Я тоже поспал, хоть и беспокойно, выставив ноги в открытое окно «лендкруизера». Через несколько часов тревожных снов и испытания неудобством меня разбудили астматический кашель заводившихся двигателей и миазмы дизельных выхлопов.
      Проехали мы совсем немного — менее чем в километре находился небольшой лесок из высоких густолиственных деревьев, под которыми укрылась вся колонна. Я с изумлением наблюдал, как все машины, включая и наш джип, были тщательно укрыты брезентом защитного цвета.
      — Это для того, чтобы предотвратить отражение света, — объяснил Хагос. — С воздуха мы будем почти невидимыми, если только отблеск металла не привлечет внимания пилотов МИГов. — Затем он разъяснил, что даже самая тщательная маскировка не гарантирует нашей безопасности. — Иногда пилоты бомбят и обстреливают с бреющего полета такие лесочки на всякий случай — вдруг в них укрываются грузовики с помощью.
      Пока колонна стояла в роще, взошло солнце, и в бледном утреннем свете я разглядел почерневшие остовы трех грузовиков «мерседес».
      — Они попали под бомбы несколько недель назад, — сообщил Хагос. — Им просто не повезло. — Отломав ветку с листьями, он присоединился к Тесфайе и другим водителям, которые методично заметали следы шин на песке, ведущие в лесок.
      Часов в восемь утра все было сделано, и Хагос предложил нам пройтись пешком в эритрейский город Тэсэнэй.
      — А далеко? — спросил я.
      — Нет, до него с полчаса. И мы практически не подвергнемся опасности. МИГи заинтересованы главным образом в ценных мишенях вроде грузовиков. Обычно они не обстреливают небольшие группы людей на открытых местах.
      — А города?
      — Иногда они атакуют города, когда обнаруживают в них скопления грузовиков или людей. Тэсэнэй бомбили много раз.
      Прогулка оказалась приятной — тропинка вилась среди кустов, в которых порхали яркие птички. Я обратил внимание, что вдали вроде бы проглядывали смутные силуэты очень высоких, гор.
      Сам Тэсэнэй окружен выветренными гранитными холмами в усеянной валунами долине. На в основном немощеных улицах не было ни одной машины, но всюду были люди: играющие дети; женщина, ведущая тяжело нагруженного ослика; три прелестных юных девушки, которые, прикрыв лица и хихикая, убежали при виде нас; и большие группы вооруженных мужчин, встречавших нас теплыми улыбками и радостными жестами.
      Откровенно говоря, город выглядел неприятно. Большинство зданий с плоскими крышами носили следы уличных боев: зияющие в стенах отверстия, испещренные пулеметными очередями фасады, разбитые каменные стенки. Справа над нами возвышалось совершенно разрушенное здание больницы. И куда бы ни ступала нога, землю устилал сверкающий и звенящий ковер стреляных гильз.
      — Что здесь было? — спросил я Хагоса.
      — Несколько лет назад, когда правительство, казалось, уже одержало победу в войне, Тэсэнэй оставался одним из последних бастионов ФНОЭ. На деле эфиопская армия несколько раз захватывала город, но ФНОЭ отвоевывал его. Здесь тогда шли ожесточенные бои. Но сейчас линия фронта далеко отодвинулась отсюда, и этот город стал вполне мирным, если не считать бомбежки.
      Через несколько минут Хагос привел нас в небольшую гостиницу комнат на двадцать, выходивших во внутренний квадратный дворик. Здесь, под навесом из камуфляжной сетки, за столиками сидели эритрейцы, пили кофе и беззаботно беседовали. Взад и вперед сновала официантка, а воздух наполняли ароматы еды.
      Здесь царила атмосфера парижских бульваров в миниатюре, и эта сценка резко контрастировала с разрушениями за стенами. Люди, очевидно, могут приспособиться практически к любым обстоятельствам, какими бы мрачными они ни были, и жить вполне сносно.
      Словно читая мои мысли, Хагос заговорил, пока мы рассаживались за столиком:
      — У них мало что есть, но по крайней мере сейчас они свободны. А условия жизни улучшаются с каждым днем.
      Как бы подтверждая его слова, перед нами появился завтрак из яичницы и шести банок датского пива.
      — Откуда у них это? — воскликнул я, вскрывая первую банку.
      — После того как ФНОЭ отвоевал порт Массау в прошлом году, в Эритрее появилось пиво, — с улыбкой пояснил Хагос, тоже открыл банку, сделал большой глоток и добавил: — Какая роскошь после Хартума, а?
      И вот так — попивая пивко и перебрасываясь фразами с половиной населения Тэсэнэя, которое собралось в гостинице, чтобы поглазеть на иностранцев, — мы и убили большую часть утра. В полдень мы настроили коротковолновый приемничек Эда и послушали мрачные сообщения из Персидского залива. Сегодня 14 января, и в полночь истекал установленный ООН предельный срок для вывода иракских войск из оккупированного Кувейта.
      Поспав несколько часов, мы проснулись в четыре пополудни и вернулись пешком к каравану как раз ко времени отправления в, путь — в шесть часов.

      Ночная поездка казалась нескончаемой, хотя и длилась-то всего одиннадцать часов. Сумерки сгустились уже к тому времени, когда мы выехали из Тэсэнэя. Тесфайе снова занял свое излюбленное место в середине колонны, и в уже привычных клубах пыли мы начали наше эпическое путешествие по западным предгорьям эфиопского центрального нагорья, а затем и по самой горной стране.
      Около часа ночи мы остановились, чтобы заправить «лендкруизер» из захваченных с собой вонючих канистр. Окостеневший и онемевший, набивший синяки и шишки на дорожных колдобинах, я выбрался из машины во время этой ответственной операции и стоял, глазея на грузовики, которые один за другим объезжали нас, посверкивая фарами и шипя воздушными тормозами.
      Когда последний из них проехал мимо и исчез в темноте, я сделал глубокий вдох и уставился на созвездия над головой, вознося благодарность доброй удаче, позволившей мне оказаться здесь. Мы снова пустились в путь по рытвинам и канавам, торопясь нагнать караван.
      Вскоре я сообразил, что мы уже карабкаемся по обрывистым склонам с крутыми поворотами, как бы подвешенными над пустотой, потом газуем по открытым всем ветрам отрезкам плато и снова карабкаемся вверх. И я ощущал, какие огромные расстояния мы покрываем и какие ощутимые изменения происходят в окружающем ландшафте.
      Где-то в последние часы мы пересекли границу Эритреи и Тиграи Постепенно, несмотря на то что все тело болело от непрестанного избиения, я почувствовал, как погружаюсь в полусонное состояние, в котором все происходившее со мной на протяжении последних двух лет, со странными извивами и поворотами в моем поиске, с тупиками и моментами прозрения, казалось, слилось в едином непрерывном и последовательном потоке. И я понял вдруг с беспредельной ясностью, что поиск, которым я так долго был одержим, оказался бы лишь жалкой и бессмысленной авантюрой, если бы я руководствовался только алчностью и амбициями. Пусть покоящийся в темноте своего святилища ковчег завета сверкает античным золотом, но его истинная ценность заключается в ином. Не имело значения и то, что он является бесценным археологическим сокровищем. На деле ничто в нем, что можно было бы измерить, рассчитать или оценить, не имеет ни малейшего значения. И если бы я когда-либо встал на этот путь, тогда совершенная мною ошибка граничила бы с профанацией, но не искомого предмета, а ищущего, не святого ковчега, а меня самого.
      Но где, если не в материальном мире, заключена истинная ценность реликвии? Ну… в ее таинственности, разумеется, и в ее очаровании, в том влиянии, которое она оказывала на человеческое воображение во многих странах на протяжении долгих столетии. Таковы вечные вещи — магия и чудеса, вдохновение и надежда. Лучше придерживаться их, нежели стремиться к эфемерным наградам; лучше питать благородные устремления и ничего не выиграть, нежели преуспеть и стыдиться потом.

      Перед самым рассветом, измученные, покрытые с головы до ног тончайшей пудрой дорожной пыли, мы въехали в маленький городок, где не было ни одного огонька, ни одного человеческого существа.
      Хагос долго колотил в запертую дверь, пока ее не открыли. Мы выгрузили видеокамеру и другой багаж, который мог понадобиться нам днем, и вошли в дом, а Тесфайе отъехал, чтобы укрыть где-нибудь наш джип.
      Мы оказались в полукрытом дворике, где на походных кроватях спали люди. Мы нашли несколько свободных кроватей и заняли их. Завернувшись в простыню, я закрыл глаза и моментально заснул.
      Несколько часов спустя я проснулся уже при свете дня. Мои спутники исчезли, а вокруг сидели с десяток тиграи и с любопытством пялились на меня. Сказав им «доброе утро» и стараясь выглядеть достойно, я встал, умылся водой, капавшей из крана, закрепленного на железном пруте, и сел за свои записки.
      Вскоре появились Эд с Хагосом — они, оказывается, снимали раздачу доставленного автоколонной продовольствия. Я спросил, где мы находимся.
      — В Череро, — ответил Хагос. — Это крупный город в Тиграи. Он и является местом назначения автоколонны. Грузовики разгрузились здесь.
      — А как далеко отсюда до Аксума?
      — Еще одна ночь пути. Но одним нам ехать небезопасно. Желательно подождать, пока будет собрана новая автоколонна.
      Я бросил взгляд на свои часы — вторник 15 января, только три дня до начала Тимката.
      — И долго нам придется ждать?
      — Два-три дня. Но нам может повезти, и представится возможность выехать уже сегодня.
      — Почему вы говорите, что небезопасно ехать од ним.
      — Потому, что правительство засылает в Тиграи диверсантов из гарнизона в Асмэре. Они посылают небольшие группы, которые устраивают засады на дорогах. Наш «лендкруизер» — отличная мишень для них.
      — А автоколонны не служат такой мишенью?
      — Почти никогда. Слишком много охраны. День тянулся долго и медленно. Было жарко, влажно и тоскливо. С наступлением вечера отсутствовавший несколько часов Хагос объявил, что сегодня ночью не будет никакой колонны.
      — Советую остаться, — сказал он, — по крайней мере до завтра.
      Видя ужас, написанный на наших лицах, он добавил:
      — Конечно, решать вам.
      Мы с Эдом уже приняли решение, которое обсуждали почти весь вечер, и сказали представителю НФОТ, что хотели бы продолжить путешествие, если только он не считает это безрассудной храбростью.
      — Я так не считаю, о'кей. Понимаю, вы стремитесь попасть в Аксум до Тимката. Опасность не так велика. Посмотрю, удастся ли нам прихватить с собой еще одного бойца НФОТ на всякий случай.
      В сумерках мы снова пустились в путь. На переднем сиденье, рядом с Хагосом сидел еще один охранник — юноша с изумительно белыми зубами, высокой прической из мелких завитков, с АК-47 и тремя-четырьмя запасными рожками. Парень он был веселый, много смеялся и настоял на проигрывании тиграйских военных песен на максимальной громкости на стереомагнитоле «ленд-круизера», пока мы неслись в кромешной тьме. Я же чувствовал, что вся его энергия и бравада никак не уберегут от пуль, если кто-то решит обстрелять нас из укрытия — скажем, под тем кустом, или из того вон леска, либо из-за этого вот валуна.
      Меня поразило, насколько иным было восприятие путешествия в одиночку, без надежного эскорта, без огромных урчащих грузовиков впереди и сзади. Раньше мы были частью некой геройской и непобедимой армии, неумолимо пробивавшейся сквозь барьеры темноты, отгоняя тени световым, валом. Сейчас же мы были маленькими, уязвимыми, брошенными. И пока мы следовали по дороге, ввинчивавшейся между иссохшими деревьями на горных склонах, я все лучше осознавал огромность этих диких мест, их холодную и безжалостную враждебность.
      Несколько часов мы взбирались все выше и выше, двигатель трудился на пределе, а температура наружного воздуха все падала и падала. Внезапно мы оказались наверху узкого перевала, и дорогу заблокировали вооруженные люди.
      Я выругался про себя, но Хагос успокоил нас:
      — Не волнуйтесь. Здесь лагерь НФОТ, охраняющий дорогу… Это наши люди.
      Открыв дверцу, он обменялся несколькими словами и рукопожатиями с повстанцами, окружившими «ленд-круизер». Потом нас пропустили через самодельное заграждение, и через несколько мгновений мы уже катили по продуваемому всеми ветрами плато, где среди деревянных хижин виднелись костры.
      Сделав получасовую остановку и попив чаю, мы вновь окунулись в кромешную ночь. Позади один за другим угасали огоньки лагеря.
      — Время шло. Я задремал, потом проснулся и обнаружил, что машина кружит по длинному «тещиному языку», спускаясь в большую долину. Слева от нас вплотную возвышался каменистый горный склон, а справа зазубренный край дороги обозначал обрыв в пропасть. И тут из чернильной тьмы бездны взвился яркий светлячок, искра чистой энергии с призрачным, люминесцентным хвостом. В долю секунды это светящееся явление достигло нас, пролетело через тропу, едва не коснувшись ветрового стекла машины, и затухло на склоне.
      Тесфайе врезал по тормозам и вырубил все освещение и фары «лендкруизера». Хагос и захваченный нами в Череро боец выпрыгнули из машины и поспешили к краю пропасти, сжимая в руках АК-47.
      Парни выглядели ловкими и опасными, деловыми и бесстрашными. Двигались они гармонично, как если бы совершали некий маневр, которому долго обучались.
      — Что, черт возьми, происходит? — спросил Эд, проснувшийся от резкого торможения машины.
      — Точно не знаю, — ответил я, — но, как мне кажется, в нас только что стреляли.
      Я хотел было предложить покинуть машину, но тут к нам вернулись бегом Хагос и его товарищ. Они забрались на переднее сиденье, захлопнули дверцу и приказали Тесфайе ехать дальше.
      — Полагаю, мы видели трассирующую пулю, — заметил я через несколько минут.
      — Точно, — спокойно отозвался Хагос. — Кто-то из долины внизу сделал несколько выстрелов по нам.
      — Но был только один выстрел.
      — Нет-нет. Мы видели только один. Было сделано несколько выстрелов — короткая очередь. Обычная практика — зарядить рожок сверху одним-двумя трассирующими патронами, чтобы стрелок мог скорректировать огонь. Остальные же патроны обычные.
      — Замечательно, — заметил Эд. Некоторое время мы ехали молча, потом я спросил Хагоса:
      — Как вы думаете, кто это был?
      — Скорее всего, агенты правительства. Как я уже говорил, они постоянно засылают своих людей в Тиграи, чтобы доставлять нам неприятности. По ночам они не могут бомбить нас с воздуха, поэтому используют диверсантов, чтобы помешать движению по дорогам. Иногда это им удается…
      Мне пришел в голову еще один вопрос:
      — Почему же они прекратили огонь? Мы ведь представляли собой отличную мишень.
      — Слишком опасно для них же. Поскольку они промазали первой очередью и находились от нас довольно далеко, им не было смысла стрелять дальше. В этом районе много бойцов НФОТ. Длительная перестрелка привлекла бы их внимание.
      — А… понятно.
      Я устало прислонился головой к боковому стеклу джипа и подумал, как легко может безмозглая пуля унести мою жизнь и насколько уязвимы мы с нашим самомнением и бахвальством.
      Около трех утра наша машина ускорила свой бег по покрытой щебенкой дороге, проходившей мимо поля, в котором стоял брошенный танк с сорванной взрывом башней и беспомощно опущенной пушкой. Слева от нас я заметил освещенные звездами массивные руины какого-то древнего здания. Меня вдруг охватило острое ощущение, что я уже видел это когда-то, и я спросил:
      — Где мы находимся?
      — Подъезжаем к Аксуму, — ответил Хагос. — Только что проехали дворец царицы Савской.
      Через несколько минут мы въехали в небольшой городок, повернули направо, потом налево на узких улочках и остановились перед стеной, украшенной ползучими виноградными лозами и тропическими цветами. Пока другие стучались в ворота, я обошел джип, опустился на колени и поцеловал землю. Конечно, это был сентиментальный жест, но он показался мне вполне соответствующим моменту.

      Утром меня разбудили яркие солнечные лучи, струившиеся через незанавешенное окно предоставленной мне комнаты. Когда мы прибыли ночью, все было погружено в темноту — в Аксуме нет электричества. Сейчас же, выйдя на улицу, я обнаружил, что нас поселили в приятном маленьком домике для гостей, окруженном зеленой лужайкой.
      Я прошел на террасу, где было расставлено несколько стульев. В углу на плите, сооруженной из большой банки из-под масла, обнадеживающе кипел чайник. Рядом была кухня, в которой две женщины, которых я принял за мать и дочь, шинковали овощи.
      Они приветствовали меня улыбками и тут же подали чашку сладкого, ароматного чая. Я присел и попытался собраться с мыслями, пока не проснулись мои спутники.
      Итак, у нас сегодня среда, 16 января 1991 года. В прошедшую ночь истек срок, установленный ООН для вывода иракских войск из Кувейта, и я задавался несколько абстрактным вопросом, не разразилась ли уже третья мировая война. Тем временем оставалось лишь два дня до начала церемоний Тимкатав Аксуме, и мне предстояло разработать стратегию своего поведения.
      Меня вдруг охватило странное нежелание тут же посетить церковь Святой Марии Сионской. После того как я с таким трудом добрался сюда, вдруг показалось очень трудным сделать эти последние шаги. Отчасти это объяснялось неуверенностью в себе, отчасти — суеверным страхом и отчасти — тем, что, по моим ощущениям, преждевременный визит в церковь Святой Марии Сионской предупредит священников о моём присутствии и, возможно, приведет к тому, что на крестные ходы Тимкатане будет вынесен подлинный ковчег. Поэтому представлялось логичным держаться пока в стороне и не высовываться до начала церемонии. В толкотне же необузданных плясок, которые, как я был уверен, обязательно состоятся, я попытаюсь пробраться поближе к реликвии и разглядеть ее.
      Однако был довод и против подобной стратегии. Из беседы в Иерусалиме с фалашским старейшиной Рафаэлем Хадане я вынес впечатление, что в процессиях Тимкатамогли использовать не подлинный ковчег, а копию, в то время как подлинник остается в безопасности в своем святилище. Если дело так и обстоит, тогда чем раньше я познакомлюсь с аксумскими священниками, тем лучше. Я ничего не выиграю выжидая и ничего не потеряю, действуя открыто и честно. Даже напротив, только имея возможность как следует потолковать со священниками, я получу хоть какой-то шанс убедить их в том, что не представляю никакой опасности, что я искренен и являюсь достойным кандидатом на то, чтобы быть допущенным к ковчегу.
      Вот почему в связи с необходимостью срочно принять окончательное решение я пребывал в довольно затруднительном положении, когда сидел и пил чай в то утро 16 января.
      Через некоторое время из своей комнаты появился Эд с затуманенным взором, прижимая к уху приемничек.
      — Война не началась? — крикнул я.
      — Нет, пока не началась. Срок истек, но пока что нет сообщений о военных действиях. Как насчет чайку? Или кофе? Хорошо бы кофе. Да и завтрак не помешал бы. Есть тут что-нибудь?
      Пока обслуживали Эда, появился и Хагос — правда, не из своей комнаты. Он явно побывал уже в городе, ибо за ним следовал благообразный бородатый старик в ниспадающей свободными складками одежде.
      — Это мой отец, — объяснил представитель НФОТ и любезно познакомил нас. — Он священник в церкви Святой Марии Сионской. Я сообщил ему о вашем интересе к ковчегу завета, и он пожелал встретиться с вами.

      Я, разумеется, рассказывал Хагосу о своем поиске несколько раз за время нашего долгого путешествия из Хартума, поскольку еще перед отъездом узнал, что он родом из Аксума, но мне и в голову не приходило, что он как-то связан с церковью, не говоря уж о том, что его отец — священник. Если бы я это знал, то, возможно, был бы более сдержанным в своих высказываниях, а возможно, и нет. Хагос понравился мне с самого начала, и не хотелось ничего скрывать от него.
      Таким образом, я лишился фактора внезапности — и не из-за чьих-либо проделок или интриг, а по чистой случайности. Поэтому я решил, что нет смысла скрывать свои намерения и действовать методами «плаща и кинжала». Лучше выложить все карты на стол и смириться с последствиями, будь они позитивными или негативными.
      У нас состоялся долгий разговор с отцом Хагоса, заинтригованным, похоже, тем, что иностранец проделал такой долгий путь в надежде увидеть ковчег завета.
      — Так увижу я его? — спросил я. — Во время церемоний Тимката?На них выносят подлинный ковчег или копию?
      Хагос перевел мои вопросы. Наступило напряженное молчание, которое нарушил старый священник:
      — Я не уполномочен говорить по таким вопросам. Вам следует побеседовать с моим начальством.
      — Но ответ вам известен? Или нет?
      — Я не уполномочен говорить. Это не входит в мои обязанности.
      — В чьи же обязанности это входит?
      — Прежде всего вам следует встретиться с Небураэдом — самым старшим из аксумских священников. Без его благословения вам ничего не удастся добиться. Если он даст разрешение, тогда вы сможете поговорить с хранителем ковчега…
      — Я бывал здесь раньше, — прервал я его, — в 1983 году, и познакомился тогда с хранителем. Он еще жив, не знаете? Или его уже кто-то сменил?
      — Тот, о ком вы говорите, к сожалению, умер. Он был очень стар. Он назвал своего преемника, который и сейчас на этом посту.
      — И он постоянно находится в приделе, где хранится ковчег?
      — Такова его обязанность — никогда неоставлять ковчег. Знаете ли вы, что его предшественник, тот, с которым вы познакомились, попытался убежать, узнав о своем назначении?
      — Нет, — ответил я. — Я этого не знал.
      — Да, он бежал из Аксума в горы. За ним послали других монахов. Когда его привели, он все еще хотел убежать. Пришлось держать его в приделе на цепи много месяцев, пока он не смирился наконец со своей судьбой.
      — На цепи, вы сказали?
      — Да, на цепи внутри придела.
      — Меня это удивляет.
      — Почему?
      — Потому что выходит, что он действительно не желал этой должности. Я-то полагал, что быть хранителем ковчега — это большая честь.
      — Честь? Да, конечно. Но это еще и тяжкое бремя. После занятия поста избранный монах уже не знает жизни без ковчега. Он живет только, чтобы обслуживать его, зажигать фимиам вокруг него, постоянно находиться перед ним.
      — А что происходит, когда ковчег выносят из часовни, например, во время Тимката?Хранитель сопровождает его?
      — Он обязан находиться рядом с ним в любое время. Но об этом вам лучше поговорить с другими. Я не уполномочен…
      Я. задал еще несколько вопросов о ковчеге, но на все старик отвечал одинаково: такие вопросы не входят в его компетенцию, он не может ничего сказать, мне следует говорить со старшими. И все же он сообщил мне одну интересную подробность: незадолго до захвата Аксума НФОТом в город явились правительственные чиновники и попытались изъять реликвию.