Даже барабан на миг сбился с ритма, услышав звук совсем другого музыкального инструмента, невесть откуда явившего себя возле этого мрачного, колдовского костра. А сам Коростель стоял как громом пораженный. Она снова ожила! Злополучная дудочка тихо подрагивала в его оцепеневших руках, а ее звук длился, и все никак не мог прекратиться и умереть, продолжая звучать, будто он просто замерз над головами всех в этом холодном стылом небе. И ему казалось, что все замерли, застыли вокруг него, и Яну казались размытыми пятнами лица, которые смеялись, подмигивали, что-то кричали ему, а руки прихлопывали, пальцы прищелкивали, и ноги были готовы пуститься в пляс, в дрызг, в кровь...
      Но на самом деле воины загалдели и принялись дружно выталкивать Коростеля из своих рядов к костру, возле которого натужно бухал барабан. Саамская шаманка тоже увидела, что воины чуть ли не насильно вывели к ней молодого парня с дудочкой в руках. Женщина что-то одобрительно выкрикнула и даже чуть тише ударила в очередной раз колотушками, чтобы было слышно и дудочку. Птицелов тоже метнул на Коростеля быстрый взгляд, но тут же ушел в сторону, вращаясь в очередном стремительном пируэте. Магия танца уже увлекла его, и зорз был очень возбужден, лицо его раскраснелось, глаза горели восторгом. Ян окинул взором воинов.
      И саамы, и чудины одобрительно кричали ему, призывая немедленно присоединиться к их шаманке. Яну даже показалось, что если он сейчас, сию же минуту не сделает того, что они требуют, воины бросятся на него и заставят играть силой. Тогда он поднес к губам дудочку и снова дунул наудачу.
      Шаманка, заслышав, что ей на подмогу появился еще один музыкант, издала целую серию звонов своими цепочками. А затем с удвоенной энергией снова принялась терзать мембрану, словно норовя пробить крепчайшую свиную кожу.
      И тут Коростель увидел перед собой огромные испуганные глаза. Глаза волка. Припав к земле, пепельно-серый зверь со страхом смотрел на него. Громадный волк парил над костром. Волк из его сна.
      Сейчас он был стариком. Усталым, умудренным опытом и отягощенным жизненными трудами, грузом потерь и воспоминаниями о победах, обернувшихся пылью. И он крепче припал губами к свистку дудочки и заиграл какую-то мелодию. Он не знал, что это было, он просто выхватывал звуки отовсюду, благо музыка была разлита над ним, и ему оставалось только брать все без разбора.
      Барабан сбился с ритма первым. Саамская шаманка, на лице которой уже несколько минут как застыло выражение невыносимой зубной боли, морщилась, пытаясь подладиться под новый ритм, который несла эта тихая, еле слышная деревянная дудочка, слабее которой ничего не могло быть вокруг. Это было, словно шепот, который однажды вдруг пробивается сквозь безумный крик толпы и становится громче шума моря и рева ветра, потому что начинает звучать у каждого в сердце. А Яна вдруг приподняли теплые невидимые волны и закружили, омывая светом и покоем, и тоже шептали ему: ничего, все будет хорошо, ты только играй, ведь это не трудно... И Ян играл.
      Ян играл, а Птицелов стоял как вкопанный напротив него, закусив губу, со сжатыми кулаками, и ногти врезались в ладони старшины зорзов все глубже и глубже. Ян играл, и колдовство умирало, бесцветно тая на глазах. А Ян играл все громче, и над его взъерошенной головой грозно и тяжело поднимался ветер. Тревожно шумели деревья за тонким, ставшим в одночасье вдруг таким удивительно хрупким, забором, а вокруг дома вздымались снежные вихри, и кусты старой сирени трепало ветром, словно забытое на веревке старое пересохшее белье. И Ян играл, и звуки грустной дудочки летели все выше и выше, туда, к невообразимым высотам света и печали, и умирали там, и возрождались, чтобы умереть снова. И только ветру не было конца.
      ГЛАВА 4
      ПОД СТАРОЙ МОГИЛЬНОЙ ПЛИТОЙ
      Март первым выглянул из тьмы, с усилием отодвинув массивную крышку люка. За ним вылезли, щурясь от света, Травник и Эгле, и друиды вступили на каменный пол Замка Храмовников.
      Кругом темнели лужицы воды, в которых плавали кусочки расщепленного дерева, а на дне чернели пятна пушистого ила. От некогда рассыпанных тут ритуальных букетов полевых цветов не осталось и следа. Но все еще виднелись темные, полустертые временем и непогодой окружности - следы оборонительного обряда зорзов. Где-то высоко, под сводами крыши, на стропилах изредка шуршали невидимые голуби, хлопали крыльями и простуженно кашляли, совсем как люди. Похоже было, что со времени последнего прихода друидов в замке ничего не изменилось, только усилилось ощущение сырости и повсеместного запустения.
      Вдоль одной из стен тянулся длинный ряд высоких бронзовых постаментов. Это были древние саркофаги и старинные усыпальницы. Неподалеку, на одинокой стойке, возвышающейся на уровне человеческого роста, покоилась запыленная книга небывалых размеров. Обложка ее была из грубо выделанного темного пергамента, а страницы были величиной с добрый локоть взрослого мужчины.
      А посреди храма, под высокими сводами, в лучах бледного дневного света, пробивавшихся из запыленных узеньких окон, словно огромная пылинка, тихо покачивалось облако переливающегося тумана.
      - Что это? - воскликнула Эгле
      - Пока не знаю, - ответил Травник, с любопытством разглядывая странный туман, - вот сейчас подойдем ближе, тогда посмотрим.
      - А это не опасно? - у девушки были совершенно круглые глаза, в которых отражалось и туманное облако, висящее под древними сводами.
      - Заодно и проверим, - деловито пробасил Март и первым двинулся вперед. Эгле скептически поджала губы на манер своей прабабки, однако пропустила вперед Травника и только потом осторожно направилась вслед за друидами.
      Туман медленно покачивался прямо над ними. Март запрокинул голову и поцокал языком.
      - Странно, откуда мог здесь бы взяться такой густой туман. Прямо как на болотах в землях проклятых саамов - хоть снежки из него лепи.
      - Сдается мне, что это не совсем обычный туман, - озадаченно пробормотал Травник и тут же издал предупреждающее восклицание - облако тумана стало медленно опускаться прямо на них.
      Трое друидов быстро отступили, не сводя глаз с облака. Оно мало-помалу стало менять форму, пока не приобрело очертания огромной размытой человеческой фигуры.
      - Мать честная! - воскликнул удивленный Збышек, во все глаза смотрящий на трансформации фигуры. - Да ведь это же призрак! А я-то думал, что они бывают только ночью!
      - У призраков не бывает ни ночей, ни дней, - раздался вдруг сухой, слегка надтреснутый голос, будто в замке кто-то принялся разрывать старинный полуистлевший пергамент. - У них свое время, имя которому - Печаль, - грустно, но все же несколько поучительно добавил голос. Теперь друидам уже было понятно, что он исходил прямиком из туманного облака, опустившегося на уровень глаз всей неразлучной троицы.
      - К тому же, - заметил голос, - призраки и привидения, как вы, смертные, их называете, а правильно сказать - тени ушедших, всегда рядятся в подобие своих прежних людских одеяний и даже частенько норовят создать иллюзию своей личины в земном существовании. Я же, прошу заметить, к теням не имею ни малейшего отношения.
      - Кто же ты тогда? - изумленно пробормотал Март, который никогда не видел в своей жизни говорящего тумана.
      - Ты же друид, - сварливо отозвалось облако, - и должен различать такие вещи. Я дух. И отнюдь не простой.
      - А какой? - машинально спросила Эгле.
      - Я - дух Замка. Вы - в Замке Храмовников.
      - Это мы уже поняли, почтенный Дух, - вежливо сказал Травник и покосился на Марта, мол, молчи уж лучше, невежа, потом и с тобой побеседуем о высоких и низменных материях. - Однажды мы уже побывали здесь.
      - Да, в недавние времена замок посетило немало мерзких и отвратительных созданий, - проговорил дух и, выдержав эффектную паузу, предположил:
      - Ну, к вам эти слова, разумеется, не относятся...
      Фраза духа оказалась настолько двусмысленной по интонации - то ли утверждение, то ли осторожный вопрос, что даже Травник нахмурился.
      - А откуда ты знаешь, что мы - друиды? - недоверчиво протянул Збышек.
      - Теперь я уже тоже начинаю сомневаться, - у духа явно был непростой характер! - Вы не видите или не различаете очевидных вещей.
      - Мы - не адепты магий и не колдуны, - покачал головой Травник. - Но мне кажется, что ты кого-то здесь ждешь? Уж не нас ли?
      - Поджидаю, - уклончиво отозвался туман. - При условии, что вы назовете мне свои имена.
      - Зачем? - нахмурился Травник. У него были свои соображения по поводу того, кому стоит открываться, а с кем лучше поиграть в темную.
      - Затем, что трем друидам, которые придут в Замок с окончания Другой Дороги Храмовников, я должен кое-что передать.
      - Что именно и от кого?
      - От одного моего знакомца. Могу пояснить: я жду человека, который должен знать, как и сколько раз в ведовском травознатьи ползучую траву надо перевить травой бедучей, чтобы ее свойства переменились на противные.
      Дух передохнул мгновение: видно было, что он только что выпалил явно заученную, причем, видимо, с немалым трудом и усердием, фразу, в которой сам мало что понимал.
      - Я - этот человек, - усмехнулся Травник. - Если мне память не изменяет, то у твоего знакомца обычай крепкий: траву под названием кукушечий глаз вьюнком перевить любит, причем - неоднократно. Это он тебе сказал?
      - Именно, - вздохнул туман, как показалось друидам, с явным облегчением. Почти слово в слово.
      - Что за белиберду вы тут несете? - удивилась Эгле.
      - Вспомнили одного человечка, - отозвался Март. - Мы у него заночевали разок и как раз об этих и прочих разных травах и разговор, помнится, шел. Верно, Симеон?
      - Точно так, - весело согласился Травник, и они довольно перемигнулись с Мартом. - Звали его тогда Рыбак, хотя, думаю, не единственное это его имечко.
      - Ну, про то мне говорить с вами не велено, - подытожил дух Замка. - Ваши дела, друиды, это суть заботы земные и бренные, мой же удел - воспарение в воздухах и юдоль печали.
      - Ну, говори тогда, юдоль печали, - усмехнулся Март, - что передать тебе Рыбаком велено.
      - Очень мало, - сочувственно сказал дух. - Так мало, что, почитай, и вообще ничего.
      - Слушай, ты, дяденька, - разозлилась Эгле, которую прабабка воспитывала, видимо, отнюдь не в духе почитания старших, к тому же - еще и бестелесных. Может, хватит нам голову морочить своими воздухами да бренностью? Говори, что велено, а то у нас времени-то в обрез будет.
      - Вечно вы, люди, спешите, - укоризненно заметил дух. - Я вас, между прочим, уже давненько тут поджидаю, а вот не жалуюсь.
      На этот раз друиды решили промолчать, дабы не подвергать словоохотливого духа соблазну продолжить свои жалостные монологи.
      - Что ж, извольте, - сказал дух. - Велено передать мне Лесным Служителям, именуемым мужи Симеон и Збых, и Служительнице Эгле, девице, - в этом месте дух сделал глубокую и значительную паузу, на протяжении которой Эгле чуть не лопнула от ярости, - следующее. Вам не следует покидать замок, - молвил дух. Иначе вы пройдете мимо короткого пути, выбрав долгую и многотрудную дорогу.
      - Где же этот путь, о котором ты говоришь, великий Дух Замка? - язвительно поинтересовалась Эгле. В отличие от мужчин она не испытывала никакого пиетета перед своим собеседником, даже в таком странном обличье. Она просто мало что знала о характерах духов и нравах привидений.
      - Он здесь, в этом же самом зале, - после некоторой паузы ответил дух.
      - Храмовники что - просто взяли и напичкали свой замок всякими Потаенными дорогами? - тихо прошептал Травнику Март. Тот в ответ пожал плечами.
      - Ты отчасти прав, юный друид, - откликнулся всеслышащий дух, и Збышек виновато покраснел. - Этот замок - как сердце, из которого ведет немало дорог для крови. Она как вливается сюда, так и вытекает в разные стороны.
      - Мы готовы идти по твоему слову, Старший, - решительно сказал Травник. Говори, где этот путь!
      - Ответ - в книге, - ответил дух Замка, плавно проплыл в воздухе к деревянной подставке, на которой лежал гигантский том, поднялся ввысь и замер над ним, мерно покачиваясь под сводами.
      - В этой? - Март с сомнением оглядел толстый и пыльный фолиант. - Да здесь век копайся - ни на что не найдешь ответа!
      - Тебе достаточно открыть книгу Храмовников всего единожды, - возразил дух. - Книга сама откроется в нужном месте.
      - А закладок там нет, случаем? - пошутила Эгле, но дух не принял шутки, а лишь красноречиво фыркнул в ответ насмешнице. Эгле сразу присмирела, а Збышек, глянув на нее с укоризной, взялся за том обеими руками и картинно дунул. Однако это не возымело ожидаемого эффекта: слой пыли на обложке и корешке и так и остался недвижным!
      - Не отвлекайся, юноша, - строго сказал дух. - Книжная пыль - это не по твоей части.
      - Почему это - не по моей? - обиделся Март. - Я немало прочел всякого разного на своем веку.
      - Речь не об этом, - в голосе духа вновь послышались раздражительные нотки. - Не трать времени даром. Подумай о том, куда ты держишь путь, и раскрой книгу наугад - где тебе вздумается.
      - Хорошо, - кивнул Март. - Хотя я и ничегошеньки пока не понимаю.
      И он пробежался руками по корешку, словно музыкант - по грифу лютни, ощутил, как пальцы нащупывают возможный изъян между страницами, прикрыл глаза и рывком распахнул фолиант.
      - Да тут стихи! - воскликнула Эгле, немедленно оказавшаяся возле раскрытой книги. - И к тому же - знакомые! А я-то думала, что это молитвенник или еще чего-то в этом духе, но уж никак не мирская книга...
      - Что же ты видишь? - бесстрастно поинтересовался дух.
      - Стихи, даже нет - это песня. Точно! И знакомая! Я слышал, как ее однажды распевали трубадуры под конец ярмарки в одном городишке. Правда, это было давно.
      Травник взглянул на разворот. Там значилось красивой вязью затейникакаллиграфа: "Баллада о Двух Именах".
      - А причем здесь эти строчки? - спросил Травник, сосредоточенно вчитываясь в разноцветные хвостатые буквы с причудливыми росчерками.
      - Вы скоро поймете. Прочтите внимательно и задумайтесь, - ответил дух и умолк.
      Баллада о Двух Именах
      За рекою есть старый дом,
      Весь в снегу и опавших листьях.
      Сколько раз я правил сюда свой челн
      Хотя бы в мыслях.
      Там давно светилось окно,
      Все заботы были пустыми.
      Но судьба ушла, и память отдала
      Лишь только имя.
      Если б назвала меня Ветер
      Стал бы самым одиноким на свете.
      Но со мной играли бы дети
      И пускали ярких змеев на ветер.
      Но ты назвала меня Смертью
      И стал я самым молчаливым на свете,
      И все смотрю из темноты
      Глазами могильной плиты
      Сквозь цветы.
      Стало пусто в доме моем
      И ничьих голосов не слышно.
      А метель метет и заметает дом
      До самой крыши.
      Ни к чему теперь вспоминать,
      Ни к чему мне клеить осколки.
      От судьбы, что была,
      Остались только слова.
      Слова - и только.
      За рекою был старый дом,
      Весь в снегу и опавших листьях.
      Сколько раз я правил сюда свой челн
      Хотя бы в мыслях.
      Но не вечен воск на столе,
      И свеча уже оплывает...
      Это память, мой друг,
      Песком струится из рук
      И исчезает.
      Но теперь со мною есть ветер
      Ветер - самый одинокий на свете.
      А порой приходят и дети
      Слушать сказки о весне и о лете.
      Ведь они не знают о смерти
      Самой молчаливой вещи на свете.
      А память укрыта темнотой
      Под старой могильной плитой
      Судьбой.
      - Странно, - нахмурился Март. - Храмовники-то вроде бы - люди духовного сана и звания, а стихи у них тут лежат самые что ни на есть мирские! Просто куплеты о несчастной любви - замени слово "судьба" на "любовь", что тогда получится?
      - А что же в этом плохого? - громко сказала Эгле, отвернулась и медленно пошла вдоль стены, где покоились высокие саркофаги. - Мне кажется, эту балладу можно понимать совсем по-разному, в зависимости от кого, с какими мыслями ее читаешь. - Она сосредоточенно вглядывалась в потемневшие от времени и сырости крышки усыпальниц, пока вдруг не издала тихое восклицание.
      - Что ты там делаешь, Эгле? - негромко окликнул ее Март.
      - Как что? - последовал слегка удивленный ответ. - Делаю то, что сказано в книге - ищу старую могильную плиту!
      - Зачем? Разве там сказано - искать гробы и все такое? - удивился Март.
      - Быть может, это и есть - ваша судьба? - где-то в глубине зала патетически откликнулся неугомонный дух, и почти одновременно с ним Эгле, поднатужась, отодвинула тяжелую крышку одного из саркофагов, которая с грохотом упала на железный пол - основание, на котором покоились все саркофаги.
      - Ты что, надорваться хочешь? - закричал Март, а Эгле подняла враз просиявшее, торжествующее лицо и поманила своих товарищей.
      - Идите-ка лучше сюда, други разлюбезные. Глядите, что я нашла!
      Травник и Март быстро подбежали к ней. Симеон опасливо заглянул в саркофаг и охнул. Внутри усыпальница была пуста, если не считать обрывков порядком уже истлевших гобеленов и кусков битого кирпича. В центре пола зияло огромное отверстие, уходившее куда-то вниз, чуть ли не под фундамент замка.
      - Как ты его нашла? - удивился Травник.
      - Сама не знаю, - недоуменно пожала узкими плечиками Эгле. - Ровно кто-то шепнул мне на ухо: ищи вот здесь! Это не ты, случайно? - она подозрительно подняла голову, но дух не удостоил ее ответом.
      - Опять подземелье! - застонал Март, страдальчески хватаясь за голову, и тут же едва не схлопотал крепкий подзатыльник от Эгле.
      - Ты говорил об этом, Старший? - оглянувшись, зычно крикнул Травник в пустоту храмового зала.
      Но ему уже никто не ответил. То ли дух Замка сам не знал ответа, то ли общение с людьми его уже утомило. В конце концов, он ведь всего лишь исполнил просьбу...
      Друиды переглянулись. Март покраснел и сделал шаг назад.
      - Я первым в эту могилу не полезу, - покачал он головой.
      - Сначала спущусь я, а потом - вы за мной, - быстро сказал Травник и принялся вынимать из походного мешка моток веревки с крюком на конце. Отмотав кусок подлиннее, он как заправский рыболов опустил веревку в глубину усыпальницы, поводил там, словно по дну, что-то нащупывая, после чего вытянул крюк и резко опустил веревку вниз. Из отверстия явственно послышался звонкий стук железа о железо.
      - Неглубоко, - констатировал Травник. - Самое большое - с тебя будет, - и он указал на Эгле. После чего легко перекинул ноги через края усыпальницы и мягко и пружинисто спрыгнул вниз.
      - А если там кол? - Марта от этой мысли даже всего передернуло.
      - Спускайтесь, - послышалось снизу. - Тут даже светло.
      Эгле решительно оттеснила явно робеющего при виде открытой гробницы Марта и грациозно спрыгнула. Збышек пробормотал себе что-то обиженно под нос и, кряхтя, полез вслед за ней.
      Пока друиды спускались в свой очередной подземный ход, над раскрытой книгой пронеслось легкое, неслышное дуновение. После чего от страниц воскурился легкий дымок - это медленно тлели буквы. Через несколько минут текст исчез, и на страницах фолианта остались только два больших темных пятна.
      ГЛАВА 5
      ПРАВИЛА СОЦВЕТИЙ
      Два существа стояли в заснеженном лесу друг против друга. Один из них был человеком, высоким крепким мужчиной, несмотря на долгие годы, что стояли за его плечами тенью великих испытаний души и трудных лишений тела. Другой был духом, бесплотной тенью, уже почти не сохранившей память о человеческом естестве, но свыкшейся с воздухом и огнем, что скрыт от глаз человеческих, и которым пронизано небо над каждым из нас. Один из них не был собой в привычном смысле слова, а другому предстояло обрести себя вновь. И странно, что один страстно желал этого, а другой в глубине своей обнаженной перед всеми ветрами и течениями души страшился этого и не был в уверенности от того, справедливо ли решение, к которому давно уже пришел его наставник.
      - Понимаешь, Камерон...
      Рагнар смотрел на своего учителя, человека, которого он почитал превыше всех на свете, и отражался в его глазах высоким столбиком тумана, что по какой-то непостижимой прихоти природы или иных сил не желал ни подняться в небо, ни опуститься наземь, чтобы впитаться в снег и остаться в нем навсегда. А навсегда - это для снега значит - до будущей весны.
      "Так вот что меня ждет", - думал Камерон, силясь разглядеть в клубах тумана черты лица, очертания фигуры, хоть что-то, имеющее облик прежнего Рагнара, того, кого он знал и любил как сына, которого ему не дала превратная судьба.
      - Понимаешь, Рагнар...
      Камерон смотрел куда-то вдаль, в какие-то, как казалось Рагнару, одному ему видимые небесные глубины. Рагнар так давно уже не видел своего наставника, и ему показалось, что с тех пор друид глубоко и уже как-то совсем безнадежно состарился. И от того, как глубоко ввалились его глаза, как высохла кожа на руках, какие борозды пролегли по щекам под влиянием то ли всесильного времени, то ли иссушающего действия магии, Рагнар на миг глубоко и всерьез усомнился в том, что они сейчас должны были совершить.
      - В жизни бывает немало примеров тому, как рушатся привычные рамки и устоявшиеся представления. Правила Цветов гласят: все цвета равны, и слабые, легкие цвета порой могут оказаться на неожиданной высоте в столкновении с более сильными и тяжелыми. Но Правила Соцветий утверждают, что некогда были старые, первозданные цвета, и это говорит о том, что есть Цвета более древние, а есть более молодые.
      - Ты рассказывал мне об этом, Камерон, - ответил дух и склонил невидимую голову. - Помнится, я еще выспрашивал у тебя, что это за Цвета, а ты ответил, что этого не знает никто. А я еще по глупости подумал, что ты утаиваешь от меня нечто, что еще было рано или вовсе не положено знать ученику моего ранга.
      - Да, разумеется, - согласился друид. - И еще я помню, как однажды ты спросил меня, почему нельзя смешивать древний цвет с более молодым. Сейчас, пожалуй, я уже смогу дать тебе ответ.
      Старый друид поднял к небу невеселый взгляд, улыбнулся какой-то из самых маленьких невидимых звезд и простер руки к тому месту, где сейчас обретался несчастный дух.
      - Видишь ли, мой мальчик! Все дело в том, что Учитель никогда не должен переживать своих учеников. Иначе разрушится связь времен. Об этом нам говорят потаенные магические Правила Соцветий, если хорошенько вдуматься в свод этих странных и неясных древних постулатов. Я - это более старый цвет, ты - молодой. Ты ведь видишь, как твое тело уже начало медленный, но неуклонный пусть к старению.
      Дух промолчал, но старик саркастически улыбнулся.
      - Мы попытались сделать то, что разрешают делать Правила Цветов - заменить цвета один на другой. Но Правила Цветов - это всегда путь к Правилам Соцветий, и истинные мудрецы вечно проходят один и тот же, но в то же время и - вечно разный путь от одного свода Правил к другому. И всякий раз, мой друг, всякий раз они обретают новую мудрость и приобщаются к неслыханным доселе откровениям. Цвета можно заменять, поэтому мы и сумели удержаться на шаткой грани бытия и небытия после того, что сотворили друг с другом. Но возможно заменять лишь Цвета одного порядка, одного возраста, одного мира. В противном случае случится непредсказуемое, а я всегда сторонился тайн и странностей и своих учеников стремился воспитать так, чтобы они стремились отыскать разгадки своих тайн непременно и, прежде всего - в Простом.
      - Ты еще находишь в себе силы шутить, Учитель, - прошелестел дух, но Камерон горько покачал головой в ответ.
      - Мы думали, что обманули всех своих врагов, и в особенности - самых злейших. На самом же деле все это время, боюсь, мы обманывались сами. Потому пришло время исправить нашу ошибку, и пусть хотя бы в этом мы будем мудрее.
      Старик протянул руку, и торчащий из снега по соседству с ними высокий пень вспыхнул ярким и ослепительным огнем. Дух непроизвольно отодвинулся, так неожиданно силен был жар, исходящий от магического огня.
      - Ты даже не спрашиваешь меня, хочу ли я этого, - проговорил дух, не отрывая внутреннего взгляда от чистого гудящего пламени.
      - Мы уже обговорили с тобой все в нашу прошлую встречу, - отрезал старик. - Думаю, у тебя было время это обдумать.
      Друид снял с плеча дорожную котомку и принялся ее расшнуровывать.
      - Обдумать - да, - молвил Рагнар. - Но обдумать - не значит согласиться.
      - Можешь не соглашаться, - сердито ответил Камерон. - Достаточно уже и того, что я все решил за нас с тобой. Ты, надеюсь, еще не забыл, что я - твой Наставник?
      - Знаменитый Пилигрим Камерон - наставник духов? - усмехнулся Рагнар. - Ты не думаешь, что все маги всех мыслимых цветов и оттенков будут долго смеяться над этим, коли узнают?!
      - Не узнают, - неуверенно ответил Камерон и тут же притворно сдвинул брови. - В этой ситуации ты еще находишь силы шутить, Ученик?
      В руках его между тем очутилась плоская жестяная коробка, извлеченная из дорожного мешка. Каким-то сверхъестественным чутьем старый друид понял, как напрягся сейчас дух, и засмеялся тоном доброго, все понимающего дедушки всеобщего любимца в семье.
      - Думаю, ты знаешь, что это.
      - Краски, - последовал ответ.
      - Разумеется, друг мой, - кивнул Камерон и тревожно взглянул на туманное облачко - как воспринял дух его последнее слово. Но что можно разглядеть в тумане? Один только дым...
      Старый друид раскрыл коробку и окинул взглядом ее содержимое.
      - Все на месте, - пробормотал он. - Остается подобрать Цвет. Что скажешь, ученик?
      - Думаю, этот Цвет - белый, - прошелестел дух, и старик удивленно поднял брови.
      - Почему ты так считаешь?
      - Я не считаю, - ответил Рагнар. - Я это знаю. В твоей коробке, Учитель, только белые краски... И больше никаких.
      - Откуда ты знаешь? - пораженно воззрился на него Камерон.
      - Я просто вижу, - мягко сказал дух.
      - А как тебе это удается?
      - Ты это поймешь сам, когда свершишь то, что задумал.
      Несколько мгновений Камерон стоял, озадаченно перебирая краски. Затем сокрушенно покачал головой.
      - Ишь, ты... Видать в твоем состоянии тоже найдется немало интересного для ума. Что ж, посмотрим!
      И он вынул из коробки маленький сухой кружок, который вспыхнул в его руке ослепительным золотом. Из облачка тумана, которое стало все сильнее вытягиваться вниз, к снегу, послышалось удивленное восклицание.
      - Этого не может быть! Учитель, я видел... я знаю, что они все там были белые. Все три!
      - Конечно! - усмехнулся явно довольный старик, даже языком прищелкнул. Но на свету один из них всегда меняет свой цвет, потому что это - Цвет разъединения. Золото - цвет разлуки, мой друг. И оно поможет нам в огне.
      Старый друид переложил в ладонь два оставшихся белоснежных кружочка, отбросил в сторону уже ненужную коробку для красок и быстро подошел к огню. Он не стал говорить ни заветных слов, ни произносить магических формул и заклинаний, а просто бросил в огонь золотой кругляш. Пламя вмиг окрасилось всеми цветами радуги, бесчисленными оттенками, немыслимыми соцветиями, после чего огонь прояснился и приобрел цвет белого полупрозрачного серебра. Камерон взглянул на оставшиеся кружочки, выбрал тот, что был крупнее, и бросил его прямо в туманное облако. Краска утонула в нем, как в киселе, и старый друид одобрительно усмехнулся.
      - Ну, друг мой, помнишь, как говаривал я в подобные минуты?
      - Не надо слов, от них - одни заботы! - твердо сказал дух, и Камерон кивнул.
      - Тогда пойдем, - прошептал старый друид Камерон Пилигрим. - Я иду к тебе, сын мой!
      И он протянул к серебряному костру руку ладонью вверх и первым шагнул в огонь.
      - Я тоже иду к тебе, отец! - последовал ответ, и Камерон в последние мгновения своего земного существования впервые услышал это слово и почувствовал, как в его ладонь легла крепкая, сильная рука. Облако тумана тихо опустилось в огонь, пламя костра взметнулось ввысь и тревожно загудело, хотя в эту лесную чащу сейчас не смог бы пробраться ни один, даже самый шальной ветерок.
      Через несколько минут на снегу осталось только большое подтаявшее пятно от костра, темневшее прошлогодней хвоей и старыми шишками. Рядом, на снегу ничком лежал человек в изодранном и местами прожженном насквозь походном плаще друидов. Он был без движения и без чувств. Лицо его, походившее на былое обличье Камерона, изменилось: оно помолодело, черты стали правильнее и ровнее, исчезло несколько особенно глубоких морщин на лбу и щеках. Огонь исправил шрамы времени, оставив незаживающие ожоги в душе.
      Наконец человек застонал и перевернулся на спину. Руки его раскинулись, и пальцы судорожно заскребли по земле. Они захватили горсть снега и несколько раз сжали его. Руке стало холодно, и человек с трудом пошевелился и открыл глаза. Перед ним было небо, окаймленное верхушками высоких елей. Он попытался приподнять голову и улыбнуться небу, но это потребовало от него таких неимоверных усилий, что он вновь без сил откинулся на снег. Но слабая, еле заметная улыбка так и осталась на быстро розовеющих губах Рагнара, а из пальцев его уже капал часто и весело тающий снег.
      В это самое время Кашлюнчик произносил последнее слово заклинания, которое пока так никто и не оценил. Трансформация уже началась, и он с удивлением чувствовал, как на нем медленно нарастает образ совсем другого человека. Ощущение было и жуткое, и притягательное одновременно, и зорз с тревогой прислушивался к собственному телу, не подаст ли оно сигнала предупреждения, после которого лучше остановиться и, быть может, немедленно все вернуть обратно.
      Переправившись с большими предосторожностями на другой берег реки, Кашлюнчик долго вслушивался в музыку недалекого уже барабана. В отличие от других своих напарников по служению Безумцу-некроманту, как он про себя иногда в сердцах называл Птицелова, он умел читать Звуки и Ритм. Кашлюнчик сразу понял, что к дому Коростеля он сейчас не пойдет, почти физически ощущая, как там бушует магия Птицелова, натыкаясь на какую-то магическую стену совсем иного рода.