ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Они медленно брели по берегу. Жаркое полуденное солнце освещало Малибу, постепно клонясь к вечеру. Ветер стих, даже чайки ленились лишний раз прокричать, дабы не разрушить пасторальную идиллию берега, лишь изредка нарушаемую редкими влюбленными парами.

Пэт взяла Тони за руку, он в ответ крепко ее сжал, шел сзади нее, пока они поднимались наверх на деревянную террасу пляжного домика. Тони смотрел на стройные длинные ноги Пэт, покрытые коричневым загаром. Затем его взор переместился чуть выше, на две половинки, под переливающейся тонкой тканью бикини. Он с удовольствием смотрел на стройную спину, на тонкую талию.

Пэт обернулась, словно почувствовав его взгляд, кокетливо ему улыбнулась, дав понять, что она отлично поняла, о чем он сейчас думает. А ее задорный взгляд уверил его в том, что и ей нравится ход его мыслей. Она остановилась и прижалась грудью к Тони. На несколько долгих секунд они замерли в неподвижности.

— Я не мог простить тебя, но не мог и забыть, — произнес Тони. Они еще не обсуждали эту тему…

— А сейчас?

— Все прошло.

— Послушай, милый, что ты имеешь в виду под «прошло»?

Пэт улыбнулась своему избраннику. Сейчас они признавали только язык своих тел, понятный и доступный им без перевода, прекрасно обходясь без этих грубых слов и пустых предложений.

Тони в свою очередь улыбнулся, как бы желая показать, что он и сам не совсем понимает, что значат его слова, да и неважно все это сейчас…

— Пэт, ты была неподражаемо храбра с этим Латхамом. Я еще не встречал женщин, которые могли позволить себе такое в отношении его.

Пэт снова улыбнулась в знак признательности и облегчения. Ей удалось прорвать его блокаду. Все-таки она все сделала правильно!

— Я думала, что он разорвет меня, тебя, любого на части. А вместо этого услышала совершенно невероятную вещь — «продолжайте работать, ничего не изменилось». Я до сих пор не могу в это поверить. Может, он мазохист или что-нибудь в этом роде?

— Нет, просто никто еще не говорил этому мерзавцу, что он ведет себя, как скотина. Что он никогда и не о ком не заботился. Он зауважал тебя за то, что ты смогла выступить против него прямо. И я тоже.

— В самом деле? — улыбнулась Пэт.

— Я же сказал, что да.

Тони с трудом изобразил улыбку. Комплименты давались ему с трудом, а уже о том, чтобы их еще и повторять… Кроме того, Тони тщетно пытался понять, почему он вовсе не сердится на эту девушку, почему он ее простил, несмотря на предательство. Впрочем, это его уже почему-то тоже совсем не заботило. Более того, он, похоже, уже успел многое подзабыть. А все-таки что его в ней больше всего привлекает? Ее неподражаемая смелость в протесте против затеи Латхама? Или ее решение предпочесть Алабаму и его горы своей карьере у Латхама? Или, может, все это заслуга Элисон Вандербильт, которая открыла ему глаза и помогла вновь полюбить эту красавицу.

— Тони, а Элисон тебе что-нибудь о нас говорила? — внезапно спросила Пэт, словно прочитала его мысли.

— Ты имеешь в виду, говорила ли она мне то, что ты хотела передать мне через нее? Да, говорила. Она мне очень помогла. И она полностью доверяет тебе.

— А ты, Тони, мне доверяешь?

— Доверяю в чем?

— Я первая спросила! Отвечай! — звонко расхохоталась Пэт и щелкнула пальцем по большому загорелому лбу Тони. — Веришь ли ты, что я люблю тебя? — добавила Пэт низким, чуть хрипловатым голосом.

— А ты меня любишь? — как бы не веря, поинтересовался Тони.

— Да, да, да! Очень и очень тебя люблю. Люблю, люблю! И никогда не перестану! — И Пэт заглянула ему в глаза.

— Как же, любишь, но по-своему!

— Нет, по-нашему, — поправила его девушка.

Их глаза встретились и без слов сказали друг другу, что пора заняться и чем-то более приятным, чем просто сидеть и наслаждаться природой… Да, было как раз то самое время, чтобы… Но Пэт неожиданно вспомнила кое о чем.

— Эй, Тони, я приготовила тебе подарок!

Она подошла к кушетке в углу террасы и, порывшись под одеждой, извлекла пакет. Из него она вытащила фотографию и передала ее Тони.

— Алабама снял вчера на вечере в музее Джона Поля зГетти.. Он сделал ее в тот же вечер и сегодня утром юреслал мне. Я хочу, чтобы она была у тебя. Этой мой Подарок, — сказала Пэт. Тони взял снимок в руки, всмотрелся, потом снова посмотрел на Пэт, потом на фотографию.

— Это просто замечательно. Есть только одна вещь, которая лучше, чем этот снимок.

— И что же это? — лукаво спросила Пэт.

— Ты!

Тони медленно улыбнулся. Да, теперь пора, решил он н дотянулся до ее пальцев и начал их нежно поглаживать, разминать. Пэт опустилась на него сверху. Ее плечи покоились на его мощной груди. Тони всматривался в бездонные голубые глаза своей любимой. Он чувствовал ее сладкий аромат вперемешку с соленым запахом моря, доносимым слабым бризом. Тони чувствовал ее пульс, каждое ее двихение. Он нежно и ласково гладил ее по плечам, по волосам… Он чувствовал, что Пэт хочет что-то ему сказать, но предостерегающе поднес палец к ее губам. Он не хотел, чтобы слова разогнали очарование момента. Их нега захватила обоих, увлекла куда-то и оставила любоваться друг другом. Пэт потянулась к нему, и они застыли в долгом, чувственном поцелуе. Они целовались, и одновременно пламя страсти разгоралось все сильнее в них. Нежность мало-помалу уступала место более смелым, более чувственным ласкам. Пэт, лежа на Тони, отлично ощущала его молодое и сильное тело. Ей нравилось, как оно постепенно наливается жизненными соками и разгорается жарким огнем там, где природа положила быть этому огню. Пэт и сама испытывала такие же чувства. Ее нежная пещера была вся влажной и страстно желала вторжения…

Неожиданно Тони отодвинул ее от себя. Пэт не противилась его желанию, поскольку знала, что за этим последует. Она была готова скользнуть под него. Но вместо этого Тони мягко взял ее за руку и повел с террасы в тенистый уголок двора. Там под зеленью пальм он остановился и вновь взглянул на Пэт. Не спеша начал расстегивать ее рубашку. Медленно снял ее, расстегнул лифчик. Груди свободно, слегка покачиваясь, предстали его взору. Он взял их жестом абсолютного хозяина. Он не старался играть в хозяина, он им был. Тони обеими руками взял ее груди, мягко и нежно сжал, поднес ко рту и начал сосать ее соски, попеременно то левый, то правый… Тони мастерски делал это, и Пэт с удовольствием подчинялась ему. Он поцеловал соски, и рука скользнула ниже. Узкие трусики ее бикини едва скрывали женскую красоту. Трудно было даже назвать их трусиками. Они скорее символично обозначали необходимость отдать дань условности. Пэт не сопротивлялась ему. Она стояла абсолютно пассивная, давая понять Тони, что он волен делать с ней, с ее телом все, что захочет. Тони опустился на колени и прижался губами к ее пушистому бугорку. Слегка надавил на него носом. Пэт вся дрожала. Черный треугольник ее волос манил Тони. Он жадно вдохнул его запах и слегка дотронулся своим языком до него. Пэт еще сильнее задрожала и застонала. Она опустилась на колени, затем легла на спину. Одной рукой она привлекла Тони к себе и буквально уткнула его в теплую пещеру наслаждения. Она трепетала от его ласки. Пэт летела в небе, словно чайка. Она ныряла на дно океана, как рыба, и снова возносилась в поднебесье. Тони языком творил с ней чудеса. Он пробудил все ее сокровенные желания. Она наконец получила возможность наверстать все то, о чем мечтала долгими южными летними ночами, когда думала о Тони, об их глупой ссоре и размолвке. То, что сейчас ее ласкал любимый человек вдвойне усиливало сладостный эффект. Тони в свою очередь неожиданно для себя понял, что ему приятно доставить удовольствие другому. Пожалуй, впервые он серьезно озаботился не только своим собственным удовольствием, но и желанием своей партнерши.

Тони превзошел себя. Пэт дрожала, стонала, она покрылась мурашками, ее живот сводила судорога наслаждения, пальцы ее вцепились в затылок Тони, понуждая его идти все дальше и глубже.

— О-о-о — раздался ее вопль, и Пэт забилась в волнах оргазма.

Ее рука дотянулась до него. Она должна была получить и его самого. Она так этого хотела. Но он остановил ее движение. Был только один хозяин, только один лидер. Она должна была беспрекословно ему подчиняться… Тони смотрел сверху на нее, потом взял ее руку и положи ей на грудь. Она поняла, чего он хочет. Начала ласкать свою грудь, пощипывая соски, гладить себя по бокам. Другой рукой она скользнула вниз и продолжила ласки там. Она делала все, что ему нравилось. Она была создана для него. Она не имела никакой другой цели в этом мире, кроме как удовлетворить его желание. Она хотела, чтобы он это понял. Их глаза встретились и он понял, что она ждет его, и больше не медлил. Властной рукой он погладил внутреннюю часть ее бедер, прошелся вдоль ее стройных ног, подбираясь к узкой расщелине, к которой сейчас был устремлен его взгляд. Потом вынул свой жаркий и большой инструмент и плавно ввел в нее. Пэт снова почувствовала приближающийся оргазм. Пока его волны не смыли ее, она успела прошептать пересохшими от возбуждения губами:

— Тони!

— Я люблю тебя! — как эхо откликнулся он.

— Всегда люби меня, Тони!..

Эмма Гиннес примерила, перед зеркалом микрофон, который она пристраивала в ложбинке между своими большими грудями. Он неожиданно скользнул вниз и Эмма даже вздрогнула, боясь потерять его или выронить. Но, слава Богу, он не потерялся. Эмма нащупала тонкий проводок и вытащила микрдфон. Немного повертелась так и сяк. Наконец убедилась, что его не видно под одеждой. Через каких-то полчаса ей предстояло пообедать с Диком Латхамом — целью ее устремлений. Он казался совсем недавно таким близким и доступным для реализации ее планов устройства семейной жизни и своего дальнейшего будущего. Теперь, спустя несколько дней после вечеринки в ресторане, ее мечта стала казаться абсолютно нереальной. Более того, Латхам публично унизил своего лучшего работника, свою потенциальную жену и мать детей. Он предпочел ей эту дешевку Пэт Паркер. Начиная с этого момента, Эмма круто повернула свою жизнь. Она утратила последние иллюзии и принялась за осуществление своего плана. Ее унижение всколыхнуло самые мрачные глубины ее души и на поверхность всплыло что-то страшное и опасное для любого, кто дерзнул встать на ее пути…

Эмма взболтнула флакончик духов и побрызгала подмышки. Черт! Пока она возилась с этим микрофоном, успела вспотеть. Накануне она посетила магазинчик, где продавались всякие электронные игры, головоломки и прочее. Так вот, среди прочего она обнаружила подходящий комплект малогабаритного записывающего устройства, легко крепящийся на одежде. Это устройство обеспечивало запись на трехчасовую кассету. Причем уровень записи достигался такой, что можно было при вопроизведении услышать квадрофонический топот ног мышки, крадущейся за холодильником. Эмма приобрела эту вещичку для исполнения своих тайных замыслов. Все утро она вставляла в пояс магнитофон, примеряла, как он сидит, не мешает ли. Записывающее устройство Эмма применяла не впервые. В свое время оно помогло ей в Англии, когда она еще работала в журнале «Класс». Она, сумела записать высказывания Виктории Брогэм по поводу акцента нового владельца журнала, по поводу его манеры одеваться и так далее. В нужный момент пленка была представлена, и выводы не заставили себя ждать. Даже сейчас она до мельчайших подробностей помнила сцену изгнания Виктории, ее потрясенный вид и опущенные плечи. Тогда Эмма едва могла скрыть свою радость, Что же, судьбе угодно было предоставить ей второй шанс воспользоваться испытанным приемом для достижения своих целей. И она-то уж им воспользуется как надо.

Магнитофон приводился в действие от команды голосом. Эмма долго размышляла, какой же ей пароль подобрать. Потом она остановилась на выборе фразы, которая, по ее мнению, точно отражала ее нынешнее состояние души. «Я вас всех ненавижу» — таков был пароль, который выбрала Эмма Гиннес, готовясь к обеду в компании Дика Латхама. Эмма в последний раз решила проверить, как работает ее тайное оружие.

— Я вас всех ненавижу. Проверка записи. Раз, два, три, четыре.

Она прокрутила ленту назад, послушала и осталась всем довольна. Взглянула на часы. Было уже почти восемь вечера. Начнут они, пожалуй, с коктейлей на берегу океана, потом… потом будет то, что будет. А сейчас ей надо поторапливаться. Что же надеть?

Эмма пошла в свою гардеробную. Критически оглядела коренастую фигуру, толстые ноги и бычью шею. Все это сокровище ей предстояло изящно упаковать в красивую одежду. Вот тут и была вся загвоздка. С самой ранней юности Эмма не могла уловить свой стиль одежды. Она честно пыталась это сделать, но, видно, уж ей это не было дано. Что бы она ни примеряла — все сидело словно с чужого плеча. Все смотрелось совершенно отдельно от ее фигуры. А если она прилагала особые усилия для того, чтобы выглядеть хорошо, то достигнутый эффект оказывался обратно пропорционален затраченным усилиям. В лучшем случае ее знакомые тактично переводили разговор на другие темы. В худшем случае — ей грубо тыкали в глаза, как сделал когда-то никому неизвестный актеришка Тони Валентино…

В гардеробе не было ни одной дешевой вещи, все были от известных модельеров. Коллекция сверкала всевозможными фасонами и красками… Эмма, зная свою слабость, решила не глядя выбрать первый попавшийся наряд. На этот раз она вытянула вельветовые брюки. Что ж, темно-коричневый вельвет хорошо подойдет к прогулке по берегу моря и… а как насчет ужина в ресторане? Нет. Все же надо подобрать платье, решила Эмма. Ее внимание привлекло розовое с белыми бантами пышное летнее платье. Они прикинула его на себе в зеркало и решила пойти в нем. Через некоторое время она стояла в нем перед зеркалом, поправляя банты. Немного подумав, она добавила зеленый замшевый пояс. На ноги одела темно-синие туфли-лодочки. Композицию довершила шляпка из темно-коричневой кожи… Эмма осталась очень довольна, к тому же ее подслушивающее устройство совершенно скрылось под платьем с пышными бантами. Эмма Гиннес была абсолютно готова ко всему — к любви и к бою насмерть… Мысленно она перебирала в уме всевозможные способы шантажа, тщательно продумывала свое поведение за ужином. Может, ей удастся все-таки на чем-нибудь подловить Латхама. Например, на налогах. Наверняка он уклоняется от уплаты всех налогов… Не может быть, чтобы тут было все чисто. А может, еще что подвернется… Ведь недаром сам Латхам признавался в минуты откровенности, что богатые не любят платить налоги. А может, ей удастся провести Латхама и узнать что-нибудь о его счетах в швейцарских банках, не известных никому. Или о его тайных предприятиях в Лихтенштейне, или в Греции. Черт, Латхам был такой широкой натурой, что наверняка у него что-нибудь найдется для нее, Эммы Гиннес. Хотя она отлично понимала и всю трудность стоящей перед ней задачи. Дик Латхам был истинным американцем и всегда старался держать язык за зубами, в отличие от лживых и продажных европейцев, готовых по дешевке уступить самый важный государственный секрет.

Эмма вертелась перед зеркалом, готовясь к своей трудной миссии. Она даже несколько раз подпрыгнула, чтобы убедиться, что магнитофон не сломался, микрофон не отцепился, что вообще платье не слетит с нее при первой же возможности… Нет, она вовсе не смотрелась как шпион в логове врага. Она смотрелась скорее как кусок торта, оставленный, шаловливым ребенком на тротуаре. А черт со всеми! Ей наплевать! Она готова к обеду, и пусть поостерегутся все эти Пэт Паркеры, Тони Валентино и прочая мелочь, мешающаяся у нее под ногами. Она еще спляшет на их могилах…

— Никого со мной не соединять, никаких звонков, от кого бы то ни было. Ну разве кроме президента. Вы меня поняли? — гремел голос Дика Латхама. — Меня нет. Я вышел. У меня совещание. Я улетел в Южную Америку, а потом в Австралию… Вы поняли, кто бы ни спрашивал — меня не беспокоить, — излишне громким голосом произнес Латхам, явно начиная пьянеть.

Он оттолкнул от себя телефонный аппарат, посмотрел на верного Томми Хаверса и приказал ему приготовить еще бокал виски. Хаверс опрометью бросился выполнять приказ хозяина. Он был страшно испуган поведением Латхама, еще ни разу он не видел его в таком взбешенном состоянии. Порой ему чудилось, что в глазах Латхама сверкало пламя, а из ноздрей валил дым. Но больше всего испугало и взволновало Хаверса то, что Латхам пил. Он приканчивал уже третий стакан виски за последние полчаса. Впрочем, понимал Хаверс, для этого были веские причины. Шторм разразился, когда Латхам вернулся из музея Джона Поля Гетти, где его одолел этот противный Алабама. И сразу же зазвонили все телефоны в доме. Звонили рекламные агенты — его друзья, звонили, требуя интервью репортеры и фотокорреспонденты. Телевидение держало наготове особую группу, чтобы сразу же сделать сюжет о нем, как только он объявится. Но были звонки и пострашнее. Стали прозваниваться именитые и влиятельные люди, банкиры. Они несли какую-то чепуху, спрашивали о несущественных вещах. В общем-то, если честно, то конкретных причин для их беспокойства не было. Но-они проявляли беспокойство, присущее их профессии. Они должны были первыми улавливать все предвестия возможного несчастья, чтобы вовремя уберечься от него или просто пересесть на другой корабль… Им отвечала команда Латхама, которая работала сейчас не покладая рук для того, чтобы свести до минимума ущерб, нанесенный империи Латхама вчерашним поражением ее владельца в борьбе с простым фотографом. Наконец сам Латхам смог собраться с силами и записать на телевидении двухминутное обращение, которое было передано по общенациональному каналу. В нем объяснялось, что в горах Малибу ничего не будет уничтожено или повреждено. Не будет там никакой киностудии, что просчет допустило низшее и среднее звено компании. А ему, Дику Латхаму, удалось предотвратить непоправимое. Более того, он учреждает особый фонд сохранения природы Малибу на своих горных землях, которые недавно купил в этом районе… Со временем на них будет основан некий парк, в котором любой гражданин Америки сможет отдохнуть. Дик Латхам особо извинился, причем публично, перед Алабамой за то, что недооценил размеров надвигающейся угрозы окружающей среде. Он высоко оценил роль этого скромного горца в том что общественное мнение города встало на защиту природы. Все это было сделало за несколько часов. Теперь же Дик Латхам сидел в своем офисе и откровенно напивался. Он снова потянулся за бокалом с виски. С первого раза он его не схватил, потому что промахнулся. Удалось ему это только с третьей попытки.

— Послушай, Томми. Все эти годы лелеять мечту, о таком проекте. Нащупать все контакты, преодолеть все препятствия. Подкупить наиболее честных политиков. И уже на пороге успеха неожиданно потерпеть страшное поражение и стать врагом общества номер один. Все это стоило колоссальных трудов, чудовищных расходов. И этот старый, выживший из ума пьяница-дикарь Алабама одним ударом все уничтожил, развеял в дым…

— Все пройдет. Ничего страшного я пока не вижу. Пройдет день-два, может, неделя, ну, пусть месяц. Все об этом позабудут. И мы снова будем на коне. Ведь мы практически готовы, — старался успокоить своего патрона Томми Хаверс. — То, что мы сейчас вовремя остановились и публично извинились, признав свои ошибки, отличает нас от других, попавших в такие же передряги. Вспомни хотя бы молчание нефтяных компаний и нежелание отвечать за разлитую в море нефть, за погубленную природу. Мы публично признали свою неправоту и готовы поддержать даже общественность в ее потугах сохранить природу Малибу. Все это со временем даст нам только пользу. Вспомни математический закон, когда минус на минус дает плюс. Ничего еще не потеряно. Да, мы проиграли битву, но не войну, — продолжал убаюкивающе говорить Томми Хаверс. Но по глазам Латхама он видел, что его слова пока не доходят до сознания босса.

— Томми, не вешай мне лапшу на уши, — грубо оборвал Дик своего подчиненного. — Алабама обошелся мне в миллион. Он выставил меня круглым идиотом перед всем миром. Он поставил меня в один ряд с теми, кто отравляет воду, загрязняет нефтью плодородные поля, вырубает леса ради прибыли, травит атмосферу! Они и я, Дик Латхам, в одном ряду. Еще вчера я был уважаемым человеком. А кем стал сегодня? Неприкасаемым! Черт! Мой отец со смеху уже перевернулся в гробу… Я хочу избавиться от Алабамы. Навсегда. Любым способом, — внезапно, совершенно серьезно произнес Латхам.

— Я не уверен, что именно сейчас это пойдет нам на пользу. Возможно, позже это будет лучше сделать. Сейчас же нас просто элементарно вычислят. Ведь мы сейчас и так на виду, а любое пятнышко не добавит нам чистоты. Тем более если это Алабама, — мягко продолжал увещевать Хаверс.

Латхам рассудком потихоньку начал признавать его правоту. Да у каждого человека бывает удачный период жизни, бывает и не очень. Сейчас был именно такой дрянной период у Латхама. Что же, придется немного отложить планы реванша на потом. Когда дела опять повернут в гору. А в этом Дик нисколько не сомневался…

— Может быть, мне остаться с вами на пару дней? — предложил свои услуги Хаверс.

— Нет, возвращайся назад в Нью-Йорк. Что бы ни случилось, жизнь продолжается, — отрезал Дик, И в то же время ему в голову закралась мысль о том, так ли уж необходимо, чтобы жизнь продолжалась и для Алабамы. Может, старый черт уже достаточно пожил на свете и до конца выполнил свое предназначение — всегда стоять у него на пути? И потом, Малибу слишком мал, чтобы оба они тут чувствовали себя вольготно.

Хаверс с облегчением услышал отказ Латхама. Он не привык видеть своего всегда собранного и подтянутого босса в таком плачевном и страшном состоянии. Хаверс прямо-таки чувствовал высокую энергию, которую сейчас нырабатывал и концентрировал в себе Латхам. В любой момент мог грянуть взрыв. И тогда не позавидуешь никому, кто попадется ему на пути. И все же он еще раз, для очистки совести, попытался предложить свою помощь.

— Может, мне все-таки остаться, и я смогу накормить нас ужином? — произнес Хаверс.

— Думаешь, я сам уже не могу ничего сделать? — спросил его Латхам и одарил его взглядом голодного волка, высматривающего себе ужин.

— Нет-нет, что вы. Я совсем другое имел в виду… Я имел в виду, что кто-то…

— Честное слово, Хаверс, мне наплевать, что ты имел в виду. Давай убирайся отсюда. Ты работаешь у меня и честно отрабатывай свое Жалование, добросовестно выполняя мои распоряжения. Так что марш отсюда!

Сильные мира сего не любят, когда другие видят их в минуты слабости и бессилия, философски подумал Хаверс, покидая взрывоопасное место. В первый раз в жизни ему стало жалко Эмму Гиннес. Через несколько минут она должна была появиться, чтобы ужинать с Латхамом…

Латхам вихрем ворвался, нет, ввалился на террасу. Эмма Гиннес уже ожидала его, сидя на кресле и посматривая в сторону океана. Солнце медленно клонилось к закату и потихоньку окрашивало небосвод багровыми красками.

— А, Дик! Как я рада, что наконец смогла найти тебя среди этих ракушек, пещер, пальм и еще черт знает чего! А ты выбрал себе подходящую берлогу. Мне нравится… — выстрелила ему прямо в глаза фразу Эмма Гиннес. Для вящей неотразимости она сопроводила ее улыбкой наивной маленькой девочки, по уши влюбленной в этого благородного джентльмена.

— К черту! — просто и кратко отреагировал Дик на ее слова.

Он обвел взором террасу, заметил свободный стул и направился к нему. По дороге он несколько раз спотыкался, но умудрился удержать в руке бокал с виски, причем не расплескав ни капли…

Эмма Гиннес с интересом наблюдала за его действиями. Она заметила, что Латхам был сильно пьян.

— Что, неудачный день?

Латхам поднес ко рту бокал с виски и громко икнул. Затем быстро отхлебнул напиток и проглотил его.

— Ты что, не знаешь, что сегодня произошло? — наконец спросил он ее.

Эмма знала все. Она сидела сейчас с человеком, к которому пришла на ужин, который сейчас был пьян, который сейчас был взбешен до крайности и стал очень опасен. И тем не менее Эмма хотела точно знать от самого миллиардера, что же произошло на том самом вечере в музее Гетти. Она сейчас чувствовала себя настоящим репортером из «Дейли кроникл», который наконец-то настиг свою цель и сейчас узнает все тайны мира. Тем более что микрофон Эммы уже был включен, и лента магнитофона готова была принять любое откровение.

— Я слышала, что у тебя не сложилось и ты уступил Алабаме. Что он успешно похоронил планы создания «Космоса».

— Ты что, не понимаешь в самом деле или прикидываешься? Эта старая сволочь уничтожил меня, размазал по стенке. Этот старый пройдоха, покрывшийся мхом в своих лесах, который не знает, что такое Венесуэла или Индия, смог элементарно справиться со мной, владельцем информационной империи! — рявкнул Латхам.

Сам он в это время неожиданно испугался мысли о том, что, может, это не временные трудности, а ознаменование того, что удача отвернулась от него?

— Но ведь ты говорил, что собираешься построить киностудию где-то еще. И потом, разве на этом мир кончился? — недоуменно спросила она, в то же время провоцируя Латхама на дальнейший рассказ.

— Дело не в этом. Не в этом дело… Он выставил меня дураком. Сам президент Соединенных Штатов Америки пригрозил мне. Он сделал мне выволочку, словно я был десятилетним мальчуганом и сильно нашалил… А все эти кинозвезды… Они внезапно выступили против меня в едином порыве. Кто бы мог представить, что это Малибу! — бормотал Латхам.

— А как и что сказал президент? — Лента магнитофона была включена…

— Какая теперь разница! Важно то, что он заставил меня поступить именно так, а не иначе. И Алабама тоже смог этого добиться. Они разрушили мои планы. Они их полностью уничтожили.

В голосе Латхама крепло ожесточение, обида уходила, уступая место решительности и жестокости. Нет, Латхам не намерен отступать и сдаваться. Не для этого он зарабатывал свои, миллиарды. Теперь он должен воспользоваться всей их мощью. Но как, черт возьми, ему все же справиться с проклятым Алабамой, Он никак не мог его нигде и ничем прижать. У Алабамы не было ни долгов, которые можно было бы предъявить к уплате или просто разорить. У него не было ничего такого, что бы могло стать мишенью для атаки своры репортеров его газет. Он впервые позавидовал мафии. Эти люди не кончали престижных колледжей, не учились в знаменитых университетах. Они порой не могли правильно написать то или иное слово, не могли разобраться в «голубом периоде» жизни Пикассо. Но, в отличие от добропорядочных людей, к коим причислял и себя Дик Латхам, они могли легко и просто смыть оскорбление. У них были люди, которые могли убить любого и при этом еще и получить удовольствие. Они делали свое дело легко и просто. Попробуйте потом докажите, что это была месть мафии! Да ничего подобного, это был маньяк-одиночка, неожиданно вынырнувший из темного переулка и всадивший нож в спину ничего не подозревавшей жертве… Ищи-свищи потом!..

А что было в распоряжении Латхама? Свора ушлых адвокатов, твердо убежденных, что ложь на бумаге гораздо острее стали шпаги. Куча продажных писателей, которые готовы изобразить все, что им закажешь, но с легкостью сделают и наоборот, против вас, если кто-нибудь перебьет в цене… Телеведущие, которые больше любовались собой на экране, чем способны были сымпровизировать нужное и острое…

Латхам постепенно впадал в отчаяние. Ему стало казаться, что все крайне плохо, что наступил уже его судный день. Эмма с откровенным любопытством наблюдала за ним.

— Забавно, что какому-то старикашке с гор удалось выбить из седла такого сильного человека, — произнесла она, якобы в знак солидарности с Латхамом, на самом же деле она подталкивала его продолжать.

Латхам посмотрел вокруг налитыми глазами, поставил пустой бокал на стол, стряхнул несколько капель виски с пальцев.

— Его следовало бы убить. И может я это сделаю, — глухо сказал он. Нет, не он. Это говорил алкоголь вместо него. Но у магнитофонной ленты нет глаз, нет сердца… Есть только уши. И все было услышано.

Эмма слегка улыбнулась. Ее сердце подпрыгнуло в восторге. Эмма никак не могла ожидать такой удачи, и так просто, почти без всяких усилий с ее стороны. Мистер Латхам проговорился, и его оговорка дословно записана у нее на микрофон, спрятанный между грудями, которые ласкал еще совсем недавно Дик Латхам.

— Пойду налью и себе чего-нибудь выпить, — произнесла Эмма и направилась вглубь террасы к столику, на котором стояли всевозможные напитки.

Сейчас Эмма всячески старалась усыпить бдительность Латхама, она хотела стать его сообщником. Именно поэтому она тоже решила выпить вместе с ним. Однако вся тонкость заключалась в том, что она хотела сделать, и в том, что сделала. Повернувшись спиной к Латхаму, она нашла минеральную воду и фруктовый ликер. Смешала все это у себя в бокале, вставила соломинку и вернулась к своему визави. Атмосфера доверительного общения за бутылочкой виски не была нарушена.

— А куда ты повезешь меня на ужин? — игриво сказала Эмма, подсаживаясь поближе к Латхаму.

— Что? Ужин? Ах да. Едем в «Ла Скала», — прорычал он и посмотрел на пустой стакан.

Ему все-таки немного полегчало, когда он чуть-чуть отвел душу, рассказал Эмме, какой мерзавец этот Алабама. Противоречивые мысли и чувства обуревали его. Мафия легко бы справилась с такими мелкими неприятностями. Подумаешь, был человек и нет его. А он что, слабее их? Нет! Он встречался пару раз с этими типами, были такие моменты в его жизни. Нельзя сказать, что он вынес из своего опыта общения с ними чувство уважения к ним… Совсем напротив, они оставили у него тягостное чувство каких-то бесцветных, ущербных людей, ничем не примечательных, кроме их готовности убить любого в любой момент, когда им это прикажут. Нет, они никак не могли сравниться с ним, Диком Латхамом.

— Не хочешь еще выпить? — услышал он голос Эммы.

Молча подвинул свой стакан, чтобы она ему его наполнила. Сейчас он хотел от всех своих людей, кто работал в его империи, проявления абсолютной преданности ему. Если потребуется, они должны быть готовы пожертвовать всем во имя него. Так он понимал. Он ждал, что в ответ на приказ «прыгни», вместо традиционного «как высоко?» услышит другое — «С какого именно утеса, сэр?».

Ему сейчас просто были необходимы готовые на все рыцари, совсем такие, какие были у Генриха, готовые, если прикажут, совершить убийство и в соборе в день богослужения… Этот чертов Алабама застрял у Латхама в горле, словно кость.