Лицо куклы еще не тронул резец мастера. Клотильда сказала, что лицо для куклы надо будет делать с натуры. А когда Кукольник сказал, что это - весьма сложная задача, и начинать делать характер надо все-таки с лица и только с лица, Клотильда хищно усмехнулась и заявила, что это лицо она им скоро принесет сама. Коротышка тогда громко расхохотался, а Кукольник несколько мгновений пытливо всматривался в лицо самой старой ведьмы, пытаясь определить степень этой жутковатой шутки.
      Сейчас кукла была уже почти готова. Только плоское, безглазое и безносое белое лицо деревянного человечка делали ее немного страшноватой именно своей невысказанной, скрытой сущностью. Коротышка несколько раз на дню подходил, заглядывал через плечо Кукольника, иногда давал советы, но по большей части молчал, внимательно разглядывая контуры будущей куклы, появляющейся под ловкими и сноровистыми руками ее создателя. Что было в эти минуты на душе у Коротышки, Кукольник не знал, а у него самого настроение было препоганое. Поэтому, когда Коротышка, заглянув в палатку, лукаво пригласил приятеля прогуляться на поляну, где "творится кое-что интересненькое", Кукольник с наслаждением расправил затекшую спину и шагнул к выходу. Дело свое он в общих чертах закончил, ведьма должна быть довольна, а лицо и мелкие детали он вырежет, когда вернется Клотильда. Старая ведьма обещала заявиться не раньше начала ночи.
      На полянке между двух деревьев куклы развернули балаган. Как уж им удалось самостоятельно, без помощи Коротышки собрать сцену, которая крепилась с помощью хитроумной системы веревок, Кукольник не знал и внутренне подивился такому энтузиазму кукольного народа. Сначала он думал, что куклы затеяли репетировать очередное представление, и одобрительно хмыкнул, но, увидев состав актеров, остановился у порога палатки в недоумении.
      На сцене были два актера-кукловода с выбеленными мелом лицами, в одном из которых можно было с некоторым трудом признать самого Мастера кукол, сменившего по случаю очередного театрального дебюта свое вычурное одеяние на строгую черную одежду. Они искренне, хотя и немного неуклюже, разыгрывали сценки, замешанные на демонстрации отдельных человеческих чувств - страха, уныния, бурной радости, злобы, коварства, обиды. Это достигалось обильной и несколько излишне широкой жестикуляцией. Примечательно, что в качестве кукол этой бесхитростной пантомимы использовались как раз две куклы-мима, и кукловоды с энтузиазмом вертели рычажки, управлявшие деревянными эмоциями их подопечных. Вокруг импровизированного балагана расселось едва ли не все население кукольного мешка. Куклы бурно реагировали на все, происходящее на сцене, и как заправские зрители встречали дружными аплодисментами особо понравившиеся ужимки мимов.
      Наконец демонстрация техники управления мимами и извлечения с их помощью всевозможных эмоций завершилась, и Кукольник собрался было уже сходить поглубже в лесок, дабы уединиться там по своим надобностям. Но оказалось, что представление на этом не закончилось. Оба актера сложили своих подопечных чуть ли не штабелем и принялись обмахиваться платками и охать, всячески выказывая признаки усталости. Одновременно они громко обменивались впечатлениями от успеха, давая по ходу дела меткие характеристики некоторым из зрителей. Жертвы их острот тут же принимались возмущенно протестовать, но их жиденькие крики недовольства тут же тонули в дружном смехе остальной зрительской аудитории после каждой удачной шутки. К тому же всякая кукла, единожды ставши мишенью для актерских острот, немедленно требовала, чтобы были высмеяны и другие, а поскольку актеры шутили не зло и местами довольно тонко, на полянке царило всеобщее веселье.
      Кукольник почувствовал, что ему в плечо вцепилась чья-то рука. Он холодно повернул голову и вдруг увидел стоящего позади Коротышку с перекошенным от страха лицом. Сейчас он расширенными, какими-то безумными глазами смотрел на сцену. Кукольник обернулся и похолодел.
      В гости к актерам, развалившимся на сцене в самых вальяжных позах и греющимся в лучах славы и признания, щедро исходящих снизу от зрителей, уже стучались двое новых персонажей. Один был молодым и улыбчивым парнем, другая кукла изображала старуху - на одну из кукол набросили большой драный платок, повязали платок поменьше, надвинули его до самых глаз и сунули старухе в руку... Нет, не клюку, что было бы привычнее для столь колоритного фольклорного персонажа. У старой ведьмы в руке был плоский ящичек с двумя замками. Кукольник почувствовал, как у него волосы встают дыбом. За спиной он слышал тяжелое, прерывистое дыхание Коротышки, его напарник не сводил со сцены больных блестящих глаз.
      Покуда куклы разыгрывали, и надо признать, весьма мастерски, сцены спаивания актеров двумя коварными пришлецами, кукольная братия, рассевшаяся вокруг сцены, покатывалась со смеху, а некоторые весельчаки норовили даже подтягивать пьяным куплетам, раздававшимся во время действия. Но когда пришлецы приступили к самому мрачному своему действию - начали вытягивать из актеров души и помещать их в кукол, среди зрителей воцарилась мертвая тишина. Именно здесь и проявилась в полной мере великая сила пантомимы - искусства жеста, передающего в полной мере каждое чувство. Вся сцена вновь сводилась к последовательному показу чувств, испытываемых несчастными актерами, попавшими в лапы ведьмы и некроманта. А лица и Коротышки, и Кукольника, смотревших все действо, стоя возле своей палатки с вытаращенными глазами, в скором времени стали столь же белы, как у их деревянных прототипов.
      Наконец повозка, нагруженная бесчувственными телами актеров и кукол-мимов, постепенно опустилась под ширму под дробный стук крылышек Гвинпина, изображавшего за сценой лошадиные копыта. Зрители сидели не шевелясь, пораженные происшедшим на сцене. Разумеется, никто из них не знал, что показанное соответствует действительности, но такова и сила аллегории - всегда будить воображение и заставлять искать тайну там, где правда зачастую уже всплыла на поверхность.
      Внезапно Кукольник сорвался с места, быстро прошел сквозь испуганно раздвинувшуюся толпу кукол, подхватил одной рукой Старшину и поволок его в свою палатку. Ропот пробежал среди кукольных зрителей, но Коротышка состроил ужасную гримасу под стать уже показанным сегодня мимами, погрозил кукольному отродью кулаком и тоже исчез в палатке. Кукольник поставил Мастера кукол на стол, рядом с накрытой тряпицей недоделанной куклой друидессы, и ткнул его твердым узловатым пальцем.
      - Это ты все затеял, паршивец? Отвечай!
      - Но ты ведь и так все понял, Хозяин... - тихо пробормотал Старшина кукольного народца.
      - Кто тебя надоумил, я спрашиваю? - заорал Кукольник, но Коротышка за его спиной издал тихое восклицание, и Кукольник тут же перешел на яростный свистящий шепот. - Кто это все выдумал?!
      - Я! - раздался гордый, но немного дрожащий голос, и в палатку на глазах изумленных зорзов вступил Прекрасный и Мужественный Герой!
      Немного косолапя оттого, что тут, среди двух стоящих людей было тесновато для его округлых очертаний, Гвинпин прошествовал к столу, забрался на лавку и через миг уже стоял рядом со Старшиной.
      - Это еще что за чучело? - поразился Коротышка.
      - Гвинпин, - пробормотал Кукольник, с удивлением глядя на самоотверженную куклу. - Тот, который пристал к проклятым друидам.
      - И тот, кто может говорить, - сухо заметил Гвиннеус. - Особенно - тем, кому уже давно пора его выслушать.
      - Так эти стервецы заодно? - угрожающе протянул Коротышка и двинулся к столу, но Кукольник остановил его.
      - Значит, все разведали... Подслушали, разнюхали... Это надо было предположить. Рано или поздно. Но то, что вы показывали тут - это, пожалуй, еще не все? - задумчиво спросил зорз.
      - Нет, хозяин, - покачал головой Мастер кукол. - Это - далеко не все.
      - Более того, - добавил Гвинпин. - Все - но другое.
      - Что ты хочешь этим сказать, дубовый бочонок? - рассвирепел Коротышка, но Кукольник осадил его вновь.
      - Остынь, Половиныш...
      Коротышка в ужасе воззрился на своего напарника.
      - Как ты... сказал?
      - Я понял эту пантомиму, - ответил Кукольник, задумчиво глядя на Гвина. И в отличие от тебя, Половиныш, боюсь, что я понял ее правильно. Там - все наоборот. Это ты хочешь сказать, кукла?
      Гвинпин и Старшина оба молча кивнули. Коротышка же только переводил непонимающий взгляд с кукол на своего напарника, не в силах понять ни тех, ни другого.
      - Я тоже думал об этом, - тихо сказал Кукольник Старшине. - Иногда. Особенно, когда делал вашего брата. И вчера, когда Клотильда нас приперла к стене. Но у меня нет доказательств, что старая ведьма обманула нас тогда или же обманулась сама.
      - Они есть, - печально сказал Мастер кукол. И, увидев вмиг вспыхнувшие удивлением глаза Кукольника, указал на Гвинпина. - Вот он скажет.
      Двое зорзов требовательно уставились на Гвиннеуса, и в одной паре глаз была угроза, а в другой - глубоко запрятанная печаль, в которой вдруг вспыхнула маленькая искорка надежды. Гвинпин всегда был высокого мнения о своем красноречии и искусстве убеждать кого бы то ни было с помощью собственной неоспоримой логики. Но еще ни разу от его языка не зависела вся жизнь. Гвинпин быстро состроил первую фразу своего повествования, набрал побольше воздуху, разинул клюв и вдруг... расплакался.
      - Я так и знал, - тихо молвил Кукольник после того, как Мастер кукол и расчувствовавшийся Гвинпин закончили свой сбивчивый, но искренний рассказ. - Я даже видел это несколько раз во сне. Эти сны... они были... ужасные...
      - Что же теперь нам делать, брат Ветряк? - всхлипнул Коротышка. - Похоже, мы с тобой день назад умерли. А сейчас, кажись, чуть ли не заново родились на свет, так что ли получается?
      - И так, и не так, - пробормотал Кукольник, а теперь уже - Ветряк. - Мы теперь с тобой словно две жизни прожили, и даже и не скажешь сразу, какая из них ложная.
      - А я никогда не думал, что моя жизнь разорвется надвое из-за простой куклы, - грустно усмехнулся Половиныш, и Ветряк сочувственно похлопал его по плечу.
      - Они не простые, эти куклы, - покачал головой Ветряк и улыбнулся. Куклам стало не по себе от этой улыбки - они никогда прежде не видели, чтобы Кукольник делал это хоть раз. - Они - удивительные... И мы это всегда знали. А теперь, видимо, просто проснулись.
      - Я бы эту ведьму сейчас... - процедил сквозь зубы Половиныш, делая руками движение, как будто он разрывает крепкую веревку.
      - А ты что скажешь, Мастер? - тихо спросил Старшину Ветряк.
      - Вам нужно уйти, - убежденно сказал Старшина. И поправился. - Нам нужно уйти. Пока ведьма не вернулась. У меня при мысли о ней начинают коленки дрожать. И к чему воевать с магией? В конце концов, с бродячим театром можно прожить и не так плохо...
      - Сейчас мы подумаем об этом, - сказал Ветряк, и Половиныш согласно кивнул. - Хорошенько подумаем. Но сначала я сделаю вот что.
      Длинный актер снял тряпицу, вытащил на свет недоделанную куклу, задумался на миг и вдруг резким движением разломил ее об колено пополам. Затем поднял глаза и усмехнулся.
      - Думаю, эта кукла нам не понадобится. Старшина!
      - Слушаю тебя, Хозяин! - почтительно откликнулся Мастер кукол, у которого в душе уже пробовали голоса большие деревянные соловьи.
      - Собирай свой народ. Думаю, мы выступаем.
      И ветряк встал, подошел к пологу палатки и, взявшись крепкой рукой, сдернул ее с каркаса из жердей. А вокруг них уже стоял полукругом весь кукольный народец, с тревогой и опаской глядя на Ветряка. Ветряк шагнул вперед, к нему тут же подошел Половиныш, и оба актера, переглянувшись, поклонились куклам в пояс. Наступила ошеломленная тишина, а затем кукольная братия оглушительно заорала:
      - Браво-о-о!
      И этот восторженный крик тут же утонул в бурных аплодисментах публики, знающей толк в сюжетах.
      Сборы были недолгими. Не было ни сердечных слов прощания, ни обещаний встретиться, ни назначения для этого времени и места. Мастер кукол и Гвинпин сидели на пригорке, а двое актеров с большими мешками за плечами в окружении кукол побольше, которые предпочли идти своим ходом, уже скрылись за поворотом лесного лога. Куклы болтали ногами, отшучивались, вздыхали. Наконец Старшина встал, и Гвинпин тоже.
      - Что ты все-таки решил, почтенный Гвиннеус? - спросил Старшина, глядя приятелю прямо в заплаканные глаза. - Ведь ты можешь пожалеть о своем выборе... Здесь - твой народ, а есть ли что-то главнее для куклы?
      - Раньше я думал, что да, а теперь вот - не знаю, - пробормотал Гвинпин. Но у меня есть долг - я должен отыскать своего товарища. А потом... Что ж, может быть, мы еще и встретимся.
      - Как знать, - покачал головой Мастер кукол. - Если ты в это веришь... Тогда что ж... Прощай?
      - Не будем прощаться, - ответил Гвинпин. - Лучше - до встречи.
      - До встречи! - согласился Старшина. Они неуклюже обнялись, явно подражая людям, после чего Старшина всхлипнул, вытер нос и побежал догонять свой народ. Гвинпин едва не сорвался с места и не заковылял вслед, но какое-то тупое и горькое чувство удержало его. Может быть, это и есть - правда жизни, подумал деревянный философ. Старшина тем временем торопливо шагал за актерами, изредка поправляя свой гофрированный роскошный воротник, мешавший ему дышать, если только куклы делают это всерьез, а не просто подражают людям. Но на опушке Старшина внезапно остановился, оглянулся на Гвинпина, который с выпрыгивающим из груди сердцем неотрывно следил за ним, и помахал рукой.
      - До встречи, Гвиннеус! Мы все будем ждать тебя!
      - До встречи, - прошептал Гвинпин, чувствуя, как предательские слезы подкатывают к горлу. - До встречи...
      Он сидел здесь еще долго, пока не стемнело. Но сначала его отыскал Лисовин, весь перемазанный глиной, исцарапанный и потому очень раздраженный. На вопрос друида, где он все это время пропадал, Гвинпин поднял на него грустные, ничего не понимающие глаза и только вздохнул. Тогда Лисовин приподнял приятеля и хорошенечко его встряхнул, уже убедившись на собственном опыте, что именно так возможно быстрее всего вывести Гвинпина из чувственного ступора, в котором он изредка оказывался по причине своей исключительной чувствительности и тонкой организации души. Попытка удалась, его деревянный приятель заморгал и издал какой-то нечленораздельный звук. Лисовин только руками развел от возмущения.
      - Ты, кстати, не знаешь, где госпожа? Я не могу отыскать ее уже весь день.
      Гвинпин молча покачал головой.
      - А что ты тогда вообще знаешь? - сокрушенно пробурчал друид.
      - Вот ты на меня смотришь сейчас, - пробормотал как сквозь сон Гвинпин, смотришь, а не видишь...
      - Чего это я, скажи на милость, в тебе не вижу? - всплеснул руками бородач.
      - Мою бессмертную кукольную душу, - ответил Гвиннеус.
      - Скажите пожалуйста, - усмехнулся Лисовин. Он понял, что с Гвином что-то произошло, но сначала нужно вывести куклу из этого дурацкого состояния, словно он осеннего сидра обпился. - А как же это я ее разгляжу, когда ты вон какой... толстенький?
      - Нужно просто уметь видеть, - прошептал Гвиннеус. - Видеть сквозь себя.
      После чего кукла вдруг разрыдалась и бросилась друиду на грудь. Лисовин, ошеломленный и совершенно не готовый к такому бурному излиянию чувств, неловко обнял приятеля и осторожно гладил его по деревянной голове, а Гвинпин прижимался к нему все сильнее и сильнее, сотрясаясь в рыданиях и чувствуя, как у него на душе с каждой минутой становится все легче и светлее.
      ГЛАВА 17
      ПРАВИЛА ЦВЕТОВ
      - Хелодерма? Подземный ядозуб? Да быть такого не может!
      Птицелов покачал головой, все своим видом выражая недоверие. Но Лекарь был непреклонен.
      - Сомнений быть не может, Мастер. Только слюна хелодермы из Подземелья сильнее золота. Та что парню положительно повезло с обувью. Посуди сам.
      На ладони знатока врачевания и ядов лежало маленькое золотое колечко, почерневшее по краям, будто его окунули в сильнейшую кислоту. Симеон раздраженно отмахнулся от своего слуги и его доказательств.
      - Как же этот парень мог встретиться с хелодермой, хотел бы я знать? Тебе разве не известно, что у ядозубов из Подземелья свои, тайные пути, на которых они никогда не встречаются с человеком?
      - Возможно, это ты открыл Дорогу Амры, когда искал Сокрытые Пути в земли литвинов, - осторожно предположил Лекарь, чувствуя спиной сверлящий, огненный взгляд Колдуна. - Мальчишка ведь бежал именно тем путем, который открылся по твоему Слову, Мастер. Только он открылся не так скоро, как ты полагал.
      С минуту Птицелов пристально смотрел на Лекаря, который, тем не менее, спокойно выдержал взгляд своего хозяина и не опустил глаз.
      - Ты всегда был известен как говорящий правду в глаза, сколь бы горька она ни была, - медленно проговорил Сигурд.
      - Я искренен с тобой, Мастер, - ответил Лекарь, устремив свой взгляд в холодный прищур Птицелова. - Всегда и во всем.
      - Не сомневаюсь, - покачал головой Сигурд, и Лекарю показалось, что он физически ощутил, как напрягся позади него Колдун. - Но почему же тогда ты сейчас не договариваешь?
      - Что ты хочешь услышать от меня, Мастер? - спросил Лекарь, ни одна черточка лица которого не дрогнула на протяжении всей этой напряженной словесной дуэли.
      - Ты разве не понял, - внезапно перейдя на шепот, понизил голос Птицелов, - что я не открывал Эту дорогу? Не открывал и не собирался этого делать! Чего мне искать в мире, где властвует магия Амр, посуди сам? Верной смерти?
      Лекарь ничего не ответил, но весьма достоверно изобразил легкое, но вполне искреннее недоумение. Он уже понял, что сейчас скажет Птицелов, и готовился правильно отреагировать на эти слова.
      - Ведь если на парня напала именно хелодерма и никто иной...
      - Золото говорит именно об этом... - начал было Лекарь, но Птицелов остановил его властным движением.
      - Я это уже слышал! Но тогда получается, что я, желая открыть подвластную мне Другую Дорогу, почему-то отворил двери совсем в иной мир? Так значит, я ошибся?
      - С позволения сказать, магия имеет много колец и соответственно - немало разрывов и прорех, - вмешался Колдун, и Лекарь почувствовал в душе прилив горячей благодарности к напарнику.
      - Мне это известно, - Сигурд вдруг опять сник, словно его разом покинули силы, и взор его, еще минуту назад полный ярости и опасного огня, в мгновение ока угас, как у засыпающего старика. - Мне это известно, Мастера.... Но! Признайтесь: и вы, и ваш Старшина сейчас прекрасно понимаете, что я обыкновенно, по-дурацки ошибся, неправильно сотворив заклятье.
      - Ты просто утомлен, Мастер, - мягко сказал Лекарь, и Колдун позади него согласно закивал.
      - Утомлен, говоришь? - Птицелов поднял на своих слуг больные, тусклые глаза. - мне кажется, что это - вовсе не утомление, а уже - просто слабость. Обыкновенная бессильная слабость. И теперь я получил еще одно подтверждение тому, что силы мои утрачены, и приходит время либо как-то их восполнить, либо все же вернуть потерю. Другая Дорога не открывалась мне целых два дня, а потом все-таки открылась, но не сразу, а спустя целый час или два, когда я уже считал, что в очередной раз потерпел неудачу. Но ведь это оказалась совсем другая Дорога! А Заклятье было испорчено немощью его наложившего...
      Птицелов обвел тяжелым взглядом обоих подручных, почтительно смотрящих ему в рот, и вдруг... рассмеялся!
      - Но каков парень, а? Увидел отверстие в стене и без раздумий полез туда, как заяц, лишь бы только сбежать! Причем, прошу заметить - даже не зная, куда может завести этот путь... А он мог оказаться страшнее... да, куда страшнее, чем то, что ему уготовано мной. Право, я на него даже не в обиде! А вы, мастера?
      Лекарь и Колдун попеременно пожали плечами, мол, ты тут старший, тебе и решать. Птицелов усмехнулся, прочитав это настроение в их глазах, и согласно кивнул:
      - Что ж, так тому и быть.
      Он подозвал к себе самого рослого чудина и велел крепко связать Коростелю руки, после чего приставить к нему стражу, и чтобы она не отходила от него ни на шаг. Воин подобострастно поклонился Сигурду, и тот кивком отпустил его. Птицелов кинул взгляд на лежащего в беспамятстве Яна и коротко приказал:
      - Парню - новый сапог. Если нет - снимите с кого-нибудь из наших обезьян. Те умеют позаботиться о себе и своих сородичах. И - продолжать путь. Если мальчишка не очухается, пусть наши доблестные воины потащат его на носилках. И лучше пускай готовят снасть заранее, остановок на дороге я не потерплю. Это ты хотел сказать, Лекарь?
      Зорз почтительно кивнул:
      - Мальчишка надышался паров от яда хелодермы, и его тело пока отравлено. Но очень скоро яд выйдет, и тогда он сможет идти самостоятельно.
      - Это меня не касается, - отрезал Птицелов. - Самое большее - через полусуток мы выйдем из Подземелья прямиком к нашей цели. Я уже узнаю эти места.
      Зорзы почтительно склонили головы и отправились давать распоряжения союзным воинам, а Птицелов некоторое время еще смотрел им вслед.
      Закатные края тянулись по обе стороны невесть кем вымощенной дороги, по которой трое друидов шагали уже несколько часов с тех пор, как покинули деревню Мотеюнаса. Эгле с любопытством вертела головой по сторонам, так и не успев привыкнуть к желтым и красновато-песочным тонам неба, окрашенного нескончаемым закатом. Март слегка поотстал - он, по всей видимости, опять сочинял на ходу песенку, конечно же, на темы несчастной любви, хотя в душе и сам подтрунивал над собой. У Травника сильно разболелось плечо, раненное арбалетной стрелой. Рана еще не успела зажить как следует, ей сейчас требовался покой и хорошие тугие повязки, а всего этого в жизни друидов и в ближайшие дни тоже явно не предвещалось. Правда, маленькая хозяйка Мотеюнаса наложила Травнику повязку, но от мази, которая большей частью состояла, судя по запаху, из коровьего навоза, друид вежливо, но твердо отказался, не желая стать мишенью для насмешек своих молодых друзей. Симеон шел и в душе беседовал с раной, уговаривая ее поскорее утихнуть и заснуть, как это умеют некоторые литвинские знахари.
      В скором времени у Эгле порядком разболелась шея от частого верчения головой по сторонам, рана Травника, напротив, разбередилась так, что впору было ложиться и волком выть, а Март сочинил стихи, которые после некоторого раздумья и выбора среди прочих вариантов назвал "Ревновал тебя к дождю". Он даже мотивчик успел придумать, и теперь тихо мурлыкал себе под нос новоиспеченную балладу, предусмотрительно стараясь держаться подальше от внучки старой друидессы.
      Ревновал тебя к дождю
      Я услышал шум воды - это осени следы.
      Только ты пойми сама - в небесах зима.
      А окно с осенних пор лед раскрасил в свой узор,
      Чтобы осень никогда снова не пришла.
      Ревновал тебя к дождю - дождь тебя не знает.
      Он зимы в душе твоей не поймет никак.
      Ревновал тебя к дождю - как судьбой играя,
      Только дождь остался льдом у меня в руках.
      Я проснулся на заре, в белом дымном декабре,
      Я услышал стук в окно - он забыт давно.
      Майский ливень отшумел, лист багряный отгорел,
      Мир пернатый все отпел, взял да улетел.
      Только ревности былой ворон кружит надо мной,
      А над лесом целый век падал тихий снег.
      И в снежинках января - память бывшего дождя
      Бьется в клетке ледяной сбывшейся бедой.
      Но осталась сотня дней, дни становятся длинней.
      Тонкой девочкой из сна в лес придет весна.
      И с ветвей уснувший лед ива старая стряхнет,
      И придет пора дождя, только - без тебя.
      Ревновал тебя к дождю - дождь тебя не знает.
      Он зимы в душе твоей не поймет никак.
      Ревновал тебя к дождю - как судьбой играя,
      Только дождь остался льдом у меня в руках.
      - Знаете, о чем я все время думаю? - окликнула товарищей Эгле, бодро вышагивая по дороге, слегка припорошенной снегом, легким, как пух цветущих июньских тополей. - Да погоди ты, Збых, завывать!
      Март обиженно умолк и засопел носом. Травник, морщась от боли в плече, незаметно похлопал его по спине - ничего, мол, брат, не серчай.
      - Я вот иду сейчас, и мне отчего-то все время кажется, что вот это вот солнце, что никак не сядет уже битый час, эти земли унылые, края глухоманьские - все они нас тоже все время окрашивают в какие-то свои цвета! - воскликнула Эгле. - Брошу взгляд на вас - а ты Симеон вдруг мне представляешься каким-то синим, ну прямо как небо бывает в мае - ни облачка. А Мартик - тот весь какой-то серый!
      - И вовсе я не серый, - огрызнулся Збышек. - Признайся, что тебе попросту подразниться опять приспичило? Вот и шутки тут... разводишь!
      - Насчет цветов ты, девочка, пожалуй, права, - откликнулся Травник хотя бы ради того, чтобы прекратить эту вечную перепалку между молодыми людьми, которая то угасала, то возгоралась снова. - В Сокрытых землях зачастую человек меняет свои цвета, иной раз - даже на противоположные. Как-то тут все иначе проявляется... То, что в обычной жизни скрыто порой глубоко-глубоко, Другие Дороги вытаскивают на самую поверхность. Так весной лед тает на озерах, и со дна поднимается всякое... разное.
      Травник замялся, почувствовав, что сравнение он подобрал не из удачных, но было уже поздно.
      - Кто был въедливой выжигой, тот им и останется, - многозначительно заметил Март, старательно не поднимая взора от придорожного снега. - А кто к людям не приставал, не задирал носа и не ставил себя выше всех, того Другие Дороги, может быть, еще и вознаградят.
      Травник приготовился к очередной перепалке, но к его удивлению Эгле не приняла вызова, а только грустно вздохнула и с сожалением глянула на юношу.
      - Большой, а глупый, - сокрушенно пробормотала она. - Да если хочешь знать, я тебя никогда прежде в этом цвете и не видела, вот!
      - А ты все видишь в истинных цветах? - поинтересовался Травник.
      - Все - не все, а людей - часто. Правда, только тех, кого хорошо знаю, или же наоборот - вовсе мне незнакомых.
      - Верховная друидесса обучала тебя Правилам Цветов? - осведомился Травник.
      - Она рассказывала мне об этом, - кивнула девушка и горестно шмыгнула носом. - И о Цветах, и о Соцветиях. А потом - о Веществах и Сплавах, Едином и Смешанном, о Качествах и Свойствах, о том, что в них общего и чем они отличаются...
      - У тебя была хорошая наставница... - улыбнулся Травник и вновь поморщился - в раненом плече что-то остро и царапающе дернуло несколько раз, будто там проснулся скрытый нарыв.
      - Я знаю, - согласилась Эгле. - Но интереснее всего мне было узнавать все-таки про Цвета.
      - Может быть, оттого, что именно с ними Знающие связывают дальнейшие судьбы людей? - предположил Травник.
      - Судьбу свою я знаю, - пробормотала девушка. - Во всяком случае, мне всегда это так казалось. А вот здесь отчего-то приходят... не знаю, как сказать... сомнения что ли.
      - Другие Дороги часто проявляют даже те Цвета, что, казалось бы, безнадежно Выцвели, - заметил Симеон. - А у некоторых здесь порой открывается другое зрение, и они вдруг начинают очень даже не любить яркие и сильные Цвета, которые прежде казались им такими привлекательными. Так тоже бывает...
      - Когда бабушка рассказывала мне о Правилах Цветов, они вовсе не показались мне правилами, - сказала Эгле. - Мне это больше напоминало, будто кто-то сидит рядом с тобой, обязательно в тепле, у огня или в теплой комнате, и рассказывает то, что он некогда понял сам. Ну, открыл для себя. А потом уже понял, что это - только первая страница, и надо идти дальше, если хочешь уяснить для себя суть магии. Я ничего таинственного или необычного в Правилах Цветов так и не нашла - так только, хорошие мысли, соображения всякие. Но мне всегда казалось, что ты тоже можешь что-то к ним добавить, и даже было у меня такое желание - написать к ним продолжение, ну, наподобие своих собственных правил, - при этих словах девушка смутилась, но тут же гордо вскинула голову. И мне вовсе не кажется, что у меня получилось бы хуже! Хотя сейчас это выглядит, наверное, самоуверенно, чуть ли не хвастовством каким-то.
      - Вовсе нет, девочка, - покачал головой Травник. - В том и необычность правил Цветов, что они не выглядят как Великие Откровения. С ними даже можно поспорить и при случае - уверен, можно даже попытаться выиграть в этом состязании. Более того - Правила Цветов именно этого и хотят.
      - Как это - хотят? - недоверчиво протянул Март. В глазах Эгле тоже было искреннее удивление, во всяком случае, Травнику так показалось.
      - В этом нет ничего удивительного на самом деле, - ответил Травник. - Тот, кто придумал Правила Цветов, думаю, хотел именно спора. Он искал себе собеседника. И в итоге им стал каждый, кто впервые принимался изучать магические искусства! Представляете? Не случайно, Правила Цветов их автор поместил в самое начало Свода Магических искусств.
      - Но, насколько я знаю, большинство начинающих адептов магии пролистывают Правила Цветов вполглаза - уж слишком просты они кажутся искателям глубоких истин и откровений, да и слава у этих Правил равно как у предписаний для начинающих подмастерьев. Все просто и - ясно. Разве не так, Симеон? воскликнул Март.
      - Нет, далеко не все здесь так просто, как, быть может, кажется на первый взгляд, - не согласился Травник. - Но у нас еще будет время поговорить об этом. Пока же я предлагаю: давайте остановимся на ночлег вон в той деревушке. Симеон указал на виднеющиеся неподалеку, как раз на их пути, десяток-другой покосившихся домов. - Как я понимаю, все деревушки тут заброшены еще давно. Знать бы только - почему?
      - Может быть, ночные хозяйничают? - неуверенно предположил Збышек.
      - Не думаю, - ответил Травник. - Что-то здесь другое. Если помнишь, мы и в первый раз не встретили ни одного жилого хутора, кроме деревни Мотеюнаса.
      - Давайте зайдем, - тоже предложила Эгле. - Я, честно говоря, так давно уже хочу к костру.
      Травник оказался прав - деревенька была пуста, как и несколько других, что уже повстречались друидам на пути в Подземелье. Путники отыскали сарай покрепче, у которого наверху еще сохранилась ветхая крыша. Все дома в деревне были в самом плачевном виде - покосившиеся, с сорванными крышами, все в грязных лужах от подтаявшего снега на провалившихся полах. В сарае же было чисто, сухо и пахло, как ни странно, хлебом. Март быстро разложил костер, натаскал топлива, благо коротких бревен и жердей вокруг было в достатке, и скоро друиды уже нежились у огня, угощаясь деревенскими гостинцами, среди которых немалую толику занимало отменное копченое сало и неизменные медовые лепешки - гордость справной хозяйки Мотеюнаса.