Он критически осмотрел свое забрызганное грязью тучное тельце и решительно заявил:
      - Пока я не отчищусь, никуда не пойду.
      - И сколько тебе потребно времени? - спросил терпеливый друид.
      - Сколько бы ни понадобилось! - сварливо ответила кукла. - Солнце уже припекает, через полчаса я покроюсь сплошной коркой песка и грязи, а этого я никак не могу себе позволить. Можешь идти вперед, я тебя мигом догоню.
      - Хорошо, - согласился Лисовин. - Только не сворачивай с тропинки и шевели лапами побыстрей.
      - У меня, между прочим, не лапы, а ноги, - заметил Гвинпин. - Не успеешь оглянуться, я тебя уже догоню.
      - Береги краску на боках, - на прощание посоветовал друид. Он повернулся и быстро зашагал вдоль тропы, через минуту уже скрывшись между березами. Гвинпин сорвал большой пук травы, выжал воду и принялся тщательно чиститься. Через некоторое время он уже блестел, как свежевыкрашенная игрушка на столе у расторопного ремесленника. Внимательно глядя под ноги, он двинулся по тропинке, осторожно обходя лужи и влажную грязь. Спину изрядно пригревало, и потихонечку настроение его стало подниматься. Гвинпин даже забурчал под нос фривольный мотивчик, который он слышал и запомнил на игрищах в одной деревеньке. Смысла слов кукла, естественно, не понимала и поэтому в скором времени уже распевала песенку во все горло, являя собой весьма странное зрелище в дивном весеннем лесу.
      Однако куда более странную и уж совсем неожиданную картину Гвинпин увидел в березовой роще, куда свернула его тропинка. Посреди большой пронизанной светом поляны стояла крепко сколоченная деревянная сцена, ее настил состоял из широких сучковатых досок. В углу сцены возвышалась раздвижная ширма, по бокам которой были перегородки, за которыми обычно скрываются актеры, отыгравшие свои слова. Что за бродячий театрик тут обосновался, откуда он взялся в насквозь промокшем зеленом лесу - все это представлялось Гвинпину большой и увлекательной загадкой. Но еще более его удивило то, что перед сценой было врыто в землю несколько рядов длинных скамеек, очевидно, для зрителей, причем это было сделано давно - столбики скамеек утопали в густой мокрой траве. На лавках чинно сидели зрители, и в самом последнем ряду сидел Лисовин. Гвинпин, не отличавшийся особенной остротой зрения, заковылял поближе и с изумлением обнаружил, что перед сценой расселись все остальные известные ему друиды из отряда Травника, с которыми они уже несколько дней как разминулись. Сам Травник, Книгочей и Снегирь сидели в первом ряду, сбоку Молчун острым ножом с рукоятью из оленьего копытца строгал ореховый прут. Чуть сзади примостились Збышек и Ян по прозвищу Коростель, они оживленно болтали. Все, обернувшись разом, поприветствовали куклу жестами и тихими восклицаниями, а Лисовин молча указал Гвинпину на место рядом с ним.
      Ошеломленный Гвин опустился на лавку с разинутым клювом. Сидящие вокруг, казалось, совершенно не ощущали всей искусственности, неестественной наигранности обстановки, никто их с Лисовином не спрашивал, где они пропадали столько времени и откуда тут взялись. Лисовин тоже спокойно смотрел прямо перед собой на сцену. Придя в себя, Гвинпин отчаянно отмахнулся от невесть зачем приставшего к нему огромного слепня и осторожно потряс приятеля за плечо. Лисовин, не оборачиваясь, приложил палец к губам и кивнул, указывая на сцену. Гвинпин повернул голову.
      Из-за перегородки вышла кукла, такая же деревянная, как Гвиннеус, только человеческого обличья. Она была одета в расфуфыренный костюмчик с оборками, манжетами и большими круглыми пуговицами. Лицо куклы было выкрашено в белый цвет и имело печальное выражение. Голос ее, однако, был бодрый и энергичный, только более тонок по сравнению с Гвином; руки, ноги и голова вертелись на шарнирах, и при этом двигалась кукла весьма ловко. С собой она вынесла некое подобие дудочки, только больше, массивнее, и выкрашена она была в непривычный для подобных инструментов черный цвет. Кукла сильно дунула в отверстие, как это делают заядлые и опытные курильщики, прочищая любимую трубку. У этой гигантской дуды было слегка выщербленное, точно обкусанное, кольцо на кончике. Кукла на секунду задумалась, артистически закатила глаза и извлекла из дуды высокий и протяжный звук. Друиды молча и внимательно наблюдали за ней. Гвинпин озадаченно поерзал на лавке, переводя взгляд со сцены на друидов и обратно. Он по-прежнему совершенно не понимал смысла всего происходящего, и никто не хотел ему ничего объяснять. Он попытался ущипнуть себя за круглый бок, но крылышко бессильно скользнуло по гладкой поверхности деревянного бедра, к тому же он запоздало вспомнил, что, наверное, абсолютно не чувствует боли. Чертыхнувшись про себя, он опять уставился на сцену, внутренне морщась от заунывной мелодии, которую выводил грустный клоун.
      Между тем кукла завершила музыкальные упражнения, отложила массивную дудочку и медленно обвела лукавым взором друидов. Затем быстро, на цыпочках, с деревянным дроботом кукла перебежала на край сцены и угодливо склонилась перед зрителями, одновременно сделав рукой изящный приглашающий жест. Побалансировав некоторое время на барьерчике, окаймляющем помост, кукла открыла неожиданно огромный рот с размалеванными алой краской губами. Перед своей музыкальной увертюрой клоун что-то лопотал на непонятном языке тонким дискантом, теперь же он заговорил удивительно глубоким и сочным басом, невесть откуда взявшимся в этом хилом тельце.
      - Прошу простить, почтеннейшая публика, за маленькую задержку нашего представления, артисты наряжались, музыканты настраивались, да и где, если подумать, нынче начинают вовремя?! Вы, кстати, тоже хороши, могли и предупредить хотя бы за неделю, мы бы тогда хоть пару раз перелистнули репертуар, заглянули, так сказать, в текст. Но что уж теперь говорить, не ровен час, опять хлынет этот проклятый дождь, а он смывает нам весь грим. Устраивайтесь поудобнее, лавки уже просохли, и мы покажем вам наше скромное представление.
      Кукла с чувством высморкалась за перегородку, повернулась, выдержав приличествующую моменту паузу. Затем шаркнула ножкой и трагическим голосом произнесла:
      - Сейчас вы увидите старинную легенду северных народов об отце-короле и его двух незадачливых сыновьях, старшем и младшем. Сии достославные рыцари жили в прошлые времена, и о деяниях их ныне известно от морских скальдов, что и поныне путешествуют по холодным гремящим морям под парусами, и попутные ветра всегда дуют им в спину.
      - А злодеи и колдуны найдутся? - громко выкрикнул Молчун, и Гвинпин от неожиданности так и подскочил на своей лавке. Молчун, немой, чокнутый, тихо помешанный Молчун заговорил, и никто из друидов даже бровью не повел, будто все это так и должно быть. Видимо, предстоит увидеть еще немало удивительных вещей, решил Гвин, и это странное представление - еще только начало. Гвинпин на всякий случай отодвинулся от слегка задремавшего Лисовина и приготовился смотреть во все глаза, все слушать и все запоминать.
      Раздался мелодичный серебристый звон колокольцев, и на сцену из-за ширмы вышла высокая кукла в короне и мантии, изображающая, по всей видимости, короля. Она обвела всех присутствующих величественным взором и холодно взглянула на клоуна. Тот скрестил руки, отвесил зрителям торопливый поклон и семенящей походкой выбежал за перегородку. Впрочем, через минуту его физиономия опять появилась в отверстии ширмы, так как на нем, как оказалось, лежало нелегкое бремя повествователя.
      - В стародавние времена, - начал он, - когда горы были еще низкие, а моря, наоборот, глубокие, в могучей стране на побережье правил достославный король, и звался он именем Хельгус.
      У говорящей куклы одновременно двигались уши и брови, она периодически помаргивала одним глазом, словом, вид имела представительный.
      Король на сцене, заслышав свое имя, принял героическую позу, грозно обводя царственным взором зрителей. Несмотря на то что Гвин сам принадлежал к кукольному народу, он еле удержался от крайне невежливого смеха. Плотнее захлопнув клюв, Гвинпин стал с интересом следить за представлением, решив отложить на потом все свои удивления.
      Король тем временем соорудил на сцене из досок, лавок и другого подручного материала подобие трона, на который и не преминул усесться, по-прежнему бросая грозные взгляды по сторонам. Тут из-за ширмы вышли две куклы, одна в фанерном панцире, другая - в нарисованной кольчужной рубахе. Они были одинакового роста, но та, что в панцире, была пошире в плечах и с более резкими чертами лица.
      - У короля Хельгуса, - продолжал рассказчик, - было два сына, Рагнар и Сигурд. Оба были славными воинами, никому не уступали ни на поле брани, ни за чашей на пиру. Рагнар был непобедимый боец и приходился Сигурду старшим братом. Сигурд же преуспел в тайных искусствах, но и меч держал как следует. Когда они были вдвоем, ни один враг не мог им противостоять.
      Оба брата проиллюстрировали слова рассказчика, пофехтовав с глухим треском на широких деревянных мечах. Зрители ничем не выразили своих чувств, безучастно наблюдая за происходящим на сцене.
      - Пришло время сыновьям отправляться в ратный поход. Наскучило обоим славой делиться, и решили попытать счастья порознь. Снарядили корабли, паруса широкие наладили, погрузили оружие да припасы. Все как всегда, да только на этот раз в разные стороны были повернуты головы драконов, корабли венчающие. Рагнар погрузил на корму дружину отборную из сотоварищей, в ратном деле преуспевших, числом немногую, но каждый в бою десятерых стоил добрых воинов. Все они за Рагнара горой стояли, куда он, туда и они, и добычу всегда привозили богатую.
      Король на сцене приветственно помахал рукой широкоплечему в панцире, тот отсалютовал в ответ, почтительно склонив голову. Поворотившись ко второму сыну, монарх отступил на пару шагов, приложив ладонь к глазам и всем своим видом выражая недоумение.
      - Доволен король преславным витязем Рагнаром, старшим сыном доблестным, в сраженьях удачливым. Но едва взглянул по другую сторону, где младший Сигурд в поход снаряжался, как вскричал в великом изумлении:
      - Что затеял ты, сын мой младший, отпрыск дражайший? Или не в поход собрался ты - на прогулку праздную? Отвечай отцу, в великом он пребывает изумленье, на тебя глядючи!
      И весь народ, и старший сын с дружинниками замерли в молчании, ибо у пристани легкокрылый кораблик покачивался, и парус на мачте был простой, без священных ликов чуров-охранителей. И не то бы в удивленье, да только пуста корма была на кораблике, ни матросов, ни дружинников. Одинокий стоял Сигурд у руля и улыбался отцу с братом.
      Кукла в нарисованной кольчужке пустилась в пляс; дробно ботая по помосту деревянными сапожками, приседая и подскакивая, она выкрикивала что-то, беспрестанно подмигивая зрителям. Те по-прежнему не выражали ни словом, ни жестом ни одобрения, ни осуждения, что никоим образом не смущало кукол, продолжавших разыгрывать свою цветистую сагу. Крупные капли падали с зеленых прожилок кленовых листьев, между ними на сцену проливались мягкие солнечные лучи, освещая актеров и декорации.
      - Улыбнулся Сигурд, младший сын, - таинственно понизив голос, поведала кукла-рассказчик, - сошел с корабля и пред отцом остановился, голову склонив, сыновний долг отдавая. Затем отверз уста и такую речь молвил, говоря слова доселе неслыханные:
      - Не в гости собрался я, отец, и не на прогулку праздную. Хочу осуществить поход особенный, коий давно я уже измыслил. Сколько ни ходили мы в набеги, сколько ни рубились с братом Рагнаром по землям чужим, неприветным, глядь, а богатства не нажили. Не из последних и мы у моря обретаемся, а слухи ходят есть земли иные, пастбища тучные, города богатые. Там, бают странники, слыханное ли дело - купцам воровать да обманывать невыгодно, сам-три возьмут честным промыслом против наших торгашей на ярманках. Хочу в эти земли отправиться, поискать берега те, что, сказывают, сокрыты от нас морем суровым. Затея моя рискованная, потому никого за собой и не позвал, сгинуть можно очень даже запросто.
      - Это тебе многоумие твое нашептало дело неслыханное? - неожиданно взорвался на сцене король, отринув напрочь рассказчика. С этой минуты действие переметнулось сразу на помост, а повествователь скрылся с глаз, занавесив отверстие платочком в клеточку, с синего на зеленое.
      - В наших землях, государь, <шибко грамотный> сродни ругательству повелось, о том скорблю безмерно, - сурово молвил молодой Сигурд. - Поход мой обещает трудным быть, но в случае удачи забудем прежнюю жизнь с войнами да бражничаньями, с походами до смерти да погребальными кострами до неба синего. Что до меня, то такая жизнь давно уже душу тяготит, ибо есть у меня, помимо войн да пьянствования, иные устремления.
      Куклы на сцене еще некоторое время пререкались на темы извечных споров отцов и детей. Затем король, видимо, уяснил, что спорить с неразумным сыном бесполезно, да и лицо можно потерять в присутствии подданных. Уяснив же, он благословил Сигурда небрежным жестом, смахнув при этом фальшивую слезу (тут сама природа активно вмешалась в действие, пролив на короля обильный дождь с кленовых деревьев, кукла же оказалась неплохим импровизатором).
      Поклонившись родителю, Сигурд забрался на свой легкокрылый кораблик - его роль играла раскрашенная доска с фанерным парусом и лошадиной языкастой головой, долженствующей по задумке неизвестного режиссера изображать огнедышащего дракона, - забрался и был таков, не забыв, впрочем, обратиться к народу с кратким словом расставания. С братом Сигурд попрощался тепло, но кратко, видно было, что между ними не было согласия по поводу раздельности маршрута. Братья разъехались, а король с несколькими куклами, усердно изображавшими блестящую свиту и почтительный народ, уселись на лавки, всем своим видом выражая покой и умиротворенное ожидание.
      - Много времени прошло, не раз года сменили друг друга, - поведал воротившийся из добровольного изгнания повествователь, - и вот наконец возликовал народ, ибо вдали показался парус - то возвращался из далекого похода Сигурд.
      Куклы повскакивали с лавок и радостно загалдели, оборотившись спиной к зрителям. Некоторые потрясали деревянным вооружением, а руководил общим ликованием сам монарх, благосклонно взирая на спешащего к нему отпрыска и помахивая царственной дланью с негнущимися пальцами. Восторги народа умножились многократно, когда обнаружилось, что кораблик младшенького доверху заполнен металлами драгоценными да каменьями самоцветными. Сигурд одарил народ в меру приязней, кого и обошел дарами, а львиную долю сокровищ сгрузили в королевские кладовые угрюмые и неразговорчивые помощники, которых Сигурд привез с собой неведомо откуда. Королю эти люди особого почтения не выказали, зато Сигурду в рот смотрели и каждое его поручение выполняли мгновенно и без рассуждения.
      - Вижу, вернулся ты с дарами богатыми, добычей славной. Знать, нашел свои края неведомые с купцами честными да оборотистыми?
      - Края везде одинаковые, - молвил Сигурд, - а купцы все одним миром мазаны, одну выгоду им подавай, просто у каждого к ней свои пути проторены. А что Рагнар, ужели не воротился из набега до сих пор? Вести о нем не доходили до меня, и я уже начал тревожиться.
      - Твой брат еще не возвращался, - сказал король, крайне довольный расторопностью, с которой молчаливые люди Сигурда таскали в кладовые мешки с драгоценностями. - Если вестей о нем не будет до конца этой весны, - при этих словах одна из кукол пронесла над сценой большое фанерное солнце с приколоченными длинными острыми лучами, раскрашенными в лимонно-желтый цвет, боюсь, придется отправлять на поиски корабль.
      - Не тревожься, отец, - заверил почтительный сын, - если Рагнар не воротится к этому сроку, я попробую выяснить, где он находится. У меня есть книги, которые всегда помогали в таких случаях. Думаю, помогут они и сейчас.
      - Быть посему, - величественно провозгласил монарх, и общество тут же удалилось передохнуть.
      Рассказчик немного покривлялся для собственного вдохновения и нудной скороговоркой отбарабанил все дальнейшее житье-бытье родителя: и пил, и бражничал, и иными радостями не гнушался. Сын же затворился с любезными его сердцу книгами, все глядел, глядел в них, да так ничего и не выглядел. Во всяком случае, скоро он вылез из какой-то щели в кулисах с толстенным пустым деревянным корешком в обнимку и поставил монарха перед фактом: собрался, мол, опять в поход, старшого брата выручать, ежели он в беду какую угораздился. Царственный папаша немного покочевряжился, но больше для виду, тайно увлеченный яствами да прочими дорогими страстями, до которых он был большой охотник, тем более за сыновний счет. Благословение было получено незамедлительно, да сынок не особенно в нем и нуждался, скорее соблюл ритуал, и мягко, но решительно отказался от предложенной ратной силы в лице хмельных дружинников (тут массовка была особенно впечатляюща и убедительна!). Неразговорчивые спутники Сигурда быстренько погрузились на палубу, и кораблик отчалил без лишних церемоний, скрывшись за фанерными волнами с грязно-белыми бурунчиками фанерной пены. Собрание, в немалой степени удовлетворенное этим обстоятельством, облегченно разошлось, и каждый поторопился к своим деревянным порокам и крашеным соблазнам.
      В эту минуту Травник привстал, видимо, намереваясь что-то сказать, но в последний момент передумал и только огорченно махнул рукой. Молчун весело расхохотался и убежал за деревья по нужде. Вернулся тихий, благостный и чинно воссел на своей скамеечке, изредка почесываясь и отмахиваясь от комаров и мошек. По-прежнему никто не обращал на Гвинпина никакого внимания, его безмолвно приняли в круг, и он уже начал потихоньку догадываться, что скорее всего это просто сон и неплохо бы досмотреть его до конца, невзирая на некоторую странность как его событий, так и героев. Эта несложная мысль словно отстранила Гвина от всего происходящего, приподняла его над землей, над сценой, над поляной, и он сидел, как на троне, на старой выщербленной доске, рассеянно внимая и чувствуя, как холодеет его нос. Тут сцена принялась раскачиваться из стороны в сторону, и кукле показалось, что сейчас мир перевернется и деревянные актеры посыплются вверх тормашками. В следующее мгновение Гвинпин почувствовал, что он уже сам висит вниз головой, и при этом его весьма энергично трясут, словно собираются вытрясти из него что-то ценное, застрявшее в нем скорее всего крепко и безнадежно. <Что это такое во мне может быть?> - удивился Гвинпин, прислушиваясь к происходящему с ним как в теле, так и в душе.
      - Вот-вот, именно душу я из тебя сейчас и вытрясу, - раздался над ним добродушный бас. Это рыжебородый друид легонечко тряс его, заботливо придерживая за задние лапы. Он приговаривал что-то в высшей степени нравоучительное о птицах, о деревьях крепких пород и о мягкосердечных натурах, совершенно не способных на жестокость и насилие по отношению к меньшим братьям, пусть даже и куклам. Затем он поставил Гвинпина на землю и крепкими пальцами ущемил ему клюв. - Ты что, приятель, отлучался, что ли, куда? - вопрошал верный товарищ, сильно сжимая деревянный нос. - Ты забыл прихватить с собой свою пустую тушку, этот бездонный футляр для черт-те знает чего? Вернись, заклинаю тебя, полезай обратно в свое бренное тело, уж будь так добр, старина!
      Наконец Лисовин внимательно посмотрел на куклу и несколько раз провел ладонью перед ее глазами из стороны в сторону. Гвинпин меланхолично проследил за рукой взглядом и, почесав ластом зад, хрипло спросил:
      - Что такое? По-моему, мне только что приснился сон... Или тебе, задумчиво добавил он, глядя безо всякого выражения на бородача. Тот только покачал головой и указал на ближнюю рощицу.
      - Вот оттуда я только что вернулся, дружище, за тобой. Ты торчал тут, как пугало на заборе, будто тебя гвоздями приколотили к этой кочке. Туда же я собираюсь вернуться, причем сейчас же, а ты можешь поселиться прямо тут, уж коли тебе так полюбилось это место. Если же тебя еще что-нибудь интересует в этой жизни, будь добр встать и поспешать за мной. Я полон желания покинуть этот чертов лес, и как можно скорее. Уж слишком он яркий да благостный, ровно его раскрасил кто, только больно уж щедрая рука малевала. Пошли, одним словом.
      Лисовин развернулся и отправился вдоль тонкой вьющейся тропы в сторону светлой стены берез, умытых дождем и тихо шумящих просыхающей листвой. С минуту постояв, Гвинпин двинулся следом, размышляя на ходу о странном сне, что подсунул ему лес. Он никак не мог избавиться от ощущения, что он проснулся не в своем теле, и все вокруг другое, а настоящая-то жизнь была там, во сне, когда он сидел на мокрой деревянной лавочке у сцены, хотя бы и зрителем, которого пока еще никто не принимает в расчет. Спина Лисовина мелькала уже далеко впереди, и Гвинпин поневоле ускорил шаг. Словно по иронии судьбы он тут же провалился в круглую ямку то ли от выкорчеванного пенька, то ли тут когда-то был вкопан деревянный столбик. Фыркнув от досады, Гвин выбрался из ямки и затрусил дальше, не оглядываясь и стараясь держать в поле зрения желто-зеленую куртку Лисовина. На поляне рядом со злополучной ямкой смутно темнела еще одна, спереди и сзади виднелись еще две ямки, словно здесь когда-то были вкопаны лавки. Очевидно, они здесь были давно, потому что некогда аккуратные круглые отверстия в земле уже порядком осыпались и поросли лесными злаками и заячьей капусткой.
      ГЛАВА 20
      ПО ТЕЧЕНИЮ
      Река текла ровно и широко, берега давно подсохли, и друиды шли ходко по песчаным отмелям в глубь страны, сворачивая вслед за водой. Когда друиды вышли из Подземелья, они даже не заметили, но и солнце теперь было на месте, и исчезли уже порядком надоевшие желтые краски бесконечного заката. Небо над головой было по-прежнему тусклое, сродни зимнему, но и Яна, и остальных не покидало навязчивое ощущение близкого дождя, а потом тучи непременно должны разойтись, и хлынет полузабытая голубизна. Деревья здесь цвели вяло, в листве не было весенней сочности, ивы и тальник громоздились широкими бурыми пятнами рощ, спускавшихся по самые стволы в воду. Красноватая глина пробивалась сквозь песчаные откосы берегов, на другой стороне с приглушенными криками носились вдоль обрывов ласточки-береговушки, хлопоча вокруг своих круглых норок. Изредка на поверхность воды поднимались большие и тяжелые жерехи, большие любители ударить с пушечным грохотом хвостом по малькам-верхоплавкам. На родине Яна жерехов называли боленями, у Коростеля дома был даже специальный сачок на длинной палке для ловли зубастых боленей. Рыбы некоторое время плыли вслед за друидами, а затем как по команде разом опускались в желтую глубину. Людей не было видно, вдали иногда показывались убогие избы, но ни звуков стада, ни иных признаков жизни среди этих черных развалюх Ян не заметил. Впрочем, ничто теперь не задерживало внимание друидов надолго, отряд стал подобен распрямившейся пружине, неуклонно набирающей скорость в стремительном полете. Несколько раз след терялся, но друиды словно обрели, подобно хорошей гончей, воздушное, <верховое> чутье, и не раз уже оно выручало их, когда ручьи пересекали путь или дорогу преграждало болото, скрывавшее под спокойной водой глубокую трясину, которую русины называли <бучило>. Травник был уверен, что в скором времени они настигнут зорзов. Как они тогда будут действовать - Ян представить себе не мог, однако был уверен, что у Травника обязательно на этот случай приготовлен план, а может, и несколько - в зависимости от ситуации.
      На исходе второго дня следы раздвоились. После минутного совета друиды выбрали цепочку с меньшим количеством следов, и интуиция Книгочея не подвела: спустя час ходьбы следы вновь соединились. По мнению Травника, зорзы вряд ли умышленно запутывали следы, скорее несколько охотников уходили за добычей в прибрежные леса. Однако никаких следов костра или стоянки друиды не обнаружили. Так или иначе, следы были по-прежнему отчетливы, и друиды шли быстро и, кажется, не чувствовали усталости. За всю свою жизнь Ян никогда не шел так быстро и, главное, так долго, даже когда пришлось выходить из окружения и людей гнал вперед слепой, безрассудный страх перед неминуемой смертью. Общий ритм движения передался и ему, и Ян, и без того неплохой ходок, черпал силы в спокойной уверенности друидов, которые заметно превосходили его в умении быстро двигаться в лесной и холмистой местности. Ни одна преграда не задерживала их надолго - друиды, обладавшие разносторонними знаниями и навыками, умело применяли способности каждого, подобно руке, каждый палец которой играл свою особую роль в крепком кулаке.
      Ключ по-прежнему висел у Яна на шее, старый металл нагрелся от тела, и только. Коростеля не покидала мучительная мысль о предательстве, и он несколько раз порывался поговорить об этом с Травником, но друид отмалчивался, не отрицая и не соглашаясь с доводами Яна. Тот много размышлял над словами Гвинпина, но проникнуть в замыслы Птицелова Коростель не мог. Однако он с ужасом осознавал, что соглядатаем зорзов в отряде мог оказаться любой, кроме него самого, разумеется. Ян нервничал, переживал, но поделиться своими сомнениями ни с кем не мог - Травник запретил строго-настрого.
      Между тем Лисовин и Гвинпин уже вторые сутки шли через лес, который, похоже, и не собирался заканчиваться. Дождь шел по нескольку раз за день, причем начинался всегда внезапно, когда небо было глянцево-голубым и безмятежным. Гвинпин, когда пришел в себя, сразу же рассказал друиду свой сон, пристально глядя Лисовину в глаза. Тот солидно выслушал, покровительственно потрепал куклу по деревянному загривку и посоветовал не мечтать перед сном.
      - Выкинь из своей головы все свое лицедейское прошлое, приятель, усмехнулся Лисовин, ожесточенно потроша молодую куропатку, пойманную поутру в высокой росной траве. - Ты теперь подмастерье друида, и пора уже перестать обращать внимание на всякую чепуху. С той компанией, за которой мы гонимся, впереди еще столько хлопот - мороки не оберешься. Так что побереги нервишки, птица...
      Гвинпин молча выслушал поучения приятеля. Хотя он и не со всем согласился, он уже успел привыкнуть доверять Лисовину во всем, что касалось их пути, поэтому только кивнул и побрел к привычному для успокоения нервов занятию поковыряться в стволе какого-нибудь дерева потрухлявей. Выбрав подходящий тополь, Гвинпин вздохнул, закрыл глаза и с наслаждением погрузил нос в подгнившую древесину.
      Лисовин молча смотрел на новоявленного дятла, и вдоль его широкого лба пролегла глубокая морщина. Перед ним лежала разделанная куропатка, внутренности он подвесил на ветку, невысоко, для зверья малого или птицы какой. Сильные узловатые пальцы друида, не боявшегося ни зверя, ни человека, противостоявшего за долгие годы служений и лесования не одной смертельной опасности, пальцы Лисовина, вымазанные розовой птичьей кровью, тихо дрожали.
      Большая красноватая птица, мерно взмахивая сильными крыльями, медленно летела над лесом. Под ней простиралось необозримое море буроватых сосен с зелеными пятнами орешника и ясеня, под правым крылом текла туманная река, берега с залысинами отмелей тянулись плавной извилистой линией. Птица спешила на север, и на дымящийся внизу на полянке костерок она не обратила внимания.
      Человек по имени Птицелов крепко спал под кустом, его тело изрядно натрудилось за день. Рядом в шалаше спали еще двое, на траве валялись птичьи косточки и сизые с отливом перья. Через полчаса угрюмый и небритый человек с лихорадочным блеском в глазах должен был их разбудить, дорога не ждала. Он сидел и тихо покашливал - болезнь отпускала медленно и неохотно, как затянувшаяся зима.
      В тенистой чаще, поросшей сплошным ковром папоротников, на спине лежал человек, закутанный в черный плащ. Черная полумаска скрывала его лицо, на руках были надеты матерчатые рукавицы, больше сродни перчаткам, не слишком уместным в диком лесу. Широко раскрытые глаза - устремлены в небо. По его щеке тихо полз зеленый лесной клоп, плоский, как листочек, этакий маленький бурый ноготок в крапинках. Он смело продвигался вперед, потому что человек лежал, не шевелясь, даже ноздри его были неподвижны, к тому же в темных глазах лежащего человека не отражалось синее облачное небо, упорно просвечивающее сквозь сосновые кроны.
      * * *
      Где-то далеко одиноко стоящий дом Коростеля утопал в зарослях черемухи, над которой повисло басовитое гудение пчел и шмелей. Изредка белопенные ветви посещали первые бронзовки, но время их еще не пришло - сирень только-только вывесила тощенькие кисточки, которым в скором будущем, у границы лета, предстояло налиться цветом и залить двор медвяным ароматом. Ставни были закрыты - гостей никто не ждал.
      В опустевшем замке храмовников было тихо. Лесные голуби, облюбовавшие высокие карнизы башенных окон, грелись на солнце, чинно вышагивали по подоконникам, бродили друг за другом во дворе. В небе над двориком часовни кружили несколько влюбленных голубиных пар. Горлинки, не очень охотно селящиеся в людских домах, пусть и заброшенных, уже давно свили гнезда в высоких минаретах покинутой твердыни, здесь выросло уже не одно поколение пугливых вяхирей и смешалось с домашними сизарями - местными старожилами. Цветочные венки на полу часовни медленно гнили в сыром воздухе, распространяя вокруг причудливые удушливые ароматы. Меж букетов шныряли вездесущие крысы, привлеченные необычными запахами, однако поживы длиннохвостым грызунам в замке не было уже давно, и умные животные потихоньку переселялись в амбары и подполы окрестных деревень. Звериное чутье, стократ усиленное постоянной борьбой с человеком за выживание, безошибочно подсказывало крысам, что в замке вряд ли кто уже захочет селиться в ближайшие годы.
      Рыбака первым увидел Збышек. У пологого берега по колено в воде немолодой уже и слегка сутуловатый человек вынимал из переметов широких трепещущих плотвичек. Он не обратил внимания на проходящих. Илистый берег, видимо, был полон невидимых ямок, затянутых цветущей ряской, и ноги мужчины слегка скользили по дну, нащупывая надежную опору. Март негромко окликнул его, и человек обернулся. В ту же секунду ореховая палка, верой и правдой служившая всю дорогу посохом, выскользнула у Яна из рук. Перед ним стоял его отец.
      - Отец... - прошептал он дрожащими губами, чувствуя странный холод в животе и выше. Незнакомец, однако, его услышал и внимательно оглядел Коростеля с головы до ног. Затем он молча отрицательно покачал головой. С его соломенной шляпы с широкими полями сей же час слетела большая рыжая стрекоза-коромысло и, недовольно треща жесткими крыльями, закружила над ним, примериваясь поудобнее присесть обратно.