нужно приносить жертвы Вечносущему. Иуда с надеждой - может, вмешаются, тогда народ возмутится, восстанет против них, - посмотрел на кровлю восточного портика, где застыли закованные в металл ромейцы, напоминая поставленные впритык изваяния. И опять переметнул взгляд на самарян. Те без суеты, быстро и умело - видна была ромейская выучка построились в два, один за другим, ряда и, прикрываясь тесно сомкнутыми щитами, не спеша, чтобы одним видом своим устрашать мятежников, двинулись в Храм. Выглядели они действительно грозно, и не удивительно, что те, кто пытался спастись от сикариев и гаэлов Варравы, кинулись с истошными воплями назад, запинаясь об опрокинутые меняльные столы, порушенные лавки, падая, сбивая бегущих рядом, давя друг друга, - надеясь выскочить к воротам Фарфар и Шеллект. Но пробиться было невозможно: на пути колыхалась толпа тех, кто пока еще не видел самарян. Два людских потока - те, кто бежали от Варравы, и те, кто бежали от карателей, - сшиблись, схлестнулись, закрутились в костоломном круговороте. Постанывая, поеживаясь, подергиваясь от возбуждения, Иуда беспокойно переступал с ноги на ногу, наблюдая за тем, что происходит: вот, все так же мерно вышагивая, уже вступили во Двор язычников усмирители; вот первый ряд их замедлил движение, слева и справа стали появляться воины второго ряда, чтобы, зайдя с двух сторон, охватить дугой, а потом и, сомкнувшись в кольцо, пленить бунтарей; вот белые фигурки левитов и стражников, пробившись наконец к скоплению возмутителей спокойствия, выстраиваются сзади них, чтобы не дать им отступить; дуга самарян все сжимается, концы ее сближаются, уплотняя кучу, точно ловчая сеть перепелов, беспорядочно снующих мятежников; вот в руках самых отважных из них замелькали уже клинки, а кое-кто, то один, то другой, уже бросаются с отчаянием обреченных на монолитное живое полукольцо врагов, чтобы тут же отскочить, если повезет, или, если не повезет, пасть, корчась от ран, а то и замертво. Изредка оглядываясь на Равви, упрашивая его взглядом: "Вмешайся, помоги Варраве!" - видел Иуда, что назареи, поднявшиеся вместе с Елеазаром на ступени, и даже сам Елеазар, тоже готовы броситься на выручку обреченных, тоже посматривают умоляюще на Равви: прикажи, разреши действовать! Но тот, окаменевший, скривившись, точно от нестерпимой муки, молчал. И вдруг - Иуда как раз глянул на него - издал не то стон, похожий на всхлип, не то вскрик, напоминающий клекот. Иуда резко перевел взгляд в сторону самарян: кольцо их замкнулось! Оттуда прокатился над Двором язычников радостный гул, слитный вздох облегчения, вырвавшийся из сотен глоток. Зажав лицо в ладонях, - все кончено, все сорвалось, восстания не получилось! - увидел Иуда между пальцами, как светлым пятном промелькнул Равви, и сразу же услышал пронзительные, переполненные испугом и болью крики. Отбросил руки от лица. Полосуя бичом налево и направо, Равви ворвался в толпу, и она раздалась перед ним; люди, уворачиваясь, шарахнулись в стороны, пытаясь освободить подход к пленным. Однако впереди, там, куда еще не обрушился гнев Равви, взревели возмущенно и негодующе, и толпа колыхнулась назад, смыкаясь, галдя: - Вот он, еще один из смутьянов!.. Хватайте, вяжите его! Иуда, зная, что должно произойти, похолодел от страха за Равви. Метнулся к нему, обхватил со спины за плечи. - Поздно, поздно, - зачастил ему в ухо. - Раньше надо было, а сейчас твой гнев ни к чему. Пошли отсюда, ничем ты теперь Варраве не поможешь, успокойся! Равви дернулся раз, другой, пытаясь вырваться, и затих. Глянул на сплотившихся вокруг назареев, вяло улыбнулся. Медленно поворачиваясь, обвел взглядом напирающих со всех сторон горланов, и те под немигающим этим взглядом смолкли, попятились. Он выпустил из пальцев бич, с сухим стуком упавший к ногам, и, прикрываемый братьями Зеведеевыми, Иониными, Иудой с Симоном Кананитом, сумевшим и в этот раз ускользнуть от врагов, развернулся к воротам в город. И тут же и его, и назареев властно втянул в себя, подхватил, закрутил плотный поток потерявших рассудок от страха людей, которые - скорей, скорей! рвались из Храма, подальше от всей этой жути. Снаружи стало немного попросторней: задыхающийся, хрипящий, плачущий, ругающийся люд, с вытаращенными глазами хватающий полной грудью вязкий, душный воздух, растекался между лавчонками, повозками, мулами, верблюдами, лошаками, ослами, продавцами и покупателями. Назареев, державшихся плотно, понесло, завертело в сплошном гвалте, гомоне, вскриках и, протащив вниз по Вифездской улице, выкинуло через Овчьи ворота из города. Встревоженного, перепуганного народа и тут оказалось много, но все-таки здесь было тише: за широким Кедронским мостом спрессованная толпа разредилась - паломники спешили убраться, бегом-бегом, в свои шалаши и шатры. Прихрамывая, лавируя, чтобы не столкнуться с кем-нибудь, поправляя сбившийся набок судхар, отирая краем его лицо, Равви выбрался с середины дороги на обочину. Понурые назареи вяло поплелись за ним, а Иуда задержался и, будто выискивая взглядом знакомых, посмотрел назад. Погони он почти не опасался: если сразу не схватили, то сейчас и храмовой страже, и ромейцам не до этого, не до каких-то галилеян и их вожака. Но соглядатаи синедриона должны, обязаны находиться рядом. Решив, что ничего подозрительного нет, огрызаясь налево и направо, протолкался к Равви. Тот сидел на большом треснувшем камне, оставленном за негодностью, когда при царе Ироде Великом возводили городскую стену, и, покачиваясь, морщась от боли, потирал выглядывающий из сандалии большой палец левой, положенной на колено правой, ноги, на которую кто-то наступил в сутолоке, и, поглядывая на Симона Кананита, внимательно слушал его. Бесстрастным голосом, с бесстрастным лицом Кананит рассказывал, что ромейские прихвостни, собаки-самаряне, перебили всех сикариев, всех гаэлов, оставив по просьбе левитов в живых лишь Варраву с Дижманом и Гестой, чтобы, как понял Симон, попросить претора распять их в назидание другим. Смолк. Худое, желчное лицо его все так же ничего не выражало, только сжатые губы стали суше и тоньше да на глаза, пряча их блеск, наползли желтые морщинистые веки. Равви, перестав ощупывать палец ноги, задумался, глядя вбок. Потом сказал негромко: - Говорил и говорю вам: не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать. Поднял глаза, оглядел всех, словно изучая, задерживая взгляд на опустивших головы Симоне Кифе, брате его Андрее, на Иакове бен-Заведее, Нафанаиле, Фоме - явных или скрытых кананитах. На сводного брата своего Симона, а тем более на Иуду не посмотрел: знал - эти, сикарии, неисправимы, их ничем не переубедишь. Усмехнулся, спросил с легкой язвительностью: - Не думаете ли вы, что те, кровь которых пролилась, были грешнее всех, если так пострадали. - Назареи запереминались, запосапывали, започесывались. - Нет, говорю вам, - решительно заявил Равви. - Но если не покаетесь, все так же погибнете! И только теперь покосился на Иуду: понял ли, дескать? - ты, мол, прежде всего должен это запомнить. Иуда счел нужным притворно зевнуть, но Равви уже отвел от него глаза. Он властно посмотрел на сводного брата своего Симона. Ни словом, ни кивком головы, ни выражением лица не дал понять Кананит, что раскаивается в своем желании продолжать вооруженную борьбу с ромейцами. И стало Иуде ясно, что с этого дня Симон Кананит для Равви потерян. Он уйдет, как ушли навсегда из-под Капернаума сотни сторонниковв его, когда он, вместо того, чтобы повести за собой на тех, кто захватил их родину, ошарашил нелепицей, вызывающей лишь отвращение и брезгливость: стал уверять, что он хлеб жизни, что тот, кто не будет вкушать плоти Сына человеческого и пить крови его, тот не обретет жизни вечной. Тогда возмущенный Кананит тоже твердо настроился покинуть сводного брата. - Вкушать плоть, пить кровь человеческую?! Фу, пакость какая! отплевывался он. - Видать, правду говорят мать и братья его, что у него помутился рассудок. Людоедствовать предлагает, а!.. Даже самые дикие язычники, живущие как звери, не пожирают себе подобных! Еле-еле, лестью, напором, словоблудием, сумел Иуда уговорить друга остаться. - Одумайся, сначала взвесь все, - умолял он, заглядывая Симону в глаза. - Вспомни, каким чудодейственным даром обладает твой брат. Неважно от кого, от Вельзевула или Иеговы, но есть великая сила в Равви. Согласен?.. А значит, именно такой человек нам и нужен. Такой, только такой может быть нашим вождем! Ему поверят, его полюбят. А не поверят, не полюбят, он - чудодей! - заставит полю-бить себя, поверить в него! То же, что надо есть плоть и пить кровь Сына человеческого, Иуда, хотя его самого покоробило такое требование Равви, предложил понимать иносказательно, заморочив голову Симону замысловатыми, путаными рассуждениями, не вдумываясь в свои слова, сам не понимая того, о чем говорит, и упоминая для убедительности то софистов, то платоников, то гностиков - не зря слушал, посмеиваясь, заумную болтовню единокровца и единоверца Филона и эллинских так называемых философов в Александрии, любивших устраивать принародные споры. Одуревший от его натиска и красноречия, Симон только моргал ошалело и в конце концов согласился не покидать сводного своего брата, верно служить ему. Но потребовал от Иуды клятвенно подтвердить, что Иегошуа - тот самый могущественный Царь Мессия, о котором предсказывали пророки и которого уже не одно поколение ждут дети Авраамовы: ему, Симону, слишком много лет, чтобы оставшиеся годы растрачивать на бродяжничество неведомо с кем, лучше он соберет отряд и будет действовать самостоятельно. Иуда, изобразив величайшее изумление, обрушился на Симона: ты же сам рассказывал, что Равви еще в детстве поражал всех своей необычностью, способностью воздействовать на людей, исцелять их, предсказывать человеку будущее и даже появляться одновременно в двух, далеко отстоящих друг от друга местах; ты же еще при первой встрече с ним на Иордане признал, что бывшая в нем с младенчества таинственная сила стала ярче, мощней; ты же поверил ему, пошел за ним. Симон мялся, прятал взгляд, оправдывался: мало ли, дескать, о чем и что я говорил; знаю и настаиваю - Иегошуа не такой, как все, но чтобы он был Мессией?.. Иуда, схватив его за грудки, тряхнув, истово поклялся, что именно Равви Отец небесный избрал выполнять волю свою на земле, а потому - сбылось, не сомневайся: пришел тот, кто установит надо всеми живущими тысячелетнее царство избранных детей Завета. Убедил Симона, потому что сам верил, хотел верить в то, что говорил... И вот теперь Симон, судя по его мрачному виду, окончательно разочаровался в своем сводном брате. И тот понял это. - Близ меня - близ огня, - усмехнувшись, сказал он, как всегда непонятно. Но закончил, правда, вполне вразумительно и недвусмысленно: - Далеко от меня - далеко от царства! Опустил с колена ногу, посидел недолго, глядя в землю, и, замедленно выпрямившись, устало поднялся с камня. Прогнувшись назад, разминая спину, поглаживая ее ладонью, спросил, обращаясь ко всем: - Имея очи, не видите? Не я ли с немощными изнемогал, с алчущими алкал, с жаждущими жаждал? - А с мучимыми был ли мучим? - отрывисто поинтересовался Кананит. - С Иохананом Хаматвилом, родственником своим, обезглавленным Иродом, был в крепости Махерон? приходил ли проведать его, подбодрить? прислал ли ему хоть слово утешения? Голос Симона задрожал. - А с отважным Варравой и его соратниками будешь ли во время их казни? Будешь ли алкать, как они, жаждать, как они, изнемогать, как они? - И засмеялся, будто залаял. Все, кроме Иуды, потрясенные такой наглостью, возмущенно загалдели и, виновато, словно извиняясь за Кананита, посматривая на Равви, у которого передернулось лицо, стали угрожающе приближаться к Симону. Иуда, хорошо знавший его характер, встревожился, что Кананит в таком состоянии - он уже сладострастно улыбался в предвкушении драки - натворит непоправимое. Чтобы сбить воинственный пыл с назареев, громко и развязно полю-бопытствовал: - Ты, Равви, говоришь: далеко от тебя - далеко от царства твоего?.. Мы близ тебя. Значит, и близ царства? Так когда же оно наступит, а? Рассчитал верно. Все разом повернулись к Равви, ожидая ответа. Даже у Кананита лицо стало заинтересованным. - Все время, пока мы с тобой, намекаешь, что ты - Мессия, дерзко продолжал Иуда. - Мы поверили тебе. Вчера, входя в Иерушалаим, объявили тебя царем Иудейским. Ты не возражал, но и не подтвердил этого ничем, не явил себя в славе своей. Попытались и сегодня объявить тебя народу как Царя-Мессию, и опять ты обманул наши надежды. Сколько же еще ждать? - выкрикнул с досадой. - Когда же наступит царствие твое, когда?! Снисходительно улыбаясь, Равви, слегка откинув голову назад, чтобы край судхара не закрывал глаза, отчего казалось, будто он, одного роста с Иудой, смотрит на него сверху вниз, выслушал, не перебивая. - Если ты Мессия, скажи нам прямо! - потребовал Кананит, как только Иуда смолк. - Долго ли еще будешь держать нас в недоумении? Равви повернул к нему голову, задумчиво поразглядывал его. - Истинно говорю вам, - начал устало, как о давно известном и надоевшем, - кто оставит ради меня и дом свой, и мать свою, и жену, и детей... Но Кананит только отмахнулся досадливо: - Это мы уже не раз слышали: кто любит отца или мать более, нежели меня, не достоин меня, и кто... - договорить не успел. Случилось неожиданное: перебив, вмешался тугодум Симон Кифа. - Вот мы и оставили все, - недовольно буркнул он, хмуро глядя на Равви из-под лохматых бровей, - и последовали за тобой... Умолк, не решаясь продолжать, но интонация и ожидающее лицо выдавали невысказанное: ну и что, мол, дальше? зачем, для чего? Иуда ушам своим не поверил. Симон бен-Иона, безоглядно верящий Равви с того самого дня, когда тот, всего лишь коснувшись руки давно и тяжело болевшей тещи его, исцелил ее; Симон бен-Иона, единственный, кто, когда от Равви ушли все приверженцы, возмущенные тем, что надо есть плоть и пить кровь человеческую, назвал Равви Мессией и Сыном Божьим в ответ на его домогательства: "За кого почитаете меня?" - получив от него за это, за твердокаменную веру в него, прозвище Кифа-Камень, неужто даже такой Камень-Кифа засомневался? Равви задышал часто и глубоко. Глаза его смотрели презрительно. - О, род лукавый и прелюбодейский, род неверный и развращенный! - простонал, покачав головой. - Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас?! - Обвел назареев тяжелым взглядом и, кривя губы, начал размеренно, чеканно втолковывать. - Повторяю: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли свои ради меня и не получил бы ныне, во время сие... Ныне, во время сие, - выделил эти слова, во сто крат более домов или земель! И еще раз, теперь уже многозначительно, оглядел всех. Назареи радостно запереглядывались, заулыбались. - А когда сие будет? Скажи, не томи! - нетерпеливо выкрикнул Иоанн и взглядом попросил брата: поддержи, спроси тоже! Иаков, вечно угрюмый, точно невыспавшийся, оживился, маленькие глазки его заблестели. Пробасил: - Да, Равви, когда это будет? Иуда еле сдержал улыбку: братья Зеведеевы верны себе.
