Ковчег завета

      Элгин взглянул на меня несколько удивленно.
      — Мой дорогой юноша, — ответил он. — Разумеется, он был масоном. И это было очень, просто оченьважной частью его жизни.

Часть III
ЭФИОПИЯ, 1989–1990 ГОДЫ. ЛАБИРИНТ

Глава 8

В ЭФИОПИЮ

      Во время моего визита в его поместье в Шотландии граф Элгин подтвердил мои догадки относительно Джеймса Брюса: исследователь действительно был франкмасоном (членом ложи Кэнонгейт Килуиннянг № 2 в городе Эдинбург).
      Элгин также рассказал мне, что Брюс был очень увлечен «умозрительным» аспектом масонства в отличие от более прагматичного и мирского «ремесленного» масонства. Это означает, что он интересовался по преимуществу эзотерическими и оккультными традициями братства, включавшими традиции рыцарей-тамплиеров, о которых большинство современных масонов ничего не знает и которыми даже не интересуется.
      Здесь следует добавить, что я никогда не думал, что все масоны имели доступ к наследию тамплиеров. Напротив, логично предположить, что такой доступ во все времена был ограничен очень немногими людьми.
      Брюс же выглядел идеальным кандидатом для членства в этой привилегированной группе. С его широкими знаниями священного писания, его влечением ученого к таким мистическим трудам, как Книга Еноха, и его умозрительными учениями в рамках масонской системы, Брюс был именно таким человеком, который изучил бы предания тамплиеров о последнем пристанище ковчега завета.
      Поэтому чувствовал после встречи с лордом Элгином я большую уверенность в том, что именно ковчег, а вовсе не Нил заманил шотландского авантюриста в Эфиопию в 1768 году. Его парадоксальная нечестность по ряду ключевых вопросов (парадоксальная потому, что обычно он был весьма правдивым) теперь обретала смысл, а его уклончивость и скрытность становились ясными. Может, я так никогда и не узнаю, какие тайны открыл Брюс на Абиссинском нагорье столько лет назад, но теперь по крайней мере я мог быть вполне уверен в его мотивах.
      Уже летом 1989 года я впервые заподозрил, что Брюс мог быть масоном, но лишь в августе 1990 года я встретился с лордом Элгином. В этом временном промежутке, как сказано в предыдущей главе, я шел по «португальскому следу», который оставили члены ордена Христа, посетившие Эфиопию в XV и XVI веках.
      Все раскопанные мною улики вроде бы указывали на продолжавшийся поиск ковчега — скрытое предприятие, привлекавшее путешественников из самых разных исторических периодов и различных стран к одной и той же возвышенной и вечной цели. Больше того, если таковое происходило в прошлые столетия, не могло ли это иметь место и в настоящем? Не искали ли и другие в Эфиопии ковчег, как искал его я? По ходу исследования я оставлял эти вопросы открытыми, накапливая досье на таких людей, как Джеймс Брюс и Кристофер да Гама. Даже без подстегивающей конкуренции мои находки весной и летом 1989 года убедили меня в том, что пришла пора вернуться в Эфиопию для проведения более подробной «полевой работы», которая дополнила бы то, что было до сих пор в основном интеллектуальным упражнением.

ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА

      Я принял такое решение еще в июне 1989 года, но прошло несколько месяцев, прежде чем я наконец смог осуществить это. Почему? Да потому, что 19 мая того года в Аддис-Абебе произошел жестокий переворот, приведший в смятение всю Эфиопию.
      Правительство президента Менгисту Хайле Мариама устояло, но заплатило за это высокую цену. После того как улеглась пыль сражений, были схвачены и арестованы сто семьдесят шесть, мятежных офицеров, в том числе не менее двадцати четырех генералов, включая командующего сухопутными силами и начальника оперативного управления генерального штаба. Аресту и суду предпочли самоубийство начальник генерального штаба Вооруженных сил и командующий ВВС. Еще одиннадцать генералов погибли в боях, а министр обороны был застрелен заговорщиками.
      Последствия такой страшной кровавой бани еще долго будут преследовать Менгисту и его режим: обескровленный офицерский корпус практически утратил способность принятия решений по военным вопросам, и подобное состояние дел вскоре обернулось поражениями на поле боя. В самом деле, в месяцы, последовавшие за попыткой переворота, эфиопская армия потерпела ряд сокрушительных поражений, приведших к ее полному изгнанию из провинции Тиграи (которую ФНОТ объявил «освобожденной зоной»), а заодно и из большой части Эритреи (где ФНОЭ уже строил органы независимого государства). С угрожающей скоростью война распространялась и на другие районы, включая северо-восточную часть Волло, где в сентябре 1989 года был опустошен древний город Лалибела, и Гондэр, где была осаждена региональная столица.
      Но самым худшим, по крайней мере с моей эгоистической точки зрения, была утрата правительством контроля над Аксумом. В самом деле, как отмечалось в главе 3, священный город был захвачен ФНОТ в конце 1988 года — за несколько месяцев до провалившегося путча. Я сначала надеялся, что все это носит временный характер. Когда же стали разворачиваться зловещие события второй половины 1989 года, я уже был готов к возможности того, что партизаны смогут удержать Аксум неопределенное долгое время.
      Мне ничего не оставалось, как познакомиться с представителями ФНОТ в Лондоне и постараться заручиться их содействием, для того чтобы посетить районы, которые он теперь контролировал. Однако я еще не был готов к подобным хлопотам. Мои длительные связи с эфиопским правительством означали, что Фронт освобождения отнесется к моей просьбе с большим подозрением. Единственный возможный вариант, если я не воспользуюсь с умом своими картами, это решительный отказ в моей просьбе посетить Аксум. Откровенно говоря, меня больше заботила безопасность собственной шкуры, если они дадут мне разрешение: как известный друг ненавистного режима Менгисту не буду ли я во время долгого и опасного пути в Тиграи схвачен как шпион каким-нибудь местным партизанским командиром и расстрелян, несмотря на решение их представительства в Лондоне?
      В послепутчевой атмосфере Эфиопии ни в чем нельзя быть уверенным, нельзя было и строить какие-либо планы хоть с какой-то долей уверенности, и невозможно было предсказать, что может случиться со дня на день. Теоретически были возможны любые драматические события, в том числе и падение Менгисту и полная победа объединенных сил НФОЭ и ФНОТ. Поэтому я и решил сосредоточиться на других аспектах своего исследования, пока обстановка не прояснится. Поэтому я смог вернуться в Эфиопию лишь в ноябре 1989 года.
 

ТАЙНОЕ УБЕЖИЩЕ?

      Ускорила мою поездку информация, которую предоставил мне его высокопреподобие Лика Берханат Соломон Габре Селассие. Впервые я познакомился с обладателем столь длинного имени, в Лондоне 12 июня 1989 года. Тогда же я открыл, что он обладает и страшно длинной и совершенно седой бородой, орехово-коричневой кожей, сверкающими глазами, великолепным ритуальным нарядом и висящим на шее искусно вырезанным из дерева распятием. Первосвященник церкви Святой Марии Сионской Эфиопской православной церкви в Соединенном Королевстве был по сути миссионером. Он был направлен в Британию несколько лет назад патриархатом Аддис-Абебы для распространения православия. И он сумел обратить в православие определенное число людей, в основном молодых лондонцев вест-индского происхождения, и некоторых из них он привел с собой на встречу, которую я организовал, дабы получить от него сведения о ковчеге.
      Первосвященник Соломон показался мне типичным патриархом времен Ветхого, Завета. Вызывающая уважение борода, степенные и одновременно несколько проказливые манеры, харизматическая личность с явными проявлениями неподдельной скромности и абсолютная убежденность в глубокой и твердой вере — все это вместе производило неизгладимое впечатление.
      В ходе нашей беседы сразу же стало ясно, что он непоколебимо верит, что священная реликвия находится в Эфиопии. Умный и явно высокообразованный, цитировавший Библию с легкостью и уверенностью человека, изучавшего ее на протяжении, всей жизни, Соломон спокойно и твердо изложил эту точку зрения и отказывался признать даже саму возможность, что он может ошибаться.
      Я старательно записывал на листе бумаги, как он настойчиво повторяет: настоящий ковчег завета, построенный у подножия горы Синай для хранения скрижалей с десятью заповедями, именно этот неоскверненный и подлинный предмет покоится ныне в Аксуме.
      — По милости Божьей, — настаивал Соломон, — ковчег сохраняет свои божественные силы, и его охраняет все население Тиграи. Сегодня ковчег, — заключил патриарх, — находится в надежных руках церкви и христиан, несущих постоянное дежурство у церкви.
      В конце нашей встречи я передал первосвященнику список из пятнадцати вопросов, на которые просил дать подробные ответы. Однако, когда его взвешенные ответы пришли по почте в середине июля, я находился уже далеко—в Египте. Вернувшись через несколько недель домой, я едва взглянул на присланный им десяток страниц, заполненных частью от руки, частью на машинке. Я был настолько занят анализом и работой с собранными в Египте материалами, что даже не послал ему записку с выражением благодарности.
      Лишь в начале ноября я наконец выбрал время для просмотра документа, который три месяца назад я положил в корзинку для ожидающих решения бумаг. В нем я нашел ответы на все пятнадцать вопросов. Некоторые из них оказались как интригующими, так и раздражающими.
      Например, я спрашивал, использовались ли мнимые «сверхъестественные» силы ковчега правителями Эфиопии для одержания победы в войне. В Библии ясно указывается, что в Древнем Израиле это делалось неоднократно. Если ковчег действительно находился в Эфиопии, значит, логично было бы предположить, что этот обычай сохранился.

       «В учении нашей церкви, — отвечал Соломон, — Бог — единственная сила во вселенной. Он — творец всей существующей жизни, видимой и невидимой. Сам же Он — нерукотворный вечный свет, дающий нам и свет, и силу, и милость. Имеется, однако, реальное измерение, в котором мы можем понять связь между Богом и ковчегом, ибо, поскольку ковчег Хранит десять божественных слов Закона, написанных Богом, дар его святости не может быть умален в нем. Поэтому вплоть до сегодняшнего дня Его милость все еще лежит на ковчеге, так что именем Бога он священен и имеет огромное духовное значение».

      Все бывшие правители Эфиопии, продолжал разъяснять первосвященник, знали об этом. Поскольку же их первейшая обязанность состояла в охране и защите православной христианской веры, постольку время от времени они на протяжении прошедших веков использовали ковчег во многих войнах «как источник духовной силы в борьбе с агрессорами… Царь сплачивал народ на бой, а священники поступали как в тот день, когда Иешуа проносил ковчег по городу Иерихон. Точно так же наши священники носят ковчег, запевая гимны и вступая в битву во славу Господа».
      Такое использование священной реликвии в качестве военного оплота, по утверждению первосвященника Соломона, было свойственно не только далекому прошлому Эфиопии. Напротив: «Совсем недавно — в 1896 году, когда царь царей Менелик II вступил в бой с итальянскими агрессорами при Адуа, что в области Тиграи, священники вынесли ковчег завета на поле битвы, дабы противостоять противнику. В результате Менелик одержал крупную победу и с большой славой вернулся в Аддис-Абебу».
      Я перечитал эту часть ответа с немалые интересом, ибо знал, что Менелик II действительно «одержал крупную победу» в, 1896 году. В тот год 17 700 итальянцев под командованием генерала Баратиери, с тяжелой артиллерией и другим самым современным оружием вступили с узкой полоски побережья Эритреи на Абиссинское нагорье с намерением превратить всю страну в колонию. Слабо подготовленные и плохо вооруженные войска Менелика встретили их под Адуа утром 1 марта и менее чем за шесть часов одержали — как позже напишет один историк — «величайшую победу африканской армии над европейской со времен Ганнибала»: «Итальянцы потерпели жестокое поражение… величайшее из когда-либо случавшихся с белыми людьми в Африке».
      Ошеломляющее указание на то, что ковчег был использован при Адуа, навело меня на мысль о едва ли возможном использовании его сегодня — быть может, ФНОТ, контролировавшим сейчас Аксум и одержавшим, подобно Менелику II, немало блестящих побед в последние месяцы. Однако в своих письменных ответах Соломон не спекулировал подобной возможностью. Вместо этого (отвечая на мой вопрос о безопасности ковчега в предназначенной для него церкви во время нынешней тотальной войны правительства с повстанцами) Соломон предложил совершенно иной сценарий.
      Во время нашего разговора в июне он казался уверенным в том, что священная реликвия все еще хранится в обычном месте, «охраняемая всем населением Тиграи».
      Сейчас он уже не казался столь уверенным. «Бывали, хоть и не очень частые, случаи, — объяснял Соломон, — в периоды разгула насилия и величайших испытаний, когда монах-хранитель, следящий днем и ночью за ковчегом до самой своей смерти, вынужден был укутывать ковчег и вывозить его из Аксума в безопасное место. Мы знаем, например, что такое случилось в шестнадцатом веке, когда на Тиграи обрушились мусульманские армии Ахмеда Грагна и Аксум был почти полностью разрушен. Тогда хранитель вывез ковчег в монастырь Дага Стефанос, расположенный на одном из островов на озере Тана. Там он был спрятан в потаенном месте».
      Вывод первосвященника заставил меня чуть ли не подскочить на стуле. В условиях нынешней войны и хаоса в Тиграи, писал он, вполне возможно, что хранитель снова вывез ковчег из Аксума.

ДВА ОЗЕРА, ДВА ОСТРОВА

      В Аддис-Абебу я вылетел уже во вторник 14 ноября, а прилетел в среду 15 ноября утром. Несмотря на постоянные бои почти повсеместно в северной Эфиопии, я четко определил цели своей поездки. Если первосвященник Соломон прав в своем анализе, рассуждал я, не может ли священная реликвия, считающаяся ковчегом завета, и сейчас храниться на монастырском острове Дага Стефанос в том же самом «потаенном месте», что и в XVI веке?
      Разумеется, этот остров не был единственным местом, где могли спрятать реликвию. Я прекрасно помнил, как доктор Белаи Гедаи сообщил мне в одном из наших телефонных разговоров о другой, более ранней версии спасения ковчега во время мятежа царицы Гудит в Х веке. В то время, объяснил эфиопский историк, он был доставлен на один из островов на озере Звай.
      Поэтому я прилетел в Эфиопию, чтобы проверить и озеро Тана, и озеро Звай: первое находилось на расколотом войной севере, но в зоне, контролируемой правительством; второе — на более безопасной территории и в двух часах езды на юг от Аддис-Абебы.
      В первые дни пребывания в эфиопской столице меня обуревало ощущение неотложности моего дела. Из Англии я вылетел меньше чем через неделю после прочтения ответов первосвященника Соломона на мои вопросы, и спешка объяснялась довольно просто: хотя озеро Звай находилось — по крайней мере временно — в достаточной безопасности, не было абсолютно никаких гарантий, что озеро Тана останется еще долгое время в руках правительства. Повстанческие силы, как мне было известно, окружили город-крепость Гондэр, расположенный примерно в тридцати милях к северу от большого озера. В тоже время порт Бахр-Дар на его южном берегу подвергался спорадическим артобстрелам и внезапным атакам. Поскольку до острова Дага Стефанос я мог добраться только через Бахр-Дар, я просто чувствовал, что не могу терять время.
      Не могло быть и речи об оформлении разрешения на поездку по провинциям по обычным бюрократическим каналам. В сопровождении моего давнего друга Ричарда Панкхерста, взявшего на несколько дней отпуск в Институте эфиопских исследований для оказания мне всевозможной помощи, я отправился на встречу с одним из знакомых мне высокопоставленных деятелей — Шимелисом Мазенгия, главой идеологического отдела и старейшиной Политбюро правящей Партии трудящихся Эфиопии.
      Высокий, стройный, сорока с небольшим лет, Шимелис был идейным марксистом и одновременно самым интеллигентным и образованным членом Политбюро. Он обладал значительной властью в рамках режима, и, как мне было известно, проявлял поистине восторженное отношение к древней истории своей страны. Вот почему я надеялся убедить его использовать все свое влияние, дабы способствовать намеченному мною исследованию, и от меня не разочаровал. После того как я изложил свой проект, он охотно согласился с запланированными мною поездками на озера Тана и Звай. Было поставлено единственное условие: мое пребывание в районе озера Тана должно быть как можно более кратким.
      — Вы составили календарный план? — спросил меня. Шимелис.
      Я достал свой дневник и после минутного колебания предложил:
      — В понедельник двадцатого я вылечу на озеро Тана, Долечу до Бахр-Дара, найму катер у морского командования, посещу Дага Стефанос и вернусь в Аддис-Абебу, скажем… в среду 22-го. Это даст мне достаточно времени… Если вы не возражаете, я затем выеду на машине на озеро Звай в четверг, 23-го.
      Шимелис обратился к Ричарду:
      — Вы тоже поедете, профессор Панкхерст?.
      — Ну, если это возможно… Конечно, я бы с радостью поехал…
      — Разумеется, возможно.
      Шимелис тут же позвонил руководству полиции государственной безопасности в Аддис-Абебе и быстро сказал что-то на амхарском. Положив трубку, он заверил нас, что уже вечером мы сможем получить разрешение на поездку.
      — Повидайтесь со мной в следующую пятницу, — попросил Шимелис, — после посещения озер. Договоритесь о встрече с моим секретарем.
      В приподнятом настроении мы покинули Дом партии.
      — Вот уж не думал, что все устроится так легко, — сказал я Ричарду.

Глава 9

СВЯЩЕННОЕ ОЗЕРО

      Утренний полет из Аддис-Абебы в Бахр-Дар на южном побережье озера Тана занял примерно полтора часа. Несмотря на сообщения о боях в этом районе, экипаж не соблюдал особых предосторожностей при посадке, и самолет медленно, давая насладиться живописным видом водопада на Голубом Ниле, снизился и запрыгал по ухабистой, покрытой гравием взлетно-посадочной полосе. Взяв такси, мы с Ричардом Панкхерстом проехали несколько километров до города.
      Мы вселились в два из сотни пустовавших номеров гостиницы на самом берегу озера и немедленно отправились на базу морского командования, где стоял у причала катер, которым мы надеялись воспользоваться. После длительных переговоров мы уговорили местное начальство предоставить нам катер, но лишь на следующий день — вторник, 21 ноября, и при условии, что мы согласимся на пиратскую плату — 50 американских долларов в час. Поскольку у меня не было иного выхода, я неохотно согласился с таким вымогательством и лишь просил подготовить катер к отплытию в 5 часов утра.
      Дабы занять как-то вечер, мы доехали от Бахр-Дара до ближайшей деревни Тиссисат и прогулялись по рыжевато-коричневой округе, покрытой, как лоскутами, полями, до массивного каменного моста над отвесным узким ущельем, построенного португальцами в начале XVII века. Это разрушающееся сооружение казалось очень опасным, но Ричард уверил меня, что он все еще пригоден для эксплуатации. Мы пересекли мост, вскарабкались по склону холма, на вершине которого из кустов внезапно появились два милиционера, которые обыскали нас и проверили паспорта (мой, как всегда, рассматривали вверх ногами), затем жестами показали, что мы можем идти дальше.
      Минут через пятнадцать продирания по узкой козьей тропе между пышными тропическими кустами и желтыми маргаритками, мы ощутили под ногами глубокое грозное содрогание почвы. Мы продолжили путь, чувствуя растущую влажность воздуха, и вскоре впервые увидели то, что пришли посмотреть, — великолепный базальтовый утес, с которого с устрашающей силой скатывается Голубой Нил, вырываясь из Эфиопского нагорья.
      Водопад на Голубом Ниле и деревушка, через которую нужно пройти, чтобы приблизиться к нему, называются по-местному Тиссисат, что означает «дымящаяся вода». И, зачарованно взирая на радуги, играющие среди пенящихся водяной пылью и высоко вздымающихся струй бурлящего порога, я проникался смыслом этого названия.
      Мне припомнилось и поразило своей точностью описание водопада, оставленное после его посещения в 1770 году шотландским исследователем Джеймсом Брюсом:

       «Река… ниспадает непрерывной водной завесой шириной более английской полумили с силой и шумом, действительно ужасающими, ошеломившими меня и вызвавшими непродолжительное головокружение. Весь водопад окружен дымкой или туманом, зависшим сверху донизу над потоком, отмечающим его течение, хоть самой воды и не видно… Восхитительное зрелище, которому не суждено изгладиться из моей памяти, проживи я хоть века; оно погрузило меня в своеобразное оцепенение и забвение, так что я уже не сознавал даже, где нахожусь, и забыл обо всех мирских делах».

      Эфиопия, — размышлял я, — это страна, в которой время действительно могло останавливаться: сейчас в открывшейся передо мной панораме ничто не указывало на то, что со времени пребывания здесь Брюса протекло два с лишним столетия. В который уже раз, но далеко не последний, я пытался поставить себя на место шотландского путешественника, семейное имя которого случайно принадлежит и мне (по материнской линии моя бабушка была урожденной Брюс, и Брюс является моим вторым именем).
      Позже, окруженные толпой местных ребятишек, неизвестно откуда взявшихся, чтобы потребовать у нас денег, ручек и сладостей, мы с Ричардом отправились в сторону деревни Тиссисат. До сих пор вечер отличался почти идиллическим покоем и деревенской простотой. Даже обыскавшие нас раньше милиционеры делали свое дело как-то вяло, но и не без юмора. Сейчас же, когда мы вновь пересекли португальский мост в первой прохладе позднего вечера, мы столкнулись с несообразным и режущим глаз зрелищем: навстречу нам двигались по крайней мере, три сотни вооруженных до зубов и одетых в зеленую полевую форму солдат.
      Невозможно было сказать, правительственное это или повстанческое войско. У них не было ни отличительных знаков, ни каких-либо других опознавательных атрибутов. Не походили они и на дисциплинированное войско. Находившиеся под чьим-то командованием, они не шли четким строем, а как-то тупо брели, бросая злые и обиженные взгляды. Я также заметил, что многие солдаты как-то небрежно держали оружие: один пользовался винтовкой как посохом, другой нес свой АК-47 на плече стволом вперед, третий легкомысленно помахивал заряженным гранатометом — а ведь случайный выстрел из него может разрушить здание приличных размеров или тот же мост, на котором мы остановились.
      Ричард, лучше меня владеющий амхарским, приветствовал отдельных представителей этой неприветливой толпы с этакой фамильярностью, сердечно пожал руки еще дюжине и делал какие-то эксцентричные, обозначавшие, видимо, дружелюбие жесты остальным.
      — Они считают всех иностранцев чокнутыми, — объяснил мне Ричард сценическим шепотом. — Поэтому я подыгрываю им. Поверь мне: с ними лучше всего вести себя именно так.

ЖЕМЧУЖИНА ЭФИОПИИ

      На следующее утро мы прибыли на базу морского командования в пять часов утра. Не было заметно никакого движения, и закутавшийся в от холода в одеяло Ричард пробормотал что-то там о синдроме «маамбфак».
      — Это еще что такое? — поинтересовался я.
      — Тебе назначают встречу и не являются на нее, — проворчал историк.
      Но не прошло и получаса, как появился капитан моторного судна «Дахлак». Вместе с ним пришел и чисто выбритый молодой человек в прекрасно сшитом костюме, который назвался Вондему, и с величайшей скромностью представился «вторым помощником заместителя регионального администратора».
      — Вчера вечером моему начальнику позвонил из Аддиса товарищ Шимелис Мазенгия и приказал присмотреть за вами. Я немедленно отправился в вашу гостиницу. Но не застал вас. Потом в приемной я узнал о ваших планах на сегодня. И вот, — заключил он с широкой улыбкой, — я здесь.
      Вскоре Ричард и Вондему скрылись в кабине, чтобы поболтать и выпить чайку. Очарованный открывшейся перед нами панорамой, упиваясь бодрящим, прямо-таки альпийским воздухом и наслаждаясь романтикой путешествия, я остался на палубе и обозревал постоянно менявшиеся озерные виды, подсознательно содрогаясь по поводу того, сколько мне будет стоить эта туристическая прогулка. До Даги, сообщил капитан, плыть около двух с половиной часов. Поскольку мы собирались пробыть на острове не меньше времени и еще два с половиной часа уйдет на обратное плавание, мне предстояло «отстегнуть» почти 1400 долларов.
      Мои нерадостные подсчеты в уме прервало поразительное зрелище двух туземных длинных лодок с высокими загнутыми носами, понесшимися в нашу сторону с отдаленного берега. В розовом свете встающего солнца я разглядел в каждом суденышке сгорбленные силуэты пяти-шести мужчин с веслами, в унисон поднимавшимися и опускавшимися в воду, поднимавшими и погружавшимися…
      Подобные танквасы, или местные лодки, как я помнил из своего предыдущего посещения Эфиопии в 1983 году, были типичны для озера Тана. Эти же две, некоторое время плывшие параллельно нашему курсу, но в противоположном направлении, были гораздо крупнее виденных мною раньше. Тем не менее они были практически той же конструкции и построены из связанных вместе пучков папируса.
      Проведя значительную часть прошедших месяцев за изучением археологических раскопок в Египте, теперь я мог убедиться собственными глазами в том, на что, как я знал, уже обратили внимание несколько историков, а именно: эфиопские танквасы необычайно походят на папирусные лодки, использовавшиеся фараонами на Ниле для путешествия, охоты и рыбалки. Я видел изображения как раз таких высоконосых лодок на фресках, украшавших могилы в Долине царей и на рельефах на стенах храмов в Карнаке и Луксоре.
      Уже в который раз задавался я вопросом, не посещали ли древние египтяне район озера Тана. Речь идет не просто о сходстве в конструкции лодок, предполагающем сильное культурное влияние и подтолкнувшем меня к подобным размышлениям, но и о значении озера как главного резервуара Голубого Нила.
      Само озеро официально не считается истоком великой реки, которым полагаются ключи-двойники в горах к югу от него. Эти источники дают начало реке Малый Аббай, протекающей по южной кромке озера (здесь вполне ощутимо ее течение) и вытекающей из него уже как Большой Аббай (местное название Голубого Нила).
      В сущности же, географы и инженеры единодушны сегодня во мнении, что реальным источником Голубого Нила являетсяозеро Тана, подпитываемое не только Малым Аббаем, но и многими другими реками, стекающими с огромного Абиссинского нагорья. В самом деле, при своем зеркале в 3673 квадратных километра, это огромное внутреннее море дает приблизительно шесть седьмых общего, объема воды в соединенных потоках Голубого и Белого Нила. Самое важное состоит в том, что именно продолжительный дождливы сезон в Эфиопии дает начало настоящему половодью ниже озера Тана и по всему течению Голубого Нила, вызывавшему с незапамятных времён ежегодные наводнения, приносящего аллювиальную почву и плодородие в египетскую дельту. Для сравнения, более длинный Белый Нил, теряющий более половины своих вод в болотах южного Судана, не добавляет почти ничего.
      Наблюдая сейчас за папирусными танквасами, яне мог не думать о том, что маловероятно, чтобы жрецы Карнака и Луксора, поклонявшиеся Нилу как жизнетворной силе и даже — что символично — как божеству, не проникали на каком-то этапе своей долгой истории в Эфиопию. Не осталось никаких свидетельств этого, только еще один намек. Тем не менее в то божественное ноябрьское утро я почувствовал уверенность в том, что древние египтяне должны были когда-то посетить озеро Тана и засвидетельствовать ему свое почтение.
      Греческий географ Страбон, живший примерно во времена Христа и глубоко изучивший Египет, отдавал себе полный отчет (что не было свойственно более поздним ученым), что Голубой Нил рождался в неком гигантском озере в Эфиопии, которое он называл «Псебое». Во II веке н. э. древнегреческий географ Клавдий Потолемей высказал схожее мнение, хотя и называл озеро «Колое». Я также думал над тем, что афинский драматург Эсхил вдохновлялся не только поэтической фантазией. Когда еще в V веке до н. э. ярко писал о «медно-красном озере… жемчужине Эфиопии, куда снова и снова возвращается все пронизывающее солнце, чтобы погрузить свое бессмертное тело, находя успокоение от утомительного кругового движения в нежной, теплой и ласкающей ряби».
      И это были не единственные известные мне указания на связь мистических вод озера Тана с древними культурами Греции, Египта и Ближнего Востока. Сидя на палубе плывшего курсом на остров Дага Стефанос катера «Дахлак», я также припомнил, что сами абиссинцы твердо верили, что Голубой Нил был не чем иным, как той-самой Гихон из Книги Бытие (2; 13) — «второй рекой», которая «обтекает всю землю» Эфиопию. И это было очень древним преданием, почти наверняка дохристианским, что добавляло немалый вес представлению о том, что озеро вместе со своими реками и островами имело в действительности какое-то отношение к ковчегу завета.
      Вот почему я с немалым оптимизмом вглядывался сквозь разделяющие нас мили в зеленые склоны острова Дага, вздымавшегося из сверкающих вод как пик погруженной в воду горы.

ДАГА СТЕФАНОС

      К Даге мы причалили в 8.30. Солнце уже поднялось высоко, и несмотря на большую высоту (озеро Тана расположено на высоте шесть, с лишним тысяч футов над уровнем моря), утро выдалось жарким, душным и безветренным.
      На деревянной пристани нас встретила депутация монахов в удивительно грязных одеяниях. Они явно следили за нашим приближением и не проявили и намека на то, что рады нас видеть. Вондему переговорил с ними, и в конце концов с явной неохотой они повели нас по небольшой банановой плантаций, а затем по круто взбирающейся спиралью тропе к высшей точке острова.