Глава 32

У северного конца Главной улицы я сбросил скорость и тихо покатился на юг по сонному городку. Мы все молчали. Хаббл лежал на заднем сиденье, приходя в себя. Финлей сидел рядом со мной, напряженно уставившись прямо перед собой. Все тяжело дышали. Мы попали в зону затишья, следующую за стремительной вспышкой опасности.

Часы на приборной панели показывали час ночи. Я собирался подождать до четырех утра. У меня особое отношение к этому времени. В армии мы называли его «временем КГБ». Говорят, русские чекисты предпочитали стучать в дверь своим жертвам именно в это время. В четыре часа утра. Якобы это позволяло им добиваться максимального успеха. В такое время у жертв обычно бывал упадок сил, и они не оказывали сопротивления. Мы сами время от времени проверяли это. Лично я неизменно добивался успеха. Так что я решил дождаться четырех утра, последний раз.

Последний квартал я петлял по переулкам за домами. Погасил фары и в темноте подкатил к парикмахерской. Заглушил двигатель. Финлей огляделся вокруг и пожал плечами. Визит в парикмахерскую в час ночи — не более сумасшедший поступок, чем въезд в здание на машине стоимостью сто тысяч долларов. Тем более это не сравнится с десятью часами, проведенными взаперти в клетке по воле безумца. После двадцати лет в Бостоне и шести месяцев в Маргрейве Финлей больше ничему не удивлялся.

Хаббл, сидевший сзади, наклонился к нам. Он никак не мог прийти в себя. Ему пришлось трижды сознательно наезжать на препятствия. Столкновения покрыли его синяками и ссадинами и лишили сил. Ему требовалось много мужества, чтобы давить на педаль, направляясь на одну твердую преграду за другой. Хаббл выдержал. На такое, способен далеко не каждый. Однако теперь настало время расплаты. Я выскочил из машины и подал знак Хабблу. Он присоединился ко мне. Остановился, немного пошатываясь.

— Ты как? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Кажется, я ушиб колено, и шея чертовски болит.

— Походи, разомнись. Не стой на месте.

Я прошелся вместе с ним по темному переулку. Десять шагов туда и десять обратно, несколько раз. Хаббл прихрамывал на левую ногу. Вероятно, дверь вмяло внутрь, и она придавила ему колено. Он крутил головой, разминая затекшие мышцы шеи.

— Ну как, полегче? — спросил я.

Хаббл улыбнулся и тотчас поморщился. Хрустнул выбитый сустав.

— Ничего, жить буду, — усмехнулся он.

К нам присоединился Финлей. Он тоже никак не мог отойти. Потягиваясь, подошел к нам. Улыбнулся.

— Отлично сработано, Ричер. А я гадал, как, черт побери, ты собираешься меня вытаскивать. Что случилось с Пикардом?

Я сложил из пальцев пистолет, так это делают дети. Финлей кивнул. Он слишком устал, чтобы обсуждать это сейчас. Я пожал ему руку. Посчитал, что обязан это сделать. Затем развернулся и тихо постучал в дверь черного входа парикмахерской. Она сразу отворилась. За ней стоял старший из двоих стариков. Казалось, он нас ждал. Он распахнул дверь, словно дворецкий из старых времен. Пригласил нас войти. Мы по одному прошли через коридор в кладовку. Остановились перед полками, заваленными горами косметических средств. Сморщенный старый негр посмотрел на нас.

— Нам нужна ваша помощь, — сказал я.

Он пожал плечами. Поднял руку цвета красного дерева, приглашая подождать. Шаркая ногами, прошел в зал и вернулся уже со своим напарником. С тем, который моложе. Негры принялись обсуждать мою просьбу громким хриплым шепотом.

— Наверх, — наконец сказал тот, что моложе.

Мы поднялись по узкой лестнице. Прошли в жилые помещения, расположенные над парикмахерской. Старики-негры провели нас в гостиную. Задернули шторы и зажгли две тусклые лампы. Предложили нам садиться. Помещение было маленьким и убого обставленным, но чистым. От него веяло уютом. Я подумал, что если у меня когда-нибудь будет своя комната, мне бы хотелось, чтобы она выглядела вот так. Мы сели. Младший из стариков остался с нами, а второй снова удалился, шаркая ногами. Закрыл за собой дверь. Мы переглянулись. Затем парикмахер подался вперед.

— Ребята, вы не первые, кто прячется у нас, — сказал он.

Финлей переглянулся с нами. По молчаливому согласию заговорил от нашего имени.

— Вот как?

— Нет, сэр, не первые, — заверил его парикмахер. — У нас много кто прятался. И не только ребята, но и девчата.

— А кто именно? — спросил Финлей.

— Да все кто угодно. У нас скрывались члены сельскохозяйственного профсоюза с арахисовых ферм. Девчата, боровшиеся за гражданские права во время регистрации избирателей. Ребята, не желавшие отправляться во Вьетнам. У нас перебывали все.

Финлей кивнул.

— А теперь пришли мы.

— У вас неприятности? — спросил старик.

— Крупные неприятности, — снова кивнул Финлей. — Грядут большие перемены.

— Мы их ждали, — сказал негр. — Давно ждали.

— Неужели? — удивился Финлей.

Кивнув, старый парикмахер поднялся с места. Подошел к большому комоду. Открыл дверцу и предложил заглянуть внутрь. Комод был глубокий, в нем было много полок. Все полки были заполнены деньгами. Кирпичиками банкнот, соединенных резинками. Комод был заполнен сверху донизу. Всего в нем лежало не меньше двухсот тысяч долларов.

— Деньги фонда Клинера, — пояснил старик. — Нам их просто бросали. Тут что-то не так. Мне семьдесят четыре года. Семьдесят лет все кому не лень мочились на меня. Теперь в меня бросают деньги. Тут что-то не так, верно? — Он закрыл дверцу. — Мы их не тратили. Просто складывали в комод. Вы воюете с фондом Клинера?

— Завтра никакого фонда Клинера больше не будет, — сказал я.

Старик молча кивнул. Посмотрел на закрытый комод и покачал головой. Вышел и оставил нас одних в небольшой уютной гостиной.

— Придется непросто, — сказал Финлей. — Нас трое и их трое. Они удерживают четверых заложников. В том числе двоих детей. Мы даже не знаем точно, где находятся заложники.

— На складе, — решительно заявил я. — Это точно. Где еще они могут быть? У Клинера не осталось людей, чтобы содержать их где-нибудь в другом месте. И ты слышал кассету. Обратил внимание на гулкое эхо? Это ангар, точно тебе говорю.

— Какую кассету? — встрепенулся Хаббл.

Финлей посмотрел на него.

— Роско заставили обратиться к Ричеру, — сказал он. — Эта кассета должна была доказать, что она действительно у них в руках.

— Роско? — спросил Хаббл. — А Чарли?

Финлей покачал головой.

— Только Роско, — солгал он.

Хаббл кивнул. Я мысленно отметил: «Умный ход, выпускник Гарварда». Мысль о том, что Чарли держали перед микрофоном, приставив нож к горлу, могла столкнуть Хаббла с обрыва. С плато вниз, в пропасть, где от него не будет никакого толку.

— Они на складе, — повторил я. — Несомненно.

Хаббл знал склад достаточно хорошо. Он проработал там почти полтора года. Поэтому мы насели на него, заставив подробнейшим образом описать склад изнутри. Отыскав бумагу и карандаш, попросили Хаббла нарисовать план. Мы снова и снова проверяли этот план, нанося на него двери, лестницы, расстояния, детали. У нас появился чертеж, которого не постеснялся бы и архитектор.

Ангар стоял последним в ряду из четырех таких же, на отдельной огороженной территории. От соседнего, где хранились удобрения, он был отделен проволочным забором. Между забором и стеной ангара с трудом мог пройти человек. Едоль остальных трех сторон проходил внешний забор, которым была обнесена вся территория складов. Сзади забор подступал к стене ангара довольно близко, но перед воротами мог спокойно развернуться грузовик.

Большие подъемные ворота занимали почти всю переднюю стену. В дальнем углу имелась небольшая дверь на уровне земли. Прямо за этой дверью находился механизм ворот. Слева начиналась открытая металлическая лестница, ведущая в кабинет. Сам кабинет находился в задней части просторного склада, приподнятый над землей футов на сорок. Для того чтобы наблюдать за происходящим на складе, в кабинете имелись большие окна, а спереди была небольшая площадка. В задней стене кабинета дверь, ведущая к пожарному выходу — открытому металлическому трапу, закрепленному снаружи на стене ангара.

— Так, — сказал я. — Кажется, все понятно.

Финлей пожал плечами.

— Меня беспокоит возможное подкрепление. Охранники у наружных ворот.

— Подкрепления не будет, — заверил его я. — Меня больше беспокоят ружья. Помещение большое, а в нем двое детей.

Финлей мрачно кивнул. Он понял, что я имею в виду. Ружье выбрасывает широкий конус свинца. Ружья и дети несовместимы. Мы умолкли. Времени было почти два часа ночи. Ждать осталось полтора часа. Мы тронемся в половине четвертого. Прибудем на место в четыре. Мое любимое время нападения.

Ожидание. Солдаты в окопе. Летчики перед вылетом. Мы молчали. Финлей задремал. Ему уже приходилось проходить через подобное. Вероятно, много раз. Он вытянулся на стуле, свесив левую руку. На запястье болтался перекушенный наручник, похожий на серебряный браслет.

Хаббл сидел неестественно выпрямившись. Для него это было впервые. Он суетился, сжигая энергию. Я не мог его в этом винить. Хаббл постоянно украдкой бросал на меня взгляды. В его глазах горели вопросы. Я молча пожимал плечами.

В половине третьего раздался стук в дверь. Тихое постукивание. Дверь приоткрылась. Вернулся старший из стариков. Он просунул в щель узловатый дрожащий палец, указывая прямо на меня.

— Сынок, кое-кто хочет с тобой встретиться, — сказал он.

Финлей, проснувшись, встрепенулся. Хаббл был перепуган. Я сделал знак оставаться на местах. Встал и достал из кармана пистолет. Щелкнул предохранителем. Старик, засуетившись, махнул рукой.

— Это тебе не понадобится, сынок. Совсем не понадобится.

Он сгорал от нетерпения. Кивнул, предлагая подойти к нему. Я убрал пистолет. Переглянувшись с остальными, пожал плечами и вышел вслед за стариком. Он провел меня в крохотную кухоньку. Там на табуретке сидела очень старая женщина. Такого же красновато-бурого цвета, тощая как палка. Она была похожа на старое дерево зимой.

— Это моя сестра, — сказал старик-парикмахер. — Вы ее разбудили своей болтовней.

Шагнув к старухе, он заговорил прямо ей в ухо.

— Вот тот парень, о котором я тебе рассказывал.

Подняв взгляд, старуха улыбнулась. Мне показалось, из-за туч выглянуло солнце. На мгновение, я увидел красоту, которой эта женщина обладала давным-давно. Она протянула руку, я ее пожал. Словно прикоснулся к тонким проволокам в мягкой, сухой перчатке. Старик-парикмахер оставил нас одних. Уходя, он задержался рядом со мной.

— Спроси ее о нем.

Он закрыл за собой дверь. Я не выпускал руку старухи. Присел рядом на корточки. Она не пыталась высвободить свою руку, лежавшую высохшей коричневой веточкой в моей лапе.

— Я плохо слышу, — сказала негритянка. — Тебе придется нагибаться к самому уху.

Я склонился к ней. От нее пахло как от высохшего цветка. Как от увядших лепестков.

— Так слышно? — спросил я.

— Хорошо слышно, сынок.

— Я спрашивал у вашего брата насчет Слепого Блейка.

— Знаю, сынок. Он мне говорил.

— Он сказал, вы его знали, — произнес я старухе прямо в ухо.

— Конечно, знала. И очень хорошо.

— Вы не расскажете о нем?

Она печально посмотрела на меня.

— А что рассказывать? Его уже так давно нет в живых.

— Каким он был?

Старуха не отрывала от меня взгляда. Ее глаза затуманились. Она вернулась назад в прошлое, на шестьдесят, семьдесят лет.

— Он был слепой.

Некоторое время она молчала. Ее губы беззвучно дрожали, на жилистом запястье сильно стучал пульс. Старуха повела головой, словно пытаясь услышать доносящиеся издалека слабые отголоски.

— Он был слепой, — повторила она. — Но он был замечательным парнем.

Ей было больше девяноста лет. Она была ровесницей двадцатого века. Поэтому она обратилась к тому времени, когда ей было лет двадцать-тридцать. Не к своему детству. Она вспоминала молодость. А Блейк был для нее замечательным парнем.

— Я пела, — продолжала старуха, — а он играл на гитаре. Знаешь, такое старое выражение: «он играл на гитаре, как будто звонил в колокольчик»? Вот так я говорила про Блейка. Он брал свой старый инструмент, и ноты извлекались быстрее, чем их можно было спеть. Каждая звучала маленьким серебряным колокольчиком, зависала в воздухе. Так мы играли и пели всю ночь. Утром я вела Блейка на лужайку, и мы садились под каким-нибудь старым тенистым деревом, снова пели и играли. Просто потому, что нам нравилось. Просто потому, что я умела петь, а он — играть на гитаре.

Старуха вполголоса промурлыкала пару нот. Ее голос оказался на октаву ниже, чем можно было ожидать. Она была такой тонкой и хрупкой, что я думал услышать высокое, срывающееся сопрано. Но старуха запела низким, грудным контральто. Я попытался вернуться вместе с ней в далекое прошлое и представил их с Блейком на зеленой лужайке. Сочный аромат полевых цветов, ленивое жужжание насекомых, а двое молодых людей сидят под деревом, поют и играют на гитаре, радуясь жизни. Исполняют те гневные, непокорные песни, за которые я так любил Блейка.

— Что с ним случилось? — спросил я. — Вы знаете?

Старуха кивнула.

— Это знают два человека на всем белом свете. Я одна из них.

— Вы мне не расскажете? В общем-то, я именно за этим и приехал сюда.

— Шестьдесят два года, — сказала она. — Шестьдесят два года я не говорила об этом ни одной живой душе.

— А мне вы расскажете?

Старуха кивнула. Печально. Ее старческие глаза затуманились слезами.

— Шестьдесят два года, — повторила она. — Ты первый, кто спросил меня об этом.

Я затаил дыхание. Ее губы дрожали, рука, зажатая в моей руке, тряслась.

— Он был слепой, но очень живой. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Живой. Подвижный, жизнерадостный. Всегда улыбающийся. Энергия из него била ключом. Ходил быстро, говорил быстро, постоянно в движении, на лице все время обаятельная улыбка. Однажды мы вышли из клуба, здесь, в этом городе, и шли по тротуару, болтая и смеясь. На улице больше никого не было, кроме двух белых, шедших нам навстречу. Мужчина и мальчик. Увидев их, я соскочила с тротуара, как нам и предписывалось поступать. Встала в грязь, пропуская их. Но бедняга Блейк был слепой. Он их не увидел. Налетел на мальчишку. Мальчишке было лет десять-двенадцать. Блейк столкнул его с тротуара. Белый мальчишка ударился головой о камень и заорал благим матом. С ним был его папаша. Я его знала. В нашем городе он был большой важной шишкой. Мальчишка кричал, не умолкая. Требовал, чтобы его папаша наказал ниггера. Папаша вышел из себя и набросился на Блейка. Принялся колотить его своей палкой. С большим серебряным набалдашником. Он бил беднягу Блейка до тех пор, пока не раскроил ему голову словно лопнувший арбуз. Забил его до смерти. Затем он взял мальчишку и повернулся ко мне. Заставил набрать воды из корыта, из которого поили лошадей, и смыть с его трости волосы и мозги бедняги Блейка. Приказал никому не говорить о случившемся, пообещав в противном случае убить и меня. Поэтому я спряталась и дождалась, пока прохожие нашли тело бедняги Блейка. Тогда я тоже стала голосить вместе со всеми. До сего дня я не обмолвилась об этом ни одной живой душе.

Большие слезинки, наворачиваясь на глаза, медленно стекали по высохшим щекам. Протянув руку, я осторожно вытер их. Взял старуху за обе руки.

— Кто был этот мальчишка?

— С тех пор я постоянно встречаюсь с ним. Каждый божий день я вижу его мерзкую ухмылку и вспоминаю беднягу Блейка, лежащего на земле с раскроенной головой.

— Кто он? — повторил я.

— Это произошло случайно. Бедняга Блейк был слепой. Он сбил мальчишку не нарочно. Тому незачем было так вопить. Он был уже достаточно взрослым. Он нарочно так кричал.

— Кто это был? — снова спросил я.

Повернувшись, старуха посмотрела мне прямо в глаза. Сказала тайну, которой было уже шестьдесят два года.

— Гровер Тил. Он вырос и стал мэром, как и его папаша. Мнит себя хозяином мира, но на самом деле он просто капризный мальчишка, из-за которого убили моего беднягу Блейка — просто так, потому что он был слепой и чернокожий.

Глава 33

Мы сели в черный «Бентли» Чарли, стоявший в переулке за парикмахерской. Все молчали. Я завел двигатель, развернулся и поехал на север, не зажигая фар, медленно. Большой темный седан катился в темноте, словно ночное животное, покинувшее логово. Словно большая черная субмарина, отходящая от причала и погружающаяся в ледяную воду. Я выехал из города и остановился, не доезжая до полицейского участка.

— Мне нужно оружие, — сказал Финлей.

Мы пробрались через развороченные входные двери. «Бентли» Хаббла стоял в дежурном помещении, неподвижно застыв в полумраке. Передние шины спустили, и машина осела на капот. Сильно пахло бензином. Наверное, бензобак оказался пробит. Крышка багажника вздыбилась вверх, так как весь зад был смят. Хаббл даже не взглянул на свою машину.

Финлей пробрался мимо искореженного "Бентли " в свой кабинет и скрылся внутри. Мы с Хабблом ждали среди груды осколков — все, что осталось от входных дверей. Появился Финлей с револьвером из нержавеющей стали и коробком спичек. Ухмыляющийся. Он махнул рукой, предлагая нам выйти на улицу, и чиркнул спичкой. Бросил ее в заднюю часть изуродованного зеленого «Бентли» и поспешил следом за нами.

— Отвлекающий маневр, — сказал он.

Выезжая со стоянки, мы увидели разгорающееся пламя. Ярко-голубые языки бежали по ковру волнами, накатывающимися на берег моря. Огонь охватил расщепленное дерево и покатился дальше, подпитываясь большим бензиновым пятном. Пламя сменило свой цвет на желтый и оранжевый; в дыру, образовавшуюся на месте входа, потянуло воздух. За считанные минуты занялось все здание. Усмехнувшись, я поехал по шоссе.

Большую часть пути я ехал с включенными фарами. Ехал быстро. На это ушло минут двенадцать. За четверть мили до места назначения я погасил фары. Съехал с дороги. Развернул машину передом на юг, к городу. Оставил двери незапертыми. Ключ в замке зажигания.

Хаббл взял большие кусачки. Финлей проверил револьвер, захваченный из участка. Пошарив под сиденьем, я нашел пластиковую бутылку, наполненную бензином. Сунул в карман к дубинке. Бутылка была тяжелая. Оттянула куртку вправо. «Дезерт Игл» оказался чуть ли не на груди. Финлей дал мне спички. Я положил их в другой карман.

Мы постояли на обочине. Переглянулись. Направились прямо через поле к расщепленному дереву. Его силуэт четко вырисовывался в свете луны. Нам потребовалось две минуты, чтобы добраться до него. Мы неслышно ступали по влажной земле. Остановились рядом с изувеченным стволом. Я забрал кусачки у Хаббла, мы снова переглянулись и направились к проволочному ограждению, проходившему вдоль задней стены склада. Времени было без десяти четыре. С тех пор как мы покинули горящий полицейский участок, никто не произнес ни слова.

От дерева до ограждения было семьдесят пять ярдов. Это заняло у нас минуту. Мы остановились у пожарной лестницы, прямо напротив того места, где она была вмурована в бетонную отмостку, проходящую вдоль всего ангара. Финлей и Хаббл схватили проволоку, натягивая ее, а я последовательно перекусил все звенья. Сталь поддавалась легко, словно мягкие корешки. Я вырезал большой кусок, семь футов в высоту, до того места, где начиналась колючая проволока, и футов восемь в ширину.

Мы шагнули в дыру. Подошли к лестнице. Остановились. Изнутри доносились какие-то звуки. Шаги и шорох, приглушенные эхом огромного пустого помещения. Я набрал полную грудь воздуха. Подал остальным знак прижаться к металлической стене. Я до сих пор не знал, есть ли охранник на улице. Нутром я чувствовал, что подкрепления не будет. Но Финлей опасался по этому поводу. А я уже давно научился прислушиваться к таким людям, как Финлей.

Поэтому я приказал остальным стоять на месте, а сам осторожно заглянул за угол громадного сооружения. Пригнувшись, уронил с высоты в фут кусачки на бетон. Они произвели именно тот шум, какой был мне нужен. Как будто кто-то пытался проникнуть на охраняемую территорию. Зажав дубинку в правой руке, я прижался к стене и стал ждать.

Финлей был прав. Охранник на улице был. Но и я был прав. Подкрепление не пришло. Охранником оказался сержант Бейкер. Он обходил ангар снаружи. Я его сначала услышал, и лишь потом увидел. Я услышал сдавленное дыхание и шаги по бетону. Бейкер обогнул угол ангара и остановился в ярде от меня. Застыл, увидев кусачки. В руке он держал полицейский револьвер 38-го калибра. Посмотрев на кусачки, он скользнул взглядом по забору, нашел вырезанную секцию. Побежал к ней.

И встретил свою смерть. Я, что есть силы, огрел его по затылку дубинкой. Но Бейкер не упал. Он выронил револьвер. Описал круг на ватных ногах. Ко мне подскочил Финлей. Поймал Бейкера за горло. Казалось, фермер сворачивает шею цыпленку. У Финлея это получилось замечательно. На груди форменной рубашки у Бейкера до сих пор была бирка с фамилией. Первое, что я заметил девять дней назад. Мы опустили тело на отмостку. Подождали пять минут, тщательно прислушиваясь. Больше на улице никого не было.

Мы вернулись к Хабблу. Я снова набрал полную грудь воздуха. Подошел к пожарной лестнице. Начал подниматься, бесшумно наступая на каждую ступеньку. Лестница была сварена из стальных прутьев. Одно неуклюжее движение — и она зазвонит как колокол. Финлей поднимался следом за мной, держась правой рукой за поручень, сжимая в левой револьвер. Последним был Хаббл, от страха даже не дышавший.

Мы медленно ползли вверх. Нам потребовалось несколько минут, чтобы преодолеть сорок футов. Мы двигались очень осторожно. Наконец оказались на маленькой площадке наверху. Я прижал ухо к двери. Тишина. Никаких звуков. Хаббл достал связку ключей. Стиснул в руке, чтобы они не звенели. Выбрал нужный. Медленно вставил его в замок. Мы затаили дыхание. Хаббл повернул ключ. Щелкнул язычок. Дверь приоткрылась. Мы затаили дыхание. Тишина. Ничего. Хаббл медленно, очень осторожно потянул дверь. Финлей принял ее у него, открывая дальше. Передал дверь мне. Я распахнул ее до конца, прижал к стене и припер бутылкой с бензином.

Из кабинета хлынул поток света, упавший на лестницу и отбросивший яркую полоску на ограду и землю. Изнутри ангар был освещен дуговыми лампами. Свет проникал в кабинет через большие окна. Я смог разглядеть все, что было внутри. От того, что я увидел, у меня остановилось сердце.

Я никогда не верил в везение. У меня не было на то причин. Никогда не полагался на везение. Но сейчас мне крупно повезло. Тридцать шесть лет невезения смылись одним прекрасным зрелищем. Боги сидели у меня на плече, радостными криками призывая идти вперед. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять — я одержал победу.

Потому что на полу кабинета спали дети. Дети Хаббла: Бен и Люси. Лежа на пустых мешках. Спали крепко, разметавшись во сне, как могут спать только невинные дети. Они были грязные. На них была одежда, в которой они ходили в понедельник в школу. Они напоминали маленьких беспризорных с выцветшей фотографии старого Нью-Йорка, крепко спящих на полу. Четыре часа утра. Мой счастливый час.

Больше всего меня беспокоили дети. Именно они делали операцию неосуществимой. Я мысленно прокручивал это тысячи раз. Перебирал тысячи вариантов, пытаясь найти хоть что-нибудь удовлетворительное. Но я так ничего и не нашел. Конец всегда получался плохим. В штабном колледже это называлось «неудовлетворительным результатом». Раз за разом у меня выходило, что дети валяются распростертые на полу, изрешеченные выстрелами из ружья. Дети и ружья несовместимы. Я всегда представлял себе всех четырех заложников и два ружья в одном месте. Я мысленно видел объятых ужасом детей, кричащую Чарли, грохочущие «Итаки». Все рядом, в одном месте. Я так и не нашел никакого выхода. Если бы я мог отдать что-нибудь — все равно что — за то, чтобы дети мирно спали где-то отдельно, я отдал бы не задумываясь. Моя мечта сбылась. Это случилось. Восторг ревел у меня в ушах торжествующими трибунами переполненного стадиона.

Я повернулся к Хабблу и Финлею. Обхватил их за головы, привлекая к себе. Заговорил неслышным шепотом.

— Хаббл, бери девочку. Финлей, бери мальчишку. Зажмите им рты ладонью, чтобы не было ни звука. Отнесите их к дереву. Хаббл, потом ты отведешь их в машину. Оставайся с ними и жди. Финлей, ты возвращаешься сюда. Итак, за дело. Действуйте быстро и бесшумно.

Достав «Дезерт Игл», я снял его с предохранителя. Прижал запястье к дверной раме, держа под прицелом дверь в кабинет. Финлей и Хаббл пробрались внутрь, делая все как нужно. Низко пригибаясь. Двигаясь неслышно. Они зажали ладонями маленькие рты. Подхватили детей на руки. Осторожно вернулись назад. Выпрямились и проскочили мимо дула моего огромного пистолета. Дети проснулись и начали вырываться. Уставились на меня широко открытыми глазами. Хаббл и Финлей вынесли их на площадку. Бесшумно спустились вниз. Я отступил от двери. Нашел точку, откуда мог прикрывать их. Они медленно спустились по пожарной лестнице вниз, подошли к отверстию в ограждении, выбрались наружу. Шагнули в яркое пятно света, выплеснувшееся на землю в сорока футах подо мной, и скрылись в темноте.