Тот заверещал, как ребенок, но в ту же секунду мощные челюсти сомкнулись у него на спине. Хрустнул позвоночник, маленькое серое тельце обмякло, и волк впервые за ночь вкусил теплой крови. Вкусная солоноватая жидкость распалила тело, а поднявшаяся над лесом луна тут же одурманила и голову зверя. Он остановился и, усевшись на хвост, скорбно взглянул на луну. Ночное светило было почти идеально круглым. Волк издал короткий и тоскливый вой, опустил голову, положил ее на лапы, прислушиваясь, не отзовется ли в окрестных лесах сородич или подруга. Но вокруг была только стылая тишина, и волк, нехотя поднявшись, побежал дальше.
      В дальнейшем он не раз преследовал зайцев, опрометью порскающих в разные стороны с его дороги, и пару раз ему удалось еще раз плотно закусить. Луна светила над волчьей головой, сводя с ума, толкая на безумства, и неясный огонь в крови горел еще долго, даже когда волк выскочил на околицу глухой деревни.
      В редких жилых дворах сразу же надсадно залаяли собаки. Однако ни одна не осмелилась принять открытый бой, и трусливые шавки только злобно тявкали вслед волку, который мчался, по прежнему не сбавляя ход и не разбирая пути. Волка властно вела за собой ночная магия, и когда он вылетел из деревни и увидел на холме небольшое стадо пасущихся овец, он даже не остановился передохнуть, а большими скачками, все больше и больше забирая вправо, помчался к стаду. Он ни на минуту не задумался, что же делают зимой здесь, в снегу, эти кудрявые жирные овцы, и где в это время находится их явно безумный пастух.
      Овцы, как и подобает этим животным при виде приближающегося волка, тут же сгрудились в кружок, тесно прижавшись друг к дружке и мрачно глядя на хищника. Волк же, подобно стреле на излете, тяжело взбежал на холм и бросился в самую середину стада.
      Чаще всего в таких случаях овцы бросаются от нападающего волка врассыпную, но, пробежав некоторое расстояние, вновь сбиваются в кучу. Затем следует новое нападение серого разбойника, и так может продолжаться несколько раз, покуда не утихнут волчья злоба, усиленная голодом, и распаленный беззащитностью жертв охотничий азарт. Волк опрометью бросился на ближайшую овцу, и неожиданно остановился как вкопанный. Глаза овцы мрачно сверкнули, она воинственно заблеяла, чуть ли не зарычала, и вдруг, злобно оскалившись, овца обнажила огромные зубы. Это были вовсе не овечьи зубы, потому что обладатель таких клыков уж точно мог совершенно спокойно разгуливать по ночным лесам в самые голодные зимние времена без всякого опасения за свою роскошную теплую шкуру.
      Стоящие по бокам ее кудрявые товарки последовали примеру подруги, и теперь на волка глядело множество пар горящих глаз, блестели острые зубищи, а передними копытами эти невероятные овцы злобно разрывали под собой снег. Если бы волк был человеком, он непременно воскликнул бы "Да это же волки в овечьей шкуре!" Но это был волк, к тому же - одержимый ночной магией, цветущей в заброшенном старом доме, и поэтому зверь смело бросился в самую гущу стада.
      Несколько клыков клацнуло прямо возле его носа, чьи-то зубы располосовали плечо, но волк добился своего: впившись мертвой хваткой в овцу поменьше, он, злобно рыча сквозь зубы, стиснутые на горле жертвы, выволок ее из овечьего круга. Однако не тут-то было: глухо блея, овечья фаланга угрожающе надвинулась на волка и заставила его отступить. Они закрыли собой свою товарку, но в тот миг, когда волк уже готовился пробить новую брешь в обороне этих странных снежных овец, он услышал за стеной передних животных жалобное блеяние, хрип и злобное рычание. Это его озадачило: волк принялся вытягивать шею, чтобы посмотреть на своего соперника или союзника, который появился сзади и сейчас, конечно же, разрывал овцу на куски. Рев усилился, животные расступились, и навстречу волку медленно вышли шесть огромных овец. Морды всех шестерых были густо перепачканы темно-красной кровью!
      Волк замотал головой совсем по-человечьи, отгоняя безумное наваждение, и в этот миг крайняя овца со всех ног бросилась на него. Волк не ожидал нападения, и от удара чугунного лба, украшенного по бокам завитыми рогами, кубарем полетел со всех ног на снег. Овца же, окрыленная успехом, зарычала отнюдь не по овечьи и громко клацнула острыми зубищами. Волк, взбешенный и испуганный странным видом и поведением вроде бы травоядного, тоже ощерился, кинулся в бой и тут же столкнулся грудь в грудь с черным бараном, разодетым в мелкие завитки отменного каракуля. Оба отскочили, но удержались на ногах, и в тот миг, когда кровь волка буквально вскипела лютой ненавистью и яростью бойца, совсем рядом, за его спиной раздались тихие и мелодичные звуки свирели. Мотив был таким чарующим, он так завораживал, что бедный волк не сразу нашел в силы даже повернуть голову на ее звук. И все-таки он пересилил наваждение, обернулся и тут же пал духом.
      Рядом с ним стоял овечий пастух. Вида он был весьма необычного: богато расшитый серебристой нитью черный длинный двуполый кафтан, не туго перехваченный кожаным ремнем, просторно ниспадал с высокой и крепкой фигуры молодого человека. На голове этого странного пастуха красовался длинный колпак, похожий на головные уборы придворных звездочетов, если бы только волк имел представление о нарядах этой в высшей степени ученой касты людей. Но волк не имел понятия не только о нарядах, но и о музыке, будь она хоть придворной, хоть пастушеской. Подобно всем другим волкам, равно как и собакам, заодно с кошками, он попросту не выносил музыки, которая действовала ему на нервы. Но остальные звери в этом случае немедленно принимались жалобно выть и скулить, а этого волка звуки свирели повергли в состояние глубокого отчаяния и слабости во всем теле. Вдобавок волк обнаружил, что он почему-то не может двинуть вовсе ни одной лапой и, похоже, даже хвостом. Пастух шагнул к нему, не переставая играть на свирели, и в этот момент волк увидел притороченную к поясу человека гладкую и крепкую палку с ременной петлей на конце. Одним глазом волк видел, как к нему решительно идет черный каракулевый баран, другим косился на пастуха, но не мог даже шевельнуться.
      Пастух продолжать наигрывать одну и ту же печальную мелодию, которая становилась все заунывнее, и в такт музыке грустной свирели из волчьего тела толчками уходила жизнь. Это магия, мог бы подумать волк, но он не знал этого слова. Волк вообще не знал никаких слов, и к тому же, он был не настоящий. Это был волк из сна, и сон властвовал над ним, как ему того хотелось. Сон царил над Яном Коростелем, просто показывая картинки спящему человеку и словно говоря: смотри! Этот сон - для тебя!
      Наверное, погибать никому не хочется даже во сне, понарошку, поэтому сон очень скоро придумал для спасения волка старого человека, который неожиданно появился на холме с маленькой дудочкой в руках. Он прошел сквозь стадо овец, и те жались от старика, испуганно разбегаясь и уступая дорогу. Человек играл на дудочке свой мотив, и волк услышал его. Свирель и дудочка сразу вступили в противоборство, но первая была изысканна и прихотлива, а дудочка звучала скупее, гораздо медленнее, иногда старик просто извлекал из нее отдельные долгие звуки. Волк потряс головой, чувствуя, как в его существо проникает иной мотив, иное содержание, иной ритм. Именно ритм дудочки остановил мерное раскачивание земли в волчьих глазах, он сбил ритм свирели и притянул к себе душу волка, потому что это было не обычная бессловесная тварь, а волк из сна. В нем сейчас блуждала душа Яна Коростеля, волк смотрел его глазами, и именно Коростелю был послан этот сон. Наведенный сон. Сон, в котором был ответ. Волк открыл глаза и зевнул. Он понял.
      Ян тоже открыл глаза. Первые мгновения он никак не мог понять, где же он сейчас находится. Перед ним все еще плыли тающие неясные картины: снежные овцы, разрывающие наст в поисках мерзлой травы, злобные и тупые морды, обрамленные рогами, свирель, уносящая его куда-то далеко-далеко, и дудочка, ломающая ритм колдовства, дабы возвратить его обратно. Он ошеломленно обвел глазами комнату.
      Затем вскочил на постели, в страхе осмотрел руки, плечи, грудь, осторожно провел ладонями по лицу. Все, что касалось его человеческого облика, было на месте, и все волчье уже осталось позади, в том трудном и непонятном сне. У Коростеля давно уже не было в сновидениях такого ощущения правдоподобия, за исключением наведенного сна, который он видел еще на острове зорзов. Постепенно вернулось ощущение болезни, виски налились неимоверной тяжестью, горячие веки так и норовили закрыться, дав успокоение глазам, а те в свою очередь воспалились, ровно он не спал, по меньшей мере, дня три.
      За столом у окна сидел Птицелов. Он оперся подбородком на сжатые кулаки и задумчиво смотрел на Яна. Рядом с ним Лекарь сосредоточенно копался в своей знахарской сумке. Раза два он вынимал оттуда некие порошки и один раз маленький бутылек темного стекла, но Птицелов всякий раз отрицательно качал головой. Наконец Лекарь с превеликой осторожностью предъявил хозяину маленькое черное семечко, и Птицелов благосклонно кивнул.
      Лекарь подступился к Яну, но Коростель, даром что болезный - сердито зашипел на зорза как рассерженная кошка. Тогда пришел черед Птицелову вступиться за своего слугу.
      - Между прочим, он тебе дело предлагает, - заметил Сигурд. - Когда ты его проглотишь, ты снова заснешь. Заснешь очень быстро, и тебе приснится сон, который непременно вытеснит сон предыдущий. Тебе ведь этого хочется? Уж больно ты орал во сне, приятель - не иначе, как за тобой черти гонялись.
      Коростель нехотя кивнул: что правда, то правда... И тут он почувствовал в постели сбоку, возле бедра, что-то длинное и твердое, словно палочка какая. Коростель ощупал рукой вокруг и достал из постели... дудочку. Это была именно та дудочка, которую в свое время смастерил и подарил ему Молчун. Дудочка, которая сыграла такую странную роль в борьбе с Силой Древес. И, кстати, тогда они освобождали от древесного заклятья именно Молчуна... Дудочку у него отобрали сразу, едва только он появился в логове зорзов, и все это время она была в котомке не то Лекаря, не то Колдуна.
      - Ты так орал во сне этой ночью, будто тебя режут, - пояснил Птицелов. - И все время требовал свою дудочку. Ну, мы тебе ее и сунули в руку. Правда, ты так ничего нам и не сыграл.
      Коростель непонимающе смотрел на лукавого Птицелова, машинально сжимая в руке гладкую трубочку.
      - И, заметь, как только ты ее схватил, как безумный, так сразу успокоился, - усмехнулся Птицелов. - И даже не проснулся при этом, так дальше и захрапел.
      "Это надо обдумать", - сказал сам себе Коростель. "Во всем этом есть что-то, чего я пока не в силах понять, но ощущение такое, что я, возможно, опять ухватился за какой-то ускользающий хвостик.... Да, непременно обдумать, но только не сейчас - потом, когда не будет так страшно раскалываться голова".
      Тем временем Лекарь по-прежнему протягивал ему свое лекарство. Птицелов сделал приглашающий жест.
      - Возьми, приятель, и тебе сразу полегчает, вот увидишь. Это семечко одного нездешнего и очень редкого растения, к тому же абсолютно безвредного, прошу заметить. Конечно, если только речь идет о человеке, а не каком-нибудь животном - тут же оговорился Птицелов. - В больших количествах я бы тебе этого не посоветовал, а так - вполне. Проспишься хорошенько и сразу выздоровеешь. Впереди - очень важная ночь, и для тебя, в том числе.
      Ян нехотя протянул руку, и в ладонь ему невесомо легло черное семечко, размером не крупнее спелых семянок подсолнечника. Он подержал его в руке, затем, повинуясь жесту зорза, положил на язык и проглотил, тут же запив водой из стакана, невесть откуда вдруг возникшего в сухих руках Лекаря. Затем покосился на Птицелова - тот по-прежнему сидел, не меняя позы, и его глаза были воспаленные, как у человека, страдающего бессонницей. Коростель вгляделся повнимательнее и вдруг почувствовал в них понимание, чуть ли даже не сочувствие.
      - Ты тоже это... видел? - хрипло спросил Ян, осторожно поглаживая теплое отполированное дерево дудочки.
      - Нет, - вздохнул Птицелов. - Не до конца. Любопытно, что мы видим в этом доме одинаковые сны, и оба знаем это. Я, например, видел волка и овец на холме. А потом кто-то встал передо мной и все заслонил спиной. Он, по-моему, очень не хотел, чтобы я видел твои сны.
      - Как это? - не понял Коростель.
      - Вот так - просто, - проговорил Птицелов. - Взял и заслонил собой все. И самое непонятное мне - я не смог его... отодвинуть.
      ГЛАВА 2
      ОБРЯД
      Коростель проснулся оттого, что кто-то весьма нелюбезно тряс его за плечо. Он попытался сбросить руку, но двое воинов буквально подхватили его с постели и поставили на ноги. "Поднять - подняли, а вот разбудить - не разбудили", всплыли в затуманенном мозгу Яна слова любимого изречения его бывшего сержанта. Затем сильный удар по щеке окончательно привел Коростеля в чувства, первым из которых стала злоба.
      Он вспомнил семечко, которое ему дал накануне Птицелов, чтобы избавить от кошмаров минувшей ночи и дать проспаться. За окном было почти темно, хотя в нем виднелись какие-то яркие сполохи во дворе. Неужели он провалялся тут весь день, и уже настала ночь? А это значит, что Молчун и Кашляющий уже привели Руту!
      Он мысленно изругал самыми страшными словами проклятого Лекаря с его дьявольскими снадобьями - несмотря на столь долгий сон, а может, и благодаря нему, у Коростеля теперь зверски раскалывалась голова. Но долго рассусоливать ему не дали: дождавшись, пока он оделся, один из воинов накинул ему на плечи полушубок и толкнул к выходу, да так сильно, что Коростель чуть не пересчитал носом ступеньки, которые и без того отчего-то всю жизнь недолюбливал. Он слетел с крыльца и замер в замешательстве, оглядываясь одновременно и с надеждой, и со страхом.
      Посередь двора был разложен огромный костер. Ян такого еще никогда в своей жизни не видел. Костер имел форму неправильной пятиконечной звезды, два ее луча были очень короткими, а три оставшихся - длинными, причем они были очень вытянуты и заострены. Ян, даже приглядевшись, так и не сумел понять, что же горело в острых окончаниях трех лучей. А в центре яркого пламени трещали толстые сучья и бревнышки именно из его поленницы, которую воины уже совсем развалили, выискивая топливо для костра получше. Коростель нахмурился: он терпеть не мог, когда кто-нибудь рылся в его вещах, а тем более - хозяйничал в его собственном доме. Союзные воины сгрудились неподалеку и внимательно следили за происходящим. Ни Руты, ни Молчуна с Кашляющим зорзом вокруг огня Коростель почему-то не заметил.
      Возле костра на толстом чурбачке сидел Птицелов. Рядом стоял неизменный Лекарь, а третий зорз, Колдун, усердно подбрасывал в огонь все новые и новые поленья, так что во дворе с каждой минутой становилось все светлее.
      Птицелов жестом поманил к себе Лекаря. Тот почтительно наклонил голову.
      - Я чувствую, что твой Брат вместе с немым друидом и девицей уже на выходе с Лесной Дороги. Время обряду - звезды сегодня к этому особенно благоволят. Я хочу, чтобы ты поторопил наших людей.
      И затем добавил, понизив голос:
      - Мне нужна девчонка, дружище. И поскорее. Это - на случай, если наш парень заупрямится. Чтобы был немного посговорчивее.
      Птицелов внимательно посмотрел на Лекаря, словно наблюдая, как до его подручного доходит смысл хозяйских слов. Лекарь почтительно наклонил голову, повернулся и быстро пошел со двора. Однако возле костра он замедлил шаг, поравнявшись с Колдуном. Тот продолжал молча ворошить угли и подкладывать новые бревнышки, словно норовя осветить всю округу как днем.
      - Он посылает меня за девчонкой на Лесную Дорогу. Считает, что Кашлюнчик с друидом уже выходят, - тихо проговорил Лекарь, чувствуя спиной задумчивый взгляд Птицелова.
      - Хорошо, - одними губами прошептал Колдун. - Я буду внимателен и все сделаю, как и договаривались. В случае чего - быстро возвращайся.
      Пока Колдун говорил, Лекарь не спеша вынул из огня толстую палку, обмотал ее ветхой тряпкой, валявшейся рядом, снова зажег и, низко опустив свой импровизированный факел, торопливо зашагал в сторону реки. На том берегу Святого завершалась Другая Дорога, названная зорзами в честь местных лесов, которые там были особенно густы и глухи.
      "Они еще не подошли", - подумал Ян. Вот только почему? Ведь Руту вели перед ним, и отряд Птицелова все время шел по следу. А из-за его неудачного побега им пришлось еще и сворачивать с пути и караулить возле Дороги Подземных Амр. Они должны были давно выйти к его дому и уже дня два как поджидать их тут, подальше от посторонних глаз. "А между тем Молчуна все нет и нет. И Руты тоже..."
      Интересно, куда еще отправился Лекарь? Уж не встречать ли запоздавший отряд? И показывать им дорогу? Пока Птицелов не начал свой обряд?
      Это было очень похоже на правду. Между тем двое воинов встали по бокам Коростеля, пресекая ему, таким образом, любую возможность бежать. А из-за дома торопливо вышел один из маленьких саамов, неся в руке небольшой черный мешок. Яну показалось, что он заметил какое-то легкое шевеление внутри мешка. Саам подошел к Птицелову и, склонившись едва ли не до земли, положил возле ног зорза свою ношу.
      - Живые? - коротко бросил Сигурд воину.
      Саам вместо ответа еще раз низко склонился перед страшащим его колдуном.
      - Добро! - совсем на русинский манер молвил Птицелов и поднялся. Он не спеша приблизился к огню, и Колдун тут же отошел от костра, подобострастно следя за каждым движением своего хозяина.
      Несколько мгновений Сигурд грел над огнем ладони, разминая и массируя пальцы и запястья. Затем глянул ввысь, туда, где уже понемногу разгорались первые вечерние звезды, и что-то глухо сказал, так что никто не расслышал первого слова Птичьего заклятья Посланца.
      Коростель увидел, как огонь костра на мгновение потянулся к Птицелову, словно хотел обнять эту тонкую непокорную фигурку, но у него не хватало сил. Зорз сказал еще одно слово, и пламя тут же испуганно отхлынуло, как волна, истратившая все свои силы, но так и не достигшая желанного берега. Тогда Птицелов распустил петлю мешка и вынул оттуда маленький темный комочек. Затем положил мешок наземь и протянул перед собой на вытянутых, сложенных лодочкой ладонях, нахохлившуюся птичку.
      "Воробей!" - догадался Коростель. Это действительно был маленький черный лесной воробей, который спокойно сидел в руках зорза, лишь изредка слабо трепыхая крылышками. Птицелов приблизил ладони с птицей прямо к своему лицу и пошевелил губами, будто разговаривая с птицей. Воробей немедленно растопырил крылья и безвольно распластался на руке Птицелова. Сигурд некоторое время молча любовался птичкой, и в его темных глазах поигрывали отблески огня. Затем он осторожно, почти любовно переложил воробышка на спинку в одну руку, а другой коснулся тонких лапок птицы, удерживая взволновавшуюся пичугу и одновременно поглаживая ей животик большим пальцем. Спустя несколько минут воробей успокоился и затих. Тогда Сигурд ласково улыбнулся птице, погладил ее последний раз и, сильно и быстро дернув, вырвал птице обе лапки.
      Коростель невольно вздрогнул от неожиданности, а среди воинов пробежал тихий восхищенный ропот. Чудь и саамы поняли: самый важный колдун приступает к страшному таинству вызова духа, и это - только начала представления, которое никто из них не хотел бы пропустить ни за какие коврижки. Между тем воробей даже не вскрикнул, либо от быстрого шока, либо он просто умер мгновенно. Птицелов несколько раз подул на воробья, взъерошив крохотные перышки, после чего выпрямился, коротко вскрикнул и высоко подбросил искалеченную птичку. Воробей пришел в себя, несколько раз взмахнул крылышками, но они не держали его, и серый комочек темным угольком ринулся с высоты прямо в огонь. Пламя взметнулось вновь и поглотило воробья еще в воздухе, словно жадные языки прожорливого дракона бросились ввысь за добычей, а не она сама вверглась в пасть огня. Из костра немедленно повалил черный дым, и его было, пожалуй, слишком много для мгновенно испепеленной крохотной тушки. Яну показалось, что в глазах Птицелова тотчас мелькнуло хищное торжество, словно он боялся, что случится чудо, и его маленькая жертва все-таки ускользнет, сведя на нет все его планы. Зорз быстро наклонился и, пошарив в мешке, вынул оттуда вторую такую же птичку. Коростель отвернулся.
      Он не понимал смысла происходящего. Ему даже стало страшно при мысли, что Птицелов, войдя в раж, потеряет чувство реальности и велит и ему, Яну, так же оторвать ноги, как воробью, пусть и очень большому, и потом тоже бросит его в костер на радость своим безумным богам. Краем глаза Коростель видел, как зорз расправился со второй птицей, затем в костер полетел третий воробей, за ним четвертый. "Это просто какое-то безумие", - подумал он, понимая, что судьба уже давно для чего-то, с какой-то совершенно непонятной Яну целью, раз за разом сталкивает его с этим сумасшедшим. "Или одержимость властью", - будто кто-то продолжил за Коростеля его же мысль. "Одержимость, за которой уже не нащупать грань, которую он только что перешагнул. Несчастный..."
      "Кто говорит со мной?" - чуть ли не закричал Коростель, а Птицелов в этот миг разорвал зубами последнего, пятого по счету, воробья, окрасив губы и щеки бледно-розовой кровью. Он швырнул растерзанную тушку в огонь, сделал быстрое движение щеками, как кошка, только что вкусно пообедавшая соловьем и отряхивающая морду от приставших к ней серых перышек, и закричал в небо, громко и торжествующе. Крик Птицелова унесся в ночную темень, и это был настолько странный, неестественный язык, что Ян не смог толком разобрать не только слова, но даже звуки. Коростелю было не по себе, потому что он никак не мог представить, чтобы такие звуки вообще могли рождаться в горле человека.
      Колдун быстро шагнул к Птицелову, держа в руках небольшой деревянный ящичек с откинутой крышкой. Сигурд не глядя выхватил оттуда круглый бутылек с чем-то прозрачным и тоже швырнул его в огонь. Края пламени понемногу окрасились синим и зеленым, цвета запузырились, словно кипящая болотная тина, и во все стороны полетели шипящие брызги, оставляя на снегу остро пахнущие камфорой следы. Птицелов невероятно изогнулся, будто все его тело свело страшной, невообразимой судорогой, затем быстро сунул по-мальчишески в рот два пальца и пронзительно, разбойничьи свистнул, так что у стоящего неподалеку в окружении стражей Коростеля даже уши заложило.
      В тот же миг раздался мощный клекот, как если бы над домом Коростеля повисла бескрайняя птичья стая, затмившая все небо. Из костра, прямо из багровой глубины, стремительно вылетел черный комочек. Это был воробей, целый и невредимый, стрелой прянувший в небеса и тут же исчезнувший в ночном небе. Затем из огня выскочил другой воробей, третий, за ним четвертый. Пятый явно задерживался, и тогда Птицелов расхохотался и вновь оглушительно засвистел. Из пламени вырвалась последняя птица, суматошно бросилась к лесу, отчаянно заметалась меж деревьев, но затем свечой взмыла ввысь и в мгновение ока исчезла из глаз.
      А Птицелов уже лежал на снегу. Тело его распласталось и казалось сейчас вдавленным в снег чьей-то необычайной силой. Коростелю даже почудилось, что оно медленно погружается вниз, в снег - такова была иллюзия таяния на глазах.
      "Как будто он прислушивается к земле", - подумал Ян. "Хотя сейчас ему впору бы лучше обратиться к небесам". И, словно услышав его мысли, где-то в необозримой вышине ночных небес над ними покатился длинный бледный шлейф огня это падала умершая звезда.
      Птицелов некоторое время лежал неподвижно. Воины же следили за ним во все глаза, упиваясь столь необычным зрелищем. Некоторые из них азартно подались вперед всем телом, боясь пропустить малейшую деталь предстоящего обряда. У многих глаза горели нездоровым блеском, и, завидев это, Коростель пристально взглянул на Колдуна. Зорз не заметил его взгляда; он стоял поодаль с отсутствующим взором и открытым ящичком наизготовку. Коростель никак не мог понять, принимает ли Колдун вообще участие в этом странном и мрачном представлении, играет ли в нем какую-либо ключевую роль или просто остается статистом для поддержания порядка. Изредка Колдун проводил рукой над содержимым своего ящичка, то ли разглаживая его содержимое, то ли не давая чему-то выскользнуть наружу.
      Наконец по телу Птицелова прошло какое-то волнообразное движение, словно под его одеждами пробежала длинная и широкая змея. Сигурд приподнял плечи, медленно поднял голову и обвел всех присутствующих неподвижным, заледеневшим взором; впечатление было такое, словно в этих глазах остановилось само время. Птицелов вытянул руки и оперся на них, словно дикий камышовый кот, припав к траве, готовился к прыжку. В толпе воинов, где до этой минуты были слышны вздохи и громкие шепотки, все стихло. Коростель услышал, как в костре лопнуло толстое полено, и тут же громко выстрелил сучок. Один или два человека из воинов вздрогнули, остальные же, затаив дыхание, смотрели на колдуна, наконец-таки пробудившегося в волшебном сне-яви.
      Оглядев всех столпившихся во дворе и не пропустив никого, включая Коростеля, Птицелов раздвинул губы в плоской усмешке, вновь опустился на снег и распластался на нем, как длинный и невесть от чего раздувшийся черный червь. Через некоторое время тело его перевернулось на спину, руки плотно прижались к бокам, голова вытянулась, глаза плотно сомкнулись. Колдун негромко сказал какое-то слово, затем вынул из ящичка новую склянку и кинул ее в костер. Из глубины пламени по всему костру стала подниматься серебристая волна, и в этот миг тело Птицелова сорвалось с места и стремительно покатилось прямо в огонь. Несколько маленьких саамов закричали, обращаясь главным образом к Колдуну, но зорз предостерегающе поднял руку, и вопли ужаса стихли. К тому времени тело Сигурда уже прокатилось через костер и при этом пересекло все три длинных луча звезды. Затем Птицелов стремительно вскочил - воины ахнули, потому что все тело зорза вдруг окрасилось в серебряный цвет, - и тут ударил барабан.
      Маленький саамский стрелок из лука вышел к огню и уселся возле костра, сжимая в руках небольшой плоский барабан. В руках воина были две короткие палочки с круглыми набалдашниками-колотушками на концах. Саам резко тряхнул головой, откидывая назад длинные черные косы, выбивавшиеся из-под кожаного шлема, тот упал ему за спину, и Коростель с удивлением обнаружил, что игрок на барабане - женщина. Ее лицо было чем-то выбелено и раскрашено несколькими резкими и уверенными мазками черной и синей красок. На груди маленькой женщины покоилось ожерелье из огромных, скорее всего, медвежьих, клыков, а свой барабан озерная воительница украсила целым морем стальных цепочек, которые при каждом ударе колотушек жалобно звенели. Шаманка повернула к Птицелову бледное лицо и что-то гортанно выкрикнула. Тело Птицелова закачалось - Коростелю показалось, что при этом оно загудело, как натянутая тетива лука, - и шаманка начала свой колдовской ритм.
      Поначалу она одновременно сильно опускала обе колотушки, заставляя мембрану барабана глухо гудеть. Затем она на несколько мгновений прервала ритм, и стало слышно, как нескончаемо звенят у костра стальные цепочки. Затем шаманка подняла лицо к ночному небу и заунывно провыла что-то в подзвездную стынь. Во дворе стало сразу светлее: то ли огонь разгорелся ярче, то ли на ночном небосводе высыпали, наконец-то, морозные кристаллики равнодушных звезд. И вновь ударили колотушки, барабан отозвался уже резче, агрессивней, и тело Птицелова начало движение в сторону тьмы.
      Сперва было два разных ритма: барабан стучал тяжело, редко, а руки и ноги Сигурда двигались вдвое быстрее, резче, острее. Потом Коростель понял: барабан был словно стволом дерева - ровным, прямым, бескомпромиссным, а Птицелов порождал из него ветви, разворачивал листья, оживлял цветы, вытягивал корни и вцеплялся ими в мерзлую, холодную землю.
      Ритм сам порождал новые движения, и многие в толпе воинов стали покачиваться в такт барабану. У некоторых глаза были закрыты, они словно впали в шаманский транс. Коростель и сам почувствовал, как у него на виске проснулась и неприятно запульсировала какая-то тонкая жилка, о существовании которой он прежде и не подозревал. Ему тут же вспомнился давешний волк из больного сна, и Ян сам себе вдруг показался огромным пепельным зверем, бессмысленно качающим головой под звуки пастушеской свирели в окружении мерзких, невозможных овец с окровавленными мордами.
      "Пастух и овцы", - мелькнуло у него в голове. "И колдовская свирель, которой он собирает свое стадо"...
      И тут у него на груди ворохнулся Ключ. Коростель замер, ожидая, что это ощущение повторится, но в это мгновение воины зашептались, загомонили, наперебой указывая друг другу на костер.
      Барабан продолжал яростно молотить, и с каждым его ударом, а, может, и с очередным замысловатым па Птицелова, в пламени ритуального костра вырастало что-то темное, момент зарождения которого Коростель совсем не заметил. Поначалу это было бесформенное пятно, затем оно увеличилось в размерах, вытянулось, и вот уже в огне появилась тень человека. Даже само пламя понемногу стало принимать его форму, и теперь уже казалось, что посередь двора Коростелева дома стоит огненно-черный человек, весь охваченный языками бешено ревущего огня.
      Кто-то из наиболее слабонервных воинов даже прикрыл рукой глаза. Одно дело - встречаться с врагом один на один на военной тропе или поле битвы, думал воин, и совсем другое - быть воочию свидетелем страшного колдовства могучего волшебника, который только что вызвал дух какого-то другого колдуна, наверное, из самой Смерти. Ян же напротив смотрел на пламя во все глаза, несмотря на то, что все еще находился под расслабляющим действием Лекарского зелья. А танец Птицелова продолжался.
      Теперь зорз имитировал движения огненной фигуры, или же наоборот - именно он управлял ее рождением, именно он вылеплял руками из языков пламени тень, встречи с которой он жаждал уже давно. Все получалось отменно, и Птицелов, окрыленный удачно идущим обрядом, казалось, черпал силы и вдохновение для новых невероятных движений, прыжков, вращений и пируэтов отовсюду - из воздуха, снега, огня. Вот, наконец, он остановился как вкопанный и, протянув к огненной фигуре руки, сделал медленное и явно нелегкое для себя движение, словно вытягивал ее из пламени. Было ощущение, что часть огня отделилась от костра, как разделился бы кусок огромной божественной глины под руками титанического скульптора. И тень, шагнув к Птицелову, повисла перед ним в воздухе, не касаясь своим нижним краем снега, уже почти растопленного безумным огнем.