наш экипаж принимал из баков большого восьмимоторного флагманского катера горючее, проверял готовность оружия и состояние механизмов, ко мне подошел Александр Кананадзе.
      - Так, значит, вместе к Севастополю? - спросил он.
      - Вместе, Сандро. Желаю счастливого плаванья.
      - И тебе успеха и побед.
      В то время мы и не предполагали, что Кананадзе первым откроет боевой счет под Севастополем и что ему одному из первых среди нас будет присвоено звание Героя Советского Союза.
      Через час мы выходили из порта, взяв курс на запад, В темном небе стояло огненное зарево. Бои шли уже в районе Балаклавы.
      Миновали мыс Сарыч, и сразу же стало болтать. Засвистел ветер, волны становились все круче, все злее.
      Пришли в заданную точку, застопорили моторы. Катера развернуло лагом к волне, и началась качка. Болтало так, что, казалось, душу вывернет наизнанку.
      Сквозь шум волн до нас с берега доносился грохот канонады. Нарастающий рев мотора заставил меня насторожиться. Всмотревшись в темноту, я увидел в небе синие вспышки выхлопов. Прямо на нас, набирая высоту, летел тяжелый транспортный самолет, направляясь в Румынию.
      Боцман, вцепившись руками в рукоятки пулемета, вел ствол впереди самолета. Одно слово - и он открыл бы огонь. Но сбить из нашего пулемета такой самолет было трудно, а по стрельбе нас могли обнаружить фашисты, и мы сорвали бы выполнение поставленной перед нами задачи.
      Боцман скрипнул зубами в выругался:
      - Улетел, гад! Да ничего, все равно долго не налетает, поймает его кто-нибудь на мушку.
      Час проходил за часом. Уже укачало многих из экипажа, а ветер крепчал, шторм расходился не на шутку. Стало ясно, что в эту ночь нас постигнет неудача. Вряд ли в такую погоду вражеские корабли рискнут выйти в море, да и трудно их будет атаковать на такой крутой волне.
      Вскоре был получен приказ командования возвращаться назад. И тут наша "девятка" не выдержала. Пройдя миль пять по бушующему морю, мы резко снизили скорость.
      - Старшина, в чем дело? - крикнул громко я. Зайцев бегом направился в моторный отсек и, вернувшись, доложил:
      - Левый мотор вышел из строя.
      - Сколько времени потребуется для ввода? - спросил я.
      - Много, - неопределенно ответил старшина, и я понял, что дело серьезное и вряд ли мы из него выпутаемся своими силами, да еще в походе.
      Но мотористы приступили к разборке мотора, ибо у катерников давно выработалось правило - какая бы поломка ни случилась, ремонт начинать сейчас же.
      Оказалось, что лопнул валик. Снять помпу забортной воды на ходу мы, правда с очень большими трудностями, могли, а вот валик заменить было нечем.
      Борясь с сильной волной, "девятка" шла под одним мотором. Сколько я ни подавал сигналов впереди идущим катерам, их никто не заметил. Вскоре мы потеряли из виду всю группу.
      Я понимал, что идти на одном моторе в открытом море было рискованно. Нам могли повстречаться катера или самолеты противника. Я принял решение: свернуть с курса и, пренебрегая минной опасностью, идти к мысу Сарыч. У берега мы могли вступать в бой с кем угодно - нас бы поддержали батареи, уже расположившиеся по всему побережью.
      На рассвете сквозь густую сетку дождя слева по носу увидели берег. Наступал хмурый, штормовой день. Но гораздо опаснее для нас сейчас был воздушный враг - истребители. В случае их появления они вмиг бы накинулись на наш поврежденный одинокий катер. Поэтому мы держались близко к берегу. На наше счастье, дождь шел до половины дня и видимость была плохая.
      Пребывание в море на ходу свыше полутора суток и сильный шторм свалили с ног многих из экипажа. Хотя я уже четвертый раз сменил мокрое до нитки обмундирование, но снова стоял мокрый, продрогший и не мог пошевелиться.
      В машинном отделении один старшина Зайцев упорно продолжал разбирать переднюю часть мотора, а все остальные лежали укачанные.
      К одиннадцати часам утра мы подошли к мысу Ай-Тодор. Шторм утих, небо прояснилось. Хоть с трудом, но все же дотянули до базы. Кочиев уже приготовился идти на поиски нас, но в это время береговые посты передали в штаб, что мы благополучно идем своим ходом вдоль берега и нашему плаванию ничто не угрожает.
      Ошвартовавшись у причала, получили приказ разгрузиться, передать боеприпас и остаток горючего другому катеру, готовившемуся в следующую ночь идти в боевой поход.
      Пришли механики подразделения для выяснения причины поломки и установления времени, требуемого на ремонт. И тут оказалось, что валика помпы нет и в маневренной базе. Новый выточить негде, значит, надо ждать, пока придут катера из Геленджика и доставят запасные части.
      Нас перевели в глубь бухты и поставили в сторонке, у края причала.
      Ждать! А разве легко ждать, когда кругом все кипит? Четвертый Украинский фронт прорвал оборону у Перекопа, захватил Евпаторию, Бахчисарай, кольцом охватывает Севастополь. Приморская армия наступала на Балаклаву.
      Фашисты, припертые к морю, яростно оборонялись. Для прикрытия своего отступления они бросали в бой войска своих союзников. А сами в это время на всех имеющихся плавсредствах эвакуировали через Севастополь боевую технику и припасы.
      У наших катерников было много дел. Каждую ночь они ходили на коммуникации противника и топили вражеские корабли и транспорты.
      Можно ли в такое время сидеть сложа руки? Весь экипаж искал выхода из создавшегося положения. Моторист Кузнецов вместе с командиром отделения целый день копались в кучах подбитой фашистской техники. Наконец нашли деталь, подходящую к нашей помпе. Стали вручную подгонять ее. Остаток дня и всю ночь трудились всем экипажем. Нелегко снять помпу, не поднимая передней части мотора, но еще труднее поставить ее на место. Скрипя зубами от боли, обдирая до крови руки, испачканные в мазуте, мы не выходили из моторного отсека до утра.
      Радисты - это наша катерная интеллигенция. Радист даже по авралу не назначается на тяжелую работу, дабы не натрудить руки, как выражаются, не сбить их. Но и тот, засучив рукава комбинезона, промывал в ведерке с бензином части полуразобранного мотора.
      Механик катера примерял и прилаживал валик в помпу. Он невозмутимо спокоен. Мурлычет под нос песню и делает свое дело, не обращая внимания ни на кого. Но это только кажется. Едва радист занес руку с деталью, в которой была резиновая прокладка, над ведерком о бензином, механик громко окликнул его:
      - Нельзя, бензин разъест прокладку, этим усложнишь работу.
      А когда я положил молоток на край мотора, механик вежливо предупредил, что если он упадет в трюм, то выпачкается в масле и трудно будет им работать.
      В машинном отделении механик - хозяин. Он знает каждый агрегат, его работу, знает, где лежит любой болт, гайка, инструмент.
      На рассвете я вышел на причал. Воздух был по-весеннему чист и прохладен. В порту - тишина. Экипажи части катеров еще отдыхали, а где-то в море, может быть, вели бой другие. А мы торчим здесь из-за этой проклятой неудачи при первом же выходе.
      Правда, много требовать от нашей "девятки" мы не могли. Сколько у нее в корпусе заплат и замененных листов, сколько раз перебирались моторы, об этом знали только начальник мехмастерских капитан Рукавицына да механик части.
      К обеду закончили работу в моторном отсеке. Все убрали, очистили трюмы, и я побежал доложить командованию об устранении поломки и просить разрешения выйти на внешний рейд для испытания мотора.
      Испытав моторы на различных скоростях, мы вернулись в бухту, чтобы провести испытания уже при полной нагрузке.
      Товарищи в базе работали с еще большей напряженностью. Ведь они должны обеспечивать нас всем, обогреть, обсушить, накормить, подвезти горючее, залечить раны в бортах катеров.
      Не успели мы подойти к основному причалу, как у борта уже стоял бензовоз. Шофер Андрей Буланов быстро залил бензин в баки. Надо сказать, что если наши катера обошли почти все побережье Черного моря, то он на своем заправщике-вездеходе прошел этот путь по берегу. Бывало придем в какую-нибудь бухту или порт, а он уже тут как тут, спрашивает, куда подавать машину. Так же самоотверженно трудились базовые торпедисты Павел Букович, Яков Шалом. Все приготовленные ими торпеды работали безотказно.
      Закончив погрузку, снова вышли на внешний рейд. Сначала шли на малых оборотах. Моторы работали хорошо, ровно. Не спуская с меня глаз, старшина Зайцев стал увеличивать ход. Он поднимал акселераторы, все прибавляя обороты. С затаенным дыханием прислушивались мы к левому мотору. Тянет. 1200 оборотов, 1600... И вдруг... резкий визг, треск - и мотор заглох.
      В люке показалась голова Кузнецова. Он безнадежно махнул рукой. Все было ясно - снова лопнул валик.
      Возвращались в базу на одном моторе. Наш труд оказался напрасным, катер опять выбыл из строя.
      Злые и мрачные, сгрузили торпеды, слили горючее и поставили катер на старое место. Когда же пришлют из Геленджика долгожданную помпу?
      Мотористы решили выточить валик. Нашли подходящий кусок металла. Целый день бегали по городу в поисках токарного станка. Черные, запылённые, но веселые вернулись они на катер. И опять закипела работа в моторном отсеке.
      А дни шли. Все сочувствовали нам, но помочь ничем не могли. В бухте кипела боевая жизнь. Катера, которые были в прошлую ночь в море и не нашли противника, по приходе в базу разгружались и передавали боезапас и остаток топлива на другие корабли, готовящиеся к выходу. Тылы еще подтягивались, и горючего, а также боеприпасов не хватало.
      Несколько ночей катера ходили к Севастополю, и все безрезультатно. Никак не могли перехватить караваны противника.
      Придут в заданный квадрат, простоят на предполагаемых курсах врага целую ночь, а его и не встретят. Перед вечером летчики доложат, что обнаружены далеко в море идущие к Херсонесу корабли. А ночью на подходах опять ничего нет. Значит, враг хитрил.
      Но можно ли перехитрить катерников, особенно такого, как наш "Батя". Так мы называли своего старшего товарища Афанасия Иовича Кудерского. Большую часть своей трудовой жизни он посвятил службе во флоте. Начал ее рядовым матросом, еще на паровых торпедных катерах, потом стал командиром, а в годы Великой Отечественной войны уже командовал подразделением.
      За долгие годы службы он многое видел, многое познал. Отлично изучил море и морскую жизнь. Умел по мельчайшим признакам предугадать погоду. Бывало подойдут к нему на причале молодые командиры и спрашивают:
      - Нам, сегодня идти в море, будет ли ночью шторм?
      А он медленно, не спеша послюнявит палец, подымет его над головой, повертит в разные стороны и потом так же не спеша скажет:
      - Идите, море спокойно всюду, шторма не будет.
      Это была, конечно, шутка, но базировалась она на чутье старого моряка, которым он узнавал погоду в море и почти никогда не ошибался.
      "Батя" был хладнокровен, рассудителен, берег свой корабль и жизнь членов экипажа. Никогда не лез, как говорится, на рожон, не принимал опрометчивого решения и всегда старался занять более выгодное, лучшее положение для катера во всех опасных случаях.
      Слух был у него изумительный. Часто, случалось, сидим на причале, кушаем. Вдруг "Батя" замрет, не донеся ложку с кашей до рта. Потом вскочит и стремглав несется на катер, надевая на ходу каску, которую он всегда носил на поясе.
      На катере Кудерского уже раздавались звонки боевой тревоги, и он отваливал от причала, когда в порту взвывали сирены, оповещая о воздушном налете, и мы все следовали примеру "Бати".
      Он-то первым и открыл боевой счет под Севастополем, находясь на корабле Александра Кананадзе.
      В том походе группа "Бати" составилась "интернациональной". Одним катером командовал русский Георгий Петров, другим - грузин Сандро Кананадзе, а третьим - еврей Яков Лесов.
      Ночь выдалась темная. Катера шли к Херсону. Поиск продолжался недолго. На вражеские корабли катерники наскочили внезапно.
      - ...Передо мной вдруг встала стена, - рассказывал потом Кананадзе. - Я не успел опомниться, как наш катер оказался под бортом огромного корабля. Из-за близкой дистанции пришлось стопорить моторы и дать полный назад. В этот момент на транспорте раздался трезвон колоколов громкого боя, объявлявших тревогу. Нас обнаружили. Загрохотали пушки, но снаряды пролетали выше, так как наш катер находился в мертвой зоне. А в то время, пока я отходил от транспорта на дистанцию выстрела, Петров и Лесов, шедшие в уступе справа от меня, проскользнули под самой его кормой и вышли на противоположную сторону каравана.
      Петров развернулся правой циркуляцией, выпустил торпеды в борт одного из кораблей и снова вышел на ту же сторону, где был я. Тем временем Яша Лесов ринулся в голову конвоя. Там шел тральщик. Спеша на помощь своим транспортам, он разворачивался на обратный курс и заметил катер Лесова. Весь свой огонь гитлеровцы перенесли на него. Один из снарядов попал в корабль нашего друга. На катере сдетонировали торпеды, и все было кончено - экипаж погиб мгновенно. В эту же минуту взорвались торпеды, выпущенные нами. Большой транспорт противника разломился надвое и быстро затонул.
      Так под командованием "Бати" были потоплены сразу два фашистских транспорта, но и мы потеряли боевых друзей - Якова Лесова и его экипаж.
      С этого времени противник почти каждую ночь не досчитывал нескольких своих транспортов. Катерники меткими ударами торпедных атак нарушили важную вражескую коммуникацию. При этом многие наши матросы, старшины и офицеры проявляли подлинный героизм.
      В одном из боев особенно отличился командир катера Георгий Рогачевский со своим мужественным экипажем.
      Произошло это так. В район поиска катер пришел глубокой ночью. Боцман Рудаков первым увидел караван противника и доложил командиру. Рогачевский посмотрел в указанном направлении. Кораблей было много, и шли они скопом.
      - Один... три... пять... десять... - считал он вслух. - Да, многовато, но врага не считают, а бьют.
      И ту же раздалась его команда: "Аппараты, товсь! Полный вперед!"
      Выйдя на выгодную позицию, Рогачевский развернул катер и повел его на сближение с противником. Впереди, прямо по курсу, шел транспорт. С короткой дистанции выпустили торпеду, и вскоре раздался оглушительный взрыв. На курсе отхода Рогачевский попал в самую гущу вражеских кораблей. У него оставалась еще одна торпеда, но атаковать было невозможно. Ураганный огонь не подпускал катер, на дистанцию залпа. Пришлось отвернуть и отойти в сторону.
      Но упорство наших катерников сломить огнем трудно. Ротачевский повторил атаку, но попал под перекрестный огонь. В корпусе судна появились пробоины. Сорвался и второй заход. Однако стоило противнику перенести внимание на другие наши катера и открыть по ним огонь, как Рогачевский в третий раз пошел в атаку. И удачно. Метким торпедным ударом была потоплена большая самоходная баржа.
      Потопив два вражеских судна, катер лег на курс отхода. Экипаж праздновал победу. На душе у всех было радостно, настроение боевое.
      Но ликовали катерники рано. Когда им казалось, что все опасности остались уже позади, из темноты внезапно выскочили три сторожевика противника. Они с ходу открыли огонь по нашему катеру, шедшему малым ходом из-за повреждения в моторе, и стали охватывать его полукольцом, оттесняя в море.
      Боцман Рудаков и пулеметчик Фармагей сразу же открыли ответный огонь. Уклоняясь маневрами от трасс противника, Рогачевский вел катер в сторону своей базы, но оторваться от противника из-за малой скорости не мот.
      Разгорелся упорный бой. В перерыве между стрельбой Рудаков услыхал звон падающей каски. Взглянув в рубку, он увидел, что каска упала с головы командира, видимо сбитая пулей. Боцман быстро снял свою каску и. наклонившись через люк, надел ее на командира. Рогачевский только мотнул головой.
      Не успел боцман убрать руку, как другая пуля, угодив в каску, вскользь пробороздила на ней глубокую канавку и повернула ее задом наперед на голове Рогачевского. Взмахом руки командир поправил ее и, не отрываясь от штурвала, продолжал маневрировать кораблем.
      Долго продолжался этот неравный бой. Долго преследовали гитлеровцы наш катер. Упал около турели смертельно раненный боцман Рудаков. Его место у пулемета занял мичман Андриади. Вместе с пулеметчиком Фармагеем, им удалось меткими очередями поджечь один из катеров противника. Объятый черным дымом, он отвернул в сторону, а за ним последовали и другие катера. К рассвету Рогачевский привел свой израненный, но непобежденный корабль в базу.
      Победы наших товарищей прибавляли нам силы. Мы работали день и ночь. Но успех был незначительным. Сделаем одно, ломается другое.
      Базовая мастерская была полностью загружена ремонтом катеров, ходивших на боевые задания. Поэтому наш экипаж был предоставлен сам себе.
      - Все равно, - утверждали базовые механики, - без нового валика мотор надежно в строй не введешь.
      Однажды, после майских праздников, наладив мотор, мы вышли на пробу. Моторы работали хорошо, но скорости не было. В чем дело? Все проверили, обо всем передумали, а причину никак не найдем.
      Вернулись в бухту. Кузнецов нырнул под катер. Вылез из воды расстроенный.
      - Погнуты лопасти винтов, - доложил он.
      У причалов и на дне бухты было затоплено много всякого хлама. В одном месте лежала подводная лодка, в другом - торпедные катера. Это был результат налета катеров Кочиева на порт, когда здесь базировались еще фашистские малые корабли. Очевидно, таская нашу "девятку" от причала к причалу, мы где-то и погнули лопасти.
      Что же делать? Поднять катер из воды негде и нечем. Водолазов тоже нет.
      Но наши мотористы и тут не отчаялись. Собрали противогазы, отвинтили гофрированные трубки, соединили их вместе. Один конец прикрепили к противогазной маске, в которой под воду опустился командир отделения, другой держали над поверхностью. Это давало возможность довольно долго находиться под водой.
      Винты сняли. Но как же их выправить? Бронза - она хрупкая. Разогрели на костре, но от первого же удара молотком кусок лопасти отвалился. Что ты будешь делать! Недаром говорят: где тонко, там и рвется. Побежали искать сварочный аппарат.
      А время шло. Приближались дни последних боев в Крыму. В Севастополе наши войска уже ворвались на Корабельную сторону.
      Ждать больше было нельзя. Узнав, что группой, выходящей сегодня к Херсонесу, будет командовать Кочиев, мой непосредственный начальник, я решился обратиться к нему с просьбой включить и наш катер.
      Константин Георгиевич внимательно посмотрел на меня и, видимо, понял мое состояние. Он коротко сказал:
      - Добро, готовься!
      Катер ожил. Все с радостью приступили к проверке своих боевых постов.
      Только старшина Зайцев был хмур. Он не знал, радоваться ему со всеми или нет.
      - Больше тысячи оборотов из моторов выжимать нельзя, - сказал он, - а то опять скиснут.
      - Знаю, старшина, знаю, - весело ответил я, - нам бы только до Херсонеса дотянуть.
      Кочиев дал мне задание - вместе с группой идти до мыса Ай-Тодор, а дальше, чтобы не задерживать других, следовать одному до точки встречи.
      Море было спокойно. Но наш выход опять чуть не сорвался. Едва мы миновали Ай-Тодор, Кузнецов доложил:
      - Прекратилось поступление забортной воды, моторы греются.
      Пришлось застопорить ход.
      Зайцев, обвязавшись концом, нырнул под катер. Вода была очень холодная, но механик, пока не очистил сосуны, на борт не поднялся.
      И снова медленно идем к Хереонесу. Уже у Балаклавы нас застигла ночь. Мы усилили наблюдение. В этом районе плавало много разных предметов, в том числе и мины. Дублер боцмана Ромашев принайтовал себя концом к носовой мачте и, принимая на себя всю силу удара волны, когда она захлестывала палубу, показывал мне рукой на появляющиеся впереди предметы. Этим он помогал мне уклоняться от опасности.
      В точку встречи мы пришли к полуночи. Катера нашли сразу. Обменявшись еле приметным сигналом, я занял свое место в конце ордера, и группа продолжала поиск.
      В этот поход с нами впервые пошел недавно зачисленный на катер юнга Клеоник Шерстнев. Для него это был вообще первый боевой выход, сопряженный с неизведанными опасностями и риском для жизни. Впрочем, юноша вряд ли даже осознавал всю серьезность нашего положения. Сам поход катеров, видимо, представлялся ему лишь игрой в войну. Клеоник то и дело перебегал с места на место, все хотел видеть, во всем принимать участие. В то же время он зорко наблюдал за горизонтом и, к его чести, первым заметил караван вражеских судов.
      Срывающимся от волнения голосом юнга доложил мне:
      - Справа 10° - корабли противника!..
      Я посмотрел в том направлении и различил темные силуэты судов, движущихся прямо на нас.
      На головном катере тоже заметили противника. Кочиев, резко развернувшись, повел всю нашу группу в темную часть горизонта с тем, чтобы вражеские корабли оказались под луной, а мы - в темноте. Застопорили моторы, притаились в ожидании выхода противника на выгодную для нас позицию.
      И вот перед нами стали проходить суда всевозможных типов: тральщики, катера охранения, транспорты, баржи, буксиры - все, что могло плавать, на чем могли бежать фашистские захватчики, спасаясь от ударов наших войск.
      Караван еще никто не потревожил. Нашим катерам предстояло первым нанести по нему удар. "Но кому выпадет честь начать атаку?" - думал я, наблюдая за вражескими кораблями и выбирая цель. В это время в наушниках моего шлемофона раздался голос Кочиева:
      - "Девятка", атакуй!..
      Я даже вздрогнул от неожиданности. Радостное волнение охватило сердце, нервы напряглись до предела. В тот же миг я двинул рукоятку телеграфа вперед, Из машинного отсека послышались приглушенные звонки, фыркнули моторы, и катер малым ходом тронулся с места.
      Выбрав для торпедирования большую баржу, я быстро произвел расчеты атаки и пошел на сближение до точки залпа.
      Дистанция между катером и баржей быстро сокращалась. Вот осталось уже четыре, три кабельтовых, но мне кажется, что время остановилось. Какими долгими стали секунды!..
      Баржа все ближе и ближе. На лунной дорожке четко вырисовываются ее очертания. Уже видны на корме и на носу пушки, солдаты. Но вот гитлеровцы засуетились, стали с лихорадочной быстротой разворачивать орудия в нашу сторону: значит, заметили! Медлить больше нельзя.
      Подаю команду:
      - Залп!
      Катер прыгнул вперед. Торпеда, скользнув по рельсам в желобе, нырнула в воду, затем выскочила на поверхность и, оставляя за собой белую дорожку взбудораженной воды, устремилась прямо в центр баржи.
      Мы легли на курс отхода. Противник открыл по нам беспорядочный огонь. Со всех ближайших кораблей вражеского каравана к нам потянулись огненные трассы. В темноте со свистом проносились снаряды. Разрываясь, они подымали столбы воды. Осколки осыпали катер. В рубке что-то треснуло, послышался скрежет раздираемой обшивки, кто-то застонал...
      В этот напряженный момент боя я увидел, что юнга Шерстнев вдруг выскочил из рубки и грудью навалился на смотровое стекло справа от меня. В первое мгновение у меня мелькнула мысль, что Клеоник это делает со страха, только я не мог понять, для чего. Но, взглянув мельком в лицо юнги, заметил, что он вовсе не испуган. Наоборот, он был радостно возбужден, в глазах его не таилась и тень тревоги.
      Лишь после боя я выяснил причину непонятного мне поведения Шерстнева. Оказывается, он выскочил из рубки и прикрыл своим телом смотровое стекло потому, что в нем отражался лунный свет.
      - Ведь противник мог заметить этот отблеск, и ему легче было бы вести огонь по нашему катеру, - просто объяснил свой мужественный поступок смелый юнга.
      Я похвалил Клеоника за храбрость и находчивость.
      Однако независимо от мужества и самоотверженности всего экипажа нам пришлось бы очень туго если бы Кочиев не повел в атаку катера Сухорукова, Белобородова, Келина. Они прошли мимо нас на полном ходу, вздымая за кормой пенистые буруны, и отвлекли внимание противника от нас. Весь свой огонь фашисты перенесли на них, К тому же в это время раздался взрыв нашей торпеды. Мы видели, как огромный столб огня, воды и дыма поднялся в ночное небо, баржа разломилась надвое и стала быстро погружаться в море. Это вызвало панику среди гитлеровцев. Их огонь стал еще более беспорядочным.
      Но у нас оставалась еще одна торпеда. И хоть катер наш был потрепан огнем, не имел полного хода, не могли же мы везти ее обратно в базу, когда перед нами движется столько заклятых врагов!
      Без колебаний пошли мы вторично в атаку. Воспользовавшись тем, что противник отвлечен другими нашими катерами, завязавшими бой в голове каравана, мы пошли контркурсом в хвост вражеских судов.
      Неожиданно из темноты выскочил фашистский сторожевой катер типа "Олень". Он оказался так близко от нас, что мы ясно видели прислугу у пушек и пулеметов, командира и его помощника на мостике. К счастью, на фашистском сторожевике нас, видимо, приняли за своих и лишь для проверки дали по нам короткую очередь. Боцман Панин не растерялся и ответил им такой же короткой очередью светящихся пуль, как бы подтверждая;
      - Ну, конечно, свои мы!..
      Этим он окончательно ввел в заблуждение командира сторожевика, и тот ушел в голову каравана.
      Перед нами показался буксир, тащивший за собой большую баржу до предела нагруженную боевой техникой. Мы торпедировали ее.
      Наблюдая за следом выпущенной торпеды, у всех нас сжалось сердце - она могла проскочить между буксиром и баржой. Но перепуганный командир буксира, стараясь увернуться от торпеды, увеличил ход и сам подставил баржу под удар. А после взрыва он, волоча за собой оторванный нос баржи, полным ходом стал улепетывать от нас.
      Теперь можно было уходить и нам. Мы догнали нашу группу, дожидавшуюся нас в намеченной точке, и все вместе возвратились в базу.
      Две очереди с "девятки" сообщили собравшимся на Причале, что мы завоевали право входить в бухту первыми.
      Уже наступил день. В просторной комнате штаба соединения собрались катерники, чтобы отметить боевые успехи только что вернувшихся с моря.
      Проснулся я далеко за полдень. Окинул взглядом машинное отделение и увидел привычную картину отдыха катерников после боя. Люди, уставшие от тревожных бессонных ночей, от сильного нервного напряжения в минувшем бою, заснули в самых разнообразных позах.
      Пошевелиться, я не мог, что-то давило сверху. Приподняв голову, увидел, что это моторист Кузнецов, подложив под себя пробковый пояс, примостился рядом со мной и не почувствовал, как положил свои ноги в большущих кирзовых сапогах на меня.
      По соседству, на другом моторе, спали в обнимку электрик и командир отделения мотористов. А боцман - любитель свежего воздуха - примостился под входным машинным люком и, упершись спиной в таранную переборку, спал сидя, подобрав под себя ноги и положив голову на колени.
      "Спим, а кто же будет готовить катер? - с тревогой подумал я. - Этак нас и не возьмут больше!.."
      Был теплый майский день. Солнечные зайчики играли на иллюминаторах и на надраенных дюралевых поручнях. На причалах шла обычная работа. Бензовозы заливали горючее, грузились торпеды. Тут же на расстеленных брезентах набирали пулеметные ленты.
      Вдали, у мола, стояло несколько офицеров. Среди них я узнал механика своего подразделения Малышева. Желая узнать обстановку сегодняшнего дня, я было направился к нему, как меня окликнул Кочиев.
      - Твоя "девятка" пойдет сегодня к Севастополю головным в группе капитан-лейтенанта Погорлюка, - улыбаясь, сказал он.
      - Головным?! Но ведь у нас и хода почти нет...
      - Ничего, - засмеялся Кочиев, - катера пойдут под стать твоему: Келина, Опушнева и Белобородова.
      - Ну и отряд! Да мы самую тихоходную баржу не догоним.
      - Больше послать некого. Будете использовать внезапность - так успеха добьетесь.
      Я поспешил на катер будить экипаж и готовиться к выходу. Но подошедший Малышев сказал:
      - Пусть отдыхает - "девятка" к походу готова.
      Оказывается, пока мы спали, товарищи с катеров, не ходивших в прошлую ночь в море, под руководством механика зарядили и заправили нашу "девятку". Были погружены торпеды, залито полностью горючее, откачена вода из трюмов.
      В море вышли задолго до захода солнца, чтобы дойти до района боевых действий к намеченному времени. Для прикрытия от авиации и катеров противника нашей группе придавались два морских охотника, которыми командовали мои однокурсники по училищу Седлецкий и Аксенов.
      Выход из базы прошел благополучно, но уже за мысом Ай-Тодор наш отряд стал распадаться. Первым выбыл из строя катер Белобородова: на нем заглохли сразу два мотора. Затем отказал мотор на катере Келина.
      Я представлял, как были огорчены этой вынужденной остановкой наши товарищи и особенно Белобородов - молодой, но уже опытный командир, не раз отличившийся в боях. Он одним из первых среди нас был награжден орденом Красного Знамени за подвиг, совершенный еще в начале войны.
      Произошло это так.