Чтение «Иарсифаля» весной и летом 1989 года навело меня на мысль об одной поразительной возможности: выдуманный предмет — чаша Грааля мог быть изобретен в качестве сложного символа ковчега завета. Это привело меня к формулированию еще одной гипотезы, а именно: за «небом назначенным» героем Вольфрама фон Эшенбаха могла скрываться другая фигура, которая, будучи узнанной, укажет путь к сердцевине тайны местонахождения ковчега, — фигура, реальную личность которой поэт скрыл под слоями загадочных и порой преднамеренно уводящих в сторону деталей. Такой фигурой, заподозрил я, мог быть не кто иной, как сын царицы Савской и царя Соломона Менелик I, который, согласно абиссинским легендам, доставил ковчег завета в Эфиопию. Если в этих рассуждениях есть рациональное звено, считал я, тогда есть и надежда найти скрытые в «Парсифале» дополнительные кодовые ключи, часто затемненные ложными следами, разбросанными тут и там в отдельных главах и могущих быть рассчитанно туманными и двусмысленными, но все же служащими подтверждением эфиопского «следа» при условии, если их собрать вместе и доискаться их смысла.

      Первые из таких ключей я уже обнаружил в главе «Парсифаля», в которой говорится о далекой земле «Зазаманк», где обитают «темные, как ночь» люди. В эту землю прибыл странствующий европейский аристократ «Гахмурет из Анжу» и влюбился там не больше и не меньше как в царицу — «прекрасную и верную Белакане».
      В «Белакане» я не мог не увидеть отражение «Македы» — эфиопского имени царицы Савской, которое я впервые узнал, когда в 1983 году посетил Аксум. Я также знал, что ту же царицу мусульмане называли «Билкис». Поскольку я к тому времени уже близко познакомился с пристрастием Вольфрама к неологизмам и с его склонностью изобретать новые и причудливые имена с помощью сочетания старых имен, мне показалось опрометчивым полностью отвергать возможность того, что «Белакане» могло быть комбинацией слов «Билкис» и «Македа», и вдвойне опрометчивым ввиду того, что поэт называл ее«смуглой царицей».
      Когда я пристальнее пригляделся к любовной связи Белакане и Гахмурета, подробно описанной в первой главе «Парсифаля», то обнаружил новые отражения истории о царе Соломоне и царице Савской в «Кебра Нагаст», а также в других, отличающихся меньшими вариациями эфиопских легендах. В этой связи я посчитал неслучайным, что Вольфрам постарался ясно показать, что Гахмурет, подобно Соломону, был белым, а Белакане, подобно Македе, — черной.
      Например, после прибытия «белокожего» анжуйского рыцаря в Зазаманк Белакане говорит своим служанкам: «Его кожа отличается цветом от нашей. Я только надеюсь, что это его не расстраивает». Его это не очень расстраивало, ибо в последующие недели ее роман с Гахмуретом расцвел пышным цветом, и в конце концов парочка уединилась в ее спальне во дворце.

       «Царица сама, своими темными руками сняла с него доспехи. Там была великолепная постель с покрывалом из собольего меха, где его ждали новые почести, но только частного характера. Они остались одни: юные придворные дамы покинули комнаты и закрыли за собой двери. Царица отдалась прекрасной и благородной любви с Гахмуретом — возлюбленным ее сердца, хоть их кожа и была разного цвета».

      Возлюбленные поженились. Поскольку Белакане была некрещеной язычницей, а Гахмурет — христианином с ожидавшими его многими рыцарскими подвигами, он бежал из Зазаманка, когда она была «на двенадцатой неделе беременности», оставив ей только следующее письмо:

       «Я отплываю как вор. Я должен был уехать тайком, дабы избежать слез при расставании. Госпожа, не могу скрывать, что, принадлежи ты к моему вероисповеданию, я бы вечно любил тебя. Даже сейчас моя страсть причиняет мне бесконечные страдания. Если наш ребенок будет мужского пола, клянусь, он станет храбрецом».

      Много времени спустя после своего бегства Гахмурет продолжал страдать от раскаяния, ибо «смуглая леди была ему дороже жизни». Позже он заявит:

       «Сейчас многие друзья считают, что я сбежал от ее черной кожи, но в моих глазах она была светла, как солнце! Мысль о ее женской красе все еще тревожит меня, так что, если бы благородство было щитом, она стала бы его главным украшением».

      Так кончается история Белакане и Гахмурета. А что же их ребенок?

       «Когда пришло время, госпожа родила сына. У него была пестрая кожа. Бог решил сделать из него чудо, ибо он был одновременно черным и белым. Царица пристрастилась целовать его белые пятна. Маленькому мальчику она дала имя Феирефиз Анжуйский. Когда он подрос, то пришлось вырубить целые леса — столько он разбивал дротиков, пробивая ими дыры в щитах. Его волосы и кожа были разноцветными, как у сороки».

      Вольфрам не мог бы найти более графического способа подчеркнуть, что Фейрефиз был полукровкой — плодом союза черной женщины и белого мужчины. Этот полукровка Фейрефиз призван был сыграть главную роль в «Парсифале». Его отец — любвеобильный Гахмурет вернулся в Европу после бегства от Белакане и сочетался браком с другой царицей — некой Херцелойде, приложив усилия к тому, чтобы она побыстрее забеременела. Вскоре он оставил и ее, отправившись на поиски новых приключений, покрыл себя неувядаемой славой в ряде битв, пока в конце концов не погиб. «Через две недели», — пишет Вольфрам, — Херцелойде «родила ребенка, столь широкого в кости, что она едва выжила при родах». Этот сын и стал Парсифалем — героем, давшим свое имя истории Вольфрама, будучи сводным братом Фейрефиза.
      В «Кебра Натает» и других, имеющих отношение к делу эфиопских легендах я нашел многочисленные параллели сложных взаимоотношений Гахмурета, Белакане, Фейрефиза, Парсифаля и т. д. Эти параллели часто носили косвенный характер. Тем не менее я уже ожидал поразительных намеков от Вольфрама и обретал все большую уверенность в том, что он выстраивал цепочку следов, которые сквозь расставленные ловушки и лабиринты приведут меня в конце концов в Эфиопию.
      Постоянные указания на контраст черноты и белизны Белакане и Гахмурета были недвусмысленными с самого начала «Парсифаля». В «Кебра Нагаст» влюбленными были царь Соломон и царица Савская. Подобно Гахмурету и Белакане они уединились в спальне. Подобно Гахмурету и Белакане один из них (на этот раз Македа) сбежал от другого и отправился в долгое путешествие. Подобно Гахмурету и Белакане плодом их союза был сын-полукровка — в данном случае Менелик. Раз за разом, подобно Гахмурету и Белакане, различие в их цвете постоянно подчеркивается в тексте — на этот раз в «Кебра Нагаст». В типичной сцене еврейский монарх выслушивал упреки за похищение Менеликом ковчега в следующих выражениях:

       «Твой сын умыкнул ковчег завета, твой сын, которого ты породил, которого зачала из чужого народа, с которой Бог не повелел тебе жениться, т. е. эфиопская женщина, отличная от тебя по цвету, не являющаяся жительницей твоей страны и к тому же черная».

      Имелись и дополнительные параллели между Менеликом и Фейрефизом, кроме того что они были полукровками. Среди прочего вызывает интерес само имя «Фейрефиз». К какому языку оно принадлежит и что оно могло бы значить? Я проверил и обнаружил, что у литературных критиков имелись устоявшиеся идеи по этому вопросу. Большинство склонно видеть в странно звучащем имени типичный неологизм Вольфрама, основанный на французских словах «вэр фис», означающих буквально «пегий сын». Последователи другой школы не менее убедительно производят его от слов «врэ фис» — «истинный сын».
      В «Кебра Нагаст» я не смог найти сравнения, прямо отражающего этимологию (хотя в главе 36 Соломон объявляет, когда ему представляют Менелика в первый раз: «Смотрите все, вот мой сын»). В несколько отличном, но одинаково древнем эфиопском варианте той же легенды (переведенном на английский в 1904 году профессором Эрно Литманом из Принстонского университета) о встрече Соломона и Менелика я нашел такое место:

       «Менелик тут же подошел к нему и взял его руку, дабы поприветствовать его. И тогда Соломон изрек: „Ты мой истинный сын“».

      Иными словами: «Врэ фис»!

      Подобные совпадения все больше зацикливали меня на мысли, что Вольфрам в самом деле связал своего Фейрефиза с Менеликом. Почему он поступил так? Не потому же, рассуждал я, что он находился под влиянием «Кебра Нагаст» (как еще в 40-х годах предположила Хелен Адольф), а, скорее, потому, что он знало последнем пристанище ковчега завета в Эфиопии и решил закодировать это знание в «Парсифале»; таким образом последний стал литературной «картой сокровищ», где Грааль служит шифрованным сообщением о ковчеге завета.
      Вольфрам любил изобретательные трюки — своеобразные словесные фокусы, столь же загадочные, сколь и развлекательные. Я, однако, чувствовал, что начинаю проникать во многие из его обманов и узнавать ловушки, которые он так часто устраивает, дабы отвлечь своих читателей от тайны, скрытой в центре его повествования. Поэтому я совершенно спокойно принял тот факт, что не Фейрефиз занимался поисками Грааля и не Фейрефиз удостоился чести найти бесценную реликвию. Подобный результат подбросил бы слишком прямой и очевидный намек. Кроме того. Вольфрам не мог позволить язычнику, полукровному сыну черной царицы стать героем рыцарского романа, написанного для развлечения христиан средневековой Европы.
      Исходя из подобных соображений, я посчитал, что умный немецкий поэт был рад позволить совершенно белому и прекрасному Парсифалю добраться до несуществующего Грааля — единственной вещи, которая заинтересовала бы читателей. Тем временем для немногих посвященных именно истинный сынФейрефиз должен был указать путь к ковчегу.
      Я все же сообразил, что мне понадобятся более серьезные доводы в пользу моей гипотезы, нежели ряд простых совпадений, какими бы интригующими и наводящимиони ни были. Поэтому я взялся за головоломную задачу пройтись тонким гребешком по «Парсифалю» еще раз.
      В конце концов я нашел то, что искал. Из предыдущего прочтения я помнил, что Фейрефиз женится на Репанс де Шуа — чистой и прекрасной носительнице Грааля, которая на протяжении всей истории постоянно появляется и исчезает, окруженная аурой святости и силы. На этот раз я наткнулся на весьма значимую подробность, содержащуюся в одной строке, на которую Я раньше не обратил внимания: согласно «счастливому» концу истории Вольфрама сын Фейрефиза и Репанс де Шуа был назван «Престер Джон».
      Мне сразу же стало ясно, что это может стать важным ключом. Я знал, что первые посетившие Эфиопию европейцы обращались к местным монархам: «Престер Джон».
      Я также знал, что легендарным основателем самозваной «Соломоновой» династии, к которой принадлежали эти монархи, был Менелик I, предполагаемый сын Соломона и царицы Савской. Поэтому я не мог не взволноваться, прочитав, что Репанс де Шуа родила Фейрефизу «сына по имени Джон» и — что еще важнее — что «они называли его „Престер Джон“ и с тех пор они не называли иначе своих царей».
      Было бы прекрасно, если бы в тот момент я смог доказать, что страна Грааля — Дикая земля и была страной, которой правил «Престер Джон». Такая прямая связь заметно подкрепила бы по крайней мере мою теорию «карты клада» в применении к труду Вольфрама. К сожалению, в «Парсифале» не было ни малейшего доказательства в пользу этой точки зрения: местонахождение Дикой земли давалось в самых призрачных и неопределенных выражениях, и даже намека не было на то, что ее царем был «Престер Джон».
      Я был уже готов признать, что зашел в весьма малоприятный тупик, когда обнаружил, что существует еще одна средневековая немецкая эпическая поэма, в которой Престер Джон становится-таки хранителем Грааля. Названная «Младшей Титурел», она была написана в настолько похожем на «Парсифаля» стиле, что ученые давно уже приписывали ее самому Вольфраму (это началось еще в XIII веке). Сравнительно недавно было, однако, обнаружено, что она принадлежит перу более позднего автора. Им стали считать некоего Альбрехта фон Шарфенберга, написавшего «Младшего Титурела» между 1270 и 1275 годами (примерно через полстолетия после смерти Вольфрама) и взявшего за основу ранее неизвестные отрывки книги Вольфрама. В самом деле, отождествление Альбрехта с «его учителем» было столь велико, что он даже назвался Вольфрамом, «не только взяв его имя и тему, но и восприняв его манерность в повествовании и подробности его собственной биографии».
      Я знал о существовании в средневековой литературе упрочившейся традиции, когда более поздние авторы расширяли и завершали работу своих предшественников. «Парсифаль» Вольфрама и сам является заимствованным из оригинальной истории Кретьена де Труа о Граале. Теперь же оказывалось, что она была оставлена для завершения третьему поэту — Альбрехту, завершения, в котором Грааль находит свое последнее пристанище.
      Этим пристанищем, как четко указывается в «Младшем Титуреле», стала земля Престера Джона. Мне показалось весьма примечательным то, что подобное утверждение имеется в посвященной Граалю литературе и что, больше того, оно было сделано учеником Вольфрама, явно имевшего доступ к записям и пометкам Вольфрама. Это, по моему мнению, могло быть тем хитрым механизмом, который «учитель» установил, дабы не обнародовать слишком открыто свой эфиопский секрет в «Парсифале» и одновременно гарантировать передачу этого секрета грядущим поколениям.
      Быть может, этот вывод был надуманным, быть может, нет… Однако его значение заключается не столько в академических достоинствах, сколько в том факте, что он побудил меня принять всерьез короткое упоминание Вольфрамом «Престера Джона» и продолжать весьма утомительное, но в конечном итоге плодотворное исследование.