Знали, что Елеазар совсем плох, иначе не осмелилась бы Марфа беспокоить Равви, прислав к нему три дня назад слугу Меира, чтобы упросил поспешить к умирающему брату ее, которого Раввуни называл и считал другом своим. Глаза Равви расширились, и он монотонным, тусклым голосом забубнил, что Елеазар уснул, спит крепко и бездыханно. - Может, надо в таком случае позабыть о приличиях, - хмуро предложил Иуда, - и отправиться в Вифанию сейчас же, чтобы разбудить Елеазара? Равви крупно вздрогнул. Нахмурился. Глухо сказал, что теперь, мол, не имеет значения, когда придут в Вифанию, чуть раньше или чуть позже: Елеазар умер. И, опустив голову, стал быстро подниматься в гору по тропе, смутно белеющей в сумерках, разжиженных призрачным светом высокой прозрачной половинки луны. Как всегда, когда Равви становился таким отрешенным, замкнутым, Иуда отошел от него, чтобы не отвлекать. Пропустил мимо себя назареев и безотчетно, по укоренившейся привычке, посмотрел, нет ли рядом кого-нибудь подозрительного? Кажется, никого. Паломники разбредались по склону, направляясь к пока еще бледным, но таким уютным, зовущим к себе, ближним и дальним кострам. Лишь несколько человек, укутанных в темные плащи, брели, будто нехотя, туда же, куда и назареи. Но, может, только кажется, что это неспроста; может, тоже направляются к перевалу, чтобы спуститься в Вифанию? Осторожно поглядывая в их сторону, Иуда подождал приотставшего Кананита. Так же воровато озираясь, поблескивая белками глаз, тот негромкой скороговоркой доложил, что Ефтей сначала принялся врать, будто и не думывал выслеживать, однако потом, когда пришлось нажать на него, признался: да, Каиафа велел безотлучно следовать за Иегошуа назаретским и собирать о нем любые сведения. Потом Симон добавил неожиданное, заставившее насторожиться: Ефтей передал, что первосвященник хочет, чтобы он, Иуда, пришел к нему, и как можно скорей. Тайно, чтоб никто не знал. - Зачем я ему? - непроизвольно вырвалось у Иуды. Кананит пожал плечами, а губы его шевельнулись в ухмылке. - Наверное, хочет, чтобы ты опять стал служить синедриону или лично ему... - начал с ехидцей, но Иуда оборвал: - Ладно, разберусь. Никому об этом ни слова! - И, сжав запястье Симона, распорядился шепотом: - Приготовь оружие, потом - резко назад! Резко повернувшись, выхватив кинжалы, пошевеливая ими, чтобы страшней взблескивали, устремились к людям в темном. Те, не ожидавшие такого, сначала шарахнулись назад, а потом бросились врассыпную, напоминая огромных, черных, взмахивающих крылами птиц. И растворились в полумраке лунной ночи, словно и не было их. Иуда с Симоном переглянулись. Ясно, что преследователи в покое не оставят - если, конечно, это преследователи, - станут незаметно подсматривать, подслушивать, запоминать: сами не раз так делали, пока не выведывали все, что нужно. Кинулись в гору, к Равви. Догнали его близ одинокой развесистой смоковницы, напоминавшей застывший, высоко взметнувшийся, черный фонтан. Заслышав частый мягкий топот, Равви остановился и оглянулся. Назареи тоже дружно обернулись, готовые сомкнуться вокруг него, заслонить, но, узнав своих, успокоились. Иуда вполголоса, четко и немногословно, объяснил: за нами следуют какие-то подозрительные, которых надо обмануть. Поэтому - Равви наденет пенулу Кананита. После этого - расходимся в разные стороны. Преследователей пятеро. Значит, кто-то из нас обязательно останется безнадзорным. - Скорее всего, таким окажется Равви, с которым пойду я. Соглядатаи ни за что не потащатся за нами, убежденные, что вместе со мной Симон. Надзирать за мной с Симоном им ни к чему. Если же не поверят простенькой хитрости с переодеванием и попрутся все-таки за нами, то... - тихо засмеялся, будто заурчал. Равви недовольно покрутил головой: опять, мол, ты за свое? Бегло заметил, что пролития крови не допустит. Поперебирал, оглаживая, бородку длинными тонкими пальцами и осевшим голосом сказал непонятное, что нет, дескать, рано еще Сыну человеческому, время его пока не пришло. Посмотрел искоса на Иуду и нехотя согласился с тем, что тот предложил. Обрадованно выдохнув, Иуда услужливо и проворно помог ему снять гиматий - голубой, заметный. Торопливо схватил протянутую пенулу Кананита, накинул ее на Равви, прикрыв капюшоном его голову, чтобы спрятать очень уж приметные, растекающиеся по плечам, длинные волосы. И, не дожидаясь, пока разойдутся назареи, прижавшись к Равви, жестикулируя, будто оживленно рассказывает о чем-то, повел его к темневшим на вершине кедрам, где переливались около лавок-хануйотов костры, где было оживленно и весело. Но, отойдя подальше, осторожно наоглядывавшись, наприслушавшись, решительно заявил, что надо бы свернуть куда-нибудь, где безлюдно. Равви предложил пойти в Гефсиманский сад, там всегда можно укрыться от глаз любопытствующих. Они не спеша поднялись до древнего кладбища с полуразвалившимися склепами, с заросшими травой могильными плитами; вошли в плотную тень небольшой оливковой рощицы. Круто свернув вправо, быстро пересекли ее. Через первый попавшийся пролом в невысокой каменной стене проскользнули в Гефсиманию. Петляя между плотно растущими деревьями, углубились в сад. Наконец Равви остановился. На небольшом взгорке, откуда открывался залитый призрачно-белым лунным светом Иерушалаим, искрапленный мерцающими пятнами костров, освещенных окон, точечными бликами факелов и оттого похожий на свернувшуюся в тугие петли серебристую посверкивающую змею. Глядя на город, выпрямился, став, казалось, даже выше ростом. И замер так, расслабленно опустив руки. Иуда же проворно скинул с себя хламиду, разостлал ее на траве. Легонько дотронулся до Равви и, когда тот непонимающе оглянулся, приглашающе указал на хламиду. Он нехотя сел. Подтянул ноги, крепко обхватил их, положил подбородок на сдвинутые колени и опять замер, глядя на Иерушалаим. Иуда пристроился рядом. Поелозил, усаживаясь поудобней. Достал из мешочка у пояса горсть сушеных фиников. Показал их в горсти Равви: будешь? Тот, мельком глянув, отрицательно помотал головой и опять, не мигая, уставился на Иерушалаим. Иуда не настаивал. Равви вообще ел редко и мало, довольствуясь иногда одной вяленой рыбкой или двумя-тремя смоквами в день, хотя и не чурался застолья. Пожевывая, смакуя мякоть финика, Иуда деланно-равнодушно поинтересовался, как все же собирается Равви привлечь к себе внимание людей? Если его завтрашнее появление в Иерушалаиме опять не заметят, тогда все, чем и ради чего жил он три последние года, не имеет смысла. - Можешь возвращаться в свою Галилею и до конца дней плотничать, подобно отцу, или пасти, как в детстве, овец, или рыбалить вместе с братьями Иониными и Зеведеевыми: прозябать, одним словом, неприметно и тускло. Равви не ответил, только шевельнулся судорожно - уткнулся лбом в колени. Скрючился так, недвижимо, тихо - даже дыхания не слышно. Иуда осмелел. Голос его зазвучал уверенней. - Надо, обязательно надо, - потребовал твердо, - предпринять нечто такое, что потрясло бы, взбудоражило всех. Сплюнул в ладонь финиковую косточку, сжал ее большим и указательным пальцами и, прищурив левый глаз, выщелкнул далеко перед собой. Скучающим тоном, а внутренне обмирая от опасения, что Равви возмутится, откажется, предложил опять учинить расправу над торговцами, оскверняющими Храм, как хотел сделать еще три года назад. - Тогда, восхищенный тобой, уверенный, что явился наконец ничего не боящийся, тот, кто спасет детей Авраамовых, я, не раздумывая, уверовал в тебя. С тех пор остаюсь - наде-юсь, не сомневаешься? - преданнейшим сторонником, да что сторонником, слугой твоим! Равви медленно поднял голову, повернул к нему осунувшееся лицо, посмотрел изучающе. Иуда заставил себя не опустить глаза. - Сам же поучал: кто не со мной, тот против меня, - продолжил с нарастающим напором. - А разве те, кто не замечает, не признает тебя, с тобой?! Так накажи их! Ведь и это твои слова: вы думаете, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, не мир, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух и двое против трех: отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей. Говорил так? - вонзил в Равви жесткий, требовательный взгляд. - Говорил!.. Родственников, самых близких между собой людей, готов врагами сделать, - назидательно поднял корявый указательный палец с похожим на ракушку ногтем. - Так чего же ты жалеешь чуждых друг другу?! К тому же торгашей, ненавистных тебе накопителей богатства! Не ты ли говорил: не собирайте себе сокровищ на земле?.. А они собирают, да еще презирают таких, как ты, нищих. - Иуда скрипнул зубами, однако взгляда от внимательно смотревшего на него Равви не оторвал. Тобою же сказано: кому дано много - а тебе дано больше всех живущих, - от того много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут. С тебя, а не с меня и не с кого-либо другого, взыщет Отец наш небесный за беззакония в обетованной земле его. Все же не выдержал, отвел глаза. Застыл с приоткрытым ртом, когда услышал негромкий и чуть насмешливый голос Равви, который напомнил, что учил он и другому: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, творите добро ненавидящим вас, молитесь за злословящих и преследующих вас, потому что какою мерою мерите, такою отмерится и вам. Иуда страдальчески скривился: - Равви, Равви! Говорил ты и это, помню. И цену таким твоим высказываниям знаю! - Криво усмехнулся. - Сам же поучал меня: надо понимать, с кем и как говорить. Понимать и уметь. С мудрыми - мудро, с простецами - просто, с сомневающимися - решительно, с верящими - доверительно. Я верю тебе, поэтому давай говорить доверительно: не надо сейчас, когда мы одни, рассуждать о всеобщей любви, о братстве, о том, что следует подставлять левую щеку, если тебя ударили по правой. Не то сейчас время, и положение наше не то, - скосил на него колючие глаза. - Заяви о себе, Равви, громко заяви. Яви себя народу. Люди преклоняются перед теми, кто не похож на них. Докажи, что ты не такой, как они, и они поверят в тебя! Равви плавно отвел от него взгляд. Опять повернулся к Иерушалаиму лицом. Зная, что затаивший дыхание Иуда ждет ответа, сказал негромким, ровным голосом: хорошо, дескать, пусть все будет так, как задумано, как намечено, - если людей не убедили исцеления расслабленных, прокаженных, увечных, незрячих, глухих, немых, изгнания бесов из одержимых, то завтра в Вифании Сын человеческий предстанет во всей силе своей, во всем могуществе своем и заставит говорить о себе народ Израиля. Помолчал. - Хотя... - И вздохнул. - Сказано ведь: если Моисея и пророков не слушают, то, когда бы и воскрес кто из мертвых, не убедятся они. Но Иуда уже не слушал его. Сладко зажмурившись, он потянулся, откинув далеко назад руки. Опустился спиной на хламиду, сунул ладони под затылок и с мечтательным видом засмотрелся на сияющую в высоком чистом небе половину луны, напоминающую подсвеченный сзади щербатый обломок алебастрового диска. Иуда был доволен: если Равви что-то обещает, это всегда исполняется. Значит, завтра надо ждать очередного чуда. Немного огорчало, правда, упоминание Вифании: много ли в таком маленьком селении будет народу при торжестве Равви? Но... после Вифании он обязательно пойдет в Иерушалаим, в Храм, и там уж, если все как следует подготовить, да если Равви сохранит твердость, которой преисполнен сейчас, да если народ, воодушевленный чудом в Вифании, повалит за Равви, славя его, то можно смело рассчитывать на успех... За колоннами восточного портика Храма зародился вдали и стал приближаться ровный гул, напомнивший Иуде чуть не перемоловшую его когда-то в горах Эдомских лавину, которая начиналась тоже негромким и нестрашным рокотом. Стремительно, одним движением, Иуда поднялся с корточек, вытянулся во весь рост. Глянул на верх Антониевой башни сверкающие между ее массивными зубцами латы, шлемы, щиты колыхнулись, стали стягиваться вправо, откуда тек снизу нарастающий, клокочущий шум. Перебросил взгляд на Двор язычников. Здесь тоже или почуяли, или услышали, что снаружи назревает нечто странное: гвалт и гомон стали затихать, людская толкотня, похожая на беспорядочную суету рыб в неводе, начала замедляться. Все, вслушиваясь, стали поворачиваться лицами к воротам в город. Взгляд Иуды задержался на Варраве, который, сопровождаемый самыми надежными своими помощниками Дижманом и Гестой, остановился, занеся ногу на первую ступеньку, - собирался подняться к Иуде, да так и застыл, тоже глядя в сторону Золотых ворот. Догадавшись, вероятно, в чем дело, вопросительно посмотрел на Иуду. Тот кивнул подтверждающе. Брови Варравы радостно взметнулись, грубое лицо его, обрамленное густой черной бородой и шапкой взъерошенных волос, оживилось. Он сорвался с места, побежал туда, куда все таращились, скользяще огибая тех, кто не успевал уступить ему дорогу. Но таких было мало. Многие знали его, а остальные слышали о нем, поэтому не мешкая отскакивали под восторженно-испуганные крики: "Варрава! Варрава! Пропустите Варраву!" Дижман и Геста держались рядом с ним. Эти двое не церемонились, отшвыривали, сшибали с ног зазевавшихся. Взмахом руки привлекая внимание сикариев, ожидающих его сигнала, Иуда другой рукой показал вслед Варраве: все за ним! Толпа во многих местах взбурлила, и буруны эти устремились туда, куда указал Иуда, - так под шквальным ветром обретают одно направление волны на поверхности Кенисарета или мертвого Соленого моря. Иуда резво сбежал по ступеням и тоже метнулся к Золотым воротам, в проем которых уже вползала пестрая, многоцветная, как луга галилейские весной, орущая процессия. Вытянув шею, заранее улыбаясь, Иуда привстал на цыпочки, чтобы встретиться взглядом с Равви, а увидел... Елеазара. Это его восторженно приветствовал народ. Смущенно потупясь, съежившись, плотно окруженный восхищенно взирающими на него людьми, Елеазар вздрагивал от чьего-нибудь особенно громкого вопля, испуганно взглядывая на старавшихся дотронуться до него. Разрумянившееся лицо его нисколько не напоминало то, каким оно было сегодня утром, когда Елеазар белым от пелен изваянием выплыл из черной пасти могильной пещеры, и Равви, пренебрегая тем, что оскверняется прикосновением к покойнику, усталым движением стянул с его головы погребальный плат, открыв окаменевшим от страха свидетелям чуда лицо Елеазара, сухое и желтое, как у эллинских, слоновой кости, статуй. Иуда торопливо отвел глаза, чтобы не возненавидеть его, виноватого без вины в том, что затмил славой друга своего Равви. И так вот всегда - в Наине Равви возвращает жизнь отрока, которого уже несли на кладбище, и люди ахают, охают, окружив его, не обращая внимания на того, кто поднял умершего с погребальных носилок; требовательным восклицанием "талифа куми!" оживляет усопшую дочь Иаира, но только что насмехавшиеся над Равви наемные плакальщицы и свирельщицы остались так же враждебны к нему; находясь в Кане, исцеляет умирающего в Капернауме сына Хузы, царедворца Ирода Антипы, и народ, узнав об этом, валом валит в Капернаум, забыв о Равви. Хорошо еще, что жена Хузы, Иоханна, отыскала потом Равви близ Вифсаиды и стала беззаветно преданной ему. А остальные? Даже исцеленные, прозревшие, начавшие слышать, поднявшиеся на ноги, очистившиеся от проказы, понимая, что с ними произошло чудо, что с них сняты грехи, ибо болезнь дается за грехи, относились к Равви как к простому, только более искусному лекарю, а потом - неблагодарные - или уходили, посмеиваясь, или того хуже - издевательски злословили, а то и предавали, выдумывая и разнося о нем всяческие небылицы: будто и высокомерен-то он, и детей-то Араамовых презирает. Бесстыжая и наглая клевета! Богоизбранный народ, что иудеев, что галилеян, он любит больше, чем самого себя. Любит настолько, что когда в земле Сидонской сирофиникиянка Эмима, иссохшая и черная, как неплодоносная смоковница, умоляла его вернуть рассудок злобствующей, беспрестанно сквернословящей дочери ее Зельфе, холодно отрезал: - Я послан только к погибшим овцам дома Израилева! - И добавил: - Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Истерзанная горем старуха простонала, что ведь и псам могут перепадать крохи с хозяйского стола. Поколебавшись, Равви все же сжалился над ней, покоренный, наверное, тем, что молва о нем достигла даже этих диких, языческих краев, и верой этой женщины в него. - Да будет тебе по желанию твоему! - объявил. И бесы покинули тело измученной ими дочери возликовавшей, сразу же помолодевшей, похорошевшей хананеянки-сирофиникиянки. Вспомнив напряженный, властный взгляд Равви, когда тот, вытянув руки к дому Эмимы, мысленно приказал бесам оставить в покое Зельфу, дочь ее, Иуда вспомнил и Равви сегодняшнего, побагровевшего от натуги, с крупными каплями пота на лбу и вмиг запавших щеках, когда он, выставив перед собою растопыренные пальцы, повелел раскатистым, властным голосом выйти Елеазару из склепа. Рыскающий взгляд Иуды остановился за спиной Елеазара. Там, зажатый между назареями, стиснутый орущими зеваками, пошатываясь от напора, толчков, тычков, шел Равви: вялый, изможденный, безразличный ко всему, так и не восстановивший потраченную утром жизненную силу свою. Выглядел Равви особенно, даже пугающе бледным. Из-за того, возможно, что на голове его был нависший над усталыми глазами, белый, а не синий в желтую полоску, как обычно, судхар, стянутый через лоб шнуром-агалом зеленого цвета. У Иуды защемило сердце, и он посожалел мимолетно, что не остался с Равви, когда его, ослабевшего, почти без чувств обвисающего на руках то смеющихся, то плачущих Марфы и Марии, повели от кладбища вслед за ничего не соображающим, тупо улыбающимся братом их, которого бережно поддерживал ошалевший от счастья Прокаженный Симон. Хотелось, очень хотелось побыть хоть недолго с Равви: поддержать, взбодрить его. Да жаль, нельзя было терять время: чудо чудом, а дело делом. Надо было побыстрей возвращаться в Иерушалаим, чтобы собрать сикариев, кананитов в Храм, договориться с Варравой - пусть приведет туда и гаэлов своих... Все сделано, как задумывал; все предусмотрено. Но, глядя сейчас на вялого Равви, понял Иуда - и от этого еще ныло сердце, - что тот сегодня не боец, нет у него столь нужной сейчас решимости, какая была вчера вечером в Гефсиманском саду. Сдержав вздох, Иуда быстро огляделся: на месте ли люди Варравы? Молодцы, стоят там, где велено: около гуртов овец, около волов, около столов менял, около лавок торговцев. Перехватив пытающий взгляд Варравы - скоро ли? не пора ли? отрицательно покачал головой: нет, нет, подожди еще немного. А густая и вязкая, горластая процессия уже начала расползаться по Двору язычников, просачиваясь между паломников, заполняя свободное пространство и уплотняя толпу. Сквозь поредевшее окружение Елеазара Иуда ящерицей проскользнул к Равви. Здоровяки Симон Кифа и Иаков Заведеев, как и уговорились с ними заранее, сразу же подхватили Равви и взметнули его на свои плечи, а Иуда с Кананитом бросились в толпу перед ними, плечами, кулаками освобождая проход, сшибая с ног нерасторопных, свирепо, надрывно, так что вздулись жилы на шее и чуть не полопались глаза, вопя: - Прочь с пути! Дорогу сыну Давидову! Дорогу царю Иудейскому! И началось! Сикарии с дикими криками, визгами ворвались в овечьи и бычьи стада, закрутились, заизвивались, тыча кинжалами животных: те заметались, сокрушая и сминая стоящих рядом людей; кананиты ястребами налетели на торговцев, принялись обрушивать лавки и лавчонки, опрокидывать столы менял, яростно ломать клетки с мечущимися в них голубями и горлицами: трубный рев волов, отчаянное блеяние коз, овец, баранов, беспорядочный топот животных, слитное хлопанье крыльев голубиных стай, треск стоек и прилавков, истошные стенанья ростовщиков, кинувшихся подбирать, рискуя быть раздавленными, посыпавшиеся с дробным звоном монеты, стоны и крики покалеченных, бросившихся на пол, чтобы тоже завладеть монетами, - гвалт, писк, плач, гам, Армагеддон! Четверка - двое с Равви на плечах, двое, прокладывая им дорогу, - взлетели по ступеням к преддверию Двора народа. Иаков и Симон Кифа бережно опустили растерянного, изумленно взирающего на происходящее Равви и отступили назад, чтобы он оказался на виду. Иуда, выгнувшись из-за его спины, зашептал ему на ухо: - Видишь гнев народа против торгашей, против корыстных священников? Встань во главе этих людей, будь их вождем, и они ринутся за тобой, куда и на кого укажешь! Объяви, яви себя, пора! Равви через плечо мельком, с прищуром глянул на него, и Иуду от радости обдало жаром - показалось, что Равви обдумывает его слова. Он коротко и нетерпеливо махнул рукой, подзывая Варраву, который, со свистом рассекая воздух бичом, гогоча, волчком вертелся среди мечущихся, обезумевших волов. Заметив призывный жест Иуды, рванулся ко Двору народа, продолжая нахлестывать все, что попадалось: отскакивающих, приседающих, сжимающихся от ударов людей, взбрыкивающих, шарахающихся животных. Два холеных, с переливающимися буграми мышц быка, спасаясь от него, даже взбежали по широким ступеням чуть ли не к Равви и, запаленно дыша, остановились, едва не задевая его взлетающими-опускающимися рогами. Варрава с возбужденным, раскрасневшимся лицом, с прилипшими ко лбу потными волосами, с всклокоченной бородой, взметнулся по ступеням вслед за быками и, вперившись в Равви шалыми, точно у пьяного, глазами, подбоченился. - Н-ну, чудотворец, - выдохнул горячечно. - Мы свою работу выполнили. Дело за тобой! Холодно глядя на него, Равви процедил сквозь зубы: - Чему радуешься?.. Во что превратили вы Дом молитвы? В вертеп разбойников? Варрава пораженно заморгал. - Мы?! Мы превратили его в вертеп?! - Глянул недоуменно на Иуду. - И это тот самый, о котором ты рассказывал? Ради него заставил меня открыться, показаться властям? Про него говорил, что за ним все пойдут? - Поизучал Равви сузившимися глазами. - Если мы разбойники, тогда кто же те, испохабившие, загадившие здесь все? - поинтересовался насмешливо. - А может, ты с ними заодно, сладкопевец?.. Куда?! Пошли прочь! - заорал на быков, которые, успокоившись, потянулись слюнявыми губами к Равви, намереваясь пожевать подол его хитона. - Выгони отсюда хотя бы скот, миролюбец! - Презрительно смерив Равви взглядом, сунул ему в руки тяжелый, толстый бич. - Покажи, что действительно хочешь очистить Храм! Равви, отступив на шаг от старательно тянущихся к нему быков, неуверенно махнул в их сторону бичом. Быки испуганно отшатнулись. - Смелей! Не укусят! - со смехом подбодрил Варрава. - Равви, что с тобой? - простонал Иуда. - Не узнаю тебя! Каким решительным был ты три года назад, каким яростным, полным праведного негодования! Ведь сейчас то же самое, ничего не изменилось! Что же ты, что с тобой, а? Все так же сквозь зубы Равви желчно согласился, что да, дескать, ты прав: ничего не изменилось... и не изменится - изгонишь одних, придут другие, а значит, насилие, такая борьба со злом не имеет смысла. Варрава скривился как от боли, посмотрел возмущенно на Иуду. Тот, зло зашипев что-то, вырвал у Равви бич и принялся зло, с силой хлестать крест-накрест быков, взбешенно приговаривая: - Борьба не имеет смысла! А что имеет? Притчи? Байки? сказочки разные?.. Вот вам! Вот так мы поступаем с врагами, с теми, кто не с нами! На лоснящихся шкурах животных вздувались и лопались багровые полосы. Быки, оскальзываясь на мраморе, шарахнулись назад, но упругий бич ромейцев, называемый ими "хоррибле флагеллум" страшный бич, с вплетенными в него свинчатками и крючьями, доставал, вырывая клочья мяса. Быки сорвались со ступеней и нелепо опрокинулись, сбив и подмяв под себя каких-то собиравших с пола монеты и не успевших отскочить старика с мальчиком. От истошного их вопля, перекрывшего крики, гвалт, гомон, все, кто был рядом, оцепенели на миг. Все, кроме Иуды. Он, хищно подавшись вперед, чтобы кончик бича доставал дергающихся, елозящих, вскидывающих ноги, пытаясь встать, животных, норовил ударить их побольней: по раздувшимся ноздрям, по выпученным, полных ужаса глазам. Вдруг, выронив бич, ойкнул, присел, скорчился от боли - Равви крепко, словно сковав, сдавил ему руку. Развернул Иуду лицом к себе. "А ты знаешь, как это больно, когда бичуют?" - скорее догадался, чем расслышал тот. Пострашневшее лицо Равви кривилось, шипящий голос клокотал. Под пронзающим, как раскаленные иглы, взглядом Иуда сразу обмяк, ослабел. Перед глазами у него все закачалось, расплываясь, в ушах зашумело. И сквозь шум этот донеслось до него паническое: - Иешуа, уходи! Надо бежать! Скрываемся! Железные пальцы Равви - Иуда и не подозревал, что тот так силен, - разжались, шум в ушах оборвался, в голове и перед глазами прояснилось. Он, тряся онемевшей кистью руки, встревоженно, по-звериному, заозирался: кто окликнул Равви? зачем тому надо скрываться? от кого? Увидел Дижмана и Гесту, которые, поднявшись на несколько ступеней, всматривались куда-то поверх толпы, и понял, что предупредил об опасности кто-то из них. И крикнули они не Равви, а Варраве, которого тоже зовут Иегошуа. Иуде показалось вдруг странным такое совпадение. Хотя вроде бы что особенного: имя Иегошуа распространено не менее, чем Иуда. И все же... Он застыл на миг, тоже только сейчас сообразив еще об одном совпадении: Равви, помимо того, что называл себя Сыном человеческим, любил повторять, что он Сын Отца своего, имея в виду Отца небесного; и Варрава - вар-Авва! - значит "Сын Отца". Такое прозвище выбрал он себе назло всем, потому что никогда не знал отца своего, а только мать, безмужнюю чесальщицу шерсти, отторгнутую кагалом за беспутную жизнь, отчего и стал Варрава с малых лет отверженным. "Случайность? Или?.." - удивленный не только одинаковыми именами Равви и Варравы, но и сходством их беспризорного детства, сложными, лишенными любви и понимания, отношениями с матерями, Иуда сосредоточенно нахмурился: а что, если такие совпадения - признак одинаковости судьбы? Но додумать не успел: отвлек Геста. - Надо уходить, а то поздно будет, схватят, - с ленцой, однако не сумев скрыть обеспокоенности, пробурчал он, показав взглядом на храмовых стражников в белом, которые пробивались сюда от Красных ворот. - Уходить? Разве мы собрались здесь для того, чтобы сбежать? Иуда, сверля взглядом Гесту, угрожающе пошел на него. - Наша цель - они! - Завзмахивал рукой в сторону Антониевой крепости. Туда, на гнездо змеиное, на пристанище скорпионово! Ведь ты гаэл - мститель за кровь! Так отомсти хотя бы за распятого друга своего Афронга, разметавшего под Эмаусом целую когорту нечестивых! Геста, пятясь под его напором, вопросительно посмотрел на Варраву. Тот, быстро облизнув губы, кивнул, соглашаясь с Иудой. - Ну, чудотворец, ты с нами? - спросил у Равви, сминая в скороговорке слова, и глаза его стали бесшабашными. - Защитишь, обережешь нас своей таинственной силой, или нам придется самим, без тебя? Равви, подобрав бич, плавно взмахивая им, отрубил осевшим голосом: - Предоставьте мертвым самим погребать своих мертвецов. Кашлянул, прочищая горло. - Вам же скажу, - голос его отвердел, - всякий, возвышающий себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится. Ибо что пользы человеку приобрести пусть и весь мир, но душе своей повредить? Варрава передернулся, словно вместо вина по ошибке хватил уксусу. - О чем ты?! - замахал руками. - Опомнись, нашел время поучать! И, всунув два пальца в рот, пронзительно, так, что уши заложило, свистнул по-разбойничьи. Все, кого охватывал взор, и торговцы, и менялы, и паломники, и левиты окаменели от ужаса, от такого немыслимого кощунства. А Варрава, вскинув вытянутые руки, чтобы единомышленники отовсюду заметили его, ринулся в расступившуюся толпу. Дижман и Геста, а за ними и Симон Кананит скользнули следом. Симон Кифа с Иаковом Зеведеевым, стоявшие все это время опустив глаза долу, дернулись было, чтобы броситься туда же, но, взглянув на Равви, снова отступили ему за спину. - Слепые вожди слепых. А если слепой ведет слепого, оба падут в яму. - Равви глубоко вздохнул. - Сказано: как хотите, чтобы люди поступали с вами, так и вы поступайте с ними. А эти? А ты? покосился на Иуду. - Как поступаете с людьми?.. Не судите, и не будете судимы! - Не судить?! - Пораженный Иуда аж задохнулся. - Но ведь ты сам без конца твердишь: ныне настал суд миру сему. Ныне! - выкрикнул с вызовом. - И еще твои слова: на суд я пришел в мир сей, ибо Сын человеческий воздает каждому по делам его!.. Так почему же тебе можно судить, а нам, тобою избранным, нельзя?! - А потому, - пощелкивая бичом, скучающе ответил Равви, - что помимо того, о чем ты напомнил, еще многое имею сказать, но вы пока не сможете вместить того. Ибо о суетном, а не о душе думаете. - О душе? - выдохнул изумленно Иуда. - Но ты же сам не раз говорил: оберегающий душу свою потеряет ее, а потерявший сбережет! - Только если потеряет ее ради меня, - напомнил уточняюще Равви. Иуда стиснул зубы, чтобы не вырвалась дерзость. Перевел глаза на Елеазара, который, оберегаемый назареями, с трудом - его мотало, кидало из стороны в сторону - пробирался сюда, ко Двору народа. И вдруг, почувствовав опасность - словно в затылок кольнули, быстро развернулся. И, раскинув руки, попятился, чтобы прикрыть Равви, - слева, расталкивая встречных, приблизилась почти вплотную кучка левитов во главе с высоким, широким, широкоплечим, мускулистым Ананией, начальником храмовой стражи. Вид Анании был решительный, красивое, с ухоженной бородой, лицо - безжалостно. Сунув руку под хламиду, Иуда подался навстречу левитам, но Равви так резко отодвинул его в сторону, что Иуда, качнувшись, едва не упал. Удивленный, обернулся к нему. Он пристально глядел на левитов, и оттого, что плат-судхар низко навис над его глазами, затеняя их, казались они беспощадными и даже зловещими. И левиты, и Анания остановились, заозирались растерянно. Иуда удовлетворенно заулыбался: не раз видел подобное. И здесь, в Храме, три года назад, и в Назарете, и в Капернауме, и в Вифсаиде, и в Самарии - везде, где возмущенные речами и поступками Равви хотели расправиться с ним. А Равви медленно перевел взгляд туда, где, прорвавшись сквозь толпу к наружной колоннаде Храма, круша лавки-хануйоты, буйствовали Варрава и его подручные. Анания и левиты, следуя, как зачарованные, за взглядом Равви, так же медленно повернули головы в ту сторону. - Вот он! - Анания властно, подобно трибуну, бросающему в атаку последнюю центурию, выкинул руку в том направлении. - Схватить его! И первым в стремительном прыжке, отчего взметнулись голубые кисти-канафы, ринулся в клокочущую людскую гущу. Он и левиты с храмовыми стражниками проворно, насколько позволяла толкотня, продвигались к бесчинствующим людям Варравы, а с другой, противоположной месту заварухи, стороны... Из широко распахнувшихся железных ворот, обитых бронзовыми шипастыми пластинами, выскочили легионеры в кожаных нагрудниках, кожаных шлемах и с обтянутыми той же кожей деревянными щитами. По этой простенькой экипировке Иуда сразу узнал самарян вспомогательный отряд иерушалаимского гарнизона, и восхитился центурионом, пославшим их: и ромейцы с оружием в Храм не вошли, не осквернили его, а потому священники не вправе отправить жалобу императору; и беспорядки, можно рассчитывать, будут подавлены беспощадно, так как нет даже среди язычников более непримиримых врагов Храма, чем это презренное, отколовшееся от колена Ефремова, племя, считающее, что только их гора Гаризим и храм на ней, разрушенный много-много лет назад Гирканом, истинно святое место, и там - и только там!
