Осенью Толя расстался с Богословском: школа второй ступени находилась в Турьинске. Толя поселился там у бабушки Пелагеи Денисовны Платоновой, бывшей работницы кирпичного завода. Домик ее глядел на улицу маленькими окошками, заставленными геранью, как почти все окна в городке. Под окнами цвели палисадники. Перед домиками высоко поднимались тополя. Но в общем царила тишина. Турьинские рудники были затоплены. Жители уезжали на работу в Надеждинск или на угольные и железные рудники. Лишь позднее, в годы великих пятилеток, жизнь здесь возродилась, городок расцвел и разросся, получив новое имя - Краснотурьинск. А тогда, в 1923 году, на нем еще лежала печать разрухи.
      На Толю Турьинск произвел плохое впечатление - скучно было здесь после шумного Богословска. Да и школа занимала неопределенное положение между нормальной школой и фабзавучем. Тогда педагоги искали все новых методов обучения, экспериментировали, учителя подчас сами были не уверены в правильности метода, порой полагались на способности учеников, которые действительно при бригадном методе нередко проявляли инициативу и яркие способности. Толя Серов вначале жадно накинулся на учебники, увлекся "бригадным методом", потом остыл, стал пропускать занятия, озорничал, получал взыскания. Пресловутый "дальтон-план" обучения позволял и ему пропускать уроки, "ехать" за счет успевающих. Правда, к концу четверти, по своему обыкновению, Толя нагонял упущенное и на испытаниях шел хорошо.
      Тишина Турьинска поражала мальчика. Не взбегала на вышку насыпи вагонетка с породой, не визжали лебедки, не слышались призывные рабочие гудки. Он убегал с товарищами на окраину поселка, взбирался на холмы, откуда открывался вид на реку. Турьинск был расположен у отрогов Уральского хребта.
      Бабушку свою Толя очень любил. Была она уже стара и слаба. Заметив, как тяжело она ступает, неся полные ведра, он сам стал ходить по воду. Колол дрова, расчищал снег у порога, нежно заботился о старушке. Особенно привязался к ней за ее рассказы о прежней жизни, предания, переходящие из поколения в поколение - о Пугачеве. Толя читал ей книгу "Спартак", а она вспоминала, как ее деда продавали на завод, как его предки мальчиками бывали отданы на чистку паровых котлов.
      - Спартаков? - переспрашивала бабушка. - Видать, наших кровей был, уральских. Орел, самого инператора не побоялся.
      - Бабушка, он был из Фракии, грек.
      - А-а... Интернационал, значит. Страдалец. Что дедушка мой, что твой дед Терентий Семеныч, что грек этот Спартак - мало ли их, страдальцев, прошло по земле! Этого не забыть, не вытравить из души. А сколько прошло через наши края страдальцев за народ, господи! Взять хотя бы дорогу от Свердловска - прежнего Екатеринбурга, Екатерининский тракт! То и дело шли каторжники, гремя кандалами. Гнали их, гнали... Далеко, до самых страшных морозов, в самые дремучие края сибирские....
      - И Ленина тоже, бабушка, сослали в Сибирь - за Красноярск. Он и оттуда писал революционерам, учил их, он все время боролся: что с ним ни делали жандармы, а побороть его не смогли.
      - Умница ты у меня, радость. Вот я скоро довяжу тебе новые варежки. Теплые-претеплые. А ты мне про этого грека почитай. Все-таки победили они, гладильщики эти?
      - Гладиаторы?.. Не знаю. Наверно, нет, ведь это только в семнадцатом году первый раз наша победа была. Настоящая.
      И он принимался за чтение, втайне надеясь, что гладиаторам удастся каким-либо чудом перехитрить историю.
      Мороз стоял жестокий. А в комнате у бабушки было так тепло и тихо, так мирно. Переставая читать вслух, Толя различал песенку сверчка за печкой, громкое тиканье ходиков с изображением Льва Толстого за сохой. Читая, наблюдал и за котенком, игравшим у ног бабушки, и за бабушкиными пальцами, ловко и быстро орудующими вязальными спицами. Где-то за этими впечатлениями шла мальчишеская задумка - улучить момент, найти и поймать сверчка. Конечно, тут же его и отпустить, он не вредный!
      В один из таких вечеров, когда ребят из-за мороза и в школу не отпустили и они сами готовили уроки вперед, послышался скрип шагов по снежной тропе за окном. Кто-то бросил в окно снежок.
      Толя, накинув полушубок на плечи, выбежал на крыльцо.
      - Кто это?
      - Я.
      - Володька? Иди к нам.
      - Меня вожатый послал. Народ собирать. Пошли со мной.
      - А зачем?
      - Не знаешь? Телеграф передал известие.
      По голосу Володьки Толя почувствовал что-то важное и очень тяжелое.
      Первой мыслью было одно:
      - Ленин умер?!
      Уже не первый день тревожилась вся советская страна, все ждали, надеялись, что обойдется, отгоняли тяжелую мысль.
      - Знаешь, Тошка... Смотреть тяжело. Взрослые плачут, как дети.
      - Ленин!..
      Бабушка выбежала на крыльцо. Дрожащими руками подала внуку теплую шапку.
      - Беги, беги с товарищем. Я тоже пойду. Беги.
      Толя топал по снежным улицам то позади приятеля, то обгоняя его и невольно вспоминал, как с самого раннего детства мечтал увидеть Ленина, посоветоваться с ним насчет побега за границу, "чтобы сделать там революцию", услышать его голос, проникнуться его взглядом до самого дна души. А потом вернуться к нему, уже совершив свои подвиги.
      Поздно. Ленина уже нет. И не будет никогда. Сердце сжималось.
      Мальчику было уже около четырнадцати лет, он умственно был довольно развит, а любовь к Ленину была впитана им чуть ли не с молоком матери. Он думал, что сейчас в поселке, на окраине Богословска, дома отец и мать тоже горюют со всем народом. Надо поехать к ним, хоть пешком добежать.
      В школе - траурный митинг. Зал полон рабочих и их семей. Люди тянутся к партии, сливаются вокруг нее, как бы у несокрушимого утеса. Коммунисты и комсомольцы стоят в почетном карауле. Среди них и старые рабочие, беспартийные, они вот тут на месте заявляют, что у рабочих один путь, и просят принять их в партию.
      Толя смотрел на большой портрет Ленина, увитый черными лентами и украшенный хвойными ветвями. После митинга один учитель-коммунист собрал вокруг себя молодежь и стал рассказывать им о Владимире Ильиче.
      Потом комсомольцы расстелили на столах длинную полосу кумача и стали писать лозунг. Дали кисть и Толе. В лозунге "Ленин умер, но дело Ленина живет" он вывел белой краской последнее слово: "ЖИВЕТ!". Стало не то что легче на сердце, но в нем зажегся огонек новой силы, надежды, ожидания того великолепного, что он совершит, в будущем во имя Ленина - это будет продолжением дела Ленина.
      Вдруг девушка-комсомолка сказала:
      - Серов, твоя очередь.
      Она приколола ему на руку красную повязку с черной каймой. Он шагнул вперед. Он стоит в почетном карауле у портрета Ильича.
      Слышится дальний набат. Гудят заводские, рудничные, паровозные гудки. Люди идут по заваленным снегом улицам, между сугробов, по полям и занесенным дорогам, навстречу жгучему ветру, чтобы собраться в этот час вместе, сплотиться под надежными и славными знаменами партии большевиков.
      Вторую половину года Толя учился почти по-взрослому серьезно и упорно. Но, перейдя в следующий класс и вернувшись на каникулы домой, решительно заявил отцу:
      - В этой школе никакой профессии не получишь. Одна забава эти трудовые процессы. Я хочу, папа, поступить на шахту или на завод. Оттого я и толстый, что силу некуда девать.
      - Твоя сила в рост идет. Учись, пока есть время. Потом будет поздно.
      - Да ведь можно работать и учиться. Константин Терентьич подумал, что ни Толя, ни Женя, который в этом году собирался тоже в Турьинск, не будут там, вдали от родительского контроля, учиться как следует. Его уже не раз приглашали в Надеждинск на работу по нормированию труда и заработной платы на предприятиях Надеждинского комбината. И, хотя ему пришлось проститься с любимым горным делом, которому он отдал двадцать пять лет жизни, он согласился. Ему любо было по роду своих новых занятий ездить, как бывало, по знакомым лесам и рекам. Надеждинский комбинат охватывал все предприятия округа - лесничества, рудники, копи, железнодорожные пути и, наконец, металлургический завод - гордость и жемчужину уральской промышленности того времени.
      Надеждинск
      Поселившись в Надеждинске и приступив к работе, Константин Терентьевич нередко брал с собой в поездки старшего сына. Толя побывал в лесничествах Всеволодо-Благодатском, Надеждинском, Турьинском, Богословском, видел лесосплав и углежжение. Лес транспортировали и по сплавным рекам, и по железной дороге, и гужем - прямо из куреней везли зимой санным путем, а весной иногда подвозили на волокушах. Толя, как говорил отец, ногами исходил географию родного округа. Полноводная Сосьва со своими многочисленными притоками образовала густую сеть дешевых водных путей - красивую Турью, быструю Волчанку, золотоносную Какву, Вагран, Колонгу. Толя и раньше поплавал в их волнах, потаскал рыбы, погонял плотов, поиграл в морские приключения. Реки, озера, леса этого района были спутниками его детства.
      С новым интересом присматривался мальчик к трудовой жизни людей. Все они были, как родные - на рудниках, в копях, на карьерах, о некоторых он уже не раз слыхал от отца и знакомых, и все они составляли как бы единую рабочую семью, все стремились к одной цели - восстановить промышленность Урала, поднять ее на новую высоту. Это сквозило во всех разговорах рабочих и мастеров с Константином Терентьевичем. Люди порой спорили и ссорились из-за условий и норм труда, но все хотели одного - чтобы стало веселей работать, чтобы видеть добрые результаты своих усилий.
      Толя воочию убеждался, что и лесорубы, и сплавщики, и угольщики, и железнодорожники, и водники, и рудокопы работают на Надеждинский завод, обеспечивают его всем, чем нужно, чтобы он выдавал стране столько стали, сколько ей было необходимо. Он расспрашивал отца о разных видах труда.
      - Профессию себе выбираешь? - спрашивал отец.
      - Ясно.
      - Выбирай, мальчик. Когда-то паренек вроде тебя не имел этой возможности. Пришьют к котлам или к откатке на шахте, и еще благодари начальство. За сто пудов песка, который рабочий грузил на прииске, платили восемь копеек. За ту же работу в забое, где люди стояли по колено в воде, на две копейки больше. Не полагалось ни рабочей одежды, ни медицинской помощи. Еще в молодые годы многие болели и умирали.
      Наконец решение было принято: Толя сказал отцу, что хочет поступить в фабзавуч при заводе.
      Отец дал согласие.
      Занятия в ФЗУ начинались с осени. До тех пор Толя помогал семье устроиться на новом месте и, как всегда, быстро знакомился с надеждинскими ребятами. Подружившись с некоторыми из них, он сколотил команду футболистов и очень увлекся этим спортом. Подростки состязались на своем маленьком стадионе. Все это были будущие ученики ФЗУ.
      Однажды на стадионе появились незнакомые парнишки, покрытые пылью и сажей, босые, без шапок, в рваной, потрепанной одежде - видно, пришли издалека. Они и походили на беспризорников, которых тогда еще немало бродило по дорогам страны. Но и чем-то отличались от них. Держались они открыто, с достоинством. Надеждинцы подошли к ним и услышали дельную критику игры футболистов.
      - Сами-то умеете играть? - спросил Толя.
      - Принимайте нас в игру, увидите.
      - Как же вы будете играть, у вас и бутс нету.
      - Обставим вас и без бутс, - насмешливо ответил старший из пришельцев, высокий, смуглый паренек с озорными карими глазами.
      - А вы чьи же?
      - Донецкие. Мы металлисты, у нас есть даже членские билеты профсоюза.
      - Ух ты-ы!
      Надеждинцы были покорены и приняли их в игру. Донецкие играли действительно неплохо. Толя заменил ими троих своих, уговорив тех покамест выйти из игры. Те даже разулись и отдали свои бутсы новым игрокам.
      Несмотря на усталость и пустые желудки, новички привели надеждинцев в восторг. После финала их окружили и принялись расспрашивать.
      - Где живете?
      - Между небом и землей, - ответил высокий, который уже назвался Виктором Недосекиным. - Когда на буферах, когда под вагоном, а то и в чистом поле в стогу сена. Как придется.
      - А зачем ушли с Донбасса?
      - А что там делать? Завод законсервирован. Фабзавуч мы закончили по специальности слесарей котельного производства, а работы нема. Нам сказали, на Урале слесари требуются. Мы и поехали. Ехали, ехали, два месяца, дальше некуда, железная дорога тут кончается, - Виктор улыбнулся хорошей белозубой улыбкой и опустился на траву.
      Толя тотчас последовал его примеру. За ним и все бросились на землю.
      - Как же вы ехали? Все зайцами, без билетов?
      - Когда и без билетов. Прятались в угольных ящиках, где только не прятались! Бывало, нас и ссаживали.
      - И что? В милицию?
      - Это за что же? Мы не беспризорники. Мы организованные. Где только не были! От Краматорска до Златоуста пятнадцать суток тащились. Местность там, правда, красивая, гористая. А завод так себе, маленький.
      - А в Челябинске?
      - Какие там заводы! Мельница да электростанция. Хотя, говорят, будут и заводы. Мы там задержались, потому что вот его потеряли, - он показал на младшего парнишку.
      Младший вмешался в разговор:
      - Ив Карабаше были, про Карабаш забыл? Там еще медеплавильный завод. Тоже так себе, нам не понравился.
      Виктор продолжал:
      - На Нижнетагильский завод заехали, побывали на Лысьвенском, на Чусовском... Решили все заводы осмотреть и выбрать самый большой, не меньше, чем наш, Краматорский.
      - Наш завод большой, очень красивый, - перебил опять младший парнишка.
      - Наш, Надеждинский, тоже неплохой, - ревниво заметил Анатолий. - А ты, что, у них за старшего? - спросил он Виктора.
      - Вроде выбрали, - улыбнулся тот. - Когда кого из нас ссадят, другие двое вылезают на следующей станции, дожидаются, пока наш не выскочит из какого-нибудь проходящего состава. У нас дисциплина - друг друга бережем. А то отстанет парнишка, еще свяжется с беспризорниками, пропадет...
      - Как же вы кормились?
      Второй мальчик вставил свое слово. Он был среднего роста, коренастый, спокойный паренек.
      - Когда голодуха сильно подпирала, выходили на большой станции, шли прямо в свой профсоюз металлистов. Там давали немного денег на хлеб. Уж мы все с себя проели, и шапки даже. В общем тяжелое дело, - вздохнул он.
      Младший продолжал:
      - Из Карабаша мы - в Свердловск. Тоже там как-то не понравилось. Сошли, конечно, не на вокзале, не доезжая - на Шарташе - вот громадное озеро! Сила! Зашли в профсоюз - ни черта. Говорят, с работой сейчас трудненько, разруха. Это мы и сами видели. Сколько заводов стоят - ужас! Дали нам по пять рублей на каждого члена профсоюза, то есть пятнадцать рублей в котел, мы поехали дальше. Так и не нашли такого завода, чтоб он равнялся Краматорскому.
      - Что же, и у нас вам не понравилось? - удивился Толя.
      Виктор невесело засмеялся:
      - Ничего, завод большой, сильный. Да мы ему не понравились. Не пускают нас - босые, драные. Думают - так, шпана и все.
      - На бирже не замечают, что мы босые, - обиженно сказал второй, - видят документы, дали бумагу, а в проходной даже на нее не взглянули, марш в наробраз, там вас направят в детский дом.
      Толя взволнованно заговорил:
      - Мы, ребята, с нашими батьками потолкуем, верно? Мы сделаем, что вас примут. Это же замечательный завод. У нас такие дела делаются! Золотые прииски, медные рудники... Да каких только нет! Марганцевые, железные, добывают и свинец, и олово, и уголь, ты что думаешь? А лес какой, смотри, отсюда виден, и нет ему края! Горы - смотри, видишь? Вершины за тучи задевают. А главное, конечно, завод. Его прозвали "жемчужина Урала".
      - Жемчужина! - насмешливо усмехнулся Виктор. - Вытолкали нас из этой жемчужины. Видно, для них мы не та начинка для этой раковины. В профсоюзе дали по два рубля и все. Где жить, как одеваться, обуваться? - Он вздохнул. - Прямо загрустили. Забрели к вам, а вы тоже - куда, мол, босые, беспортошные!
      - Ну, вот что, - решительно заговорил Толя. - Мы этого так не оставим. Идемте с нами. Вас трое, мы вас по одному устроим пока жить у себя. Кто возьмет к себе донбассовца?
      - Я скажу отцу!
      - Идемте, мои тоже люди, пустят.
      - Пойдем, пойдем. Их первым делом надо накормить. А что? Это же наши товарищи. Они даже уже фабзавуч закончили!
      Охваченные чудесным порывом понимания и товарищества, надеждинские подростки выполнили свои обещания. Донбассовцы были устроены на ночлег, им достали продукты, взрослые пустили их в баню. С обувью только не вышло. Не было обуви. Вместо башмаков ребята раздобыли новые лапти, принесли. Донецкие металлисты возмутились:
      - Що це за боркасы? Мы сроду в лаптях не ходили.
      Толя расстроился.
      Виктор успокоил всех:
      - Ничего, лишь бы на завод пустили. А там увидят. По одежке встречают, по уму провожают. Ну, давай, Тошка, эти березовые полуботинки...
      Пересмеиваясь, ребята обулись, привели себя в относительный порядок и отправились на завод, провожаемые ватагой своих новых друзей. Вахтер удивился.
      - Донбассовцы, а в лаптях. Может, мазурики?
      Пропустил все-таки. В цехе им дали задание, испытали. Приняли в механический цех.
      Через некоторое время Толя узнал, что Виктор работает бригадиром слесарей и уже показал себя как активный комсомолец.
      - Ну, ты хоть и старше, - объявил он ему, - а я тебя догоню, вот только осень придет.
      Так завязалась дружба двух юношей, чистым родником пробежавшая через всю жизнь Анатолия.
      Мартены
      В сентябре 1925 года Толя был принят в школу фабрично-заводского ученичества Надеждинского металлургического завода. Вместе с Женей он попал в группу, которой руководил Николай Сухоруков, сам недавний фабзавучник.
      Сухоруков привел свою группу в мартеновский цех знакомиться с производством.
      У одной печи стоял пожилой рабочий, невысокий, с рыжеватыми усами и строгим взглядом. Сухоруков подвел к нему учеников.
      - Новое пополнение, Иван Алексеевич. Будущие сталевары.
      Иван Алексеевич окинул ребят своим придирчивым взглядом. Не заметил робости или забитости, с какой в давние годы поступали на завод дети рабочих. Пареньки смотрели смело, их глаза горели любопытством. Сталевар усмехнулся в усы, опустил темные очки и припал к "глазку" в громадной заслонке, наблюдая, как там, за этой железной стеной, бушует белое пламя.
      Николай между тем негромко говорил ребятам:
      - Иван Алексеевич - лучший сталевар на заводе. Его знают не только в Надеждинске, а и в Тагиле, и в Свердловске. У него, братцы, на работе каждая минута рассчитана. Ужасно не любит лодырей...
      - И дураков, - добавил сталевар, услышав последние слова.
      Толя подошел ближе.
      - Эта печь куда больше, чем напольная у нас, на каменоломне. А как в ней шуровать? Не покажете, Иван Алексеевич?
      - Тебя как звать?
      - Тошка. А это мой брат Женька. Тоже будет сталеваром.
      - Ишь ты! А хватит упорства? Лодырей мы посылаем на канаву шлак счищать. А у нас, на мартене, ребята должны стоять сильные, во всем первые.
      - Тогда мы подходим, Иван Алексеевич.
      - Добро.
      Печи того времени не могли бы сравниться с современными мощными мартенами, работа которых полностью механизирована. Они были меньше и примитивнее. Но ребятам эти мартены казались могучими и вызывали к себе уважение. Сухоруков на занятиях в классе говорил ученикам:
      - Наш завод дает государству чугун, сталь, рельсы. Пока мы работаем на старом оборудовании, но в будущем превратим мастерские: прокатную среднесортную и мелкосортную - в большие цехи, где работать будут по последнему слову техники. Может, как раз вам и придется решать эту задачу.
      Сухоруков водил учеников по заводу, показывал им, какой это силач и красавец, как слаженно работают его просторные цехи. Он приучал ребят к технике, постоянно будил у них интерес к ней, к будущему завода.
      В классах говорили о добыче руды. А здесь Толя видел, как эта темная руда превращалась в раскаленную добела огненную реку. В мартеновском цехе для него самым волнующим моментом был выпуск стали. Внезапно, но минута в минуту, когда наступал срок, пробивалось отверстие в печи, весь цех озарялся огненным светом, жидкая, сверкающая лава лилась в изложницы, выбрасывая тысячи искр. Лица людей казались пламенно-красными, их фигуры чернели на фоне мартена. Все вокруг становилось в глазах подростка особенно значительным, тут совершалось таинственное дело - превращение огня и чугуна во что-то новое, сильное, нужное всем людям.
      Толя желал овладеть мастерством сталевара, желал вместе с другими молодыми уральцами делать новое, чудесное, удивительное дело преобразования жизни. И вместе с отцом. Константин Терентьевич словно помолодел. Округ, которому он отдал всю свою молодость, жил заново, "по-комсомольски", и это увлекало всех - и пожилых людей, и зеленую молодежь.
      - Молодеет наш "седой Урал", - смеясь, говорил отец.
      Толя гордился тем, что отец говорит с ним, как с равным. Но, как ни был увлечен учебой в ФЗУ, едва выпал снег и от города к рудникам пролегли гладкие снежные дороги - зимники, интересы Анатолия заметно раздвоились. Каждый вечер он забирал лыжи и мчался по зимнику. Всякий раз прибавлял себе по одному, по два километра, пока не стал добираться до Ауэрбаховского рудника - за тридцать километров от Надеждинска. Этот маршрут он установил для себя обязательным - шестьдесят километров в два конца.
      С товарищами по фабзавучу он, как всегда по своей общительности, быстро сдружился. Часто по вечерам он ходил с целой ватагой, затевал песни и озорные забавы, игру в снежки, борьбу, когда противники валились в сугробы под общий хохот. Случались и ссоры с дракой. Ему стало не хватать времени для сна, он приходил в ФЗУ вялый, сонливый, а раз как-то улегся в пустой камере, газогенераторной коробке, а приятели прикрыли его дровами. Он уснул, а когда проснулся, увидел стоящего возле него инструктора. Сухоруков только сказал:
      - Вылезай, брат.
      Толя выскочил из камеры и молча стоял перед старшим товарищем. Потом, не выдержав тяжелого молчания, произнес:
      - Прости, Никола, это последний раз.
      - Значит, не первый?
      - Нет, честно, это первый раз! Ну, прямо с ног свалило.
      - По вечерам гулянки, а отсыпаешься на работе! И еще собираешься вступать в комсомол! Как же тебя рекомендовать?
      Толя взглянул на него:
      - Не поручишься?
      - Подумаю. Как будешь учиться. Пусть лучший сталевар скажет о тебе доброе слово.
      - Кто это?
      - Знаешь сам. Я говорю об Иване Алексеевиче.
      Иван Алексеевич был старшим сталеваром печи № 9.
      Его уважали не меньше, чем мастера. Старые мастера советовались с ним.
      В мартеновском цехе он двигался неторопливо, но все вокруг него делалось быстро и четко. Его бригада отличалась слаженностью в работе. Славился он в особенности умением "на глазок" определять степень готовности плавки. Для определения обыкновенно бралась проба: расплавленная сталь заливалась в металлическую форму, остуживалась, потом ее вынимали и разбивали болоткой: содержание углерода определялось по строению зерен металла, а степень нагрева - по плотности металла и скорости охлаждения. Анализ производился в лаборатории. Но раньше он делался лучшими мастерами "на глазок". Кроме опыта, здесь требовался и талант, способность дать быстрый и правильный ответ. Ошибка приводила к убыткам и потерям на производстве.
      Не было случая, чтобы Кучин ошибся при определении пробы. Он сердился, когда, несмотря на его оценку, пробу все-таки несли в лабораторию, и торжествовал, когда его приговор подтверждался. Из-под темных, задранных кверху очков гордо сияли его глаза.
      На втором году обучения Толя проводил большую часть времени на практике, в цехе. Ученики практиковали на семи печах - по два на печь. Сначала работали третьими подручными, потом вторыми. Каждая печь обслуживалась старшим печи, первым подручным, двумя вторыми и двумя третьими. К концу обучения ученик мог работать первым подручным.
      Толя привязался к Ивану Алексеевичу. Вместе с ним он заранее приходил в цех, чтобы подготовиться принять плавку у смены, заметить: чего не хватает, сделать запас магнезита и другого материала. Кучин, со своей стороны, полюбил "доброго паренька". Однажды спросил:
      - Что, трудно учиться, брат?
      - Нет, Иван Алексеевич. Не трудно. Даже интересно.
      - А вот мне нелегко доставалось учение. И ведь не дурак был, и скоро мог бы стать настоящим мастером. Да ведь не учение было, а мучение. Гоняли за полштофом да за куревом, подгоняли затрещинами да еще с издевочкой. Принеси мне, мол, деру.
      - Деру?
      - Не знаешь? Ну, и я не знал еще. Приходишь к другому мастеру, к кому послали: "Дядя, дайте деру". Он и надерет тебе вихры и уши всласть, а другие посмеиваются, заступиться не решаются, боятся мастеров. После такого учения вернешься, бывало, домой, забьешься в свою конуру... Ляжешь на нару, с которой только что поднялся человек с другой смены. Голова трещит, все тело так и ломит, слезы сами льются - маленький ведь еще был. А за дер еще велели благодарить: спасибо, дяденька.
      - Я бы им дал деру!
      В разговоре с секретарем комсомольской ячейки Толя рассказал о "дере". От Свиридова он знал, что еще недавно один мастер попробовал измываться над мальчишкой-учеником, а им был как раз он, Коля Свиридов. Тот дал сдачи. Мастер стал гнать его из цеха. Коля напомнил ему о советских законах. Мастер сказал, извиняйся, мол, перед старшим. Свиридов ему: "Я извинюсь, только и вы извинитесь тоже". Мастер подумал и извинился. Потом уже сам повел борьбу против старых повадок.
      Временами Толю охватывало беспокойство, что он мало знает, отстает от других, а время не ждет! Набрасывался на учебники, в цехе так и ходил за Кучиным, задавая ему вопрос за вопросом. Свой цех он полюбил, гордился им. Самым увлекательным делом было для него следить через синее стеклышко, как в громадной чаше мартена бурлит белый, как снег, расплавленный металл.
      - Здорово!
      Иван Алексеевич замечал и стремление подростка сделать все правильно, и его азарт. Например, при завалке требовались и сила, и точный глазомер. Толя кидал чушки в печь так, что они падали как раз на середину пода или к задней стенке. У него чушки никогда не срывались на порог и не разрушали его, как случалось у неловких подручных. Сталевары говорили:
      - Чертенок, играет чушками, как битками в городки.
      - Я думал - толстый, неповоротливый, а он гляди-ка - силач!
      - Этот будет сталеваром, - одобрительно шептал про себя Иван Алексеевич.
      Большая сноровка нужна была и при ручной заправке мартена. Печь заправляется тотчас после выпуска металла. Первый подручный со стороны разливочной канавы прикрывает отверстие металлической трамбовкой полутораметровым стержнем с круглой пластинкой на конце. В этот момент другие подручные посыпают огнеупорным порошком (магнезитом) размытые металлом, подгоревшие места подины печи, бросая магнезит лопатами с завалочной площадки на определенном расстоянии от раскаленной мартеновской печи.
      Нельзя было терять ни секунды.
      Анатолию сперва не удавалось бросать магнезит, не рассыпая его. Товарищи его надеялись, что со временем приобретут навык. Но Толя не ждал. Во время обеденного перерыва он тренировался на дворе, бросая с лопаты снег в круг, нарисованный углем на стене. С каждым разом отходил на большее расстояние. Ребята подшучивали над такой "практикой", но, увидя, как ловко он кидает магнезит, опередив всех сверстников, тоже стали практиковаться по его примеру.
      Кучин сказал ему однажды:
      - Есть у тебя искра, Тоша. Сталевар из тебя выйдет добрый. Вырастешь, станешь на мое место.
      - Я дальше пойду учиться, Иван Алексеевич.
      - Кем же ты хочешь быть?
      - Красным командиром. Летчиком!
      - Что ж, иди... У тебя черепок варит.
      - Не расстраивайтесь, Иван Алексеевич. Мое сталеварство не пропадет. У вас я прохожу настоящую школу. Мастерством овладею все-таки. И рука упражняется, и глазомер будет такой, какой нужен воздушному стрелку. И мускулы... Потрогайте, какие у меня мускулы.
      Кучин думал про себя: "Врешь, меня не обманешь. Прирожденный сталевар. Есть у тебя искра, брат".
      Вспоминая об этих днях через много лет, Иван Алексеевич говорил:
      - Работал у меня Толя Серов. Сперва третьим, потом вторым подручным. Вот был парень! С полуслова понимал. Слегка только знак подашь, он уже делает, как надо. К выпуску плавки, бывало, заранее приготовит - и магнезит и доломит. Заправочный материал на месте. И на малых печах гребками орудовал исправно. Вникал! Интерес у него был к работе, к самому искусству нашего дела. Силы в нем было, я вам скажу, только давай работу, он сам радовался, когда мог на дело потратить ее - сила в нем так и кипела. Неуемный парнишка. И такой славный, открытый, такой сердечный, будто светится весь. Как вспомню... с ним работать было ну, вроде как праздник. Я даже беспокоиться стал, как бы он не ушел с завода, не бросил меня. Я ему шутя говорю, бывало, такие, мол, веселые в моряки идут. А он все свое: буду летать. Никак не мог я отвести его думу от этой профессии. Он еще в детстве "летал" с крыши на самодельном аэроплане, чуть не убился. Видя, что скучаю я от этих разговоров, он замолкал. Будто забыл про этот предмет. Но вот обратно в двадцать девятом напомнил про свое решение...
      Конечно, Толя не целиком ушел в изучение своего дела. Он был живым, озорным, веселым и общительным парнишкой и участвовал во всех играх и затеях молодежи вне занятий в цехе и в классах ФЗУ. Во всем он стремился выйти вперед, сделать лучше, раньше, чем другие. В постоянном соревновании с ровесниками не забывал помогать им, тянуть вперед, приходил на помощь по первому слову.
      Мечта об авиации не затухала в его душе. Бережно хранил он первые книжки о полетах, вырезки из журналов, еще ранее собранные им. Физически тренировал свое тело, чтобы сбить лишний жир, - он был толстоват, а знал, что в авиации нужны легкие, мускулистые парни. Он знал, что в авиацию берут лучших, и стремился быть одним из передовых во всем.
      Когда-то, еще маленьким (хотя и теперь он еще был не взрослым), видел он пролетающий самолет. Помнил его все время, снова переживая свое тогдашнее волнение, будто он сам летел. Но ему довелось теперь близко увидеть агитсамолет, который пролетел над Надеждинском и приземлился неподалеку от города. Первыми заметили его ребята и гурьбой понеслись на место посадки. Потом прибежали и взрослые, беспокоясь, не случилось ли беды, не нужна ли помощь экипажу.