Он вспомнил, что был вчера в ресторане. Подумав немного, Латхам вспомнил даже в каком именно ресторане он был и с кем. Он был в «Ла Скала» с Эммой. Почему же он так напился? Вот этого он вспомнить пока никак не мог. В то же время его грызло внутреннее недовольство собой, что он говорил что-то не то и делал что-то не так именно вчера в ресторане. Подумав еще немного, Латхам махнул рукой на все. Если он вчера кого и обидел, то это было вчера. А что о нем подумают, его меньше всего волновало. Это пусть волнует тех, кто о нем что-то думает, а он…

Тут его стройные мысли снова смешались, и он застонал от приступа сильнейшей головной боли. Латхам помотал головой, словно надеялся вытрясти боль прочь. Ничего не помогло. Оставалось примириться со своей судьбой и попытаться действительно встать. Дик Латхам взглянул на окно. Судя по слабым солнечным лучам, пробивавшимся сквозь ставни, было раннее утро, что-то около семи часов. Именнб в это время страну будит традиционная передача «Доброе утро, Америка!». Латхам редко смотрел ее, но теперь, коль он проснулся, решил послушать новости в исполнении роскошной Деборы Норвилл. У нее была особая, только ей присущая манера облекать своим чувственным ртом любую новость, которую ей доводилось читать. Даже самые сухие факты в ее исполнении наполнялись свежестью и ароматом. Латхам дотянулся до дистанционного пульта и попробовал включить телевизор. Как он и ожидал, пульт не сработал. Он, покачиваясь, добрел до аппарата, ткнул пальцем в клавишу и обессиленно опустился в стоявшее рядом кресло.

Клик. Телевизор заработал, и комнату заполнили все типы японских автомобилей «тойота», и ему стало понятно, почему он не должен терять времени и тут же должен броситься покупать их, причем желательно все… От рекламы зубной пасты у негр заломило зубы. И вот наконец чувственная Дебора стала давать свою версию мировых событий.

— Вчера вечером страшный пожар спалил дотла дом знаменитого фотографа и экологиста, проживающего в горах Малибу. Этого человека звали Бен Алабама, больше известного просто как Алабама. Он погиб, когда огонь обрушился на его жилище, спрятанное в диких горах Санта-Моника. Он стал знаменит тем, что недавно одержал внушительную победу в борьбе против осуществления планов размещения в этих диких нетронутых краях нового комплекса киностудии «Космос», неподалеку от знаменитой Седловой горы в каньоне Малибу. Полиция подозревает преднамеренное убийство. Президент Соединенных Штатов Америки, его близкий и давний друг, сказал, что Америка потеряла настоящего художника и артиста, защитника окружающей среды и просто хорошего человека. Президент почтит своим присутствием похороны Бена Алабамы. В Ливане прошлой ночью…

Латхам привстал. Прошелся по комнате. Головокружения больше не было. Не было вообще никакого похмелья. Алабама сгорел.. Господь услышал его молитвы. Латхам никогда не верил в силу молитв, теперь поверил. Он дрожал, нет, это ему показалось, нет, дрожал на самом деле крупной дрожью. Вчера он страстно желал смерти Алабамы. Сегодня тот был мертв. Латхам должен был быть рад, но его колотила дрожь. Алабама за эти долгие годы стал частью его жизни, и теперь он ощущал страшную пустоту в душе, словно что-то важное, яркое и самобытное, чем он втайне искренне восхищался, навсегда исчезло, растворилось. Со смертью Алабамы обрывалась ниточка, тянувшаяся в прошлое Латхама, в дни его молодости в Париже. Алабама остался единственным человеком в мире, который знал Латхама с тех пор. Вот и его не стало.

Пожалуй, Латхам сейчас был искренне расстроен этим печальным сообщением о смерти Бена Алабамы. Резко зазвонил телефон. Это был Томми Хаверс.

— Дик, это я. Вы слышали о Бене Алабаме?

— Да, я только что прослушал сообщение в новостях. Я не могу в это поверить…

— Я тоже не верю в такие совпадения, — произнес Хаверс.

— Да, интересная получается история, — протянул Дик и замер. Что, черт возьми, он вчера нес в ресторане? Ведь он грозил смертью Алабаме. И теперь Алабама был мертв, а полиция наверняка подозревает поджог. Все ясно, как дважды два четыре — он будет под подозрением. Слава Богу, что у него есть алиби! Постой, какое еще алаби! Кто-то уложил его в постель в районе девяти часов вечера, но дальше он спал в одиночестве. А до дома Алабамы всего-то двадцать минут на машине…

— Послушай, Томми. Ты можешь прямо сейчас прилететь в Калифорнию? Бросай все дела и немедленно приезжай. Мне надо, чтобы ты вовремя был рядом. Да и захвати этого талантливого адвоката от Крюгера. Как его там, ну, ты знаешь о ком я говорю, этого острого на язык и быстрого на ум Фельдермана или Федермана…

— Фельдмана? Того самого, кого мы использовали в сделке о земле, что принесла нам большие прибыли? Но ведь он связан с теневыми структурами.

— Достань его хоть из-под земли, — бросил Дик и положил под язык таблетку от сердца.

У него росло чувство внутреннего беспокойства. Он снова и снова возвращался к событиям вчерашнего вечера. Мозаичные картины вспыхивали в его мозгу и постепенно выстраивались в один стройный и зловещий ряд. Одно лишь радовало его, пока радовало. Он не был поджигателем. По крайней мере, полиция не собрала достаточно улик, чтобы предъявить ему обвинение в поджоге и убийстве. А если бы у них что-нибудь было, они бы уже заявились к нему.

— Эй, Дик! С вами все в порядке? Мне показалось, что вы отключились…

— Нет-нет. Со мной все в порядке. Просто легкое недомогание. Наверное, подцепил какой-нибудь вирус. А ты, Томми, бросай все дела и срочно лети ко мне. Попытаемся сделать что-либо для спасения киностудии «Космос». Может, под шумок этой истории и удастся что-либо сделать.

— Хорошо, я буду в девять, — сказал Хаверс и повесил трубку. Латхам сделал то же самое. Какое-то время он сидел, бездумно теребя телефонный провод. Ему сейчас не хватало информации, чтобы сделать какие-либо выводы и принять правильное решение. Возможно, ему следует связаться с Арнольдом Йорком, издателем «Малибу Таймс». Он был сведущим человеком, и у него уже наверняка была версия полиции.

Его размышления были внезапно прерваны Эммой Гиннес. Она без стука вошла и остановилась у входа. На ней были джинсы в обтяжку и пуловер, эффектно подчеркивающий ее полные груди. Эмма выглядела как похотливая кошка весной, дождавшаяся кота… В руке она что-то сжимала.

— Какого черта тебе здесь надо? Тебя что, никогда не учили что перед тем, как войти, надо постучать и попросить разрешения?..

Выражение глаз Эммы прервало его бурное негодование. Они просто были переполнены каким-то зловещим триумфом. Улыбка светилась на ее лице. За всю свою бурную жизнь Дик никогда еще не видел более счастливого человека.

— Ну что, Дик? Разве ты не всегда держишь свои обещания? — услышал Латхам. Он уже начинал догадываться, что не все в этой истории чисто и все каким-то образом связано с Эммой Гиннес.

— О чем ты говоришь? — начал было он, но уже твердо знал, что Эмма хотела обвинить его в убийстве Алабамы, или, по крайней мере в угрозе убить его, что у нее были какие-то веские доказательства его причастности к этой истории убийства Бена Алабамы, к которой он не имел никакого отношения…

Он старался успокоиться и рассмотреть ситуацию под разными углами. Было что-то недосказанное, что-то, что было посущественнее его пьяных угроз в адрес Алабамы. Но что именно? Латхам честно пытался найти хоть какую-то зацепку. Но все было тщетно по одной простой причине: он ведь был невиновен и знал это. А за то, что он желал смерти Алабаме, пока еще не судят. Латхам снова взглянул на Эмму, в ее глаза, и почувствовал себя очень плохо. Он смотрел не в глаза некогда любимой женщины, это были глаза самого дьявола. Только сейчас он понял, что сделал одну из самых больших своих ошибок в жизни, за которую ему придется, очевидно, крупно заплатить. Он знал репутацию Эммы Гиннес как беспощаднрй и крайне жестокой к своим врагам. Он ее явно недооценил и позволил событиям выйти из-под контроля. Он многое прощал ей за ее организационный талант, но не учёл одного — того, что она была психически неуравновешенна А сейчас он в этом был абсолютно уверен…

— Я имею в виду, что ты грозил убить Алабаму и убил его вчера, когда поджег его дом, — четко процедила Эмма и вошла в его спальню, аккуратно закрыв за собой дверь.

— Ты же знаешь, что я этого не делал.

— Какое значение имеет то, знаю ли я это! Важно лишь то, что думает полиция по этому поводу.

— У тебя нет ничего…

— Ты хочешь сказать, что у меня нет ни одной улики против тебя, Дик? — закончила за него Эмма.

Латхам, глядя на нее, понял, что сейчас Эмма обладает чем-то, что придает ей абсолютную уверенность в себе, в своих силах, в возможности одержать верх над ним, Латхамом. Так оно и было. Эмма разжала кулак и показала ему портативный магнитофон.

— Здесь записано все. Все, как ты грозил убить Алабаму…

Дик ни секунды не сомневался в том, что Эмма сейчас не лжет, не блефует, не пытается его обвести… Нет. Если она говорила, то так оно и было. Но у Латхама болезненно сжался желудок в предчувствии чего-то еще, гораздо более худшего. И его интуиция не подвела.

— Полиция обязательно найдет пустую канистру из-под бензина недалеко от Седловой горы, там, где стоял дом Алабамы. Помнишь, ту самую канистру, с которой ты ходил на ближайшую бензоколонку, когда у нас кончился бензин, а?

Латхам судорожно сглотнул. Да, он помнил тот случай. Он достаточно долго нес эту канистру, и на ней дотжны были сохраниться его отпечатки пальцев. Пленка вкупе с канистрой создали прочную базу для обвинения его в поджоге и убийстве. А арест его был равносилен экономическому краху всей его империи. Эта сумасшедшая баба сейчас стояла рядом с его кроватью и буквально держала в своих руках его будущее. Он мог сейчас силой отобрать у Эммы пленку, но был абсолютно уверен в том, что это копия, а оригинал где-то надежно спрятан. А канистра была просто убийственной уликой против него. Латхам сидел в полной прострации, но все-таки нашел в себе силы сбросить тягостное оцепенение, нахлынувшее от безрадостных перспектив на будущее. Он поднял глаза на Эмму и, заикаясь, произнес:

— Это ты сделала… Это ты убила Бена Алабаму. Это ты подожгла его дом.

Эмма засмеялась страшным скрипучим смехом. Столько в нем было злобы и ненависти, что его с трудом можно было назвать смехом. Дик в который раз клял себя за то, что проглядел все, прямо бросающиеся в глаза, признаки ее сумасшествия. Своим смехом сейчас она подтвердила его полудогадку-полуутверждение, что именно она убила Алабаму. А ведь многие его предупреждали, что у Эммы все признаки паранойи. Он никого не слушал, даже верного Томми Хаверса. А ведь он совсем недавно его об этом предупредил. Дик никого не хотел слушать. Он не видел этого потому, что был покорен ее деловой хваткой, и ему казалось, что все негативные отзывы об Эмме — дело рук завистников и неудачников. Но теперь он сам прикоснулся к ее паранойе. Убийца стояла в его комнате прямо перед ним. Теперь уже Латхаму угрожала смертельная опасность. Он публично угрожал, его угрозы были записаны, улики против него гениально подброшены, тем более что у него лично была ссора с Алабамой, а чем это не мотив для убийства? У него снова закружилась голова, когда он понял, что Эмма использовала для убийства Алабамы и его личный автомобиль. Элементарный сравнительный анализ отпечатков протектора добавит последнюю улику в дело по обвинению его в убийстве…

— Что тебе от меня надо, Эмма? — спросил Латхам. Теперь ему было ясно, что она хотела заключить какую-то сделку. Эмма выдержала эффектную паузу. Теперь любое ее требование будет удовлетворено, и торопиться больше некуда. И это — будет всего лишь одно требование из длинной череды многих:… Эмма была гениальным мастером шантажа и теперь наслаждалась своей полной. властью…

— Мне нужна киностудия «Космос», Я хочу управлять ею так, как я хочу, и чтобы никто не смел вмешиваться…

— Что? Эмма Гиннес? Она получит «Космос»? Ты щутишь?

— Я вовсе не шучу, и все будет так, как я сказал.

И действительно, сейчас Дик Латхам был вовсе не настроен шутить и был серьезен, как никогда. Он смотрел в окно, чтобы не встречаться взглядом с Томми Хаверсом. Сейчас он страстно желал поменяться местами с любым из пловцов, которые плескались в океане неподалеку от них…

— Но ведь ты не доверишь ей все руководство студией. Ты ведь понимаешь, что тогда произойдет. Это будет просто катастрофа. Над нами будет смеяться весь Голливуд… — с тревогой спросил его Хаверс и чувствовал себя очень плохо. Он понимал всю безрассудность этой затеи, но не мог по карьерным причинам в открытую воспротивиться решению своего хозяина. — А что же будет с журналом «Нью селебрити»? Ты ведь сам говорил, что журналу нужен один хозяин. А если теперь Эмма будет руководить еще и киностудией, то она запустит свой журнал, — не отставал Хаверс. — Ведь Эмма возродила журнал к жизни, это ее замысел, ее детище… Ну по крайней мере, Дик, объясни хотя бы мотивы своего решения, если не можешь объяснить логику…

Латхам не отрывался от созерцания океана, словно видел его впервые в жизни…

— Она предвестник грядущей моды. Она ее творец и законодатель. Эмма знает, что хочет, и что надо публике. А если она справляется с модой, то справится и с производством фильмов. О ней много говорили всего разного, но она знает свое дело. Я уверен в правильности своего решения. Верьте мне, моя интуиция не подведет…

Никогда еще Латхам так неискренне и неубедительно не говорил. Хаверс с изумлением смотрел на него и старался понять, что к чему. Сейчас ему припомнился тот давний разговор с Эммой Гиннес, что состоялся в «Канал-Баре». Тогда она подбросила ему мысль сделать ее директором студии. Тогда Хаверс не поддержал Эмму. А сейчас ее поддержал сам Латхам. Что же за всем этим скрывается? Возможно, в словах Дика и есть доля правды относительно деловых качеств Эммы и ее потенциальных возможностей директора киностудии. Нет, это все нереально. Для того, чтобы успешно создать фильм и добиться его признания, необходимо очень много условий. Существует особая сеть, которая занимается исключительно рекламой, другое подразделение осуществляет прокат и распространение копий. Это очень тесный мир людей, которые знают друг друга годами, и никого постороннего туда просто не впустят. А ведь успех фильма почти на девяносто пять процентов зависит от этого братства… Нет, ! даже со всеми своими талантами Эмме не под силу вот! так, с налету взять эту крепость. Тут что-то Другое. Тем! более что Эмма не совсем устойчива в области психики. Латхам это должен-знать. Об этом он говорил ему, да и от других Дик слышал то же самое. Когда-нибудь Латхам! горько пожалеет о своем нынешнем решении, а сейчас, а сейчас…

— Дело ваше, господин Латхан. Вам лучше видно с высоты, но все же я немного опасаюсь за возможные! негативные последствия сегодняшнего решения. Я считаю, ! что Эмма Гиннес не вполне подходщий вариант, — сказал! наконец Хаверс. Это был его способ показать, что при! таком раскладе он умывает руки и всю ответственность за! будущее развитие событий несет только Дик Латхам. — Так когда она приступит к своим новым обязанностям?

— Она уже приступила с сегодняшего утра. — Голос! Латхама звучал глухо и неестественно отстраненно, не так, как он обычно говорил… Томми Хаверс оторопел.

— А что именно входит в ее обязанности?

— Сейчас она переписывает сценарий «Малибу», — сказал Латхам, отрываясь от созерцания лазурного океана и поворачиваясь наконец к Хаверсу. Воцарилось продолжительное затишье.

— Я не предполагал, что этот проект еще на ходу, — осторожно выговорил Хаверс.

Он не знал, как ему поступить. Конечно, он слышал о стычке Пэт Паркер и Дика Латхама. Тогда эта девушка возглавила кампанию протеста кинозвезд против строительства киностудии в Малибу. Был ли какой-то особый смысл в том, что именно Пэт Паркер, а не Алабама нанес последний удар по планан Латхама в отношении «Космоса»? Но какой? Хаверс пока терялся в догадках, но подумал, что неожиданное решение Латхама может быть как-то связано с этим событием. А почему бы и нет?

— Существуют такие моменты, когда личное не имеет права вмешиваться в производственную сферу, — вдохновенно лгал Латхам. — Если «Малибу» с помощью Пэт Паркер обещает стать сенсацией или просто хорошим фильмом, то работа должна продолжаться, несмотря на все личные недоразумения. Я сам позвонил Пэт и все ей объяснил.

Пэт была его личным, и тут как раз все было наоборот. Личное властно вторгалось в производство, но Дик уже не мог отделить себя от Пэт Паркер. Да, она пошла наперекор ему, но это было так чудесно сделано, что она только ещё сильнее ему понравилась. Пэт поняла самую его суть. Она распознала в нем большого и нежного ребенка. Дик Латхам готов был ей простить все, только бы она не исчезла из его жизни. Он так стремился принадлежать к ее кругу, а не приблизить ее к своему… Все это было неожиданно, даже для него самого…

— А что новый директор студии «Космос» думает о фильме «Малибу»? Не помешает ли фильму черная кошка, которая пробежала между Эммой Гиннес и Тони Валентино? И что, черт возьми, надо переделывать в уже практически готовом сценарии? Все это очень странно и тревожит меня, — произнес Томми Хаверс.

Дик Латхам перевел дыхание. Если бы Хаверс только знал, как это неприятно ему, но он не мог позволить, чтобы еще кто-либо узнал страшную тайну, что только молчание Эммы Гиннес уберегало его от обвинения в убийстве Бена Алабамы. А по сравнению с этим мышиная возня в «Космосе» и вокруг него не имела никакого существенного значения. Он отдал ей киностудию, и сделка завершилась.

Но Хаверсу не хотелось довольствоваться тем, что ему предложил в качестве официальной версии Латхам. Он продолжал выпытывать у своего шефа все, что могло пролить свет на это странное решение.

— А что, собственно, Эмма собирается переделывать в сценарии фильма? — напрямик задал он вопрос.

— Она переписывает сексуальные сцены, — нехотя ответил Латхам и нервно засмеялся.

Вертолет снизился, делая вираж над Седловой горой. Внизу лежали дымящиеся и обугленные останки жилища Бена Алабамы. Они выделялись грязным черным пятном на буйном великолепии природных красок гор Санта-Моника. Пэт Паркер прильнула к иллюминатору так сильно, что ее нос совсем расплющился… Она смотрела на эти руины, и слезы текли по ее лицу. Она смотрела вниз, на дом Алабамы, похожий теперь на расколотую перламут — ровую раковину, которую кто-то бросил в костер. Следы пожара подавляли ее. Никто бы не смог выжить и спастись из огненного ада. На много сотен метров от дома все было выгоревшим дотла. Не было ничего, одни головешки и зола. И каким-то диссонансом со всем этим выглядела зелень на горных склонах, поднимавшихся выше бывшего дома Алабамы… Пэт рыдала, вспоминая самого Алабаму, его гостеприимный дом, те часы, которые она с ним провела, убеждая его начать фотографировать вновь… В ее сердце образовалась огромная пустота, а она не знала, чем ее заполнить, чем унять страшную боль от утраты своего друга.

Пэт рукой подала знак пилоту. Она указала ему пальцем вниз и вопросительно подняла брови. Для верности еще и прокричала:

— Вы можете здесь приземлиться? Пилот утвердительно кивнул, и машина стала садиться. Все утро они летали по окрестным местам, выбирая площадку для съемок фильма. Но, очевидно, мысль о том, что надо бы побывать на месте гибели Алабамы, исподволь грызла Пэт. Так или иначе, она оказалась в этом районе и сейчас ступит на землю, где обрел вечный покой неутомимый ее защитник.

Едва заглох вертолетный двигатель, как Пэт тут же спрыгнула на землю. Она оглянулась на уходящие вверх скалы. На них четко обозначился след огня, обрушившегося в конце концов на дом Алабамы. Злоумышленником мог быть кто угодно, вроде тех горе-туристов, которые могут „ запросто бросить непогашенный окурок в кучу сухого хвороста и продолжить свой путь, даже не оглянувшись. Или же кто-то бросил горящую спичку из окна проезжавшего мимо автомобиля. Пэт казалось невероятным, что кому-то понадобилось сделать это осознанно, а еще более невероятным казалось умышленное злодеяние, хотя полиция склонялась к мысли о поджоге.

Пэт медленно брела по развалинам, вспоминая былые славные деньки. Похороны Алабамы назначены на завтра. Это будет событием для всей местной прессы, а присутствие самого президента США поднимет его уровень на немыслимую высоту. Но Алабама сам по себе был столь значительной фигурой, что и без президента его похороны не стали бы менее впечатляющими. Сегодня Пэт прощалась со старым забиякой и любителем пива, со страстным велогонщиком и ревнителем красоты дикой природы…

Слава Богу, что остались целы его бесценные фотоснимки, что висели на стенах музея Поля Гетти. Все его другие великолепные шедевры сгорели в доме вместе с Алабамой или же лежали теперь не доступные никому в несгораемом хранилище в Американском банке. Что теперь с ними будет? Ведь у Алабамы не было наследников. Очевидно, что когда-нибудь они все же попадут в те самые музеи, которые при жизни Алабама не очень-то жаловал, или станут украшением коллекций богачей.

Пэт медленно подошла к тому месту, где раньше была крепкая и тяжелая дубовая входная дверь, робко переступила через порог. Она были в коридоре. И снова воспоминания нахлынули на нее с новой силой. Вот здесь стояло кресло, на котором он любил сидеть в дождливую погоду. А здесь была софа, та самая софа, на которой Пэт страдала, когда Тони поссорился с ней. А вот здесь был балкон, с которого Алабама следил за ней во время ее первой съемки все того же Тони Валентино… Пэт брела дальше, узнавала по сгоревшим обломкам предметы мебели, кое-где уцелели расплавившиеся ложки и вилки, корешки старых фолиантов… Пэт застыла посреди зала, выходящего окнами на горы. Здесь любил стоять Алабама. Пэт почти физически чувствовала его присутствие, его дух был здесь.

Она почувствовала какую-то теплоту, которая странно ужилась в ее сердце с печалью…

Кинг тоже погиб здесь, рядом со своим любимым мастером, учителем и хозяином. Его не спасли крепкие мускулы и тренированное, сильное тело. Никто бы не смог выскочить из этого пекла. Огонь обрушился внезапно, словно удар молнии, и испепелил ее любимых друзей; ставших такими близкими ей людей…

Внезапно Пэт рухнула на колени. Она подняла взор к бездонному синему небу и стала истово молиться. Она просила Всемогущего о немногом…

Боже! Защити их, прими под свое крыло… Где бы они сейчас ни были, люби их так же сильно, как они меня…

Эмма Гиннес сидела и смотрела в сторону спокойного, чуть ленивого океана. Ветер Санта-Анны тянул шлейф дыма из долины Сан-Фернандо. Он протянулся через весь каньон Малибу и медленно развеивался над океанскими просторами. Подумаешь! Немного сажи, копоти сядет на чей-то белоснежный костюм. Какое это имело значение, когда все ее самые смелые планы так блестяще осуществились. Эмма свесила голову вниз и взглянула с семидесятиметрового утеса вниз на берег океана. На нем было полупустынно, лишь изредка кое-где виднелись небольшие группки людей. Чуть поодаль в одиночестве загорала обнаженная девушка на чистом пляже. Снизу донеслись отчаянные вопли двух неумелых виндсерфингистов, столкнувшихся и теперь барахтавшихся под огромной волной. Эмма смотрела на все это с высоты, и демонический дух овладевал ею. Все эти жалкие домишки нынешних обитателей Малибу, этих так называемых кинозвезд, славы и любви Америки, будут когда-нибудь поглощены величественным океаном, не останется здесь ничего, кроме скал. Так и она расправится со всеми, кто посмел встать на ее пути. Эмма с удовольствием думала таким образом, стоя на утесе, на выдающейся в океан платформе. Она была устроена с таким расчетом, чтобы обеспечить максимальный обзор береговой линии, поймать ветер и тем самым сэкономить на искусственном кондиционировании воздуха, ну и еще это было самым престижным местом на побережье, где многие предпочитали скоротать вечерок-другой. Музыка тихо журчала из скрытых динамиков. Нега и блаженство владели этим местом. Эмма вернулась к своему столику и снова уселась в кресло-качалку. Она с детства любила такие кресла и сейчас наслаждалась, покачиваясь вперед-назад…

Эмма качалась, а мысли ее выстраивались в нужном направлении. Вот уже третий день, как она стала директором студии «Космос», а еще не появилась в своем новом офисе, не отдала ни одного приказа. Да, впрочем, с этим-то ей не очень хотелось и спешить… Это всегда успеется. Ее сейчас занимало совсем другое. Она начинала обдумывать свой вариант сценария. До этого ей еще не приходилось писать, а уж тем более переписывать сценарий. Эмма покачивалась, сидя в кресле-качалке на утесе, обдуваемая приятным легким ветерком. Покачиваясь туда-сюда, она продумывала сексуальные сцены, которые, по ее мнению, надлежало добавить в сценарий фильма «Малибу». Боже! Если бы удалось воплотить все, что она сейчас представила в своем изощренном воображении! Это был бы самый кассовый фильм во всем мире, но и самый скандальный…

Постепенно Эмма настроилась на волну, которую ей удавалось иногда поймать. Дело в том, что все свои самые гениальные вещи Эмма творила именно в том состоянии, когда ее мозг, ее воля были заблокированы, а рука сама выводила на бумаге слова, идущие из самых глубин ее сути. Вот и сейчас она почувствовала, что смогла настроиться на нужный ритм. Не беда, что сцена будет чуть-чуть корявая, редактор подправит неточности. Главное, она уловила суть сцены секса Тони и Мелиссы… Он будет лежать внизу, а Мелисса…

Зазвонил телефон. Это была самая страшная секретарша, какую Эмма смогла найти во всем Голливуде. Она не задумываясь предложила ей хорошие деньги и посадила в своем офисе. Эмма с недовольством встала и подошла к столику с телефоном.

— Вас разыскивает мистер Ричард Латхам. Сейчас он на проводе и хочет переговорить с вами… — услышала она голос секретарши.

— Скажите ему, что я занята, пусть оставит записку… — резко бросила она и положила трубку.

Так, значит Тони будет снизу, а над ним Мелисса. Камера наезжает и делает крупный план любовников, останавливается на сосках Мелиссы, поднимается к ее чувственному рту, показывает, как язык облизывает пухлые губы, затем камера медленно опускается вдоль тела Мелиссы, минует ее пупок, все ниже, ниже… У Эммы захватило дух. Она явственно представила не женские прелести Мелиссы Вэйн, а напряженное тело Пэт Паркер, ее сузившиеся от бешенства глаза, когда она будет снимать эту сцену по ее, Эммы Гиннес, сценарию…

Воображение у Эммы заработало во всю мощь. Она не писала, она строчила на бумаге. Рука ее так и летала по строчкам…

Тони берет груди Мелиссы в свои руки, ласкает их, пощипывает за соски, мнет. Мелисса стонет от удовольствия, сама помогает ему сжать груди своими руками. Она выгибается дугой, начинает быстро двигаться вверх-вниз, ее глаза затуманиваются, из горла раздается хрип и Мелисса дико и долго кричит, содрогаясь в такт волнам оргазма, затопившим всю ее сущность.

Тони! Она совсем забыла о нем. Он лежит под Мелиссой и наслаждается женщиной, словно похотливый мартовский кот. В его глазах любовь круто замешена с чувством победителя, захватившего город и теперь грабившего его… Да, именно так это должно быть. Пусть эта противная Пэт Паркер содрогнется от ревности и злобы, когда увидит своего любимого в этой сцене крупным планом. Так, добавить музыкальное оформление. Черт, а где же они всем этим занимаются? В машине? Нет, на полу. Да, именно на полу. В роскошной гостиной на толстом и мягком ковре, посреди цветов в красивых вазах…

Эмма писала все это и вдруг почувствовала, что ее захватила сцена, которую она придумала сама. Не было уже никакой Мелиссы Вэйн. Все, что она писала сейчас, происходило именно с ней, Эммой. Она чувствовала, как его стальная плоть входит в ее тело, приколачивая ее к полу. Она чувствовала на себе его сильные руки, ласкающие груди, его зубы, покусывающие соски… Чем дальше Эмма писала, тем больше чувствовала возбуждение. У нее все было влажно и горело огнем желания. Этот проклятый актеришка! Что же он с ней делает! Сколько же будет длиться ее пытка? Если все пойдет и дальше в таком духе, то у нее просто не хватит сил…

Снова ее мысли вернулись к спасительной соломинке — к ее мести Пэт Паркер. А как она будет читать сценарий с перекошенным от злости лицом. Она просто должна взорваться от этой сцены, или Эмма ничего не понимает ни в людях, ни в жизни. В самых крутых сценах, конечно, можно найти дублера, скажем, Хэрри Римса, он уже дебютировал в ее «Нью селебрити», и довольно успешно. Да, все это правильно, но Эмма писала сейчас сценарий в расчете только на одного человека — Тони Валентино и в расчете на одного конкретного режиссера — Пэт Паркер…

Эмма резко рассмеялась, не в силах сдерживать свои эмоции, и довольно потерла свои маленькие толстые ладошки.

Так, Тони должен поднять ее с пола и продолжить свои изыскания уже в более комфортабельных условиях на кровати. Так, там должно быть много всяких подушек и подушечек, несметное количество покрывал и простыней. На Мелиссе можно оставить кое-что из одежды, бретельки расстегнутого лифчика и обрывки трусиков… Нет, не надо оставлять ничего. Пусть камера покажет ее роскошное тело полностью обнаженным, единственное, что можно оставить на нем, так это следы рук Тони Валентино…

Эмма поерзала на кресле-качалке и решительно вывела следующие строчки: «Он легко поднял девушку, словно она была пушинкой. Последние остатки ее одежды слетели на пол. Тони прижал ее лоно к своим губам и вдыхал ее запах, ее аромат. Девушка извивалась в его объятиях, терлась грудью, целовала его. Тони подошел к кровати, одной рукой удерживая девушку, другой отшвырнул все роскошные покрывала и бросил девушку на них. Она упала на спину, ее ноги широко раскрылись. Глаза заблестели, губы увлажнились. Она застонала в предвкушении удовольствия и протянула к нему руки…»

Так-так-так… Спокойно. У Эммы пересохло во рту, пульс участился. Прежде всего надо самой успокоиться. Сейчас Эмма была абсолютно уверена в том, что отношения Пэт Паркер и Тони Валентино закончатся одновременно с финальными титрами фильма «Малибу». А потом этот противный актеришка, который посмел прилюдно ее унизить на выпускном вечере в театре-школе Джуллиарда и потом еще и отверг ее любовь, будет стоять перед ней на коленях. Да, на коленях и будет делать ей… Нет, не сейчас, не надо забегать так далеко. Всему свое время. Надо, чтобы он привык к мысли, что она теперь директор студии, а желание хозяина всегда закон. И он будет выполнять все ее желания. Только не надо слишком торопиться. Когда спешишь, то можно и опоздать…