В середине восьмидесятых КГБ в провинции жил своей странной, призрачной жизнью. Райотделы областных управлений состояли из начальника, его секретарши, нескольких оперуполномоченных, водителя и дежурных. Численность отделов и их размещение находились в зависимости от значимости места расположения. Следы былого, уходившего своими корнями в первые послевоенные годы, были ещё различимы в таких, некогда стратегических пунктах, как Нежин, Фастов, Белая Церковь или, скажем, Лида, Гродненской области, Белорусской ССР. Старые здания райотделов были, как правило, одноэтажными, с фрагментами глухого забора и воротами. Внутри, за толстыми стенами, под сумеречными сводами, прохладный даже в жару воздух, казалось, был пропитан канцелярской романтикой минувшего. Тогда мне это импонировало. Власть, тайна, меланхолия… Вряд ли кто-то из тогдашних начальников райотделов лично пережил хрущевское избиение кадров времен Серова, но память о былом всевластии хранилась свято. Мой начальник Анатолий Иванович (в дальнейшем, я буду упоминать всех коллег под этими, ни к чему не обязывающими именами-отчествами), сокрушался на предмет пределов собственной компетенции:
      – Прежде начальник райотдела был человеком, мог позвонить секретарю райкома, мол, подойди, поговорить надо. Теперь уже наоборот…
      К этому времени в области даже «изменники родины» – бывшие полицаи, перевелись. А ведь их хранили, как неприкосновенный запас и брали только тогда, когда здоровье начинало внушать опасения, что они не доживут до суда. До сих пор помню этот альбом с фотографиями лиц, находившихся в розыске: маленький, красный; половину снимков в нем составляли полицаи, другую – перебежчики нового времени, например, сошедшие с круизных лайнеров где-нибудь за границей. Состояние архивов немецкой оккупационной администрации позволяло с легкостью выловить всех и сразу. Ещё во времена Сталина многим из них, как и партизанам, уже раз впаяли по 25 лет. При Берии мало кого расстреливали, справедливо полагая, что за это время как-нибудь разберутся и, если невиновен, отпустят. Неприязнь Сталина к партизанам тогда была для меня загадкой. Казалось бы, «Партизаны и партизанки. Народные мстители…» (из знаменитой речи товарища Сталина) и все такое прочее. Тем не менее, партизан охотно сажали после войны, в основном милиция, за различные бытовые преступления; сказывалась приобретенная в годы войны привычка брать чужое. Политическая подоплека была одна: зверство над мирным населением. Партизаны выполняли грязную, но нужную работу: расправлялись с возвратившимися к мирному труду окруженцами, представителями новой власти. Каждый человек, сотрудничавший с режимом, сознавал, что он обречен. Крестьян партизаны облагали непосильным продналогом, принуждали гнать самогон. Если бы не они и ответные репрессии немцев, жить на оккупированной территории было бы вполне сносно. Немцы распустили колхозы, роздали скот, поощряли частнопредпринимательскую деятельность. Те, чьи дома в 1941г. сожгли за сотрудничество с партизанами, к 1943г. успели отстроиться.
      Новые райотделы в индустриальных центрах, развившихся в 60-70 гг, размещались, как правило, на первых этажах многоквартирных домов, в лучшем случае – с двумя выходами. Отдельные, малозначительные в оперативном отношении сельскохозяйственные районы, такой, как, например, Сквирский, сохранили даже романтическую должность уполномоченного. Прежний сталинско-хрущевский уполномоченный по району имел в своем распоряжении целый аппарат, узел связи, взвод солдат войск МГБ. В целом, структура КГБ полностью противоречила мнению Троцкого о том, что «уездные» ЧК на Украине … (дальше я дословно не помню, но общий смысл в том, что вредят делу революции, поскольку не укомплектованны достаточно проверенными кадрами и заняты в основном спекуляцией).
      Райотдел был низовой структурой КГБ, всей своей жизнью он был погружен в гущу народную. Именно на этом уровне осуществлялся непосредственный контроль за умонастроениями населения. Каждый оперативный работник курировал ряд предприятий. Целям непосредственного сбора информации служили «источники». Количество находящихся на связи колебалось до полутора десятков, в зависимости от числа объектов. Прежде всего, надлежало охватывать всяческие конторы со смутными названиями и неопределенным родом занятий. Сейчас их место в хозяйственной жизни заняли всевозможные «юридические лица». Наиболее перспективными считались предприятия, подчиненные какому-либо ведомству в Москве, и имевшие выход за границу. Значительный процент работавших в них составляли евреи. Украинским национализмом как таковым, органы КГБ на местах (я имею в виду центральной Украине), практически не занимались ввиду отсутствия оного. Основным объектом оперативной деятельности были «сионисты проклятые». Вторым – религиозные секты различного направления, в основном – баптисты. Встречи с каждым «источником» происходили не чаще трёх-четырех раз в месяц, и после каждой надлежало подавать руководству письменный отчет с замечаниями на предмет дальнейшей разработки. Сведения, поставляемые «источниками», часто не блистали ясностью.
      – Понимаю, что что-то антисоветское, но что именно – никак не пойму.
      Ясно, что в подобной обстановке за работу приходилось держаться зубами. Со временем, где-то с шестидесятых годов, ввиду развития правозащитного движения выработались определенные приемы работы. Отбор кандидатов в правозащитники производился очень тщательно, так как от этого, случалось, зависела дальнейшая карьера и самих оперработников. Представляю, с каким содроганием, или наоборот, спокойно, отбирали во «враги народа», когда от случайности выбора зависела жизнь. Говорить о каких-то конкретных методах не приходится. В работе с людьми все зависит от нюансов, не до конца осознанных закономерностей, образующих восприятие. Это сложно объяснить. Помню, как-то в начале моей карьеры, некий подпольный предприниматель, которого я позднее разобличил-таки как масона (назовем его А.И.), выбирал себе помощника. В числе прочих явился и молодой человек, демонстрировавший явную интеллигентность, сообразительность, искательность и, вроде бы, как нельзя лучше подходящий для данной работы. На мое удивление, барыга был вежлив, но неопределенен:
      – Ну, что скажете А.И.?
      – А что тут скажешь? Лягавый он и есть лягавый…
      Спустя десять лет, я сам давал подобные лапидарные ответы, внутренне осознавая всю их неубедительность для спрашивающих. Но, как объяснить иначе? «Критерием истины является практика» (Председатель Мао).
      События конца восьмидесятых – начала девяностых годов вполне подтвердили эффективность практиковавшихся КГБ методов. Поколение «шестидесятников» оправдало возлагаемые на них надежды.
 
«Ты пиши – пиши – пиши
Клевеща весь век.
Потому что «кагебист»
Тоже человек.
……………………..
…………………….
Для него твои статьи
Хлебушка кусок.
………………………
Их числа не счесть
Потому что «кагебист»
Тоже хочет есть.»
 
      К сожалению, все строфы этой пародии не запечатлелись в моей памяти.
      Правозащитнику лучше было иметь от тридцати до сорока лет. Относительно перспективных лиц более молодого возраста оставался риск того, что они уже были вовлечены в антисоветскую деятельность по месту учебы. Теоретически, при переезде к месту работы, «источников» передавали сотрудникам местных управлений. «Влазить на чужие грядки» в КГБ не поощрялось; оперативник, перехвативший чужой источник, рисковал остаться без тринадцатой зарплаты.
      В этой связи мне вспоминается одна примечательная история. Несмотря на всю её кажущуюся невероятность, я неоднократно убеждался в правоте и правдивости моего источника. В начале шестидесятых годов популярностью среди интеллектуальной элиты Киева пользовался салон известной художницы Ирины Н. В числе прочих, посещал его и рассказчик, тогда молодой МНС (младший научный сотрудник). О существовании салона несомненно было известно компетентным органам, которые использовали его в качестве «хаты». Как-то рассказчик заглянул на минутку по каким-то своим делам и был задержан гостеприимной хозяйкой:
      – Ой, хорошо, что вы пришли, у нас как раз в гостях американец.
      – Мне бы лучше от американцев подальше.
      – Это наш американец, советский.
      «Наш американец» сидел на диване и выразительно скучал; тихий, ничем не примечательный американец. Сопровождал его работник КГБ в штатском. Разговор оживился только тогда, когда заговорили о предстоящем праздновании годовщины Октябрьской революции 7-го ноября 1961 года. Кто-то высказал обычные сожаления по поводу того, что с раннего утра район Крещатика закрывают для доступа. Завхозы и работники ЖЭКов запирают чердаки, опечатывают пустующие помещения. В ходе обмена мнениями, рассказчик допустил фрейдистскую оговорку:
      – Ничего, можно и издалека, например, с крыши.
      Надо объяснить, что наш рассказчик, спортсмен общества «Динамо» КМС (кандидат в мастера спорта) по пулевой стрельбе, как раз разжился дефицитным в СССР ПУ 3,5, попросту оптическим прицелом к снайперской винтовке. Его, как молодого специалиста, послали на склад ОФИ в качестве грузчика, где он и обнаружил стеллаж, наполовину загруженный прицелами. Он обратился к завхозу:
      – Такую бы штуку.
      – А на хрена?
      – Хотелось бы иметь.
      Завхоз взял пару прицелов, присоединил к списку оборудования для лабораторий, и рассказчик присвоил один; через пару месяцев оплатил его, как неликвид, в кассе. Стоил он что-то два с половиной рубля новыми деньгами. Как раз в дни, предшествовавшие визиту, ему не давала покоя мысль, как пристроить прицел к имевшемуся у него охотничьему карабину «Маннлихер-Шонауер» калибра 6,5 х 55. Как известно, «хрущёвская оттепель» привела и к либерализации законодательных норм об оружии. В РСФСР ружья, м/к винтовки, нарезное оружие крупного калибра продавалось практически свободно. Дядя рассказчика, начальник геодезической партии, попросту подарил трофейный карабин племяннику. Тот его, на свою голову, зарегистрировал. Вскоре все нарезное оружие в Украине у владельцев изъяли.
      На удивление, американец выразил живейший интерес к сказанному. Войдя в раж, наш стрелок – спортсмен начал делиться профессиональными познаниями, пояснил, что стрелять надо из глубины помещения, из-за укрытия, например, со шкафа, используя его для достижения необходимого угла для наведения оружия в сторону цели, расположенной значительно ниже. Гости разошлись. А несколько лет спустя, 22 ноября 1963 года, в Далласе был убит президент Кеннеди. Знакомый рассказчика оказался никем иным, как Ли Харви Освальдом. На шестом этаже книгохранилища, за баррикадой из ящиков, обнаружили итальянский карабин «Маннлихер Каркано» образца 1891-38гг. калибра 6,5 х 52, снабженный оптическим прицелом. Что бы ни воображали о себе баллистики ФБР, кучность боя такого оружия, даже на дистанции двести метров, составляет 250мм. А стреляли с восьмидесяти, в угон по машине, двигавшейся с малой скоростью.
      Узнав о смерти Кеннеди, рассказчик тогда здорово перепугался, конечно не из-за своего знакомства с Освальдом: он полагал, что вслед за убийством в Далласе последует Третья Мировая война. Комиссия Уоррена могла замять дело из-за элементарного страха перед ядерной конфронтацией. В пользу правдивости всей этой истории говорит и хронология. Рассказчик поведал мне её прежде, чем в СССР в 1990г. была издана книга Игоря Ефимова «Кто убил президента Кеннеди?», в которой впервые в отечественной культурной традиции упоминается о пребывании Освальда в Киеве. Не могу не вставить свои два шекеля и по поводу показаний некоего Эстерлинга о чешской винтовке калибра 7мм со сверхглубокими нарезами в канале ствола. Даже если и опустить романтические подробности о том, что это оружие, украшенное табличкой с надписью «Кеннеди, 1963», ныне пребывает в бункере Рауля Кастро, следуя этим путем можно предположить, что в ином бункере, где-нибудь в Триполи, на видном месте лежит кинжал с памятной надписью «Цезарь, иды марта» (Помните: «Этот кувшин сделал я, бедный древний грек Дорифор, в 196 году до рождества Христова»?) Дело в том, что подобное оружие действительно было создано в Чехословакии. К началу Второй Мировой войны войска СС испытывали недостаток современного оружия. Вермахт не спешил вооружать всю эту публику, поэтому эсесовцы не брезговали даже подбирать винтовки на поле боя или отбирать у раненых немецких солдат. На этой почве доходило до скандалов. Ситуация изменилась только в 1943 г. после капитуляции Италии, когда части СС получили большое количество итальянских пистолет-пулеметов, превосходивших по качеству немецкие. На пути самоснабжения командование СС пыталось создать свою «карманную» оружейную индустрию в Чехии. В числе прочих проектов, фирмой «Янечек» в Праге к концу 1940г. было создано противотанковое ружье L 11, длинна оружия всего 885мм, ствол конического сверления имел калибр у переходного конуса 11мм, у дульного среза 7,9мм. Начальная скорость пули составляла 1250 м/сек. При скоростях соударения с целью свыше 1100 м/сек, материал пули уже не имеет особого значения; действуют иные законы физики: мягкая пуля со свинцовым сердечником подобного польского ПТР М35 со 100м пробивала броню в 20мм. С достижением достаточно высокой скорости метания, вполне может воплотиться и извечная мечта человечества об экономичных пулях из дерьма. Подобное чешское ружье, только большего калибра 15/11мм, как-то мелькнуло в каталоге чешской экспортной фирмы от 1956г. Данные о L11 были опубликованы в ФРГ в ходе дискуссии на страницах Waffen Leхikon только в 80-е годы, и вряд ли были известны Ефимову, если бы он все это выдумывал или его ввели в заблуждение. Если сравнивать впечатления рассказчика от Освальда и некоторых боевиков УНСО, совершавших насильственные преступления, то Ли Харви таки тянул на буйного. «Глаза мутные, того и гляди пальнет в спину из ракетницы».
      Истории о кладах являются классическими в приключенческом жанре. Я отношусь к скептикам, не верящим в «золото Полуботка» и, наоборот, верю, что «Янтарная Комната» была сожжена самими победителями в Кенигсберге ещё в мае 1995г., когда шел повальный грабеж. Но с некоторыми, вполне реальными, я сталкивался. Клады обычно остаются после людей, которых внезапно и массово истребляют. Убийство семьи помещика Комаровского на Черниговщине летом 1917г. в украинской исторической литературе упоминается как предвестник грядущей крестьянской вольницы.
      Я родом из того исторического места, где началась вторая украинская гайдаматчина 1918-22гг. Нынешнее село Трудовое прежде именовалось Белоцерковка. Комаровских убили не местные крестьяне, а пришлые из Добрянки, родом «кацапы». Выходцы из России, они издавна пользовалась репутацией разбойников. Налетели на телегах – и были таковы. Пан пробовал отстреливаться из пистолета… Как говорили, в живых осталась то ли какая-то их родственница, то ли дочь. В 60-е годы она приезжала посмотреть на панский дом. Он сохранился: рубленый, одноэтажный с мезонином, на высоком фундаменте. В войну там размещалась полиция; в 1943 году их наехали «ковпаковцы», взяли тепленьких в подштанниках, увезли с собой и расcтреляли. После войны в доме была школа и фельдшерский пункт. По рассказам старших, добрянцы ничего, ценнее подсвечников не увезли. Паны где-то спрятали свои сокровища. Их искали, но безуспешно. Только в 70-е годы, когда в доме делала ремонт пришлая бригада плотников, перекрывавшая потолок, на них внезапно пролился золотой дождь столового серебра. Одуревшие шабашники принялись делить свалившиеся на их головы ложки и попались на этом. Было о чем сожалеть. Поведение людей в прошлом имело те же закономерности, что и сейчас. Почему средневековые мечи так часто находят в реках? А куда ещё выбрасывают оружие, под угрозой наказания за незаконное владение им? Хранить тот же арбалет в средневековом обществе было все равно, что боевую винтовку в нашем. Разве что лук приравнивался к охотничьему ружью. В Закавказье, в местах компактного проживания армян, со времен геноцида 1915г. осталась масса кладов. Золотые украшения и деньги находили в старых домах постоянно. Нынешний армяно-азербайджанский конфликт явно обновил эту традицию. Хотя сами армяне разрушают дома азербайджанцев, имея целью предотвратить возвращение прежних владельцев. То же самое наблюдалось и в еврейских гетто на Западной Украине. В условиях геноцида даже золото сравнительно быстро теряло свою покупательную способность. Разве что мелкая сошка, украинские и прибалтийские полицаи, могли купиться на золотые часы. В идущих под снос домах в бывших провинциальных гетто, не то что во Львове, но даже в каком-нибудь зачуханом Дубно, «кладоискатели» долгое время охотились за золотыми монетами, брошенными владельцами, в Австрийской части Галиции – двадцатидолларовые, в Российской – империалы и полуимпериалы. Механизм «раскрутки» несчастных жертв был доведен до совершенства. В тот же «список Шиндлера», как свидетельствуют показания свидетелй, можно было попасть, разве что за бриллианты. Упоминаемая в мемуарах «единица измерения» – полстакана драгоценных камней – выглядит фантастически, однако…
      Ещё в шестидесятые годы Киев был переполнен ювелирным антиквариатом, и это несмотря на все революции, оккупации, эвакуации, конфискации, реквизиции, контрибуции… Никто не знал подлинной цены этих безделушек. Не хватало единственного – знатока. И он появился. Сергей П., действовавший под прикрытием ремесла кинорежиссера, был выдающимся валютчиком. Гений и добродетель несовместимы. Талантливый человек талантлив во всем. Родом из семьи ювелиров, П. прекрасно разбирался в драгоценностях. После скорого на расправу криминального Кавказа, провинциальный лоховатый Киев показался ему раем. На весь Киев был один знаменитый валютчик, некто Гарфункель, но и того посадили в результате известного «золотого дела». Старик Гарфункель (к тому времени ему было лет восемьдесят) был добрейшей души человек. Работал оценщиком в ломбарде, жил на зарплату в семьдесят рублей. Ни копейки не давал ни семье, ни бывшей любовнице. Впервые его посадили ещё во времена НЭПа. Тогда же он начал сотрудничать с правоохранительными органами. До своего последнего процесса Гарфункелю удалось раза три – четыре посадить человек по тридцать – пятьдесят за раз. Механизм был прост: когда в скупку приносили стоящую вещь, Гарфункель входил в положение владельца:
      – Зачем вы будете это за копейки сдавать? Я вам дам адрес, там дадут настоящую цену.
      Он же посредничал и при продажах. Себе Гарфункель оставлял только драгоценные камни, а золото оправ пускал дальше. Вплоть до последнего хрущёвского закона, «камешки», в отличие от золота или серебра, не считались валютными ценностями. К тому времени, как замели самого Гарфункеля, у него набралось их несметное количество. Только при обыске изъяли радиатор парового отопления, доверху забитый крупными драгоценными камнями. Кое что, конечно, осталось. Учитывая его отношения с семьей, легко допустить существование клада. Жил он по улице… Когда набиралось подходящее число фигурантов по делу, Гарфункель передавал горе-валютчиков в руки правоохранительных органов. Продавцы, даже некоторые покупатели, обычно отделывались легким испугом (а ещё говорят о тоталитаризме). На последнем «золотом» процессе показания в качестве свидетелей давали даже многие жены членов украинского Политбюро (конечно, под девичьими фамилиями). Они покупали украшения.
      Когда Гарфункель умер в тюремной больнице несмотря на все старания работников милиции, его дело унаследовал наш кинорежиссер.Тогда в СССР крупные камни, размером более двух карат, можно было купить на порядок дешевле, чем на Западе. Мелкие камешки – наоборот – стоили значительно дороже. Поэтому, сплавив 1-2 крупных камня куда-нибудь во Францию, имело смысл вложить полученные деньги в мелкие камешки, и, через Румынию и Дунай, ввезти в СССР. Крупный изумруд размером в 40 карат Сергей П. купил у некой киевлянки всего за 17 тысяч рублей и тут же продал на Кавказ тысяч за сорок. Узнав об этом, она волосы на себе рвала…