Шабельский. Вчера у Бабакиной была хорошая закуска - белые грибы.
      Лебедев. А еще бы...
      Шабельский. Только как-то особенно приготовлены. Знаешь, с луком, с лавровым листом, со всякими специями. Как открыли кастрюлю, а из нее пар, запах... просто восторг!
      Лебедев. А что ж? Bepetatur, господа!
      Выпивают.
      Будемте здоровы... (Смотрит на часы.) Должно быть, не дождусь я Николаши. Пора мне ехать. У Бабакиной, ты говоришь, грибы подавали, а у нас еще не видать грибов. Скажи на милость, за каким это лешим ты зачастил к Марфутке?
      Шабельский (кивает на, Боркина). Да вот, женить меня на ней хочет...
      Лебедев. Женить? Тебе сколько лет?
      Шабельский. Шестьдесят два года.
      Лебедев. Самая пора жениться. А Марфутка как раз тебе пара.
      Боркин. Тут не в Марфутке дело, а в Марфуткиных стерлингах.
      Лебедев. Чего захотел: Марфуткиных стерлингов... А гусиного чаю не хочешь?
      Боркин. А вот как женится человек да набьет себе ампоше {Здесь: карман (от фр.: empocher - сунуть в карман).}, тогда и увидите гусиный чай. Облизнетесь...
      Шабельский. А ведь он серьезно. Этот гений уверен, что я его послушаюсь и женюсь...
      Боркин. А то как же? А вы разве уже не уверены?
      Шабельский. Да ты с ума сошел... Когда я был уверен? Пес...
      Боркин. Благодарю вас... Очень вам благодарен! Так это, значит, вы меня подвести хотите? То женюсь, то не женюсь... сам черт не разберет, а я уж честное слово дал! Так вы не женитесь?
      Шабельский (пожимает плечами). Он серьезно... Удивительный человек!
      Боркин (возмущаясь). В таком случае зачем же было баламутить честную женщину? Она помешалась на графстве, не спит, не ест... Разве этим шутят? Разве это честно?
      Шабельский (щелкает пальцами). А что в самом деле, не устроить ли себе эту гнусность? А? Назло! Возьму и устрою. Честное слово... Вот будет потеха!
      Входит Львов.
      II
      Лебедев. Эскулапии наше нижайшее... (Подает Львову руку и поет.) "Доктор, батюшка, спасите, смерти до смерти боюсь..."
      Львов. Николай Алексеевич еще не приходил?
      Лебедев. Да нет, я сам его жду больше часа.
      Львов нетерпеливо шагает по сцене.
      Милый, ну, как здоровье Анны Петровны?
      Львов. Плохо.
      Лебедев (вздох). Можно пойти засвидетельствовать почтение?
      Львов. Нет, пожалуйста, не ходите. Она, кажется, спит...
      Пауза.
      Лебедев. Симпатичная, славная... (Вздыхает.) В Шурочкин день рождения, когда она у нас в обморок упала, поглядел я на ее лицо и тогда еще понял, что уж ей, бедной, недолго жить. Не понимаю, отчего с нею тогда дурно сделалось? Прибегаю, гляжу: она, бледная, на полу лежит, около нее Николаша на коленях, тоже бледный, Шурочка вся в слезах. Я и Шурочка после этого случая неделю как шальные ходили.
      Шабельский (Львову). Скажите мне, почтеннейший жрец науки, какой ученый открыл, что при грудных болезнях дамам бывают полезны частые посещения молодого врача? Это великое открытие! Великое! Куда оно относится: к аллопатии или гомеопатии?
      Львов хочет ответить, но делает презрительное движение и уходит.
      Какой уничтожающий взгляд...
      Лебедев. А тебя дергает нелегкая за язык! За что ты его обидел?
      Шабельский (раздраженно). А зачем он врет? Чахотка, нет надежды, умрет... Врет он! Я этого терпеть не могу!
      Лебедев. Почему же ты думаешь, что он врет?
      Шабельский (встает и ходит). Я не могу допустить мысли, чтобы живой человек вдруг, ни с того ни с сего, умер. Оставим этот разговор!
      III
      Косых (вбегает, запыхавшись). Дома Николай Алексеевич? Здравствуйте! (Быстро пожимает всем руки.) Дома?
      Боркин. Его нет.
      Косых (садится и вскакивает). В таком случае прощайте! (Выпивает рюмку водки и быстро закусывает.) Поеду дальше... Дела... Замучился... Еле на ногах стою...
      Лебедев. Откуда ветер принес?
      Косых. От Барабанова. Всю ночь провинтили и только что кончили... Проигрался в пух... Этот Барабанов играет как сапожник! (Плачущим голосом.) Вы послушайте: все время несу я черву... (Обращается к Боркину, который прыгает от него.) Он ходит бубну, я опять черву, он бубну... Ну, и без взятки. (Лебедеву.) Играем четыре трефы. У меня туз, дама-шост на руках, туз, десятка-третей пик...
      Лебедев (затыкает уши). Уволь, уволь, ради Христа, уволь! Косых (графу). Понимаете: туз, дама-шост на трефах, туз, десятка-третей пик...
      Шабельский (отстраняет его руками). Уходите, не желаю я слушать!
      Косых. И вдруг несчастье: туза пик по первой бьют...
      Шабельский (хватает со стола револьвер). Отойдите, стрелять буду!..
      Косых (машет рукой). Черт знает... Неужели даже поговорить не с кем? Живешь, как в Австралии: ни общих интересов, ни солидарности... Каждый живет врозь... Однако надо ехать... пора. (Хватает фуражку.) Время дорого... (Подает Лебедеву руку.) Пас!..
      Смех. Косых уходит и в дверях сталкивается с Авдотьей Назаровной.
      IV
      Авдотья Назаровна (вскрикивает). Чтоб тебе пусто было, с ног сшиб!
      Все. А-а-а!.. вездесущая!..
      Авдотья Назаровна. Вот они где, а я по всему дому ищу. Здравствуйте, ясные соколы, хлеб да соль... (Здоровается.)
      Лебедев. Зачем пришла?
      Авдотья Назаровна. За делом, батюшка! (Графу.) Дело, вас касающее, ваше сиятельство. (Кланяется.) Велели кланяться и о здоровье спросить... И велела она, куколочка моя, сказать, что ежели вы нынче к вечеру не приедете, то она глазочки свои проплачет. Так, говорит, милая, отзови его в стороночку и шепни на ушко по секрету. А зачем по секрету? Тут все люди свои. И такое дело, не кур крадем, а по закону да по любви, по междоусобному согласию. Никогда, грешница, не пью, а через такой случай выпью!
      Лебедев. И я выпью. (Наливает.) А тебе, старая скворешня, и сносу нет. Лет тридцать я тебя старухой знаю...
      Авдотья Назаровна. И счет годам потеряла... Двух мужей похоронила, пошла бы еще за третьего, да никто не хочет без приданого брать. Детей душ восемь было... (Берет рюмку.) Ну, дай бог, дело хорошее мы начали, дай бог его и кончить! Они будут жить да поживать, а мы глядеть на них да радоваться. Совет им и любовь... (Пьет.) Строгая водка!
      Шабельский (хохоча, Лебедеву). Но что, понимаешь, курьезнее всего, так это то, что они думают серьезно, будто я... Удивительно! (Встает.) А то в самом деле, Паша, не устроить ли себе эту гнусность? Назло... Этак, мол, на, старая собака, ешь! Паша, а?
      Лебедев. Пустое ты городишь, граф. Наше, брат, дело с тобою об околеванце думать, а Марфутки да стерлинги давно мимо проехали... Прошла наша пора.
      Шабельский. Нет, я устрою! Честное слово, устрою!
      Входят Иванов и Львов.
      V
      Львов. Я прошу вас уделить мне только пять минут.
      Лебедев. Николаша! (Идет навстречу к Иванову и целует его.) Здравствуй, дружище... Я тебя уж целый час дожидаюсь.
      Авдотья Назаровна (кланяется). Здравствуйте, батюшка!
      Иванов (с горечью). Господа, опять в моем кабинете кабак завели!.. Тысячу раз просил я всех и каждого не делать этого... (Подходит к столу.) Ну вот, бумагу водкой облили... крошки-огурцы... Ведь противно!
      Лебедев. Виноват, Николаша, виноват... Прости. Мне с тобою, дружище, поговорить надо о весьма важном деле...
      Боркин. И мне тоже.
      Львов. Николай Алексеевич, можно с вами поговорить?
      Иванов (указывает на Лебедева). Вот и ему я нужен. Подождите, вы после... (Лебедеву.) Чего тебе?
      Лебедев. Господа, я желаю говорить конфиденциально. Прошу...
      Граф уходит с Авдотьей Назаровной, за ними Боркин, потом Львов.
      Иванов. Паша, сам ты можешь пить, сколько тебе угодно, это твоя болезнь, но прошу не спаивать дядю. Раньше он у меня никогда не пил. Ему вредно.
      Лебедев (испуганно). Голубчик, я не знал... Я даже внимания не обратил...
      Иванов. Не дай бог, умрет этот старый ребенок, не вам будет худо, а мне... Что тебе нужно?..
      Пауза.
      Лебедев. Видишь ли, любезный друг... Не знаю, как начать, чтобы это вышло не так бессовестно. Николаша, совестно мне, краснею, язык заплетается, но, голубчик, войди в мое положение, пойми, что я человек подневольный, негр, тряпка... Извини ты меня...
      Иванов. Что такое?
      Лебедев. Жена послала... Сделай милость, будь другом, заплати ты ей проценты! Веришь ли, загрызла, заездила, замучила! Отвяжись ты от нее, ради создателя!..
      Иванов. Паша, ты знаешь, у меня теперь нет денег.
      Лебедев. Знаю, знаю, но что же мне делать? Ждать она не хочет. Если протестует вексель, то как я и Шурочка будем тебе в глаза глядеть?
      Иванов. Мне самому совестно, Паша, рад сквозь землю провалиться, но... но где взять? Научи: где? Остается одно: ждать осени, когда я хлеб продам.
      Лебедев (кричит). Не хочет она ждать!
      Пауза.
      Иванов. Твое положение неприятное, щекотливое, а мое еще хуже. (Ходит и думает.) И ничего не придумаешь... Продать нечего...
      Лебедев. Съездил бы к Мильбаху, попросил, ведь он тебе шестнадцать тысяч должен.
      Иванов безнадежно машет рукой.
      Вот что, Николаша... Я знаю, ты станешь браниться, но... уважь старого пьяницу! По-дружески... Гляди на меня как на друга... Студенты мы с тобою, либералы... Общность идей и интересов... В Московском университете оба учились... Alma mater... {Мать-кормилица... (лат.) - так в старину называли студенты свой университет.} (Вынимает бумажник.) У меня вот есть заветные, про них ни одна душа в доме не знает. Возьми взаймы... (Вынимает деньги и кладет на стол.) Брось самолюбие, а взгляни по-дружески... Я бы от тебя взял, честное слово...
      Пауза.
      Вот они на столе: тысяча сто. Ты съезди к ней сегодня и отдай собственноручно. Нате, мол, Зинаида Савишна, подавитесь! Только смотри и виду не подавай, что у меня занял, храни тебя бог! А то достанется мне на орехи от кружовенного варенья! (Всматривается в лицо Иванова.) Ну, ну, не надо! (Быстро берет со стола деньги и прячет в карман.) Не надо! Я пошутил... Извини, ради Христа!
      Пауза.
      Мутит на душе?
      Иванов машет рукой.
      Да, дела... (Вздыхает.) Настало для тебя время скорби и печали. Человек, братец ты мой, все равно что самовар. Не все он стоит в холодке на полке, но, бывает, и угольки в него кладут: пш... пш! Ни к черту это сравнение не годится, ну, да ведь умнее не придумаешь... (Вздыхает.) Несчастия закаляют душу. Мне тебя не жалко, Николаша, ты выскочишь из беды, перемелется - мука будет, но обидно, брат, и досадно мне на людей... Скажи на милость, откуда эти сплетни берутся! Столько, брат, про тебя по уезду сплетен ходит, что, того и гляди, к тебе товарищ прокурора приедет... Ты и убийца, и кровопийца, и грабитель...
      Иванов. Это все пустяки, вот у меня голова болит.
      Лебедев. Все оттого, что много думаешь.
      Иванов. Ничего я не думаю.
      Лебедев. А ты, Николаша, начихай на все да поезжай к нам. Шурочка тебя любит, понимает и ценит. Она, Николаша, честный, хороший человек. Не в мать и не в отца, а, должно быть, в проезжего молодца... Гляжу, брат, иной раз и не верю, что у меня, у толстоносого пьяницы, такое сокровище. Поезжай, потолкуй с нею об умном и - развлечешься. Это верный, искренний человек...
      Пауза.
      Иванов. Паша, голубчик, оставь меня одного... Лебедев. Понимаю, понимаю... (Торопливо смотрит на часы.) Я понимаю. (Целует Иванова.) Прощай. Мне еще на освящение школы ехать. (Идет к двери и останавливается.) Умная... Вчера стали мы с Шурочкой насчет сплетен говорить. (Смеется.) А она афоризмом выпалила: "Папочка, светляки, говорит, светят ночью только для того, чтобы их легче могли увидеть и съесть ночные птицы, а хорошие люди существуют для того, чтобы было что есть клевете и сплетне". Каково? Гений! Жорж Занд!..
      Иванов. Паша! (Останавливает его.) Что со мною?
      Лебедев. Я сам тебя хотел спросить об этом, да, признаться, стеснялся. Не знаю, брат! С одной стороны, мне казалось, что тебя одолели несчастья разные, с другой же стороны, знаю, что ты не таковский, чтобы того... Бедой тебя не победишь. Что-то, Николаша, другое, а что - не понимаю!
      Иванов. Я сам не понимаю. Мне кажется, или... впрочем, нет!
      Пауза.
      Видишь ли, что я хотел сказать. У меня был рабочий Семен, которого ты помнишь. Раз, во время молотьбы, он захотел похвастать перед девками своею силой, взвалил себе на спину два мешка ржи и надорвался. Умер скоро. Мне кажется, что я тоже надорвался. Гимназия, университет, потом хозяйство, школы, проекты... Веровал я не так, как все, женился не так, как все, горячился, рисковал, деньги свои, сам знаешь, бросал направо и налево, был счастлив и страдал, как никто во всем уезде. Все это, Паша, мои мешки. Взвалил себе на спину ношу, а спина-то и треснула. В двадцать лет мы все уже герои, за все беремся, все можем, и к тридцати уже утомляемся, никуда не годимся. Чем, чем ты объяснишь такую утомляемость? Впрочем, быть может, это не то... Не то, не то!.. Иди, Паша, с богом, я надоел тебе.
      Лебедев (живо). Знаешь что? Тебя, брат, среда заела!
      Иванов. Глупо, Паша, и старо. Иди!
      Лебедев. Действительно, глупо. Теперь и сам вижу, что глупо. Иду, иду!.. (Уходит.)
      VI
      Иванов (один). Нехороший, жалкий и ничтожный я человек. Надо быть тоже жалким, истасканным, испитым, как Паша, чтобы еще любить меня и уважать. Как я себя презираю, боже мой! Как глубоко ненавижу я свой голос, свои шаги, свои руки, эту одежду, свои мысли. Ну, не смешно ли, не обидно ли? Еще года нет, как был здоров и силен, был бодр, неутомим, горяч, работал этими самыми руками, говорил так, что трогал до слез даже невежд, умел плакать, когда видел горе, возмущался, когда встречал зло. Я знал, что такое вдохновение, знал прелесть и поэзию тихих ночей, когда от зари до зари сидишь за рабочим столом или тешишь свой ум мечтами. Я веровал, в будущее глядел, как в глаза родной матери... А теперь, о боже мой! утомился, не верю, в безделье провожу дни и ночи. Не слушаются ни мозг, ни руки, ни ноги. Имение идет прахом, леса трещат под топором. (Плачет.) Земля моя глядит на меня, как сирота. Ничего я не жду, ничего не жаль, душа дрожит от страха перед завтрашним днем... А история с Саррой? Клялся в вечной любви, пророчил счастье, открывал перед ее глазами будущее, какое ей не снилось даже во сне. Она поверила. Во все пять лет я видел только, как она угасала под тяжестью своих жертв, как изнемогала в борьбе с совестью, но, видит бог, ни косого взгляда на меня, ни слова упрека!.. И что же? Я разлюбил ее... Как? Почему? За что? Не понимаю. Вот она страдает, дни ее сочтены, а я, как последний трус, бегу от ее бледного лица, впалой груди, умоляющих глаз... Стыдно, стыдно!
      Пауза.
      Сашу, девочку, трогают мои несчастия. Она мне, почти старику, объясняется в любви, а я пьянею, забываю про все на свете, обвороженный, как музыкой, и кричу: "Новая жизнь! счастье!" А на другой день верю в эту жизнь и в счастье так же мало, как в домового... Что же со мною? В какую пропасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость? Что стало с моими нервами? Стоит только больной жене уколоть мое самолюбие, или не угодит прислуга, или ружье даст осечку, как я становлюсь груб, зол и не похож на себя...
      Пауза.
      Не понимаю, не понимаю, не понимаю! Просто хоть пулю в лоб!..
      Львов (входит). Мне нужно с вами объясниться, Николай Алексеевич!
      Иванов. Если мы, доктор, будем каждый день объясняться, то на это сил никаких не хватит.
      Львов. Вам угодно меня выслушать?
      Иванов. Выслушиваю я вас каждый день и до сих пор никак не могу понять: что, собственно, вам от меня угодно?
      Львов. Говорю я ясно и определенно, и не может меня понять только тот, у кого нет сердца...
      Иванов. Что у меня жена при смерти - я знаю; что я непоправимо виноват перед нею - я тоже знаю; что вы честный, прямой человек - тоже знаю! Что же вам нужно еще?
      Львов. Меня возмущает человеческая жестокость... Умирает женщина. У нее есть отец и мать, которых она любит и хотела бы видеть перед смертью; те знают отлично, что она скоро умрет и что все еще любит их, но, проклятая жестокость, они точно хотят удивить своим религиозным закалом: все еще проклинают ее! Вы человек, которому она пожертвовала всем - и родным гнездом, и покоем совести, вы откровеннейшим образом и с самыми откровенными целями каждый день катаетесь к этим Лебедевым!
      Иванов. Ах, я там уже две недели не был...
      Львов (не слушая его). С такими людьми, как вы, надо говорить прямо, без обиняков, и если вам не угодно слушать меня, то не слушайте! Я привык называть вещи настоящим их именем... Вам нужна эта смерть для новых подвигов; пусть так, но неужели вы не могли бы подождать? Если бы вы дали ей умереть естественным порядком, не долбили бы ее своим откровенным цинизмом, то неужели бы от вас ушла Лебедева со своим приданым? Не теперь, так через год, через два, вы, чудный Тартюф, успели бы вскружить голову девочке и завладеть ее приданым так же, как и теперь... К чему вы торопитесь? Почему вам нужно, чтобы ваша жена умерла теперь, а не через месяц, через год?
      Иванов. Мучение... Доктор, вы слишком плохой врач, если предполагаете, что человек может сдерживать себя до бесконечности. Мне страшных усилий стоит не отвечать вам на ваши оскорбления.
      Львов. Полноте, кого вы хотите одурачить? Сбросьте маску.
      Иванов. Умный человек, подумайте: по-вашему, нет ничего легче, как понять меня! Да? Я женился на Анне, чтобы получить большое приданое... Приданого мне не дали, я промахнулся и теперь сживаю ее со света, чтобы жениться на другой и взять приданое... Да? Как просто и несложно... Человек такая простая и немудреная машина... Нет, доктор, в каждом из нас слишком много колес, винтов и клапанов, чтобы мы могли судить друг о друге по первому впечатлению или по двум-трем внешним признакам. Я не понимаю вас, вы меня не понимаете, и сами мы себя не понимаем. Можно быть прекрасным врачом - и в то же время совсем не знать людей. Не будьте же самоуверенны и согласитесь с этим.
      Львов, Да неужели же вы думаете, что вы так непрозрачны и у меня так мало мозга, что я не могу отличить подлости от честности?
      Иванов. Очевидно, мы с вами никогда не споемся... В последний раз я спрашиваю, и отвечайте, пожалуйста, без предисловий: что, собственно, вам нужно от меня? Чего вы добиваетесь? (Раздраженно.) И с кем я имею честь говорить: с моим прокурором или с врачом моей жены?
      Львов. Я врач и, как врач, требую, чтобы вы изменили ваше поведение... Оно убивает Анну Петровну!
      Иванов. Но что же мне делать? Что? Если вы меня понимаете лучше, чем я сам себя понимаю, то говорите определенно: что мне делать?
      Львов. По крайней мере, действовать не так откровенно.
      Иванов. А, боже мой! Неужели вы себя понимаете? (Пьет воду.) Оставьте меня. Я тысячу раз виноват, отвечу перед богом, а вас никто не уполномочивал ежедневно пытать меня...
      Львов. А кто вас уполномочивал оскорблять во мне мою правду? Вы измучили и отравили мою душу. Пока я не попал в этот уезд, я допускал существование людей глупых, сумасшедших, увлекающихся, но никогда я не верил, что есть люди преступные осмысленно, сознательно направляющие свою волю в сторону зла... Я уважал и любил людей, но когда увидел вас...
      Иванов. Я уже слышал об этом!
      Львов. Слышали? (Увидев входящую Сашу; она в амазонке.) Теперь уж, надеюсь, мы отлично понимаем друг друга! (Пожимает плечами и уходит.)
      VII
      Иванов (испуганно). Шура, это ты?
      Саша. Да, я. Здравствуй. Не ожидал? Отчего ты так долго не был у нас?
      Иванов. Шура, ради бога, это неосторожно! Твой приезд может страшно подействовать на жену.
      Саша. Она меня не увидит. Я прошла черным ходом. Сейчас уеду. Я беспокоюсь: ты здоров? Отчего не приезжал так долго?
      Иванов. Жена и без того уж оскорблена, почти умирает, а ты приезжаешь сюда. Шура, Шура, это легкомысленно и бесчеловечно!
      Саша. Что же мне было делать? Ты две недели не был у нас, не отвечал на письма. Я измучилась. Мне казалось, что ты тут невыносимо страдаешь, болен, умер. Ни одной ночи я не спала покойно... Сейчас уеду... По крайней мере, скажи: ты здоров?
      Иванов. Нет, замучил я себя, люди мучают меня без конца... Просто сил моих нет! А тут еще ты! Как это нездорово, как ненормально! Шура, как я виноват, как виноват!..
      Саша. Как ты любишь говорить страшные и жалкие слова! Виноват ты? Да? Виноват? Ну, так говори же: в чем?
      Иванов. Не знаю, не знаю...
      Саша. Это не ответ. Каждый грешник должен знать, в чем он грешен. Фальшивые бумажки делал, что ли?
      Иванов. Неостроумно!
      Саша. Виноват, что разлюбил жену? Может быть, но человек не хозяин своим чувствам, ты не хотел разлюбить. Виноват ты, что она видела, как я объяснялась тебе в любви? Нет, ты не хотел, чтобы она видела...
      Иванов (перебивая). И так далее и так далее... Полюбил, разлюбил, не хозяин своим чувствам - все это общие места, избитые фразы, которыми не поможешь...
      Саша. Утомительно с тобою говорить. (Смотрит на картину.) Как хорошо собака нарисована! Это с натуры?
      Иванов. С натуры. И весь этот наш роман - общее, избитое место: он пал духом и утерял почву. Явилась она, бодрая духом, сильная, и подала ему руку помощи. Это красиво и похоже на правду только в романах, а в жизни...
      Саша. И в жизни то же самое.
      Иванов. Вижу, тонко ты понимаешь жизнь! Мое нытье внушает тебе благоговейный страх, ты воображаешь, что обрела во мне второго Гамлета, а по-моему, эта моя психопатия, со всеми ее аксессуарами, может служить хорошим материалом только для смеха, и больше ничего! Надо бы хохотать до упаду над моим кривляньем, а ты - караул! Спасать, совершать подвиг! Ах, как я зол сегодня на себя! Чувствую, что сегодняшнее мое напряжение разрешится чем-нибудь... Или я сломаю что-нибудь, или...
      Саша. Вот, вот, это именно и нужно. Сломай что-нибудь, разбей или закричи. Ты на меня сердит, я сделала глупость, что решилась приехать сюда. Ну, так возмутись, закричи на меня, затопай ногами. Ну? Начинай сердиться...
      Пауза.
      Ну?
      Иванов. Смешная.
      Саша. Отлично! Мы, кажется, улыбаемся! Будьте добры, соблаговолите еще раз улыбнуться!
      Иванов (смеется). Я заметил: когда ты начинаешь спасать меня и учить уму-разуму, то у тебя делается лицо наивное-пренаивное, а зрачки большие, точно ты на комету смотришь. Постой, у тебя плечо в пыли. (Смахивает с ее плеча пыль.) Наивный мужчина - это дурак. Вы же, женщины, умудряетесь наивничать так, что это у вас выходит и мило, и здорово, и тепло, и не так глупо, как кажется. Только что у вас у всех за манера? Пока мужчина здоров, силен и весел, вы не обращаете на него никакого внимания, но как только он покатил вниз по наклонной плоскости и стал Лазаря петь, вы вешаетесь ему на шею. Разве быть женой сильного и храброго человека хуже, чем быть сиделкой у какого-нибудь слезоточивого неудачника?
      Саша. Хуже!
      Иванов. Почему же? (Хохочет.) Не знает об этом Дарвин, а то бы он задал вам на орехи! Вы портите человеческую породу. По вашей милости на свете скоро будут рождаться одни только нытики и психопаты.
      Саша. Мужчины многого не понимают. Всякой девушке скорее понравится неудачник, чем счастливец, потому что каждую соблазняет любовь деятельная... Понимаешь? Деятельная. Мужчины заняты делом, и потому у них любовь на третьем плане. Поговорить с женой, погулять с нею по саду, приятно провести время, на со могилке поплакать - вот и все. А у нас любовь - это жизнь. Я люблю тебя, это значит, что я мечтаю, как я излечу тебя от тоски, как пойду с тобою на край света... Ты на гору, и я на гору; ты в яму, и я в яму. Для меня, например, было бы большим счастьем всю ночь бумаги твои переписывать, или всю ночь сторожить, чтобы тебя не разбудил кто-нибудь, или идти с тобою пешком верст сто. Помню, года три назад, ты раз, во время молотьбы, пришел к нам весь в пыли, загорелый, измученный, и попросил пить. Принесла я тебе стакан, а ты уж лежишь на диване и спишь как убитый. Спал ты у нас полсуток, а я все время стояла за дверью и сторожила, чтобы кто не вошел. И так мне было хорошо! Чем больше труда, тем любовь лучше, то есть она, понимаешь ли, сильней чувствуется.
      Иванов. Деятельная любовь... Гм... Порча это, девическая философия, или, может, так оно и должно быть... (Пожимает плечами.) Черт его знает! (Весело.) Шура, честное слово, я порядочный человек!.. Ты посуди: я всегда любил философствовать, но никогда в жизни я не говорил: "Наши женщины испорчены", или: "Женщина вступила на ложную дорогу". Я был только благодарен, и больше ничего! Больше ничего! Девочка моя, хорошая, какая ты забавная! А я-то, какой смешной болван! Православный народ смущаю, по целым дням Лазаря пою. (Смеется.) Бу-у! бу-у! (Быстро отходит.) Но уходи, Саша! Мы забылись...
      Саша. Да, пора уходить. Прощай! Боюсь, как бы твой честный доктор из чувства долга не донес Анне Петровне, что я здесь. Слушай меня: ступай сейчас к жене и сиди, сиди, сиди... Год понадобится сидеть - год сиди. Десять лет - сиди десять лет. Исполняй свой долг. И горюй, и прощения у нее проси, и плачь - все это так и надо. А главное, не забывай дела.
      Иванов. Опять у меня такое чувство, как будто я мухомору объелся. Опять!
      Саша. Ну, храни тебя создатель! Обо мне можешь совсем не думать! Недели через две черкнешь строчку - и на том спасибо. А я тебе буду писать...
      Боркин выглядывает в дверь.
      VIII
      Боркин. Николай Алексеевич, можно? (Увидев Сашу.) Виноват, я и не вижу... (Входит.) Бонжур! (Раскланивается.)
      Саша (смущенно). Здравствуйте...
      Боркин. Вы пополнели, похорошели.
      Саша (Иванову). Так я ухожу, Николай Алексеевич... Я ухожу. (Уходит.)
      Боркин. Чудное видение! Шел за прозой, а наткнулся на поэзию... (Поет.) "Явилась ты, как пташка к свету..."
      Иванов взволнованно ходит по сцене.
      (Садится.) А в ней, Nicolas, есть что-то такое, этакое, чего нет в других. Не правда ли? Что-то особенное... фантасмагорическое... (Вздыхает.) В сущности, самая богатая невеста во всем уезде, но маменька такая редька, что никто не захочет связываться. После ее смерти все останется Шурочке, а до смерти даст тысяч десять, плойку и утюг, да еще велит в ножки поклониться. (Роется в карманах.) Покурить де-лос-махорос. Не хотите ли? (Протягивает портсигар.) Хорошие... Курить можно.
      Иванов (подходит к Боркину, задыхаясь от гнева). Сию же минуту чтоб ноги вашей не было у меня в доме! Сию же минуту!
      Боркин приподнимается и роняет сигару.
      Вон сию же минуту!
      Боркин. Nicolas, что это значит? За что вы сердитесь?
      Иванов. За что? А откуда у вас эти сигары? И вы думаете, что я не знаю, куда и зачем вы каждый день возите старика?
      Боркин (пожимает плечами). Да вам-то что за надобность?
      Иванов. Негодяй вы этакий! Ваши подлые проекты, которыми вы сыплете по всему уезду, сделали меня в глазах людей бесчестным человеком! У нас нет ничего общего, и я прошу вас сию же минуту оставить мой дом! (Быстро ходит.)
      Боркин. Я знаю, все это вы говорите в раздражении, а потому не сержусь на вас. Оскорбляйте сколько хотите... (Поднимает сигару.) А меланхолию пора бросать. Вы не гимназист...
      Иванов. Я вам что сказал? (Дрожа.) Вы играете мною?
      Входит Анна Петровна.
      IX
      Боркин. Ну вот, Анна Петровна пришла... Я уйду. (Уходит.)
      Иванов останавливается возле стола и стоит, поникнув головой.
      Анна Петровна (после паузы). Зачем она сейчас сюда приезжала?
      Пауза. Я тебя спрашиваю: зачем она сюда приезжала?
      Иванов. Не спрашивай, Анюта.
      Пауза.
      Я глубоко виноват. Придумывай какое хочешь наказание, я все снесу, но... не спрашивай... Говорить я не в силах.
      Анна Петровна (сердито). Зачем она здесь была?
      Пауза.
      А, так вот ты какой! Теперь я тебя понимаю. Наконец-то я вижу, что ты за человек. Бесчестный, низкий... Помнишь, ты пришел и солгал мне, что ты меня любишь... Я поверила и оставила отца, мать, веру и пошла за тобою... Ты лгал мне о правде, о добре, о своих честных планах, я верила каждому слову...
      Иванов. Анюта, я никогда не лгал тебе...
      Анна Петровна. Жила я с тобою пять лет, томилась и болела, но любила тебя и не оставляла ни на одну минуту... Ты был моим кумиром... И что же? Все это время ты обманывал меня самым наглым образом...
      Иванов. Анюта, не говори неправды. Я ошибался, да, но не солгал ни разу в жизни... В этом ты не смеешь попрекнуть меня...
      Анна Петровна. Теперь все понятно... Женился ты на мне и думал, что отец и мать простят меня, дадут мне денег... Ты это думал...
      Иванов. О боже мой! Анюта, испытывать так терпение... (Плачет.)
      Анна Петровна. Молчи! Когда увидел, что денег нет, повел новую игру... Теперь я все помню и понимаю. (Плачет.) Ты никогда не любил меня и не был мне верен... Никогда!..
      Иванов. Сарра, это ложь!.. Говори что хочешь, но не оскорбляй меня ложью...
      Анна Петровна. Бесчестный, низкий человек... Ты должен Лебедеву и теперь, чтобы увильнуть от долга, хочешь вскружить голову его дочери, обмануть ее так же, как меня. Разве не правда?
      Иванов (задыхаясь). Замолчи, ради бога! Я за себя не ручаюсь... Меня душит гнев, и я... я могу оскорбить тебя...
      Анна Петровна. Всегда ты нагло обманывал, и не меня одну... Все бесчестные поступки сваливал ты на Боркина, но теперь я знаю - чьи они...
      Иванов. Сарра, замолчи, уйди, а то у меня с языка сорвется слово! Меня так и подмывает сказать тебе что-нибудь ужасное, оскорбительное... (Кричит.) Замолчи, жидовка!..
      Анна Петровна. Не замолчу... Слишком долго ты обманывал меня, чтобы я могла молчать...
      Иванов. Так ты не замолчишь? (Борется с собою.) Ради бога...
      Анна Петровна. Теперь иди и обманывай Лебедеву...
      Иванов. Так знай же, что ты... скоро умрешь... Мне доктор сказал, что ты скоро умрешь...
      Анна Петровна (садится, упавшим голосом). Когда он сказал?
      Пауза.
      Иванов (хватая себя за голову). Как я виноват! Боже, как я виноват! (Рыдает.)
      Занавес.
      Между третьим и четвертым действиями проходит около года.