Постовые ведомости, как и полковые приказы, хранили вечно. Сейчас-то их, конечно, сожгли. Ах, какие исторические документы пропали – бумагу научились экономить! По ним можно было узнать, кто стоял в карауле, скажем, в Свердловске в 1925г. такого-то числа. Пока человек был жив, могли найти и наказать за открывшуюся нерадивость.
      Труд военного социально не востребуется, его нельзя овеществить. В военное время страну защищают гражданские, в мирное – прикрываются патриотическими фразами, вроде «высокой боевой готовности», что вызывает необходимость всем друг другу врать.
      Заставить часового делать ненужное (ходить по периметру) можно, но сколько для этого необходимо проверяющих? На одного часового – разводящий, помощник начальника караула и начальник караула. Ставят на два часа и за это время дважды проверяют. Часовой охраняет печать, даже не зная, что за ней. (Если бы знал – сам украл бы). Классический пример – автопарк: противоугонные рвы, проволочные заборы. Солдаты каждый день засыпают рвы и едут в самоволку. А что часовой? У него даже патронов нет, стоит на вышке, как пугало. Все это придумано только для того, чтобы не дать ему поспать. Сидел бы в каптёрке, варил в плафоне чифирь.
      У меня и мысли не возникало водить часового в автопарк. Главное побыстрее выбить его из караула, чтобы помещение не выстуживал. Его задача – пробежать два километра до огневого сооружения, постучать ногами и там залечь.
      – Сменили?
      – Сменили!
      На складе вооружений система безопасности была продумана до мелочей. Командовал прапорщик, солдаты приходили на работы, переодевались. Передвигались по складу и летом и зимой в одной обуви – обрезанных валенках. На время работ склад закрывался изнутри. Выходить нельзя. Основной вид работы на складе – перетаскивать ящики с патронами и гранатами. Всё опломбировано, ничего открытого нет. По окончании работ вновь раздевались и дефилировали метров десять босиком по бетону. Летом в трусах, зимой в кальсонах. Не любили солдаты туда ходить. Да и офицеры тоже. Хотя патроны и легче получить, чем, скажем, спирт, но склад боеприпасов находился на отшибе, и прапорщика редко удавалось застать на месте. А склонять его отправиться по жаре на склад, означало «нарваться». Он мог заставить считать стрелянные гильзы, сверять коды на их донцах и тут же демонстративно приказать солдату тачкой свезти отсчитанные в металлолом.
      На продскладе значительно лучше: его предусмотрительно не охраняли, только закрывали на замок. Пусть лучше ограбят раз, чем часовые будут к этому стремиться постоянно.
      Заведующий закрывал солдат на время работ снаружи, предварительно предупредив, какие дефицитные продукты для начальства есть нельзя. Остальное, что видели, то и ели. Однако хитрец-прапорщик предусмотрительно не оставлял в помещении ни хлебы, ни воды, а сухари хранились под замком в отдельном помещении. Без хлеба масла много не съешь, разве что сухофрукты. Прапорщик ничего не проигрывал от такой «свободы». Солдаты попадали в зависимость: когда в обед он приносил хлеб, те уже наперехватывались. Что касается тушёнки, открыть её без ножа можно энергичным трением крышки о бетон, кирпич или даже асфальт. Первоначально такой «паёк» в целях экономии выдавали «губарям», но те весьма быстро научились добывать кашу трением.
      Американцы старты не охраняли – кто может поднять стопятидесятитонную плиту? Однажды генерал Галкин прицепился ко мне:
      – Почему люк шахты открыт?
      – Сейчас пошлю солдат, они закроют.
      – Дурак, как они закроют?
      – Вы же спрашиваете.
      В СССР было принято охранять всё. Старты были огорожены по периметру сеткой под высоким напряжением. Внутри – караульное помещение с убежищем, аппаратной, комнатой начальника караула, все миниатюрное, на 5 человек. Над сооружением башня с бронеколпаком. В сооружениях нового типа башня отсутствует, бронеколпак размещен низко, вход через потерну. Развитие караульных помещений было вызвано изменением порядка службы, о чём ниже.
      В караул заступали на неделю. Состав караула: начальник и дежурная смена охраны и обороны. На шесть объектов – 32 человека, тридцать третий – водитель. Поначалу, на плацу, в присутствии начальства, все выглядит красиво: идет развод караулов, играет оркестр… После команды «По машинам» начальство сматывается. Несчастный начальник караула остается один на один со своими проблемами. Вместо четырех машин дают одну, хорошо ещё, что бортовую ГАЗ-66, а не бронеавтобус – «колун» на шасси ГАЗ 66.
      Вместимость ГАЗ-66 – двадцать солдат с автоматами между ног. Теперь попробуйте загрузить в неё тридцать человек с оружием и продуктами (а это 20 ящиков, мешков с картошкой, хлебом и говяжьими мослаками), ещё 40 табуретов и двадцать матрасов. Солдат при этом превращался в неизбежное зло. Старшина вёз какие-то вещи в нашу подпольную каптёрку, мне нужно было доставить домой, например, холодильник. Наконец всех утрамбовывали. Последних с дичайшим матом забивали в машину пинками. Кузов сзади закрывали брезентом и затягивали ремнями, чтобы добро не повыпадало. Иногда караулу перепадала и машина БМДС, трехосный КАМАЗ с КУНГ. Старшине, при всем желании, не удавалось забить её матрацами и табуретками. Оставалось полно места, некоторые солдаты могли даже сидеть.
      Тяжело было добраться до первого старта – это километра два пути. Там шесть человек высаживались, их места занимала предыдущая смена. На второй площадке находилась наша каптёрка, после неё становилось уже свободно. Если в пустыне сломается машина, караулы будут меняться до ночи. Что любопытно, назад тоже везли какие-то матрацы и одеяла. Ещё в карауле наделают топчанов из подручных средств… Украдут где-то картошки или поросенка с хоздвора… Чавкающая, орущая, матерящаяся толпа цыган.
      Когда смена возвращается назад, начальство уже ждёт. Эти одичавшие за неделю существа начинают отчитываться. Сначала начальники караулов докладывают, что произошло за время несения службы. Потом редакторы боевого листка и агитатор, комсгруппорги… Начальство с серьёзным видом слушает ахинею, которую они несут. Наконец дежурный по караулу сообщает, сколько было вынесено взыскания, кто проспал световые сигналы. Старты находились в пределах прямой видимости. Поэтому ночью использовали световую сигнализацию. Если туман, то световой сигнал не виден, да и в хорошую погоду часовой может забиться спать. Один караул находится в поле зрения другого, если кто-то проспит или пропустит сигнал, дежурный начинает беспокоиться: может они там уже и неживые. Едет проверять, все завершается избиением младенцев. Выбиваются зубы, караульные плачут, падают на колени, умоляют, чтобы ротный не узнал…
      Я заступал в караул с обозом и личным поваром – узбеком. За машиной караула скачками нёсся ГАЗ-69, груженный мешками с рисом и луком. Там, где я останавливался, из машины выходил «сварщик» и варил «пльов». Рядовой Сулейманов, он же каптёр, готовил мне шурпу, лагман, плов. Верный человек, лишь бы службу не нести. В своем рвении доходил до того, что рис для моего плова перебирал по зернышку, жертвовал сном, отделяя мышиный помет, что в армии большая редкость. Узбеки нешкодные, только они могут дожить до дембеля кладовщиком на складе, другие заедаются. У него ключи можно отнять только у мертвого. Дорожат местом, боятся попасть в какую-нибудь третью команду – в заправщики. В армии Каримова, наверное, нет проблем:
      – Сварщики, выйти из строя!
      Все узбеки выходят.
      – Ты что варил?
      – Пльов.
      Хотя, если серьезно, в Вооруженных Силах среднеазиатских государств сложилась парадоксальная ситуация: обучение происходит по-русски, а аскеры общаются на национальных языках. Поэтому научить их чему-либо невозможно, так как русский в школе давно не преподают. Отсюда взаимное презрение, а пригласи они турецких офицеров, не надо было бы ничего придумывать, и вместо троекратного «Ура!» кричать троекратное «Хош!»
      По прибытии, я сразу же отключал все телефоны, пульт управления связисты оттаскивали за три комнаты. Общаться с помощником начальника караула я тоже брезговал. Дадут какого-нибудь перепуганного лейтенанта – ест печенье и конфеты, ходит к солдатам питаться. Те сразу раскусывают: раз не ест с барского стола, ему дадут то, что останется. Паёк, по крайней мере, точно съедят. Дадут первое:
      – А мы второе не готовим.
      Прапорщик из роты за такое убил бы, утопил в кастрюле. Есть свои нюансы и во взаимоотношениях офицеров со сверхсрочниками. Если лейтенант заступает начальником караула, а прапорщик – помощником, он с ним есть не будет, пойдёт к своим солдатам, чтобы лейтенант не видел какие разносолы тому подают. Это считалось нормой, лейтенант чувствовал себя сбоку припеку. Да он и не стремился к чему-то большему, молил Бога дотянуть неделю без ЧП.
      Когда я заступал со своими прапорщиками, Козятинским или Калигиным – «Анчуткой», мы жили душа в душу. Караулы я тоже не проверял, они и без этого не рисковали плохо нести службу. Если поймают какую-то живность: овцу или собаку – немедленно звонят. Солдаты в карауле ели все, что движется, даже ёжиков и черепах. Ёжики мне не понравились – вонючие, а черепахи – те ничего. Охотились и на более крупных животных, патроны добывали во время тактических занятий. Солдатам выдавали по десять холостых патронов, пяток солдат отщелкивал в карман, а остальными палил. В карауле у холостых патронов отпиливали головки, вставляли стрелянные пули. Жах! – и верблюда как ни бывало.
      – Что ели?
      – Курицу выдали.
      А на крыше – мосол в пол человеческого роста. Можете представить себе берцовую кость верблюда? Собак прикармливали и ели – вреда от них намного больше, чем предписанной в Уставе гарнизонной и караульной службы пользы. Приедет проверяющий, Тобик хвостом замашет, в великой радости притащит из-за кинобудки конскую ногу. Его самого не успели съесть, вот он и отплатил за добро. Начальником того несчастного караула был сержант Конев. Шутили: «Конь убил коня». Я солдат потом спрашивал:
      – Что с собакой сделали?
      – Конев приказал содрать шкуру с живого и жарить на медленном огне.
      Лейтенант Гена Арбузов до службы в армии, грабил проходящие товарные поезда, научил солдат ловить овец, обрезал участок внешнего периметра ограждения между двумя столбами и устанавливал съемный забор. Снизу приподнимал палкой, к палке привязан шнур метров десять-пятнадцать. Солдат прятался в яме или за ракетным оголовьем. Овцы проходили внутрь, и ловушка захлопывалась. Овцы:
      – Бе-е-е…
      Казах подъезжает на коне:
      – Вах-вах-вах!
      Офицер выходит, посылает кочевника матом. На заборе написано: «Шикни пиниздер», в данном случае это означает: «Стой, стрелять буду». Поехал искать правду, да где её найдешь в пустыне, кто тебя пустит в чапане к военной власти?
      Правда, когда на станции съели корову, я разобрался, и стребовал с виновных восемьсот рублей. Моё великодушие не знало пределов. Корове той цена рублей двести. Солдаты опять попались на том, что все несъеденное зарыли в песок, правда глубоко, метра на полтора, но не учли мух. Я был беспощаден:
      – Или дисбат, или восемьсот рублей!
      Казах мне потом руки целовал.
      Случись в карауле какое-нибудь ЧП, например, стрельба, не спеши, жди, может у соседа что-то похуже случится или помоги ему. Помню, что-то такое произошло. Прапорщик Козятинский предложил:
      – Давайте в соседнюю роту спирт подкинем.
      Утром идешь к начальнику штаба, видишь, как командира роты пинками гонят в штаб. Вопрос «Кому первому идти?» решается сам собой.
      – Да иди ты на хуй, не до тебя!
      Пинками же пригнали и дневального. Тот в слезах объясняет:
      – Нашли (спирт – Ред.) в бытовке.
      Кто ему поверит? А сказал бы что-нибудь невероятное, мол, на спиртохранилище взяли – перекинул бы на начальство тыла или нерадивого начальника ГСМ капитана – пропойцу Маленького. Он никогда бы не доказал, что караул выставил.
      В армии к проштрафившемуся коллеге относятся с «сочувствием».
      – У Лукшина солдат повесился!
      Все к нему. С ехидством интересуются, даже те, кто ни Лукшина, ни солдата не знал:
      – А что, у тебя солдат повесился?
      – Да идите вы…
      Все знают, теперь можно учений месяц не проводить, все начальники там будут, в комиссии по повешению...
      Однажды мы заступали в караул. В суматохе сборов дневальные поставили железный ящик с шестью автоматами, хорошо ещё без патронов, не в свою машину. Им все равно, тем более, что оружие не их. У КПП стояли две ГАЗ-66. Одна вскоре отъехала. Я хватился:
      – Где оружие?!
      Бегом в роту.
      – Кто выносил, куда ставил?
      Солдаты злобно не сознаются, что было две машины и поставили «не в ту». «Главного подозреваемого» – водителя, били ногами, пока тот не упомянул о второй ГАЗ-66.
      – Откуда машина, какие номера?
      – Не знаю.
      Наконец один солдатик радостно возвопил:
      – Это мой зема с 32-й площадки!
      Я прыгнул в машину – и туда.
      – Машина только что уехала на 10-ю площадку.
      Ну, думаю, пропал. Это поедут в город на ТЗБ, там точно просекут, что в ящике и или выбросят со страху или продадут промышленникам. Помчались за ними, догнали на третьем подъёме. Остановили. В кабине прапорщик узнал что случилось, побелел.
      – Я и не видел, что они туда поставили.
      – Смотреть сука надо, что тебе в машину ложат, гандон штопаный!
      Из случившегося извлекли выводы, перестали оставлять машину для караула на КПП, подъезжали к казарме.
      Без подобных эксцессов жизнь на посту протекает монотонно. Прежде часовой ходил по периметру, что само по себе было чревато многими опасностями – может и сбежать. Хуже всего, если солдат сбежит из караула. Начинается «ловля блох» в пустыне. Шансы поймать минимальные: прыгнул в товарняк – и домой. Потом родители его привозят, начинает гнусавить: «били». Кто его там бил, ну так маленько. Можно подумать его на гражданке не били?…
      Наконец додумались ставить в караул на вышку по два человека и запирать снаружи. Разводящий ведет его на вышку, запирает на ключ, ключ несёт в караульное помещение. Службу несли по очереди, по пять-шесть часов, на протяжении трёх-четырех дней. Караульный сидит в кресле, пулемет на замке, ключ в сейфе. Основная задача – заранее засечь машину начальника караула. С этой целью применялись всевозможные технические ухищрения. Например, километрах в двух от караульного помещения вкапывали под дорогой две пружинящие доски с контактами – найти в пустыне кабель подходящей длины проблем не составляло. Переезжающая машина включала сирену, все просыпались и успевали разбежаться по местам. Обычно телефоны выводились из строя буквально всеми караульными и всяческими способами, отсутствие связи – отсутствие контроля. Бывало едешь мимо чужого караула, «хрясь» – оторвал трубку у наружного телефона. То же сосед делает и с твоим. Солдаты способны вывести из строя любые средства связи. Дать ему радиостанцию Р-105, начнет гнать в эфир что не попадя. В карауле мы обычно слушали подрывные радиоголоса, тот «Голос свободной Азии». Если забросить антенну на периметр – слышимость великолепная. Служба отличалась монотонностью, разве что каптёр развозит хлеб, воду, газеты. Они бы с удовольствием чем-нибудь позаражались, лишь бы в госпиталь лечь.
      В сооружениях нового типа всю смену запирали в потерну, под землю, на кодозамковое устройство. Бронеколпак без окон, пулемёт ПКТ, боеприпасы под замком. Как-то один «сообразил», высунул ногу из огневого сооружения и отстрелил себе палец. С пулеметами была отдельная история. Когда устанавливали бронеколпаки, с них сразу сняли ПНВ (прицелы ночного видения), солдатам они ни к чему. В броне прорезали отверстия и приварили кронштейны под пехотные пулеметы ПК. Только спустя какое-то время на складе инженерного имущества обнаружились ящики с ПКТ – валялись буквально под открытым небом. Они поступили в комплекте с колпаками, а не через РАО. После случая членовредительства стали закрывать в сейф и сами пулеметы. И ничего, враг так и не напал. Часового закрывали на вышке снаружи, пока один не сгорел при курении. Уснул и бушлат загорелся от бычка. После этого перестали ставить и часовых.
      Попробуйте «снять» часового ночью, когда он испуган, зол, не выспался, голоден, и патрон в патроннике. Диверсанты знают об этом и не рискуют соваться на охраняемые объекты. Разводящий подойти боится, вызывает свистом: а вдруг он там спит за складом с оружием наизготовку. Я видел, как один такой кричал и стрелял, с испуга выпустил все тридцать патронов, палец от спускового крючка отодрать не могли. Даже я, будучи дежурным по части, проверять караулы ночью не совался. На моей памяти, часового на посту удалось снять только раз – собакам. У каждого караула кормится их по несколько штук. Дело было зимой, в снегу вырыли тоннель, и по нему в караульном тулупе поверх шинели ходил часовой. Если кому-то довелось носить это необъятное сооружение из овчины, он уже понял, что произошло. Часовой играл с собаками, и одна из них, схватив за полу, повалила беднягу. Подняться самостоятельно он был уже не в силах, стал звать на помощь.
      Иногда пребывание на посту обостряет в человеке его природные качества солдата. Генерал Лавриненко как-то поведал совершенно невероятную историю. На одном из артиллерийских складов вспыхнул пожар, два дня рвались снаряды. На третий, хотя канонада все ещё продолжалась, Лавриненко подъехал на танке разузнать обстановку. Только открыл башенный люк, как кто-то открыл по нему огонь. Стреляли прицельно, одиночными выстрелами. Оказалось – часовой. Так как он не был сменён или снят «хотя бы и жизни его угрожала опасность», солдатик пролежал все это время в окопе, но пост не покинул. И, как предписывает устав гарнизонной и караульной службы (я его до сих пор наизусть помню), начал отражать нападение на вверенный ему объект. Вокруг рвутся снаряды, а он кричит танку:
      – Стой, стрелять буду!
      И стреляет по люку. Пули об крышку – «дзынь», «дзынь»… Вернулись за начальником караула. Тот попытался снять часового с поста через мегафон. Солдатик ему:
      – Высунь голову!
      Парню дали медаль «За отвагу».
      Но такое случается редко. У нас один сбил метеорологический зонд. Звонит с поста:
      – На объект летит шар!
      – Какой шар?
      – Здоровенный!
      – Сбить. Огонь!
      – Та-та-та. Сбил! Ветром понесло, застрял в «колючке».
      Через два часа приезжают какие-то дяди. Оказалось: накануне старта выпускают зонд – наблюдать состояние атмосферы. А мы эту коробку с приборами ещё ногами пинали. А чего его на охраняемый объект занесло? Старт космического корабля был задержан на несколько часов, теперь уже «пинали» начальника караула:
      – Ну, солдат – дурак, а ты? Под землёй сидел, не мог выйти посмотреть?
      Зато полиэтиленовой пленки осталось – море, её потом на теплицы растащили.
      Начальствующие лица и сами склонны к совершению ЧП. «Бахур» заступил дежурным по караулу, четыре дня пил, найти не могли – сообщники его скрывали. Потом убыл на площадку к «промышленникам». Оттуда принесли весть: пьёт, грозит из окна пистолетом. «Синклит» в составе командира, замполита и начальника штаба стал подговаривать особиста:
      – Тебе по должности положено, ты его можешь даже убить.
      – Я бы рад, но в этом нет предмета государственной безопасности.
      Послали Кожина, как никак «Бахур» его подчиненный. Он потом рассказывал:
      – Захожу: в комнате, кроме «Бахура», две голые бабы, на столе арбуз и магазин от пистолета.
      Кожин подумал, что оружие не заряжено, схватил «Боба», смело взялся выкручивать руку. Оказалось, на столе лежал запасной магазин, грянул выстрел. Хорошо, ни в кого не попало. Только «Бахуру» в потасовке сломали палец. Он потом демонстративно его носил и честь не отдавал.
      В карауле практически всегда стреляют по-дурному. Один, как сейчас помню, рыжий такой, закосил, повредился рассудком – враги атаковали позицию. Он и перед этим косил по-черному, делая вид, что не разбирается во времени. Полтора часа отражал, строчил из РПД, пока патроны не кончились. Ещё два часа на всякий случай ждали. После этого пулеметы позакрывали в сейфы, от греха подальше. Начали разбираться, оказалось – у него отец поп. Особиста драли, как помойного кота – пропустил социально чуждый элемент.
      Если в карауле не случилось убийства или самоубийства, все происшествия скрывались от начальства. Как-то случилась коллективная пьянка, караул украл спирт, пережрались. Под горячую руку подвернулся проверяющий, стали на него кидаться. Он достал пистолет, выстрелил в потолок, положил нападавших на землю. Всё было бы хорошо, но в армии есть беспринципные и принципиальные. Последние – хуже империалистов. Как ему начальство на «разборке» втолковывало:
      – Ты видел, что пьяные, повернулся бы и уехал. К утру проспятся.
      Майор «стоял» на подполковничьей должности и мог пожаловаться только ночью своей жене, а не докладывать об увиденном безобразии и беспорядке. Инициативного отодрали и отпустили – что с него взять? Начали драть меня: проверили тетрадь индивидуальных бесед, журнал инструктажа перед караулом, журнал боевой подготовки. Из первоначальных обвинений осталась только «личная недисциплинированность солдат из-за упущения в воспитательной работе». Мол, «невыдержанность майора спровоцировала». Тогда боролись с правдоискателями, а страдали командиры. Я к тому времени пять лет командовал ротой, мог и рапорт на стол положить. Где они ротного найдут, когда все хотят инженерами быть? Вкатили выговор «за несвоевременный подвоз питьевой воды». «Выговор, не туберкулез – к организму не пристаёт.» – говаривал Боря Лопаткин. И то: созданная нами система подготовки не привела к трагическим последствиям. «Спирт солдаты нашли, ну выпили, но ракету из строя не вывели». А где солдаты взяли спирт? Про меня забыли и пошли по другому пути. Мало того, что у Гриднева украли четыре литра спирта, его ещё и отодрали за то, что хранил его в неположенном месте (а скорее за то, что утаил от начальства).
      Если подчиненные допекут, я мог сделать пребывание в карауле невыносимым. Лафа кончалась. Я в каждый караул ставил по прапорщику, на постах стояли по шесть часов. Включал световые сигналы… «Разбирался» так, что писали рапорты: «Прошу перевести меня…». Подобные просьбы оставляли без ответа. «Ракету не взорвёте, шахту не откроете, ебите друг друга в жопу».
      Жизнь подтвердила мою правоту. Морально-психологический климат в караулах был вполне сносным. Обстановка редко накалялась до критической. Я как раз ел в карауле. Слышу – автоматная очередь, влетает прапорщик, весь в крови, – и ко мне:
      – А-а-а!
      – Кто тебя убил или ранил?!
      – Там солдат в карауле застрелился.
      – Как он себя хуйнул?
      – Где-то патронов пять вогнал.
      Думаю: хрен с ним, за прапорщика пришлось бы больше отвечать. На месте происшествия две смены – одна в курилке, другая в машине. Кто хотел, тот мог и убить. У меня один вопрос: как он попал в караул? Я ставил в караул земляков одного призыва. Солдаты прояснили ситуацию:
      – Он ёбнутый!
      – Почему не доложили?
      Солдаты испуганы – одного рвёт, другой в обмороке. Лежит человек, шея и зазубрины вместо головы, глаз на люстре висит (солдаты говорили – моргал), судорги волнами… Как он долго умирал, минут 20! Хорошо прапорщик додумался:
      – Одевай ОЗК, противогаз…
      Психологически важно, чтобы между человеком и останками, которые он убирает была какая-то преграда. Кровавые тряпки потом сожгли. Достать новый ОЗК не проблема: дам команду каптёру, в соседней роте и сопрёт.
      Звоню командиру полка, докладываю. Он:
      – У тебя патронов до хуя, чтобы ты к моему приезду застрелился.
      – Тогда я вас сначала порешу.
      Потом он у меня при случае не раз интересовался:
      – Ты бы меня точно застрелил?
      – Из пулемета.
      Спасла меня мать покойного. Приехала в часть и с порога:
      – Он покончил с собой?
      Оказалось, он на гражданке раз пять покушался. Мать в армию отправила, думала – вылечат. Врачу Коле Ковалёву – служебное несоответствие.
      Другой вздумал стреляться. Две пули 7,62 прошли навылет, одна выше, другая ниже сердца. Спасла пачка писем (солдат всегда носит с собой всякую гадость – засаленные письма, записные книжки…). Пороховые газы не прорвались в раневой канал, только легкое отстрелил, – отрезали и комиссовали. Я принял радикальные меры, чтобы вырвать у него нужную объяснительную. Он ещё лежал в реанимации, как я ворвался с ней к замполиту:
      – Как ты её у него взял?
      – Иглу (капельницу – Ред.) вытаскивал из носа.
      Однажды солдат в карауле, заступив на пост, убил сержанта. Свидетелей не было. Он его вынес из караульного помещения и закопал на периметре, благо, в распоряжении было целых шесть часов. Так как яма получилась небольшая и ноги покойного в ней не помещались, он их отрубил по колени и положил ему под мышки. Сам вернулся на пост и в положенное время поднял шум: почему его не меняют? Поискали сержанта, а т.к. его нигде не нашли, то доложили дежурному по караулам: мол, сбежал, падла.
      Объявили розыск, естественно никого не нашли, дома он так и не объявился. Родители подали заявление в милицию, военная прокуратура была вынуждена вести следствие из-за того, что родители очень уж плотно насели.