Мария ЧЕПУРИНА

ГЕЧЕВАРА

контрконтркультурный роман

1.

Пиво рвалось наружу. Алёше Двуколкину снился несносный сон о том, как он всё ищёт, ищёт и не может найти подходящий куст, чтоб справить там свою нужду. Наконец, всё рассеялось. Студент, так неразумно подошедший вечером к проблеме выбора между весёлой пьянкой и спокойным сном, нашёл себя лежащим в полной темноте на собственной кровати в общежитии.

Сперва Двуколкин думал, что посреди ночи разбудил его зов туалета – и не более. Но спустя мгновение стало ясно, что это не так. Подозрительный шум, наполнявший всю комнату, не был похож ни на привычную возню мышей, ни на уютное бульканье внутри водопроводных труб, ни даже на какое-либо из стихийных бедствий. Скорее, он напоминал одно кино, посмотренное в школьные годы…

К ужасу Алёши, сходство оказалось неслучайным. Затаившись, вопреки сильнейшему желанию поскорее облегчиться, он сначала понял, что загадочные звуки идут свыше: именно оттуда, где, на верхнем этаже их общей койки, должен спать сосед по комнате Аркадий. По прошествии секунды или двух Двуколкин различил в потоке смешанного, непонятного сопения, кряхтения, пыхтения и барахтанья вздох. Да, женский. А потом ещё один. Потом взвизг.

Повинуясь юношескому интересу, усугубленному тем, что сам Алёша пока что ни разу не лежал в одной кровати с девушкой, он продолжал слушать. В поток вплетался иногда голос Аркадия, знакомый прежде только по умным словам и лозунгам, но не по мяуканью и урчанию. Он задыхался, бормотал чего-то неясное, а девушка негромко, но решительно шептала: «Так! Давай! Давай!». Испуганному и взволнованному Лёше показалось, что сейчас они сломают верхнюю кровать и оба, как есть, грохнутся к нему, на первый ярус.

Между тем, в туалет хотелось нестерпимо.

Вставать и отправляться в общую уборную прямо сейчас значило бы признаться в слушании того, что слушать вовсе не положено. Из книг Алексей знал, что наблюдаемое им в данный момент действие обычно длится минут пять-десять, потом же у обоих наступает чрезвычайная усталость, и они, конечно, засыпают. Алексей решил немного подождать до этого момента.

О том, что момент наступил, Лёша понял по протяжному, почти что в полный голос, стону девушки.

На полминуты звуки прекратились.

– Ты потише, – прошептал Аркадий сверху. – Как бы Лёха не проснулся.

– Какой Лёха? – услыхал Двуколкин женский голос.

– Да сосед мой… Там, внизу спит.

– Спит? То есть, тут ещё кто-то, кроме нас? – почти что в шоке прошептала дама, раздувая без того немалый стыд и замешательство в Двуколкине.

Аркадий виновато крякнул.

– А, ну ладно, ничего! – подбодрила его любовница. – Я так давно планировала экстремальный секс! И потом, раз уж он не проснулся полчаса назад, когда мы делали это первый раз…

Внутри Двуколкина бывшее пиво всё настойчивее колотилось в двери организма, чтобы выйти.

–…я надеюсь, третий тоже будет? – завершила девушка игриво.

– Ы-ы-ы, – отвечал Аркадий, и это нельзя было расценивать как несогласие.

Тут Алёша понял, что, жди он и дальше, когда парочка уснёт, детский конфуз и позор на всю общагу вплоть до пятого курса – неизбежны. Надо было действовать активно. Поразмыслив, начал он с того, что не без шума повернулся на живот.

– Ты слышала? – донеслось сверху.

– Не бойся, дорогой, наверно, это мышь, – игриво отвечал девичий голос. – Лучше поцелуй меня… сюда…

Двуколкин ещё раз совершил оборот на сто восемьдесят градусов.

– Тсс! Это Лёха!

– Он во сне ворочается. Ну, целуй же!

В отчаянии Алёша задёргал ногами, замычал, начал сопеть и издавать все звуки, которые только может производить более-менее спящий человек.

– Сейчас проснётся! – прошипел Аркадий.

Наверху затихли.

– Может, притаимся, подождём, чтобы он опять уснул, тогда продолжим? – предложила искусительница, повторяя Лёшину стратегию.

– Давай.

Последующие полторы минуты исстрадавшийся Двуколкин из последних сил изображал последовательное пробуждение. Наконец, решив, что он сделал достаточно для сохранения своего лица и спокойствия совести товарищей, встал, торопливо и не без труда отыскал тапочки и вылетел в коридор.

В туалете пахло анашой. На подоконнике, перед рядком кабинок, восседала пара красноглазых сонных третьекурсников с химфака. Они задумчиво глядели на большую лужу, вытекшую из-под дверцы одной из комнаток уединения, и говорили о внешней политике США.

Алёша был безмерно счастлив, наконец войдя в одну из этих комнаток. Пока бывшее пиво вытекало, а Алёшин взгляд бессмысленно скользил по бесконечной трещине на белой крышке, подозрительные звуки раздались снова, на это раз из соседней кабинки. Двуколкин, было, напугался: думал, и тут кто-то строит свою личную жизнь. Потом дошло: нет, в этот раз всё прозаичнее. Тот, кто был за перегородкой, как и Алексей, излишне бурно отмечал день рождения Агостиньо Нето и не рассчитал сил организма.

Завершив свои дела, Двуколкин думал, было, поскорее возвратиться в свою тёплую кровать, но вежливости ради счёл необходимым дать Аркашиной девушке время, чтоб уйти. В жестяном кармашке на двери кабинки он нашёл смятый журнал «Дом-6». Парочка обкуренных ушла, наверное, боясь, что кто-то донесёт на них. Окно было открыто настежь, чтобы запах нелегальности выветривался. Лёша прислонился к подоконнику и бросил взгляд на никогда не засыпающий индустриальный город. Освещённые окна домов намекали, что жители их бодрствуют, а, стало быть, с утра не думают идти к станку, наверняка предпочитая образ жизни вольно-бесполезных копирайтеров. Автомашины, скрипом и шуршанием колёс напоминавшие о нефтяном бизнесе и загрязнении окружающей среды, проскальзывали в соответствии со светофорным циклом. Вдалеке переливались чьи-то яркие вывески. Натруженные студенческие глаза не могли видеть, куда же именно они зовут, но Алексей решил, что в казино. Он ненавидел этот мир. Двуколкина пронизывало экзистенциальное одиночество.

– Буржуи! – неистово выкрикнул он в окно, поддавшись странному наплыву чувств.

Потом изорвал в клочья отвратительный журнал для жертв мозгопромывочной машины и метнул во тьму:

– Подавитесь вы!

За спиной скрипнула дверь кабинки.

– Это ты тут кричишь? – спросил зелёноликий Саша, вышедший оттуда. – Привет, кстати.

– Привет, – ответил Алексей, смутившись.

Он закрыл окно и отправился к себе в комнату.

В ней было по-невинному темно и тихо. Сделав вывод, что остаток ночи он сможет спокойно отдохнуть, Двуколкин влез в постель, расслабился и смежил свои очи.

Через пять минут, уже понявший, что уснуть после перенесённого волнения так просто не удастся, он опять услышал шёпот сверху:

– Милый…

– Тсс!

– Он уснул! Ты слышишь? Он сопит. Давай ещё раз! Только так, как я просила!..

Лёша вжался в матрац и, как мог, стойко принял сей новый этап истязания.

Через полчаса он думал, как бы снова выбраться в сортир: на этот раз снять напряжение в тех местах, которые благодаря Аркадию и его подруге отказались отдыхать. Но выйти было невозможно, и Алёша слушал, слушал, слушал…

А ведь утром, в восемь, уже следовало появиться на месте работы и начать эксплуатироваться!..

2.

И кто бы мог подумать, что лишь пару недель назад Алёша был таким же глупым обывателем, как пять миллиардов девятьсот тысяч землян?! Он знать не знал, кто такой Агостиньо Нето и, кажется – теперь уж трудно вспомнить, – верил в то, что Президент избран демократическим путём, а политические партии созданы специально для процветания избирателей. Тот, неполноценный Алёша, ныне вызывающий лишь отвращение, жевал жвачку, ел «сникерсы» и даже как-то умудрился поступить в тот институт, где сейчас учится. Но что хуже всего – он имел глупость вляпаться в ту гадость, что теперь является его работой.

Всё произошло как-то само собой. Сначала, разумеется, были привычные для всякого абитуриента вещи: потерянное лето, торжественное предъявление аттестата в приёмной комиссии, дрожь в руке, берущей один из билетов, нескрываемое ехидство глядящих с профессорского стола… Замученная мама, ожидающая его на лужайке перед институтом с банкой сока и заранее приготовленными справками о том, что Алексей страдает ярко выраженным плоскостопием, пиелонефритом и не позволяющими быть солдатом убеждениями. Занудная езда на электричке домой, в Верхний Игыз, после каждого экзамена. Торжественное зачисление со словесным поносом у декана, тянущего время, и почти что обмороком мамы. Поступление! И слова отца на праздновании этого важного события:

– Теперь, Алёша, ты покинешь дом. В областном центре всё дороже, чем у нас. Поэтому тебе нужно искать работу там, где ты будешь учиться.

– Угу, – отвечал Двуколкин.

Он провалялся дома перед телевизором до конца августа, а двадцать девятого числа снова поехал на место учёбы – обустраиваться. В общежитии сказали, что места будут в начале сентября, когда участковый выйдет из отпуска и выселит троих отчисленных хвостистов. Алёша вздохнул. Значит, придётся снова ездить каждый день в Игыз вместо того, чтобы с первых же дней наслаждаться вольной жизнью одинокого студента.

Остаток времени в облцентре он решил посвятить наслаждению красотами. Первой из них оказался магазин мебели, раскинувшийся на площади, сравнимой с парой стадионов. Невероятные шкафы и креативные до чёртиков кровати были сгруппированы в подобия квартир, от лицезрения которых Алексея охватывал комплекс неполноценности. Увидев пару ценников, Двуколкин ощутил явный риск стать инвалидом на почве этого комплекса. В довершение всего к нему подошла девушка с табличкой на груди – «Эльвира», поздоровалась и спросила:

– Подсказать вам что-нибудь?

Двуколкин буркнул «Нет» и, будучи уверен, что над ним здесь издеваются, обиделся и вышел.

Впрочем, тепло последних летних дней и ощущение близкого начала новой жизни сделали своё дело, и вскоре хорошее настроение вернулось. Алексей зашёл ещё в несколько магазинов и родил мечту о том, как выучится и, конечно, станет менеджером – что бы это слово ни обозначало, – дабы иметь возможность покупать то, что пока еще было для него подобием музейных экспонатов.

Знакомство со «столичной» жизнью областного города кончилось приятным лёгким окунанием в неё. Проходя мимо заведения с чарующе-нерусским именем «Мак-Пинк», Алёша про себя решил, что один раз шикануть можно. Перешагнув порог, вдохнув чудесный аромат жирного и жареного, он не без досады поглядел на цены и наскрёб на гамбургер, картошку-фри и колу.

Потом уселся за пластмассовый стол и принялся наслаждаться. Картошка оказалась не такая, как у мамы; бутерброд с котлетой отдавал чем-то мечтательным и завораживающим; даже кола, идентичная той, что можно было бы купить в игызском продуктовом, получила от фирменного стакана и всей ресторанной атмосферы новый вкус. Всё кончилось до обидного быстро. Алёша дожевал последнее, вздохнул, решил отчаливать. Но тут, как это водится, внезапно, взгляд его упал на яркий лист рекламы, затаившийся на дне подноса. Лёша прочитал:

...

«Если Вы молоды и энергичны, не хотите сидеть на шее у родителей и ищете работу в дружном молодёжном коллективе, приходите к нам. Компания «Пинков и К», один из лидеров в российском ресторанном бизнесе, ищёт сотрудников на вакансии:

Кассир

Бармен

Официант

Стюарт

Повар

Мойщица посуды

Приходите! Мы предлагаем обучение, льготное питание, гибкий график! Работать у нас – выгодно, престижно, интересно!»

Слова об обучении и гибком графике особенно понравились Алёше. Зондирование почвы на предмет работы выявило два препятствия: отсутствие какого бы то ни было опыта и невозможность поступить на полный день. А здесь… Двуколкин призадумался над списком предлагаемых должностей и задался вопросом: «Кто такой стюарт?». Спустя секунду его разрешила девушка в фирменной майке с бейджиком «Стюарт Инесса», вытащившая из-под Алёшиного носа все остатки пиршества и важно отнесшая их к мусорному баку.

«А что? Пойдёт! – решил Двуколкин. – С этим-то я справлюсь!».

Он записал телефон и вышел, удовлетворённый, думая о том, что одноклассники из Верхнего Игыза не могли бы и мечтать о должности в столь стильном заведении.

Охранник смерил взглядом бедного Алёшу и, спросив, зачем он, дал анкету.

– Заполняйте.

– А где?..

– Заполняйте, объясню потом.

Алёша, примостившись на стойке приёмной, нацарапал на бумажке свои данные: на должность стюарта, живу с родителями, опыта нет, не судим, противопоказаний не имею. В качестве достоинства вписал, что он коммуникабелен: практически везде это качество требовалось, и Двуколкин, хоть не точно представлял себе, что это, и не был уверен, что им обладает, счёл за лучшее отрекомендоваться именно таким образом. Тем более, другое в голову не приходило.

– К Анне Ивановне, на третий этаж, направо, там увидите, – вальяжно-механически сказал охранник.

Алексей с замирающим сердцем проделал указанный путь.

– На собеседование? Входите, – бросила девица.

В офисе всё было чуждо, высокотехнично и пропитано надменностью.

Двуколкин скромно сел и протянул анкету.

– Не работали нигде до этого? – спросила менеджер по персоналу так, словно она была училкой и в десятый раз взывала: «Ну, Двуколкин, где ж твоя домашняя работа?».

– Не работал, – виновато сказал Лёша.

– А в связи с чем ищёте работу? – продолжала девушка, презрительно рассматривая предлагаемый ей товар.

– Жить надо, – философски отвечал Двуколкин.

– Что Вам известно о компании «Пинков и Ко»? – получил он новый вопрос на засыпку.

– Мм…

Двуколкин смешался.

– Компания «Пинков и Ко» – один из лидеров на рынке российского ресторанного бизнеса, – сказала менеджер сквозь зубы, очень раздосадованная тем, что к ней опять явился столь несведущий субъект. – Какие заведения компании «Пинков и Ко» Вы посещаете?

– Я был в «Мак-Пинке»… – неуверенно сказал Двуколкин.

– А ещё?

– Всё.

– Хм…

Девица скорчила гримасу.

«Я не нравлюсь», – сокрушённо рассудил Алёша.

В этот миг в конторе показалась ещё одна девушка.

– Кать, у тебя тренинг сейчас будет, да? – спросила менеджер. – Вот, возьми ещё этого молодого человека.

Спустя десять минут Алёша помещался на диване между парой пышных дам с задумчивыми лицами. Обе метили на должности посудомоек. Перед испуганной тройкой на высоком барном стуле восседала девушка, которой менеджер препоручила Алексея. Радость изливалась из неё; глаза сверкали; рот, не прекращая, улыбался и смеялся, словно девушку охватил нервный тик. Двуколкину было и так не очень, а от такой искрящейся уверенности рядом с собой стало вообще страшно. Пылая неземной любовью к «Пинкову и Ко» и трём новым товарищам, тренер с восторгом говорила, как чудесно быть посудомойкой или стюартом в том месте, кое они выбрали. Обращение на «вы» было отброшено. К чему эти условности, все братья! Пятидесятилетние посудницы за один миг стали Зиной и Любой. Четверти часа не прошло, как они вместе с Алексеем уже высказывали свои мысли насчёт миссии компании «Пинков и Ко», разумно рассуждали, почему работнику положено носить чёрные брюки и разглядывали схему карьерного роста от уборщика до генерального директора.

По окончании тренинга Алёше дали адрес предприятия и велели быть там завтра к девяти утра. Со сменкой. И без опоздания.

Двуколкин вышел из конторы, полный разнородных чувств. Он позвонил домой, сказал, что не вернётся ночевать в Игыз, поскольку утром ему надо на работу. Получил в ответ немало причитаний, вздохов и полезный адрес. Кое-как нашёл дом, попросился на ночлег. Уснул в четыре, полседьмого соскочил с кровати и отправился навстречу будущему.

Довольно быстро стало ясно, что работа стюарта отнюдь не в том, чтобы выбрасывать объедки и при необходимости мести пол. На самом деле роль Алёши состояла в том, чтобы без передышки демонстрировать всемерную заботу о стерильности «Мак-Пинка». Утром, до полдвенадцатого, в общем-то, желающих отведать гамбургера было не особо много. Пригодный для выбрасывания мусор появлялся на столах один раз за десять-пятнадцать минут. В то же мгновение, как на грех, к нему летели Лёшины товарки – пикантно-чёрненькая, маленькая Лиза или бесцветная Ирина. Лёше делать было нечего. Но долг его – мозги на этот счёт ему довольно быстро вправила стервозный менеджер – был как раз в том, чтоб делать что-то беспрерывно, показательно, настойчиво. Не важно, что: размазывать грязь под ногами у клиентов мыльной тряпкой, протирать протёртый пять минут назад стол или же елозить смоченной салфеткой по чистым окнам. На худой конец – Алёша это понял уже после – подходило и простое деловитое хождение по залу с видом изыскателя объедков. Но его хватало не надолго.

В первый же день Алексей узнал на своей шкуре, что такое капиталистическая конкуренция. Грязи было мало, и на каждую новую единицу её сразу же нацеливались три жадных пары глаз уборщиков, не забывающих о том, что менеджер поблизости. Лидерство! Активность! Инициатива! – бойко призывало руководство работников. И стюарты почти что наперегонки бежали к каждой новообразовавшейся пылинке.

Тем, кто не успел, опять же приходилось удовлетворяться протиранием чистых мест. К примеру, за день каждый человек из первой, как и из второй смены, пренепременнейше тёр жидкостью для стёкол переднюю стенку аквариума. Однако внутренность его, равно и боковые стенки, вовсе не блистали чистотой. Наверно, сказывалось общечеловеческое стремление стюартов быть как все и ходить протоптанными тропами.

Первый день был наполнен разочарованием в несбывшемся и очарованием нового. Нутро шикарнейшего из всех ресторанов – в представлении вчерашнего игызца – оказалось серым, влажным помещением с кафелем по стенам, чёрными мешками мусора, огромнейшими кучами рекламы вперемешку с барахлом старых работников и толстыми, снующими туда-сюда бабульками.

– Что, новенький? – спросила Алексея девушка развратного вида с массивной выбеленной шевелюрой и бейджиком «Яна, кассир».

– Ага, – сказал Двуколкин скромно.

– Меня Ксюша зовут, а тебя как? – поворачиваясь к зеркалу, заботливо повешенному между раздевалкой и служебным туалетом, бросила «Кассир Яна».

– А меня Алёша, – отвечал Алёша.

На груди его блистал белый прямоугольник с надписью «Николай, стюарт».

– Походишь Николаем, – сообщила ему менеджер тотчас же по приходе на работу, – на Алексеев бейджиков пока нет.

Ксюша с двойной выгодой использовала то, что с утра почти не было клиентов. Она вертела и крутила свои волосы, делая нечто, по её мнению, красивое, одновременно делясь с Ирой частностями своих отношений с неким Гариком. Ира стояла поодаль, печально разглядывая свои ногти, и слушала. На зеркале, возле причёсывающегося Ксюшиного отражения, располагался листок с ценным объявлением: «Дорогие работники зала! 7 и 8 сентября для вас организуется тренинг «Эффективное взаимодействие с клиентом». Будем рады видеть вас всех! Ваши менеджеры». Внизу была ещё какая-то приписочка, Алёше разглядеть её не удалось. Чтение и созерцание Ксюши прервала толстая повариха, важно выплывшая из уборной. В самый интересный, напряжённый момент рассказа о Гарике она душевно, ласково взглянула на кассира и по-матерински одарила её непечатным словом, означающим женщину, не разборчивую в связях. Ксюша заливисто рассмеялась, бросила рассказ про Гарика и принялась вслух, не без гордости перечислять слова, когда-либо услышанные ею в свой адрес.

Двуколкин застеснялся, взял щётку и пошёл подметать зал.

За день он успешно заработал 200 рэ: примерно столько, сколько проедает за раз посетитель. Ну, а в конце смены наконец-то рассмотрел приписку к приглашению на тренинг: «Неявка карается вычитанием из зарплаты».

3.

С этих пор прошла всего неделя. Но какая! Алексей переродился. Сбросил с глаз так глупо ослепившую его пелену буржуазно-потребительской морали. Но, увы, кое от чего не смог избавиться.

Второго сентября он заселился в общежитие. Жизнь бурлила. Каждая из лекций, пережитых за два дня, каждая физиономия доцента и каждая надпись на аудиторной парте, столь мало похожая на школьную, – всё потрясало, вдохновляло и кружило голову Двуколкину. Душа Алёши лопалась, исполненная впечатлений, как аудитория с первачами, не узнавшими ещё, что пары можно бы прогуливать. И вот – ещё и переезд.

В пятьсот тринадцатой, куда его вселили, жили двое. Перед тем, как первый раз войти в своё жилище, Алексей поставил сумки у двери и, замерев, прислушался.

– Не уважаю педофилов-конформистов, – сказал первый голос.

– Он не то и не другое, – отвечал второй. – Нам нужна база. На марксизме далеко ты не уедешь. Вот, послушай…

– Не хочу, блин! – взвился первый. – Лучше б выпили…

Алёша постучал в дверь.

– Да! Войдите! Хто там?

– Извините… Алексей…

Двуколкин вошёл внутрь. Каморка была маленькой и вся забита мебелью. Направо возвышалась двухэтажная кровать – мечта Двуколкина, единственного сына. С верхней полки на него смотрел пацан с какой-то книжкой. Не в пример соседу, рожу он имел культурную. Красивую, пожалуй даже.

Второй же парень Лёше не понравился. Смотрел он как-то мрачно, маленькими глазками, волосы имел до того короткие, что издали мог показаться лысым («Скин!»), и выглядел опасно, так как был весьма крупных размеров: жир ли это, или мясо, Алексей пока сказать не мог. К тому же этот тип сидел под подозрительным портретом старого китайца с бородавкой. Помимо двух кроватей, встроенного шкафа, книжной полки, стола и к нему – трёх табуреток, мебели здесь не было. Она просто не помещалась.

Алексей подумал, что размером и устройством комната походит на известную ему в «Мак-Пинке» раздевалку для работников.

– Меня к вам поселили, – вздохнул он.

– А-а! Ну, давай, входи! – сказал культурный. – Я Аркадий.

– Виктор, – буркнул толстомясый. И продолжил: – Эй, ну, что, ты пить-то будешь?

На столе стояли две бутылки с пивом.

– Да послушай, – отвечал Аркадий. – Дело мужик пишет. Вот, короче: «Спектакль, присущий бюрократической власти, довлеющей над несколькими индустриальными странами, на деле является частью тотального спектакля – и как его общее псевдоотрицание, и как его опора. Если спектакль, рассматриваемый в своих различных локализациях, с очевидностью указывает на тоталитарные общественные специализации прессы и администрации общества, то последние на уровне глобального функционирования системы сливаются в неком мировом разделении…»

– Бред! – крикнул Виктор.

А Двуколкин ужаснулся. Неужели в институте он научится не только понимать всё это, но и сочинять сам?! Нет, не может быть…

– Нежелание развиваться, – заявил Аркадий, – это, между прочим, признак фанатизма. И противоречит революционному характеру. По Фромму.

– Да отстань ты со своими пидорасами!

– Дремучий ты, Витёк. Услышал про Фуко…

Тут Виктор замахал руками, показав, что больше не желает слушать всё это. Аркадий сдался и сменил предмет:

– Слышь, Лёха? Ты, что, первый курс?

– Ну, да…

– А факультет какой?

Двуколкин собирался быть каким-то «инженером-теплотехником».

– О, прям как ты, Витёк! На лекциях, небось, был? Ну, сегодня?

– Был, – признался Алексей.

– А что, Витёк? Может, и нам сходить, а?

– Да ну, нафиг. Мне твоих хватает.

– Что ж это такое? Идти к девкам он хочет, приобщаться к прогрессивной мысли – не желает, да и лекции – и те ему не эти! Чего ж ты хочешь, Витька?

– Жрать хочу.

– У-у-у! Ну и запросы у вас, батенька!

Алёша между тем смущённо ковырялся в своей сумке, доставал вещички и пытался запихнуть их в общий шкаф. Пихать было решительно некуда, а за безуспешными попытками следили двое незнакомых человек. Поэтому Двуколкин весь смущался. Кроме того, его обуяло беспокойство: как же сложатся взаимоотношения с соседями? Ребята явно были очень взрослые и запросто могли бы наградить его презрением. Так что, услыхав про пожелание Виктора, Алёша, не без тайных побуждений заявил:

– А у меня вот есть пожрать.

Идея коллективно потребить продукты Лёши всем пришлась по нраву. Парни быстро соскочили с коек, разместились за столом и в обмен на масло, хлеб, печенье, колбасу, сыр и остатки пирожков, завёрнутых бабусей из Игыза, поделились пивом.

– За знакомство! – объявил Аркадий.

В ту же самую секунду отрубили свет. Соседи заругались, вышли в коридор, откуда уже доносилось много недовольных голосов, о чём-то пошумели и вернулись, сообщив, что свет дадут не ранее, чем завтра.

– Привыкай, бывает, – заявил Аркадий, извлекая маленький фонарик. – За знакомство!

Световой прибор расположили на столе, и Лёша мог увидеть лишь продукты да физиономии соседей. Блондинистую и благообразную Аркадия и типовую, мрачную Виктора. Впрочем, выпив, последний смягчился. Он нежно забубнил Алеше слова благодарности за пищу, обещал, что Родина и некие важные для неё персоны не забудут этот подвиг. Наконец, ткнул пальцем в свою грудь и заявил:

– Вот, видишь? Если б он был жив…

На пунцовой майке Вити помещалась клякса: чёрная, фигурная и при подробном рассмотрении похожая на человека.

– Знаешь, кто это?

Двуколкин поднатужился. В Игызе двоюродный брат тоже пару раз появлялся в такой майке, привезённой будто из самой Москвы («Там все в таких. Эт модно!»). Он-то и обратил Алешино внимание на то, что на груди – вовсе не клякса, а лицо. Но чьё? Ведь брат рассказывал…

– Ну, этот… Гечевара, – выдавил Двуколкин.

– Кто-о-о? – соседи в ужасе переглянулись. И захохотали.

– Слышишь, ты откуда такой, а? – спросил Аркадий.

– Я – из Верхнего Игыза.

Хохот разразился снова.

– Блин, оно и видно!

– Вот село!

Во имя поддержания отношений Алексей не выказал обиды.

– Ты, наверно, ещё думаешь, что это, блин, артист какой-то? Ну, «звезда», да?

Лёша так и думал, но смолчал.

– Да ладно, Витя, – просмеявшись, заявил Аркадий. – Хватить ржать. Просветить надо человека!

Так, усталый и счастливый, в комнатушке общежития, при романтичном и печальном полумраке, лишённый пищевых запасов на неделю, Алексей узнал о Правде.

О бессмертном аргентинце, о министре, что пилил дрова и убирал тростник, герое Санта-Клары и бандите-интеллектуале.

Узнал святое имя старого китайца.

Унёсся сердцем в жаркий Чьяпас, полетел к Сандино, Вилье и Сапате, обнял Чавеса, Моралеса и Лулу.

Заболел Жозе Бове.

Рыдал от счастья, потому что ходит по одной земле с Фиделем.

Ненавидел тех, кто издевался над Майнхоф с Баадером.

Захотел туда, в 68-й…

А, может, это было не в тот раз? Пожалуй. В тот раз всё лишь только-только начиналось.

4.

Следующие дни прошли в сладчайшем постижении Настоящего. Алёша с жадностью рассматривал портреты Мао, Хо и Че, восторженно читал «La Guerra de guerilla» и «Дневник мотоциклиста», упивался песней «Hasta siempre», кормил душу текстами субкоманданте Маркоса, хотел писать Цветкову и Ясинскому, шептал во сне «No pasaran» и всей душой хотел в Колумбию, сражаться с парамилитарес. Ему открылось то, ради чего хотелось жить. Он думал, что на свете есть лишь мама, холодильник, институт и армия. Каким же дураком был Лёша! Перед ним открылся мир прекрасный и правдивый, хоть о нём молчали и училки, и приятели, и «Первый», даже СТС. «Сафра! – кричал он в восторге от прикосновения к Новому. – Герилья! Гранма! РАФ! Чучхе!». Все вещи мигом встали на свои места. Вопросов не осталось. Алексей отныне знал, как одеваться, что, кому и зачем говорить, что слушать и что с возмущением отвергать. Оно пришло само собой. Училки в школе десять лет твердили: «Это плохо, это хорошо, вот то люби, вот это – нет». Без толку! Мама ужасалась, что Алёша не имеет стержня в жизни. Тот отмахивался: «Что ещё за стержень?.. Где его брать?.. Да на что он мне?..». Эх, посмотрели бы сейчас на него предки! Стержень вырос как бамбук – за пару дней. Из Лёшиного рта посыпались «пендосы», «жирные буржуи», «империалисты», «потребители»… Он ещё сам не знал, чего они ему такого сделали. Потом Аркадий объяснил…

Только одна вещь не давала Двуколкину покоя. Что являлось символом всего тупого, буржуазно-потребительского, чуждого Чучхе и Революции? Чипсы, кола, гамбургер. То самое, что он, дурак несчастный, выбрал своей сферой деятельности! «Макдоналдса» в областном центре не было, но его роль успешно исполнял «Мак-Пинк»: жир, отрава, пластик и тупые рожи – там имелось всё, что нужно! Худшим местом для работы геварист и антиглобалист мог выбрать разве что дом президента США! Да кто б его туда пустил… А хуже всего то, что Лёша должен был работать в гнусном заведении не меньше, чем полгода. Договор он подписал за день до въезда в общежитие…

Так Алексей жил двумя жизнями. Тремя даже: если считать учёбу в институте третьей. День он начинал в восемь утра с унылой подготовки зала. Драил чистый пол, заправлял мешки для мусора в контейнеры, тёр раствором ножки столиков, чтобы они заблестели, словно зубы дяди Сэма… И смотрел, как Ксюша, весело потряхивая грудью, наливает кипяток в прилавок, где должны лежать горячие котлетки.

Кстати, с ним недавно приключилась неприятность. Он посеял бейжик «Николай». Менеджер Снежана возмутилась и сказала, чтоб он сам искал себе замену. Всё, что Лёша смог найти – это значки «Татьяна, стюарт» и «Тофик, стюарт». Своим видом он никак не тянул ни на то, ни на другое. Но пришлось нацепить «Тофика».

Ох… Менеджер Снежана! Вот если б с этой фурией Алёша познакомился не в первый день работы, а пораньше, ещё в офисе! Конечно, уж тогда ни о каких кабальных договорах речи бы не было! Бежать, бежать подальше: он, наверно, даже без Гевары понял бы, куда влез…

Менеджер Снежана была дамочкой лет двадцати пяти, не больше, и ужасной стервой. Нет, не той, что в книжках «Стерва хочет замуж» или «Гороскоп для стерв», нет! Настоящей! Злобной женщиной с противной мелкой химзавивкой на каких-то словно мокрых волосах и жёстким взглядом. Эта-то Снежана рассекала по «Мак-Пинку» в брюках, светлой блузке и смотрела на работников так, будто они

а) являлись лично её слугами

и

б) мечтали лишь о том, как бы схалтурить.

А Двуколкин от работы вовсе не отлынивал. Вот только чёрненькая Лиза и бесцветная Ирина успевали каждый раз и поболтать друг с другом, и присесть, и обменяться взглядами с парнями, и сделать вид, что изо всех сил трудятся. А Лёша только-только разгибал натруженную спину – и тут же получал втык за безделье!

В общем, сжавши зубы, Алексей носился, убирал бумажки из-под сэндвичей, тёр отпечатки пальцев на стеклянной двери и лил в трубу недопитые колу, чай, коктейли… Около двенадцати он брал пятнадцатиминутный перерыв – «обед» («Да, можно», – говорила менеджер с презрением). За пищу, непригодную к продаже, и, как следствие, даваемую работникам в столовой, расположенной в подвале, вычитали из зарплаты. Так что Лёша проводил свой перерыв иначе. Он являлся в раздевалку, с наслаждением шлёпался на одну из скамеек, расположенных вдоль стен, вытаскивал из сумки книгу Тайбо и с восторгом погружался в жизнь Че Гевары. Изредка мешали этому кассирши, между сумок и мак-пинковских фуфаек развлекавшие себя беседой об интимной жизни. Но Алёша утешался тем, что смог украсть у корпорации хоть это время, отдав его правому делу.

После работы он бежал в свой институт, съедал обед в столовой, потратив минут столько же, сколько и денег, а потом клевал на парах носом. От усталости знания плохо заходили в голову. Прелесть новизны рассеивалась. Однокурсники болтали кто – о своих школах, кто – о деревнях, кто – о счастливой доле инженера-теплотехника. В общем, с ними было скучно. А в общаге было весело!

Аркадий с Виктором учились на чётвёртом курсе. Первый – Алексей довольно быстро это уяснил себе – был весьма начитан, а особенно по части всякой прогрессивной мысли. Можно так сказать, из всей компании лишь он один знал ту святую цель и чётко представлял те принципы, которые вели героев новой Революции. Конечно, Революции! Никто не говорил о ней как о имеющей свой срок и свою тактику, но все охотно подразумевали это действо в разговорах о Прекрасном и о Правильном. Аркадий направлял, учил и корректировал. Его порою посылали, обзывали болтуном и конформистом, но обычно слушали. Ведь что ни говори, а человек был не дурак. К тому же у Аркадия имелось преимущество: он один из всей, как Витя говорил, ячейки, был гуманитарием. Относительным. Учился на невнятном ФГО – «факультет гуманитарного образования». Кого там всё-таки готовили, наверное, не знал и сам Аркадий. Виктор мрачно намекал, что менеджеров, добавляя, что лучше уж было бы пойти на «эконом»: «Народное хозяйство экономить», – говорил он. Но на эти обвинения получал в ответ цитаты из каких-то Гидеборов и Маркузь.

Виктор был отменно твёрд, незыблем, но однообразен. Говорил он на четыре темы:

а). О том, что пятый сын родителей, прост, беден и имеет корни совершенно пролетарские.

б). О социализме, как всё было хорошо, и как Ельцин развалил всё.

в). Об Америке. Известно, что такой, как Виктор, может про неё сказать!

и

г). О бабушке. Она не получала пенсию (а может, получала очень мало: Лёша плохо слушал) и была для Вити символом всех бедных бабок. Может, даже всей России.

Ещё порою Виктор звал Русь к топору, пугая всех, и даже самых резвых. Глядел он исподлобья, стригся специально коротко, сутулился и презирал всех тех, кто ловит кайф от вида голой попы или же открыто склонен к половой любви.

Когда имелось что поесть и выпить, приходили ещё двое. Программист Серёжа – второкурсник, добрый и прыщавый, как кошмар, и с ним сосед Артём. Последний, впрочем, почему-то пожелал иметь название Артемия, но Витя то и дело обзывался его «Артемоном». Длинноногий, длиннорукий, с головой, похожей на квадрат или прямоугольник, толстыми губами, он являлся с книгами. Двуколкин познакомился с Артёмом, когда тот держал в руках роман «Дерьмо». Без сомнения, там писали что-то очень прогрессивное и, как любил сказать Артемий, «контркультурное». Он сразу подтвердил догадку Лёши. Новый друг пространно рассуждал о книгах, Достоевском, постмодерне и курил: всегда, картинно, непрерывно и как истинный богемщик; часто обижался, но обиды не показывал. А часто откровенно понтовался:

– Субкультура, – говорил он, выпуская кольца дыма и закинув ногу на ногу, – точнее, контркультура… да, в этом всём надо вариться… надо знать людей… И как только она теряет эту вот приставку «контр», становится попсой. Вот я как-то общался с одним челом… Мы с ним на собаках из Москвы…

– На чём? – недоумённо переспрашивал Серёжа.

– Ну, на электричках…

– Это где так говорят? – не унимался программист, приятно улыбаясь всей прыщавой рожей. – В Москве, что ли?

– Да нет, старое хиповское, – бросал Артём вальяжно. И опять рассказывал о связях в среде контркультурных сочинителей.

– Идеи мы должны в народ нести, – уныло отзывался Виктор. – А не загнивать среди интеллигентов нафиг.

– Интеллектуалов! – поправлял его Аркадий. – Это разное!

– Какая нафиг разница…

– Что толку разносить идеи, – говорил Артём, – когда наш современный человек, наш потребитель, так и так не может стать революционером? Не такой он…

– «Одномерный человек» Маркузе, – бормотал Аркадий.

– «Не способен»! – возмущался Виктор. – Да чего вы знаете-то!? Книжек начитались! А народа и не видели! Вот мой папа – это да, народ! А знаете, у нас семья какая? Пятеро детей! Я младший! И не одного интеллигента, все рабочие! А бабушка, блин, при советской власти, блин, как вол работала! А щас чего имеет?

Иногда к ним заходила девушка Артёма – Катя, или Мориэль, или Радистка, или Компаньера. Алексей был сильно впечатлён ей: в теле Кати, если не считать естественных, имелось семь отверстий. В каждом – по серёжке. Кажется, она была из той странной породы, что и в восемнадцать, и в шестьдесят восемь выглядят всё так же – средненько. С одного взгляда трудно было бы сказать не только, сколько лет Радистке, но какого она пола. Тем не менее, Двуколкин не сдержался от того, чтобы мысленно раздеть эту девицу. Без серёжек, мешковатых шмоток цвета хаки, всех цепей и без чёрной помады, Катя получилась простенькой крестьяночкой из Малороссии. Алёша не поверил. На другой раз он ещё раз мысленно раздел Радистку. Вышло то же самое. Алёша удивился. К счастью для Радистки, он проникся дружескими чувствами к Артемию, решив, что в третий раз позволить себе неприличные фантазии не может, и поставил прекратить эксперименты, ну, и, так и быть, воспринимать Катюху как крутую неформалку.

Вид у Кати был такой, словно ей известен сам Секрет Земного Бытия: к примеру, в чём смысл жизни, кто мы есть, что делать и кому на Руси жить хорошо. Она активно убеждала всех, что нормы, а особенно нормы морали, – буржуазный предрассудок, залезала к парню на колени, зажигала сигарету от его, как будто бы целуясь, после в самом деле целовалась, а затем, душевно затянувшись, сообщала:

– Ненавижу этот чёртов мир условностей!

И все с ней соглашались. А ещё, наверно, как Алёша, ощущали зависть к её парню. Повезло же отхватить такую клёвую, духовную, сознательную девушку! Катюха изо всех сил демонстрировала всем, что её внутренний мир прямо-таки ломится: курила за двоих, пила как слон, ругаться могла даже на эльфийском языке и часто говорила: «У меня депруха!».

Так-то вот, среди бесед о будущем и настоящем, мрачных обобщений, романтических надежд, жестоких мыслей и железных банок сладко потекла студенческая жизнь. Алёша пристрастился к пиву, разговорам о борьбе и ощущению себя как части некоего единства: сильного и правого. «Вот, настало! – говорил он сам себе. – Да разве тех, с кем я водился в школе, можно было бы назвать друзьями? Разве можно сравнивать игызские тусовки с настоящим, человеческим общением с близкими людьми, идейно близкими?». Возникло разом всё, о чём мечтал Алёша: свобода от родителей, жизнь в большом городе, крутая двухэтажная кровать, на нижнем лежбище которой он теперь спал, друзья – такие взрослые, продвинутые! Ну, разве только не было любви. Двуколкин, впрочем, так был увлечён идеями, что девушки как будто отошли на второй план.

В день, когда компания собралась отметить день рождения Агостиньо Нето, славного поэта и борца за независимость Анголы, всё шло даже лучше, чем обычно. Приняли по пиву, Виктор рассказал о своей бабушке, и все сошлись на том, что отрицают буржуазную систему.

– Мы живём в эпоху потребления! – сообщил Аркадий с верхней полки, возлежа на ней с бутылочкой, как римлянин. – Дело ведь не в том, что всё вокруг за деньги: продаётся, покупается… Народ живёт по принципу «иметь»: нет больше настоящей радости, нет настоящих впечатлений, настоящей жизни! Человек не путешествует, не познаёт мир, не вживается в Париж или какой-нибудь Египет, а лишь прибывает туда, чтобы сняться где-нибудь на фоне пирамиды, привезти домой и показать всем фотку: «Я там был. У меня есть фотка с Египтом». Типа, поимел его…

– Точно, точно, – подтвердил Серёжа, поедая маленький сухарик «Кириешки» с ароматом колбасы.

– А прикиньте, случай был, – добавил Алексей. – Девчонки у меня знакомые… в Игызе… Говорит одна другой: смотри, вот, дескать, платье у меня какое новое. Другая, типа: «Так себе». А та ей: «Ты чего, это же фирма»… Ну, забыл, какая. «А, раз так, тогда хорошее!»

Ребята рассмеялись.

– Вот дура, блин! – сказала Катя. – Правда, солнце?

Левая рука её лежала между животом и грудью, правая держала сигарету.

– Да уж, – подтвердил Артемий.

Он уселся прямо на полу, смешно согнув свои длиннющие конечности. Рядом была книга. «Дурь» – прочёл Алеша на обложке.

– Рекомендую, – указал Артемий на своё новое чтение. – Это прям шедевр контркультуры.

– А про что? – просил Алёша.

– Да про всё! Чувак буквально растоптал нафиг условности, всю западную хрень! Реально, выражение протеста!

Радистка извлекла том из любимых рук и важно принялась его рассматривать.

– Да, вещь довольно жёсткая, – продолжил парень. – Но тут вся жизнь как она есть!

Радистка отложила книгу, снова положила руку между животом и грудью и, откинув голову, картинно выпустила дым. «Уж я-то знаю жизнь, как она есть», – сказала эта поза Алексею.

– Чего там? Беллетристика… – с иронией отозвался программист. – Не этим надо заниматься!

– Точно! – вставил Виктор. – Надо дело делать, а не из пустого, блин, в порожнее…

– Нет, так-то я не против беллетристики, – поправился Серёжа. – Только вот что толку? Кто нынче её читает? Вот мы, шестеро. А масса потребителей – им ведь этого не надо. То есть, надо, только они сами… ну… знать не желают. У них телек есть.

– Да. Общество тотального спектакля, – подтвердил Аркадий. – Засорённые рекламами мозги.

По лицу Артёма пробежала тень обиды, тут же скрывшись. Между тем он закурил шестую:

– Я считаю, мы должны пропагандировать. Это наш долг. И вот что: с обществом спектакля следует бороться его собственными методами. Мм? Ты как, Алёша?

– Я согласен.

Почему-то все переглянулись.

– Лёха, там, наверно, уж твои пельмени-то сварились, – вдруг сказал Аркадий.

Алексей поднялся и пошёл на кухню. Затворив дверь своей комнаты, он где-то на секунду задержался: почему – и сам не мог понять. Оттуда долетел голос Аркадия:

– Артемий, ни к чему. Пока что рано.

Дальше побежал обычный разговор. Смутившись от того, что вновь подслушивал, Алёша побежал на кухню. От пельменей оставалась половина (остальное кто-то уже выловил). Сложив в тарелку, что осталось, Алексей пошёл обратно.

В комнате, меж тем, политбеседы кончилась, пошло одно веселье. Программист терзал гитару, выпевая что-то о подъездах, сигаретах и ларьках. Другие нажимали на Алёшину еду. Потом явился Саня – парень из пятьсот двенадцатой, немного странноватый и ужасно неприятный – попросил консервный нож. Вернул он его грязным, изляпанным тушёнкой.

– Вот урод, да, солнышко? – сказала Катя.

– Да забей! – вальяжно посоветовал Артём. – В этой дерьмовой жизни и так слишком много всякого дерьма, так что расстраиваться из-за такого дерьма, как этот…

Катерина не расстроилась. Спустя минуту она с жаром говорила всем о том, как пьяный герцог Альба бегал за ней, маленькой эльфийкой, по всему Глушихинскому лесу, заблудился, а потом его три дня искали со спасателями. Алексей не понял половины слов в этой истории, равно как и Катерининых восторгов, но поверил на слово. Поверил, что всё это – правильный, свободный и духовный акт протеста против общества.

Они ещё хлебнули за свободу третьих стран, за славу Агостиньо Нето и пошли, качаясь, на автовокзал, чтоб проводить товарища. Была пятница, и Виктор уезжал домой на выходные. Потом все разошлись, Алёша возвратился в общежитие и лёг спать, допив остатки, а Аркадий сообщил, что хочет сделать кой-кому визит и придёт поздно.

Ну, а ночью Алексей проснулся из-за шума наверху…

5.

Двуколкин уснул в пять. Будильник прозвенел в шесть тридцать. Встал Алёша с совершенно свежей головой: обычно так бывает, если ты почти не спал. Потом же, часов около одиннадцати, наступает самое «веселье», когда недосып даёт о себе знать.

Алексей умылся, грустно прожевал кусочек хлеба с маслом: знал, что надо наедаться про запас, иначе на работе упадёт. Сосед-счастливчик мирно дрых на своей верхней полке. Девушка ушла. Алёша так её и не видел. Вероятно, это было нечто столь же смелое и высокодуховное, как Катя, может даже, не с семью серёжками, а больше. Алексей представил Анжелину Джоли, смешанную с Зоей Космодемьянской, погрустил, оделся и пошёл в «Мак-Пинк».

Сначала надо было обойти всё здание кругом, пройти сквозь серые ворота, мимо кучи мусора, нырнуть в щель, чтобы, в конце концов, прийти на двор «Мак-Пинка». После этого Алёша проходил сквозь строй сидящих на завалинке у входа и курящих уборщиц с посудомойками. Дальше было тридцать три ступени вниз, в подвал, охранник, предъявление ему пропуска и содержимого своего рюкзака, ходьба вдоль коридора, поворот направо, ещё спуск на две ступеньки, прохождение мимо прачечной, подъем, налево, вновь подъём… И, наконец, дверь кухни. Менеджер обычно приходила раньше всех и отпирала её. Алексей протопал мимо овощного, мясного, горячего, холодного цехов и вышел в основное помещение подсобки. Из него вели семь дверей: на улицу (для грузов), в инвентарную, в две раздевалки – для рабочих кухни и рабочих зала, в кабинет Снежаны, в туалет и в зал.

Двуколкин положил вещички в раздевалке, сходил в прачечную, взял там чистую фуфайку, по дороге на полу нашёл бейсболку и вернулся наряжаться. В раздевалке он увидел Ксюшу, уже в форме. В Ксюшиных глазах блестела тайна, новая победа и большое нежелание работать.

– А, здорово, Лёха! Кто сегодня – Снежка или Таня?

Таней звался второй менеджер, по слухам, более снисходительный. Как и у простых рабочих, график дам-начальниц был два через два. Алёше капитально не свезло: его дни точно приходились на Снежанины.

– Сегодня Снежка, – грустно сообщил он Ксюше.

Ксюша виртуозно выругалась. Впрочем, ей-то что! Главное было то, что по субботам происходит «генеральная уборка» – значит, нужно прилагать вдвойне усилий к симуляции работы. И Снежана всяко скажет вымыть плинтус…

В общем, то ли Лёша так себя настроил, то ли обладал даром провидения, но день у него как-то не заладился, и с самого начала. Менеждер была ещё злей, чем всегда. Сперва Алёша поплатился за не вовремя очищенный поднос, утратив после втыка от Снежаны все остатки оптимизма. «Ну, и ладно, – рассудил он про себя. – Да пошли все к чёрту! Вот сейчас тут встану возле тумбы, как девчонки, и не буду ей назло работать. Ну, а что? Уволят? Мне же лучше! Буду подметать дворы».

И, нагло опершись о тумбу, где был спрятан мусорный контейнер, Алексей стал по-хозяйски любоваться на зал ресторана. День был выходной, и контингент, особенно с утра, пришёл особый. Кроме полугламурных красавиц, тусовок тинэйджеров, странных лиц без возраста, обычно приходящих в одиночку и студентов побогаче, в зале было много бабушек и дедушек. Наверное, они копили год со своей пенсии, чтобы сегодня привести внучат в шикарное кафе с пластмассовыми стульями, коктейлем и особенными кушаньями. Справа от Алёши дедка лет семидесяти в клетчатой рубашке ставил перед пацанёнком, весело стучащим ножками, поднос с напитком, сэндвичем и тортиком. А слева у горы объедков восседала лялька лет двух-трёх. Стюарт столкнулся с нею взглядом, и клиентка, повелительно ткнув пальчиком в свой поднос, велела подойти.

«Вот ведь блин, а!» – произнёс Алёша про себя. А вслух, как мог педагогично произнёс:

– Убрать подносик?

– Да! – пискнула лялька.

Потом взяла салфетку и, с натуги высунув язык, усердно стала вытирать ею ручки. А когда Алёша обернулся, белый ком уже валялся на полу.

Двуколкин безнадёжно потащился за совком и щёткой.

Шарик был им только-только ликвидирован, когда подошла менеджер:

– Надень перчатки, налей в тазик мыльного раствора и почисть вот эти промежутки между плиток пола.

Началось, блин!

Алексей набрал таз мыльной дряни и стал ползать, что есть сил размазывая грязь на полу. Стыки плиток были и остались тёмно-серыми. Плевать! По крайней мере, он сумеет провозиться здесь не меньше часу. Это время стерва хоть не будет приставать к нему…

И антиглобалист со щёткой постепенно стал перемещаться между сетчатых чулок «Леванте», туфель “Дольче и Габбана” и начищенных ботинок “Хуго Босс”. А потребители его почти не замечали. Они, наверно, были так поглощены всем тем, что поглощали, что Алёша без труда мог лазить совсем близко, даже слушать разговоры:

– Зацени, короче, я ему, такая: «Ты чего, блин!». А он, ну прикинь, типа такой…

– Андрюша, ну… За папу, ну, за маму… Не кидайся! Слушай, он не хочет гамбургер!

– Что пишут из Тамбова?

– Зашибись! Убей себя! Гы-ы-ы!

– Коэльо – это вам не постмодерн.

– Знаешь, это всё, по-моему, субъективно. Относительно. У всех есть своё мнение. Имхо.

– … а я, типа, такая…

– Функционал моего промо-персонала…

– Может, ещё тортик?

– Ой, это кто, по ходу, ползает тут?

– Да! Алло! Решебник я купил, осталось реферат скачать.

– А если заметут?

– Боишься? Хочешь выйти?

– Я не говорил этого…

– Ладно, хватить трусить! Я уверен: мы всё провернём так, что менты и охнуть не успеют. Ага! Они просто не врубятся!

– Тс-с-с!

Вот тут Двуколкин замер. Краем глаза он взглянул на собеседников. Обоим лет по двадцать, может, больше. Первый – модник и красавец. Он Алёше сразу не понравился. С такой рожей нельзя быть честным человеком. А второй – чечен… Ну, может, дагестанец или азер… Ясно, одним словом…

Алексей натужно принялся тереть пол, чтоб его ни в чём не заподозрили. Потом, взяв тазик, обежал вокруг столов и плюхнулся опять около этих подозрительных, но в этот раз с другой стороны.

– Потише… – донеслось до его уха. – А то правда донесут и загремим. А, да…

Двуколкин обратился в слух. Сквозь шум кафе он различил:

– Мигель…. найдёт… оружие…

Сомнений не осталось. Алексей отполз подальше, расплескал таз, побежал за тряпкой, торопливо вытер пол, ухватил все причиндалы и унёс в подсобку. «Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! – носилось в голове. – Да кто ж это? Мошенники? А что, если убийцы? Террористы? Вдруг они меня заметили?». Алёше стало страшно. Где-то там, на заднем плане, мельтешила слава Холмса, приключения и медаль за помощь в борьбе с бандитизмом. Но сильней всего хотелось спрятаться. Где только? Алексей зашёл в уборную для служащих. С минуту посидел на крышке унитаза, попытался успокоиться. «А вдруг они уйдут? И завтра мы услышим – взорван дом? Погибнут люди… А я знал и не предпринял ничего…».

Весь дрожа, Двуколкин зашагал обратно в зал. «А, может, позвонить в милицию? Но что сказать?» – поспешно рассуждал он по дороге. Первый взгляд на столик двух бандитов принёс Лёше новые известия: чеченца не было. Лежала его куртка. Алексей нашёл поднос с объедками, убрал его, опять вернулся взглядом к парочке. Чеченец появился. Он шёл к своему столу оттуда, где был туалет. Красавец-собеседник поднялся ему навстречу, взял свои вещички, и бандиты вместе вышли, как-то торопливо.

Алексею стало жарко. Потом холодно. Тревожно застучало в черепе.

«Взорвёмся!» – понял он.

«Бежать, бежать отсюда поскорей, пока никто не видит!» – говорил инстинкт.

«Ха, пусть одним фастфудом будет меньше! Даже хорошо! Снежана…» – противоречили ему остальные мысли.

«Бред! Лиза же здесь!»

«Я ведь не хочу, чтоб все погибли?»

«Но меня же заподозрят, если я сбегу! Позор… А если не успею?»

«Нет, успею, должен. Ведь бандиты заложили время для отхода…»

«Позвонить 02!»

«Стоп. А вдруг там нет никакой бомбы? Я должен проверить… А потом сразу звонить».

Двуколкин ворвался в мужскую уборную. Руки и ноги тряслись. «Уходите, здесь бомба!» – хотел крикнуть он, но сдержался. Дедка в клетчатой рубашке возле писсуара грустно делал своё дело. Он немного удивлённо поглядел на стюарта, но быстро отвернулся и продолжил. Две кабинки были заняты. Мужик лет сорока ждал своей очереди.

«Да что же это я прям как дурак, а?» – сам себе сказал Двуколкин. Он сгонял в подсобку, схватил швабру, намочил, вернулся. Деда и мужика уже не было. Алёша быстро осмотрел всё: умывальник, писсуар, сушилку, зеркало. В порядке. Ничего похожего на бомбу. Он усердно начал возить шваброй по полу и ждать, когда сможет зайти в кабинки.

Это ожидание было самым долгим в его жизни. Так ему казалось. Дважды за это время Алёша померещилось, что бомба тикает. Три раза он хотел всё бросить и бежать. Прочёл пять «отченашей», вспомнил маму, папу, свой Игыз, друзей, Че, школу и… Кабинку, что была дальше от выхода, наконец, покинул посетитель.

Алексей влетел туда со шваброй и закрыл дверь. Первым делом заглянул в помойное ведро. Нет бомбы. Посмотрел в бачок – всё чисто. Огляделся. «Не дурак ли я? – мелькнула мысль. – А может, глюки с недосыпа?». Вряд ли в мире были бомбы в виде белого бумажного рулона. Алексей стащил его с держателя – так, сам не зная для чего – и покрутил в руках. Там, в самой серединке, в том цилиндре из картона, на который был рулон намотан, Алексей нашёл листок бумаги в клетку. Хотел выкинуть. Детишки, что ли, засунули? Алёша развернул листок, уверенный, что внутри обнаружит чью-нибудь контрольную на «двойку». Но контрольной не нашлось. Лист был пустым, белым и на удивление аккуратным: будто бы его засунули в рулон не просто так, а вложили специально.

Алексей зажал листок в руке и произвёл осмотр второй кабинки. Там взрывчатки тоже не было.

От души сразу отлегло.

Снежана, генеральная уборка – всё такие мелочи в сравнении с тем, что их могли взорвать.

Могли?

А, может, даже и не думали?

Алёша отпросился на обед.

Усевшись в раздевалке, он достал листок бумаги. Что, шифровка? Да, нет, глупости. Бандиты, пожелавшие ограбить банк, пишут лимонным соком! Ну-ну, как же! Он сегодня точно недоспал. Это ж надо, бред такой придумать! Но, если прогладить утюгом… В «Мак-Пинке» нету утюга! Нагреть… Нагреть – и убедиться, что Двуколкин – маразматик.

Алексей пошёл в горячий цех и, пока повар не успела среагировать, подставил свою бумажонку в поток пара от искусственных котлеток, которые готовились стать частью злого сэндвича.

– Ты, что? Сдурел, что ль? – закричала повариха.

– Тихо, тётя Маша. Я нашёл шифровку ЦРУ. Шпионы потеряли. Я нашёл.

– Чего-о-о?

Маша разразилась матом. Но когда Алёша показал ей лист, где явно возник шифр, быстро замолкла.

«2,5,9,Б,16,9,28,3,М,8,5,6,5,18,9,28,Ч,3,4,2,А,3,Т,А,10,20,27,2,1,4,3,3»

– Это ты нашёл? А ну-ка… Не пойму ничего…

Лёша подогрел листок ещё, и цифры стали ярче.

– Никому ни слова, тётя Маша! Государственная тайна!

Взволнованный, румяный, радостный и беспокойный, Алексей вернулся в зал. В углу направо дед в клетчатой рубашке велел внуку одеваться, взял поднос и сам, наверно по привычке, попытался отнести его куда-то. Внук с наивной важностью разглаживал обёртку из-под бургера – наверно, для коллекции.

– Не надо, дайте мне, – сказал Алёша.

Взял поднос, унёс его на тумбу.

Перед тем, как выкинуть, заметил, что тарелка из-под тортика чиста так, словно её вылизали.

6.

По субботам, вообще-то, первый курс учился. Но Алёша был не в силах. Первым делом, потому что недоспал. Ну, и из-за шифровки, разумеется. Так свершился первый прогул лекций в его жизни.

Алексей пришёл домой, то есть, в общагу, навернул лапши из пакетика по три рубля и выпил чаю – тоже из пакетика, заваренного во второй раз после завтрака. Потом он начал думать над шифровкой.

Перед ним был текст. Да, очевидно. Очевидно также, что все числа, тем более что их разделили запятыми, означают буквы. А «Б», «М», «Ч» и так далее? Может, это знаки границ слов?

Так или иначе, логично было рассудить, что цифры – это номера букв в алфавите. Лёша попыхтел минут пятнадцать. Получилось вот что:

Б,Д,И,Б,Р,И,Ь,В,М,З,Д,Е,Д,Т,И,Ь,Ч,В,Г,Б,А,В,Т,А,К,Ф,Ы,Б,А,Г,В,В

Ерунда. Хотя возможен двойной код. Подумав, Алексей решил, что стоит заменить, к примеру, буквы на последующие. Он превратил А в Б, Б в В и так далее. Но смыслу это не прибавило. Двуколкин возвратился к ряду букв и заменил Д – Г, Г – В и так по алфавиту. Тоже безуспешно.

Что, если следует сделать шаг не на одну букву, а на две? Три, восемь, двадцать, тридцать три? У Алексея стали опускаться руки: он припомнил, что в русском языке тридцать три буквы, а он пропустил при дешифровке Ё и Й. Возможно, заговорщики учли их. Перепробовать все способы движения взад-вперёд по алфавиту было нереально. В самом деле, что ли попытаться с Ё и Й?

Алёша возвратился к шифру, попотел ещё немного и увидел следующее:

Б,Д,З,Б,О,З,Ъ,В,М,Ж,Д,Е,Д,Р,З,Ъ,Ч,В,Г,Б,А,В,Т,А,И,Т,Щ,Б,А,Г,В,В

Он вздохнул и двинулся на кухню взять ещё чайку.

Там варился чей-то суп. На подоконнике сидели две девчонки: первая – Радистка, со второй Лёша знаком не был. Обе с сигаретами.

– Кипси, ты мне обещала феанорскую сидюху принести! – умильно ворковала Катя. – Что ж ты такая свинка, а?

Сутулая подруга мрачно озиралась: так, словно вот-вот ждала удара. На её лбу был огромный прыщ, руки плотно прижимались к животу; лишь иногда она отрывала от него левую, державшую окурок.

– Блин, эрэа, я сегодня замотался, дел ещё до х… Челкон расстроил нафиг! Кучка напонтованных цивилов!

– Солнце, не грузись!

– Святая дева! – в шутку возмутилась собеседница. – По-моему, это заговор! Нет, ну я, блин, ещё не дочитал Французский Устав Тамплиеров, а Мессир уже его хочет обратно, эсэмэски сыплет и домашний мой пробил! Да ещё ты с Феанором… Денег нет… Забью на всё, б…!

Алёша возвратился в комнату. Соседей не было. С немного посвежевшей головой он посмотрел на буквы. Ничего похожего на смысл не проглядывало. Сделалось тоскливо.

«Да чего, в самом деле? Возомнил себя Мегрэ! – подумал Алёша тоскливо. – Сейчас пойду, снесу эту бумажку в отделение, расскажу всё. И гора – долой с плеч. Да была ли она?»

В коде много «В». Пять штук. Если опять взяться менять все буквы на последующие и предыдущие, на это место станет Б или Г. Но так не бывает! Буквы редкие, и во фразе из тридцати двух букв… каждая восьмая? Значит, ложный след.

И вдруг Алешу осенило. В нежном детстве он читал журнал «Трамвай». В одном из номеров была статья о криптографии. Там говорилось, что, поскольку чаще всех других в «великом и могучем» можно встретить букву «О», для расшифровки нужно начинать с замены самого распространённого значка. Это идея!

Алексей вернулся на исходный вариант и заменил все тройки буквой «О». Потом подумал. Вряд ли две «О» могут быть на конце слова, а тем более, предложения. Чего там? «Ватерлоо»? «Ванлоо»?

Но оттолкнуться точно можно было лишь от троек, от их пары на конце. Алёша это понял. Если поразмыслить, то какой удвоенною буквой может завершаться слово? Да любой! «Грамм», «холл», «финн»… Впрочем, если буква пять раз повторяется, то это, вероятно, гласная. В уме сразу возникло «длинношеее». Да, «Е», скорее всего! «Вечернее», «быстрее», «веселее», «симпатичнее»…

Алёша заменил тройки «Е». Тогда, скорей всего, 4 – это «Н», поскольку большинство слов, что кончаются на «ЕЕ» – это прилагательные в сравнительной степени. Алёша получил:

2,5,9,Б,16,9,28,Е,М,8,5,6,5,18,9,28,Ч,Е,Н,2,А,Е,Т,А,10,20,27,2,1,Н,Е,Е

«Чен, – прочитал он в середине. – Это же «чечен»!».

В голове опять запрыгали лицо кавказца из «Мак-Пинка», бомбы, террористы… Впрочем, не надолго. Перед ЧЕН-ом было 9,28, а не Ч и 3. Хотя, предположить, что 9 – это «Ч». Тогда…

2,5,Ч,Б,16,Ч,28,Е,М,8,5,6,5,18,Ч,28,Ч,Е,Н,2,А,Е,Т,А,10,20,27,2,1,Н,Е,Е

Нет, слишком много «Ч». А «Е» – и 3, и 28? Маловероятно.

Вновь тупик.

Но может, на конце не «ЕЕ», а «ЕЁ»? Возможно… Но тогда опять зацепок нет. А любопытно, «Й» и «Ё» спрятаны здесь под одной цифрой или всё-таки под разными? Если автор шифровки их не различал, то там, на конце, может быть «ИЙ»: «скользкий», «нехороший», «заговорщицкий»…

2,5,9,Б,16,9,28,И,М,8,5,6,5,18,9,28,Ч,И,4,2,А,И,Т,А,10,20,27,2,1,4,И,Й

«Ита… Чи – ита…»

Возможно, допустить, что после «ИЙ» идёт «К»? Или даже «СК»? «Матросский», «московский», «чеченский»? Впрочем, может быть и «Щ», если это причастие, а не прилагательное. Но две буквы «Щ» на короткую фразу… А впрочем…

Сначала «СК»:

2,5,9,Б,16,9,28,И,М,8,5,6,5,18,9,28,Ч,И,К,2,А,И,Т,А,10,20,27,2,С,К,И,Й

Алексей посмотрел на открытые буквы в конце и сказал «Итальянский». И сам удивился! «Итальянский?» – повторил он снова удивлённо, словно вопрошая у кого-то. «Так подходит! Чёрт возьми, подходит!».

Значит, если 10=Л, 20=Ь, 27=Я, 2=Н…

Н,5,9,Б,16,9,28,И,М,8,5,6,5,18,9,28,Ч,И,К,Н,А,И,Т,А,Л,Ь,Я,Н,С,К,И,Й

«…чик на итальянский? Переводчик!!!»

Лёше чуть не стало плохо от открытия. Чего ради два бандюгана-террориста вздумали кому-то сообщать о переводах, он не думал…

…Тем не менее, эта парочка нуждалась в итальянце:

Н,Е,О,Б,16,9,Д,И,М,П,Е,Р,Е,В,О,Д,Ч,И,К,Н,А,И,Т,А,Л,Ь,Я,Н,С,К,И,Й

Чтоб унять волнение, Алексей опять пошёл за чаем. Он не мог поверить, что вот так, сам, без ключа, одними лишь усилиями мозга, взял – да и открыл шифр.

С кухни доносились крики:

– Солнце, блин, это моя кастрюля!

– Ну, а я в чём варить буду?! Я, что, сдохнуть должен с голоду!?

Вернувшись с чаем, Алексей сел и решил проанализировать то, что случилось с ним за этот день. Итак, он слышал разговор двоих о неком деле, о котором не должна узнать милиция, а также об оружии. Один из этой пары был кавказцем. Вывод: двое замышляют преступление, может быть, общественно-опасное. Затем Алёша обнаружил странную записку в туалете. В общем-то, оставить её там мог кто угодно. Но один из заговорщиков ходил в уборную как раз перед Алёшиной находкой – это первое. Второе же: если для переписки избран был столь странный способ: туалет, лимонный сок (а может, молоко… неважно), а потом ещё и шифр – отправитель явно опасался чужих глаз. Но вот слова об итальянском переводчике никак не стыковались со всем этим…

Поразмыслив ещё, Лёша понял, что сегодня совершил две больших глупости. Во-первых, он не проследил, кто должен был прийти за письмецом. Хотя, как проследишь… Возможно, по волнению он смог бы что-то угадать, но – кто там знает? – может, и не смог бы. Пришла мысль изготовить идентичное послание, положить его в сортире и смотреть. Алёша отказался от неё. Быть может, этот текст – последний проводок, замкнув который, он привёл бы в действие план банды? А вдруг «переводчик» – это значит «подрывник», «шахид», а «итальянский» – ну, к примеру «смертник»?! Порвав канал общения бандитов, Алексей хотя бы отложил злодейство… И вторая глупость – то, что он не вызвал сразу же милицию. Задёргался, занервничал, дурак, потом каким-то детективом вообразил себя… взрывчатку стал искать… Хотя нашёл предмет весьма занятный.

Тем не менее, – так решил Алёша, – если он опять увидит эту пару, срочно позвонит «02». Сейчас звонить нет смысла: лиц он всё равно не нарисует, да и вряд ли к его заявлению серьёзно отнесутся…

Он опять взглянул на шифр.

Откуда эти числа?

Ну да, точно! Была ключевая фраза, получатель знает её, числа – это номера букв в данной фразе!

Лёша попытался воссоздать ключ.

Получилось вот что:

СНИКЕР?ПОЛ?????Х?В?Ь???????ЯД…

«Сникерс – яд», – прочёл Алёша. Ха-ха… Но в начале точно «Сникерс»! «Сникерс пол… половник, половица, полтергейст, пол, полный…».

Господи!!!

Да ведь… теперь же всё понятно!.. Как удачно, что когда-то Лёша тоже был жертвой рекламы. Он бы не расшифровал иначе эту фразу: «Сникерс полон орехов съел и порядок».

Вместо твёрдого знака шёл мягкий. Видимо, чеченец был неграмотен. А, может, для удобства Ь и Ъ считали за одно. Но с секретной фразой открывалось сразу всё! Во-первых, почему «Б», «М», «Ч», «Т» были не зашифрованы. Их просто не имелось в ключевой фразе!

Ну, а во-вторых…

Такой код не мог быть случайным. Выбрать ключевой фразой строку из книги, поговорку, стих, молитву – всё бы ничего… Но рекламный слоган! Нет, Алёшино чутьё нонконформиста говорило: «Это неспроста!».

Кто, кто же мог додуматься до этого?

Безумцы?

Или…

Те, кто производят «Сникерсы»!

В мозгу Двуколкина мгновенно всё сложилось в стройную систему. Двое из «Мак-Пинка» – просто пешки. Их, скорей всего, купили. Исполнители! За нитки дёргает шеф корпорации, не сам – так приближённые. Буржуи не гнушаются… Наверное, разборка с конкурентами. А может, что похуже?.. Журналист раскрыл секрет того, что поедание «Сникерсов» влечёт проблемы с мозгом… И его хотят убить! Или, там, к примеру, депутата, поддержавшего запрет рекламы шоколадок… Впрочем, антиглобалистам депутаты побоку. Но «Сникерс» им не побоку, его Алёша ненавидит!

Ради барышей акулы могут истреблять не только журналюг, но и грудных младенцев!

Лёша понял: перед ним подобный случай.

7.

Аркадий пришёл мрачный, очень поздно, явно не желая разговаривать. Алёша думал поделиться новостями, но товарищ явно был не в духе: видно от недосыпания. Ха, Двуколкин был не прочь так недоспать! Он опасался, что сосед вдруг спросит о ночных делах, поймёт, что Алексей всё слышал, – будет неудобно. Так, пришлось ретироваться на кровать и спрятаться за книгой о Колумбии.

В воскресенье Алексей проснулся поздно. Друг опять уже куда-то умотал, за стенкой справа завывала группа «Сопли», слева – кто-то драл гитару (блин, с утра пораньше!) и кричал («пел»), что, мол, он – раненый рыцарь, распростёртый посреди ирландской пустоши. Алёша с радостью подумал, что сегодня выходной и в институте, и в «Мак-Пинке». Но Аркашки с Витькой не было, и парень заскучал. Умылся, съел чего-то, почитал немного про Колумбию и, наконец, решил зайти в шестьсот четвёртую: к Артёму с Серым.

Здесь было свободней, чем у них, в пятьсот тринадцатой. Светлее, чище и богаче, если можно так сказать: без ржавых труб и дыр в обоях. Был ноутбук. За ним сидел Артемий. Рядом, по правую руку от него, стояла чашка кофе с молоком и миска с аппетитными грибочками, уже почти доеденными. Слева, ближе к двери, громоздились три романа: «Трах!», «Отсос» и «Порно». Алексей поймал себя на мысли: «Интересно, они контркультурны одинаково или каждая – по-своему?»

– Вчера купил, – сказал Артём после приветствия. – Пока что не читал. Начну сегодня. Ты входи, входи!

– А много ты читаешь, – похвалил Двуколкин. – Мне за месяц столько не осилить. И за два…

Артём как будто был польщён, но промолчал. Он набирал какой-то текст и, судя по всему, с большим азартом.

– Не мешаю? – спросил Лёша.

Ему так хотелось поделиться… Рассказать про шифр, бандитов, попросить совета друга.

– Нет, – сказал Артём.

И повернулся:

– Знаешь… Раз уж ты пришёл… Чёрт, стыдно… Погляди, а?

– Что поглядеть? – недопонял Лёша.

– Да роман мой…

– Ты романы пишешь?

– Как сказать, – Артемий гордо улыбнулся. – Ну, пишу, да. Это первый.

– А про что? – спросил Алёша.

Сразу понял свою глупость. Про что мог писать Артём? Конечно, о пороках общества, прогнившем мире, жирных потребителях и тех, кто выбрал свой, альтернативный, образ жизни.

Алексей, смущаясь, подошёл к компу и из-за авторской спины прочёл абзац:

...

«Я кое-как дополз до дома. Свой подъезд узнал по запаху: здесь, блин, всегда несло дерьмом. Лифт не работал. Я пошёл пешком, вернее, пополз: после бутылки водки, трёх стаканов пива и ста грамм раствора для очистки окон, того самого, который гей Вадим уговорил меня попробовать, стоял я плохо, а передвигаться вертикально вообще не мог. На третьем этаже решил: если сейчас не отолью, к четвёртому уж точно обоссусь, – и сделал своё дело прям на лестничной площадке, на забытый кем-то шприц. Добрался до двери и позвонил. Молчание. Фак! Я заколотил ногами в грёбаную дверь что было силы. Какая-то мразь завозилась внутри. Мне открыли. На пороге была голая девица лет семнадцати с большими сиськами. Ошибся дверью! Я так испугался, что сейчас же блеванул от неожиданности…»

– Ну, как? – озабоченно просил Артемий.

– Вроде бы, неплохо, – отозвался Алексей. – Да я, вообще, не спец в таких вещах…

Артемий ждал другого. Он остался недоволен. Чуть подумал и спросил:

– По-моему, тут слишком много этих самых… Ну, несовременных выражений. Например, вот: «сделал своё дело». Надо жёстче! Как ты думаешь?

– Ага, – сказал Алёша. – Надо жёстче.

– Ну, а как иначе скажешь? Видишь, «обоссусь» здесь уже было, «отлить» – тоже. Надо, чтоб слова не повторялись! Полчаса сижу, придумать не могу. Не хватает мне разнообразия лексики. Мне… тесно…

– В рамках языка, – сказал Алёша.

И подумал: «Всюду угнетение, несвобода! Даже тут!».

– А мата здесь хватает? – вдруг спросил Артём взволнованно. – Роман – скандальный. Я хочу, чтоб он шокировал. А на мещанскую «культуру» – мне плевать, сам знаешь, с колокольни…

– И мне тоже! – воодушевился Алексей.

Он успокоил автора: по тексту сразу видно, что Артемий мыслит прогрессивно.

– Так думаешь, что мата здесь достаточно? Хм… Я вот думал: не добавить ли?

– А кашу маслом не испортишь! – заявил Двуколкин, ощутив себя причастным к благородному процессу.

Автор оживился и стал вдохновлено шпиговать свой опус матом: вероятно, так же, как поставщик «мяса» для «Мак-Пинка» шпиговал свой продукт соей, краской и ароматизаторами.

Тут вошёл Серёжа. Бросил вещи, деловито огляделся:

– Попрошу очистить ЭВМ!

– Да щас… ты погоди… маленько… – взволновался литератор.

– Что, опять прошибло? – отвечал Сергей сочувственно. – Давай-давай. Слезай. Работа есть.

– Блин, погоди ты! Творческий процесс срываешь! – И Артемий продолжал азартно набирать на «клаве» матюги.

Потом занёс словечко из трёх слов в буфер обмена и стал просто жать где надо Ctrl V. Не зря! Алёша обнаружил: кнопка «Х» была изрядно стёрта.

– Ну, давай быстрее! – возмутился программист. – Мешая мне работать, ты срываешь сроки Революции!

«Шутник», – подумал Лёша.

– Ты ж сказал, уже почти готово, – заявил Артемий.

– Вот почти, да не почти!

– Успеешь, блин. Серёга, Революция, она ведь по-любому неизбежна, раньше или позже, а мой творческий порыв может погибнуть, – заявил писатель, ткнул как будто в кнопку, но попал левее «клавы».

А потом правее.

– Да, Артемий – наше всё, – косясь, сказал Алёша. – А чего ты программируешь?

– Фигня… заданье, – отвечал Сергей небрежно. – Слышь, ты, «наше всё»! Слезай с компа, а то я его вообще от тебя спрячу! Ты какой-то… Пил, что ль?

Тут Артём хотел схватить за мышку, но, пошарив рядом с нею, почему-то растерялся.

– Убегает! – заявил он.

Отвернулся от экрана, странно посмотрел на Лёшу и Серёжу и спросил:

– Блин! Кто вчера сказал: «Ножки не торкают»?

– Ну, я сказал, – сознался программист. – Так мы ж решили их не есть. Я думал… Думал, ты их выбросил.

– Ага-а! – дебильно протянул Артемий. – Я дурак, что ль? Мне обедать было нечем.

На тарелке оставалось полгриба.

– Ну… Я слышал… – хотел оправдаться программист. – Кто знает – говорили…

– Ни хрена они не знают! – заплетаясь, заявил Артемий. – Ал-л-лексей! С-садись на моё мес-сто! Б… будешь наб-бирать! С-спасибо, блин, Серёга… Ан-н-нд-д-дег-г-гр-р-раунд-д-д-д тольк-ко так и пиш-шет!

Утром в понедельник голова Алёши трещала от усердной помощи писателю. Было одиноко. Виктор не приехал, а второй сосед, Аркадий, не являлся больше суток. «Он у девушки» – сказал себе Двуколкин. Опять попробовал представить себе эту чаровницу, и внутри обрисовалась помесь мамы из Игыза с Лизой из «Мак-Пинка». Странно, почему он вспомнил эту девочку, когда решил, что всё взорвётся? Глупо как.

А поделиться – так ни с кем не удалось.

8.

– Короче, – сказал Виктор. – Вот чего есть! Угощайся!

На столе лежала жареная курица без лапки, уже сгинувшей внутри социалиста и оставившей на его пальцах и физиономии свой жирный след. Курицу Виктор привёз из дома. Там же дали денег, так что рядом с курицей стояла батарея пузырей с напитками.

– Не пью, – сказал Алёша. – Завтра на работу. День ответственный.

Возможно, завтра предстояло снова встретить двух преступников…

– Ишь! – усмехнулся Виктор. – Обязательный какой! А где работаешь?

Алёша застыдился и ответил:

– Да в кафе… Официантом…

– Ха-ха! Ананасовую воду подаёшь?

– Чего?

– Да так, я прикололся. Тухлая работа у тебя. Кафе! Хех! При советской власти все в столовых ели! Знаешь, как?

–…Ну, так это и есть почти столовая…

– Не знаешь! Ты с какого года? А, ну ясно! Чай, и Горбачёва-то не помнишь. Я с маманей был в столовках. Там берёшь поднос, встаёшь на линию раздачи, говоришь бабулькам, чего хочешь…

Виктор был уже немного пьян. Иначе б он не стал болтать так много и живописать перед Двуколкиным портрет «Мак-Пинка».

– А где ты работаешь? – спросил Алёша, чтобы сменить тему.

– Я? Я – грузчик, – проворчал сосед.

– И чего грузишь?

Виктор отвечал: «Картошку», а потом опять начал о том, о чём он так любил:

– …А знаешь, что мне больше всего жалко? Соцсоревнования. Ярче люди жили, веселее. Мне отец рассказывал: у них на производстве к майским праздникам всегда в футбол играли. По команде с цеха. Ихний цех всегда был лучше всех! – И Виктор опрокинул рюмку. – А сейчас что? Был энтузиазм! Сплочённость! А что щас, ну что щас, скажи мне?

– Ничего, – сказал Алёша.

– То-то ж! И работу все любили…

Виктор отпил ещё и размечтался:

– Только знаешь, чего не было? Чего не догадались сделать? Зря не догадались. А китайцы сделали. – Он любовно глянул на портрет над своей койкой. – Униформу!

– Форму?

– Эх… В Китае-то при Мао все ходили в униформе. Это дело! Представляешь: все равны, никто не вылезает, никаких маразмов вокруг шмоток, ни «диоров», ни «карденов»!

– Точно! Тогда и мажоров, которые за этим барахлом охотятся, тоже не будет! – подтвердил Алёша.

– Именно! Я считаю: униформа есть залог здоровья общества. Она будет бесплатной. Нет, точнее, общей. Поносил – сдал в государственную прачечную – взял другую, чистую. Что, классно? Эх, Алёшка… Если б только всё случилось… А ты веришь в Революцию?

– Не знаю, – сказал Лёша.

Виктор, кажется, пропустил неуверенный ответ мимо ушей и продолжал мечтать:

– В Китае униформа была синей. А у нас пусть будет красной. – Он ткнул пальцем в майку с «Гечеварой». – Под цвет знамени! Нет… Знаешь… Надо будет много воевать… За коммунизм… И если тебя ранят…

– Чтоб не видно крови?

– Да!

Вошёл Аркадий.

– Всем привет! – сказал он как-то мрачно. – Ну что, Лёша, значит, ты считаешь, что с буржуем надо воевать его же способом?

– Считаю… Да… А ты к чему?

Товарищ не ответил.

Спал Алеша снова плохо. Ему снился «Сникерс». «Сникерс» был большой, Двуколкин ел, и ему нравилось. Алёше было страшно, стыдно и приятно, а от этого ещё страшнее и стыднее. Оторваться он не мог, так было вкусно. Рядом были парни-антиглобалисты, с осуждением смотрящие на Лёшу. Тот пытался отвести глаза и сознавал отчаянную слабость и ужаснейший позор грехопадения. Потом явилась Бритни Спирс. Неведомые силы потянули Алексея к ней и приказали: «Восхищайся!». Тут позор зашкалил, а Алёша пробудился, весь в поту.

Ребята дрыхли. Было шесть часов, и засыпать вновь не имело смысла.

Алексей поплёлся на работу под дождём. Промозгло, серо, сыро – и снаружи, и в душе, и на дворе, и здесь, в подсобке. Алексей пришёл одним из первых. Обнаружил объявление на зеркале, на этот раз не насчёт тренинга:

...

«Уважаемые работники! 8 октября, в день рождения компании «Пинков и Ко», состоится состязание среди «Мак-Пинков» по футболу. Желающие могут записаться у менеджера смены. Поздравим фирму с 10-летием! Мы любим нашу работу!».

«Я не буду, – решил Лёша. – Пусть другие».

Он открыл дверь в раздевалку и нашёл там полный беспорядок. Видимо, вчера вечерние работники не удосужились отнести униформу в прачечную. Стало быть, теперь придётся надевать фуфайку, неизвестно кем и сколько раз поношенную: здесь, в «Мак-Пинке», шмотки были общие. Двуколкин пришёл первым, так что мог что-то выбрать: на обеих лавках, даже на полу, валялись кумачово-красные фуфайки, грязные и скомканные.

Алексей тоскливо начал рыться в униформе. Нет, это местечко, что ни говори, становится всё хуже с каждым днём. Алёша стянул куртку. На пол «конуры» с неё лилась вода.

– Ну и погодка! – заявила Лиза.

Она появилась в раздевалке в белых брючках, бывших, как ни странно, совершенно чистыми, игривых узких сапогах до самого колена, модной куртке и с зонтом. С зонта текло, он был «под леопарда», не складной, а длинный, в виде трости, так, что сразу наводил Алёшу на мысли о самообороне. «Львица», – вдруг подумал он, взглянув на Лизу. С мокрой головой и смоляными прядками, прилипшими к лицу, она смотрелась как-то по-особенному мило, и Двуколкин, ещё толком не поняв, что с ним случилось, захотел вдруг изо всех сил, чтобы в этой голове водились правильные мысли – мысли о Свободе и Прогрессе.

Лиза возмутилась бардаком, царившим в раздевалке, посмотрела на фуфайку, почти чистую, которую Алёша предложил ей, улыбнулась, словно что-то поняла и засмеялась:

– Ну, чего сидишь? Смотреть будешь, как я переодеваюсь?

Алексей смутился и ушёл.

Потом явилась Ира, злая, мокрая, нырнула в раздевалку, а он всё стоял, стоял у зеркала и, как дурак, смотрел на объявление про футбол. Противные девчонки «позабыли» крикнуть ему «Можно!». Лёша вошёл сам через несколько минут, услышав трели телефона.

Ира наслаждалась музыкой. Видимо, она, как и Алёша, отрывала от работы, где возможно, две-три-пять минуточек на отдых, получая радость от того, что сэкономила энергию, культурно отдохнула. Отдыхала она каждый раз одним и тем же образом – в компании телефона. Из Билайнова питомца пел Билан, а Ира просто-таки упивалась обладанием модной цацкой с наворотами и фичами. Бесцветная, со светлыми бровями, глухим голосом и внешностью, ничем не примечательной, она как будто раскрывалась рядом с телефоном. С ним в руках Ира жила по-настоящему. Телефон был её надеждой, её дверцей в мир успеха, средоточием мечтаний, достижений и символом власти. Сидя в раздевалке и перебирая в нём картинки и мелодии, Ира, вероятно, говорила своим видом: «Я не только стюарт! Я, блин, человек!».

– Что, клёво, да? О, класс! Какой пампусик! – Лиза изучала Ирину коллекцию. – Отпад! Почём качала?

– Оптом, по полбакса, – гордо заявила Ира.

– Где?

Та назвала какой-то адрес.

– А у тебя таких нет? Нет? Ну, как же… – Ира наслаждалась превосходством. – Вон, у Ксюхи ещё «Сопли» есть. Я тоже скоро закажу.

Алёша, наконец, не выдержал.

Давясь от отвращения, смешанного с жалостью, и выйдя из себя, он выкрикнул:

– Девчонки! Ира! Блин, да как же так можно!?

Музыка затихла, и в Алёшу вперилось четыре удивлённых глаза.

– Телефоны… попса… эти скачки… ведь это же всё… Неужто вы не понимаете!? Ирина… Это всё – ненастоящее! Поймите! Это буржуазные приманки… чтобы… чтобы сделать вас… вас… Жертвы!

– Обалдел, что ль?

– Жертвы, жертвы! – разошёлся Алексей. – Жрёте то, что вам дают! Вас сделали скотами, потребителями! Да ведь… Да ведь это же… Вы верите рекламе, вы купились, вы отдали свою жизнь! Вам внушают, что мобила – это круто! Без мобилы вы уже не люди! Блин, одумайтесь! Ведь вами же… вами… манипулируют!

– Чаво-о-о? – сказала Ира.

Лиза с интересом поглядела на Алёшу.

Тот, сбиваясь, запинаясь от избытка мыслей и нехватки слов, пытался разъяснить им, что улыбки Голливуда и мечта о толстом слое шоколада – ложь, пиар, обман, манипуляция, попытка сделать из живого человека аппарат для покупания, развить у него комплекс:

– Да поймите, нужно быть собой! Быть личностью, быть человеком, а не кучей шмоток с телефоном! Вы же стадо… Вы идёте за рекламой, за журналами… Вы масса! Вы – тупая биомасса!

Число слов из более чем трёх слогов зашкалило, и Ирин мозг вышел из строя. Послав Лёшу сразу в пять или шесть мест, она ушла в зал, чтобы его больше не видеть.

Лиза поднялась, игриво посмотрела на Алёшу и спросила:

– Ты читал Уэлша?

– Не успел, – признался тот, чуть не сойдя с ума от неожиданности.

– Я рекомендую!

Лиза ушла в зал.

Алёша сел, не понимая, что такое на него нашло и сожалея, что его первая пропаганда провалилась, но ликуя, что она была. А Лиза… кто бы мог подумать!.. Да, нет! Всё наоборот, так только и могло быть – она умная, она всё понимает, она наша, антиглобалистка!

Мысли заметались в голове Алёши.

Успокоились они только тогда, когда вошедшая в «конуру» Ксюша резво сняла кофту, обнаружив под ней кружевной бюстгальтер, и, как будто так и надо, принялась разыскивать, чего бы нацепить на себя.

Впрочем, от такого поведения мысли снова заметались.

Но уже другие мысли.

В зале люди тоже расслаблялись, наслаждались музыкой. По концепции «Мак-Пинка», там должна была играть попса на иностранных языках, а по большим экранам – демонстрироваться клипы с загорелыми девчонками в трусах. Чтоб было веселей тереть столы и класть продукты под витрины, парни до открытия заменяли это дело на музон, любимый ими. Так что Алексей мыл пол под пение следующих строк:

Быть воро?м – азарт,
Но вредно для здоровья.
Быть воро?м – талант,
Но противозаконно.

Быть может, если поразмыслить, воровские песни тоже бы сошли за контркультуру. Но Двуколкина они достали, да и к революции призыва в них не слышалось. В том, чтобы чистить коврик для сапог и наблюдать за тем, как Ксюша режет тортик под блатной шансон, однако всё же было что-то философское…

Из-за дождя кафе почти что пустовало. В связи с этим менеджер Снежана попросила сдвинуть с мест столы и счистить с плит следы, оставленные ими. Алексей со вкусом протащил стол через весь зал, от чего на полу сразу же изобразилась чёрная полоска, а потом стал со старанием мазать по ней шваброй. Через час, отмыв всё, он поставил стол обратно. Появилась новая полоска. Алексей бесстрастно занялся ей.

В ходе этого труда он краем уха слушал болтовню девчонок. Ира сообщала Лизе, как вчера печально провалилась на экзамене. Экзамен был на категорию. Ирина бодро рассказала о методе мытья окон, о бесшумном задвигании стульев и порядке выброса объедков. Но увы! Добавки в два рубля за час и звания «стюарт 1-й категории» ей достичь не удалось. Ирина срезалась с вопросом «Что следует делать со старыми грязными тряпками?» и наивно отвечала: «Выбросить». «Э, нет, – сказали ей. – Придите в другой раз. Наверно, не читали вы инструкцию! Указанные тряпки надо стирать «Асом»!». Ира возмутилась, что инструкцию читала, и про «Ас» там не было. Комиссия заспорила. Вопрос о грязных тряпках тут же решено было поставить на совет компании.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.