ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Эмма Гиннес восседала в главном зале своего редакционного здания на внушительном кресле. С него она обычно вела все летучки, объявляла все благодарности и устраивала все разносы.

— В нашем журнале я собираюсь публиковать только отборные материалы. Я хочу представлять в нем новую Америку. Мне надо, чтобы на моих страницах были имена писателей, кончивших Гарвардский и Йельский университеты, никак не ниже. Но они должны и выглядеть соответствующим образом. Мозги без внешнего благообразия мало чего стоят в девяностые годы.

Эмма грозно окинула взглядом комнату, выискивая малейшие проявления сопротивления или инакомыслия. Она жадно выискивала смельчака, готового бросить ей вызов, чтобы подавить его безумную храбрость и внушить надлежащий ужас и трепет перед собой в назидание всем. Кто готов был стать жертвой? Ответа на ее вопрос не было. Не было никаких признаков бунта или саботажа. Никто не желал себе зла…

— Мне нужно, чтобы в журнале появился изящный, утонченный секс. Меня совершенно не волнует, нравится это вам или нет, но он должен быть! Все предсказывают близкий крах изданиям, рискующим публиковать эротику, но конец так пока и не наступил. Конечно, когда-нибудь девятый вал пуританской волны нас всех накроет, но, пока это не случилось, будем радоваться маленьким прелестям жизни в Америхе в начале девяностых годов двадцатого века. Но мне нужна не просто изощренная эротика. Мне нужна грязь в сочетании с самым высоким искусством. Вот чего я от вас добиваюсь. Могу лишь подсказать вам общее направление поиска. Возьмите знаменитый девиз «Плейбоя» — «смотри, но не трогай». Примерно так же должна выглядеть ваша художественная эротика на страницах моего журнала. Да, грязь и высокое искусство! Именно так! — Эмма даже хлопнула ладонью по столу, как бы подтверждая генеральное направление развития журнала, оглядывая требовательным взглядом редакционный состав, который она смогла набрать из самых лучших специалистов, которых вообще можно достать за деньги.

— Но при этом я вовсе не хочу, чтобы вы развернули особую кампанию в этом направлении, Ховард, — резко произнесла Эмма, обращаясь к художественному редактору, которого она переманила из журнала «Вог». — Никаких занудных и длинных статей, которые более приличествуют заумным журналам, а не такому зрелищному и красочному изданию, как наше. Я хочу, чтобы вы все делали в стиле «Нью селебрити» — взирать на мир широко открытыми глазами! Мы создадим новую моду. Впрочем, об этом пусть позаботится наш уважаемый Майкл. Пусть будет царить молодость и энергия. Допускается все, кроме скуки… Ну, еще можно… Все! В конце концов, кто у нас отвечает за моду?.. Почему я должна за всех отдуваться? — патетически закончила свою речь Эмма.

Ответственный за моду в журнале «Нью селебрити» Майкл хмыкнул при последних словах Эммы. Он критически оглядел наряд главно редактора журнала мод, тщетно стараясь не обращать внимания на цветовую дисгармонию, подкрепленную еще и неудачным сочетанием светлых бриджей и изящных вечерних туфель…

— Так, теперь перейдем к другой теме, — снова прозвучал железный голос их главного редактора. — Надо найти несколько более менее талантливых отпрысков из высшего света Америки, чтобы они сообщили нашим читателям, как ужасно живется, когда есть деньги, есть добрые и всепонимающие родители, когда есть возможность получить образование в любом университете… Ну, всякие истории из жизни наркоманов, пристальное внимание к телесным отправлением и полная безнадежность приключения красивых любвеобильных выпускниц старших классов, не знающих нужды ни в чем, оттого мающихся в тоске и унынии. Вот чем мы будем заниматься в начале девяностых годов. Пусть у нас будут рубрики типа «Жизнь в подполье», «Следующая остановка — могила», «Смерть в ночи». Не бойтесь поразить публику такими экстравагантными темами. Ей это скоро понравится. А вы должны обеспечить авторов для этих рубрик. Если у вас нет никого на примете, то я сама могу написать вам кое-что в обеденный перерыв, — засмеялась своей шутке Эмма.

— Не попробовать ли связаться с Марией Гонсалес? — предложил Джакоста, прославившийся злободневными очерками.

— Я не возражаю. По крайней мере, она молода, а сегодня молодость опять входит в моду. И по-моему, она еще не возненавидела журналистское ремесло и даже в ладах с грамматикой. И еще. Она не подражает этому Хемингуэю. Мне кажется, что вся Америка помешалась на нем, как будто он изобрел литературу… Мы не будем оставлять в журнале густые листы, чтобы наши читатели смогли продолжить содержание рассказа в соответствии со своими личными вкусами. Я придерживаюсь другого мнения — читатель всегда должен быть наблюдателем со стороны. Он должен проглатывать то, что мы ему приготовим. Думаю, что рассказы Гонсалес подойдут для этого, — махнув рукой, согласилась Эмма.

Джакоста подумал, что Мария Гонсалес будет рада принять предложение. На этом дискуссия постепенно увяла. Ховард только что приехал в Нью-Йорк из Парижа и не имел своего мнения по многим вопросам, Майкл был более профессионален и достаточно долго прожил в «Большом Яблоке». Но во всем полагается на мнение Эммы Гиннес. А сейчас оно было таково:

— Она согласится. Положите ей пять сотен за каждую серию. Она у нас известный автор, а их расценки всем известны. Думаю, что она нам не обойдется очень дорого. Но если она упрется, сообщите мне, и я свяжусь с ее коммерческим агентом. Его, кажется, зовут Морт. Он меня любит. Как, впрочем и все присутствующие! И Эмма рассмеялась, давая понять, что знает о том, что почти все присутствующие не очень ее жалуют. Засмеялась она еще и потому, что этим хотела показать, что на самом деле ей это даже приятно, поскольку придает остроту жизни.

Зазвонил телефон. Его звук усиливался той тишиной, что царила сейчас в зале. Эмма недовольно отвернулась от окна с видом на Центральный парк и раздраженно бросила секретарше.

— Я же просила ни с кем не соединять… — Но, увидев смятение в ее глазах, выхватила трубку.

— О! Дик! Как я рада тебя слышать. Ты уже здесь? Надо же, а я думала, что ты еще в Малибу. Как все здорово складывается.

Эмма оглядела зал. Все прекрасно знали, кто такой Дик. Теперь они узнают, насколько близки их отношения, Эммы и Дика.

— Ну это же просто замечательно, все, что ты сейчас говоришь. Я не думала, что Пэт Паркер сможет так быстро проявить себя. Все просто отлично. Ее работа уже в первом выпуске! А о чем ее снимки? — ворковала Эмма, просто вся светясь радостью.

Пэт Паркер обеспечила первый номер журнала темой. Дик Латхам по-дружески тепло общается с ней по телефону на глазах у всей компании. Это действительно удачный день.

— Да… да… ты имеешь в виду, что этот парень вскружил голову всем вам там?.. Да-да, я понимаю… Тот самый парень… да…

Торжество испарилось из ее голоса, Эмма с трудом владела собой. Этот проныра успел появиться в Малибу, сфотографироваться у Пэт Паркер и понравиться Дику Латхаму!

— Я рада, что тебе понравились его снимки. Нет-нет, не надо экспертов. Я полностью доверяю твоему безошибочному глазу. Если тебе они понравились, то понравятся и нашим читателям. Что?.. Да, я сейчас поднимусь, мне нужно только пять минут…

Эмма с размаху шлепнула трубку на рычаг телефона, словно ударила по спине Латхама. Она даже зажмурилась от обуявшей ее ярости. Медленно обвела взглядом потупившихся сотрудников, ставших свидетелями совсем не того, чего ей так хотелось. Настроение ее окончательно испортилось.

— Пэт Паркер смогла за короткий срок представить свою первую работу. И она высоко — оценена. Снимки понравились Дику Латхаму. Он уже приехал и у себя наверху ждет меня. Сами же снимки сейчас доставят в редакцию, — металлическим тоном произнесла Эмма.

— Парень из Малибу? — протянул саркастически Майкл, у которого был полон портфель своих домашних заготовок на подобный случай.

— Да, именно парень из Малибу. Я не думаю, что мистер Латхам ошибается, — холодно отчеканила она, давая понять, что для всех остальных Дик всегда останется мистером Латхамом.

— Так, о чем мы говорили… ах да, о писателях, предвестниках новых веяний, мастерах слова, формирующих будущий вкус. Вся беда в том, что это требует времени. Пока мы их найдем и объясним, что от них требуется, они уже могут выйти из моды. Ха-ха! Но попытаться стоит. Помните, что иногда покопаться в грязи — это самый смак! Семейные истории скучны, проблемы с детьми вечны, холостяки не в моде. Но мир еще не кончился, и мы это отлично понимаем. Оргии, пьянство стремительно выходят из моды, их вытесняет забота о здоровье. Нам не нужны распоряжения и от признанных авторитетов, от кого бы то ни было… За исключением меня!

— Я не совсем понял, что вы имеете против семейной темы на страницах журнала, — произнес в полной тишине Джакоста. — Это вечные непреходящие ценности, которые всегда будут интересны читателям, особенно вопрос отцовства.

— Что! Семья? Семейные ценности? Вы еще лучше скажите о достоинствах спермы перед любыми витаминами. Начитались всякой дребедени у чокнутого Спока и пытаетесь протащить его идейки у нас. Так не выйдет! Не надо мне семейных тем!

Стук в дверь прервал излияния Эммы на полуслове. Дверь открылась и в комнату вошла, не дожидаясь приглашения секретарь Латхама. В руках у нее был объемистый пакет.

— Мистер Латхам поручил доставить это вам, — произнесла прехорошенькая секретарша, положив пакет прямо перед Эммой Гиннес.

— Благодарю вас, — в ответ произнесла Эмма со всей вежливой холодностью, что была у нее всегда наготове для женщин красивее ее, но стоящих ниже на социальной лестнице.

Эмма взяла в руки конверт, вытащила скрепки и вынула содержимое. Она предполагала, что там могло быть, но реальность всегда страшнее самых жутких ожиданий. Его лицо бесстрастно взирало на Эмму с полированного редакционного стола. Его лицо, его тело, его… О Боже! Она смотрела на его мужскую стать и, не могла оторвать глаз. Да, фотографии сумели передать всю его страстную натуру сильной личности. Игра света и тени была безукоризненной. Снимки действительно сделал большой мастер. Но… Эмма судорожно сглотнула, пытаясь заглушить нахлынувшие воспоминания. В горле у нее запершило, глаза начала застилать пелена. Сердце бешено ухало. Эмма всеми силами старалась забыть этого красавца, загоняла мысли о нем в самые отдаленные уголки сознания. Она не хотела ничего о нем знать, ничего о нем слышать, а уж тем более — видеть! И вот сейчас он лежал у нее на столе и взирал на нее абсолютно безразличный к ее чувствам. Этот Тони Валентино, который растоптал и унизил ее на выпускном вечере в театральной школе Джуллиарда, теперь появится в первом номере ее журнала! Такое трудно было себе даже представить. И тем не менее это случилось.

— Что, не подходят? — спросил с надеждой Майкл. Он все еще верил, что ситуация изменится и примут его заготовки, тем более, что, глядя на побелевшую, словно привидение, Эмму, на ее трясущиеся руки, он по-другому и думать-то не мог.

А Эмма смотрела на это злосчастное лицо невидящими глазами и решала свою дилему. Если она сейчас отдаст это художественному редактору для оформления в номер — она будет абсолютно права. Эти снимки были проявлением подлинного высокого искусства, профессионализма и вкуса… Если, рассуждала дальше Эмма, она их напечатает в первом номере «Нью селебрити», они создадут ей идеальную возможность для привлечения внимания к журналу. Они просто сделают знаменитым журнал. Но. Тут начиналась оборотная сторона медали. Если журнал станет знаменитым, то он прославит и этого проклятого Тони Валентино. Этого допустить она никак не могла. Даже если Дик Латхам прикажет ей поставить их в номер. Даже если Пэт Паркер будет требовать безоговорочного выполнения ее контракта, по которому она имеет право представить свою работу в журнал без предварительного обсуждения и настаивать на ее публикации. Даже если они объединят свои усилия, то смогут добиться своего только через ее, Эммы Гиннес, труп. Сейчас, глядя на великолепный шедевр фотоискусства Пэт Паркер, Эмма Гиннес снова мучилась в приступе острой ревности. Она понимала, что нельзя передать образ другого человека, оставаясь к нему равнодушным. Здесь же был просто праздник чувственности, нежности и взаимопонимания. Да, Тони Валентино и Пэт Паркер были любовниками, сделала окончательный вывод Эмма Гиннес.

— Ух ты! Вот это да! — выдохнул Майкл, когда фотографии попали к нему в руки.

Все вскочили со своих мест и столпились у него за спиной, заглядывая через его плечи, выхватывая снимки у него из рук, гомоня, толкаясь… Всех их подобрала по своему вкусу Эмма Гиннес, которая знала, как выискивать и распознавать таланты. И они поступали точно так же, потому что были профессионалами. Сейчас они все объединились вместе против нее. Спор мог разрешить только, третейский судья. А он, Дик Латхам, был сейчас у себя в кабинете наверху.

— Слишком сильно… Обнаженный мужчина… Это шокирует… — попробовала Эмма.

— Ничего подобного!.. — хором возразили они.

— Только не в первом номере журнала… Это создаст непредсказуемый прецедент… спугнет традиционных читателей… — старалась Эмма. Согласные с мнением Эммы в обычных условиях, эти люди сейчас объединились вместе, противостояли ей, отстаивая свое мнение. Эмма пожала плечами, глубоко вздохнула, подошла к телефону и набрала номер.

— Эмма Гиннес к мистеру Латхаму, — сказала она в трубку секретарше.

Эмма вошла в кабинет Дика Латхама бессильной походкой смертельно уставшего человека. Дик сидел за столом и приветливо улыбался ей. Он просто великолепно выглядел, жизнь прямо-таки била ключом в нем, несмотря на перевязанную руку и длинный шрам над бровями.

— Садись, Эмма, — бодро произнес он, вежливо поднимаясь и предлагая своей собеседнице кресло. — Ты уже просмотрела фотографии? Тебе они понравились? Ведь правда они отлично получились? Это как раз то, что нам нужно для первого номера. Я даже не мог мечтать о такой удаче. Пэт отлично постаралась! — беспрерывно говорил Дик.

— Именно поэтому я и пришла с тобой переговорить, — вставила наконец слово Эмма. — Да, я знаю, что с профессиональной точки зрения фотографии сделаны безупречно. Но я не уверена, что выбран правильный акцент для первого номера. К тому же этот парень смахивает на мулата или цыгана… Немного дешевый у него вид, вид пляжного мальчика из Малибу… Ну ты понимаешь, что я имею в виду? Я думаю, что Пэт еще может постараться и показать нам кое-что и получше. Мое мнение, что этот красавчик имеет право быть, но только не в первом номере нашего журнала.

Эмма начала бессвязно нести какую-то чушь о долге перед читателями, о вкусе редактора и так далее. Всю свою жизнь Эмма всегда находила нужные слова для решающего боя. Сейчас она впервые не могла с блеском применить свое прославленное оружие.

— Эмма! Да ты в своем уме? Что с тобой случилось? Ты что, наглоталась таблеток или еще что? — в изумлении воскликнул Дик Латхам.

— Фотографии, — упорно твердила Эмма. — Я не считаю, что они годятся для нашего журнала.

— А его зовут Тони Валентино, — медленно вдруг произнес Латхам, оторвав свой взор от объемных грудей Эммы и глядя ей прямо в глаза…

Эмма растерялась. Дик никак не мог знать о ее приключении с Тони Валентино. И как вообще эти фотографии оказались у него, в обход мнения главного редактора журнала Эммы Гиннес? Почему Пэт предоставила снимки прямо Латхаму? Все должно было бы идти своим обычным путем. Тогда такого безобразия бы не было, подумала Эмма.

— Не знаю, как его зовут, но знаю, что для «Нью селебрити» этот материал не годится. Ни его лицо, ни тело, ни мужские достоинства, — произнесла упавшим голосом Эмма, отводя глаза в сторону.

— А я слышал, что ты уже встречалась с ним, — небрежно обронил Латхам.

— С Тони Валентино? Не думаю, чтобы мы с ним встречались. Он тот тип мужчин, который у меня вызывает лишь опасения. Но, может быть, я его встречала, когда он позировал как модель? А может, он бывал в Англии?

Эмма откинулась в кресле. Она знала, что ее лицо выдает ее с головой. Ее щеки просто пылали. Она ничего не могла скрыть. Да, он все знал. Он знал! Может, он не будет дальше ее мучить? — мелькнула в ее голове мысль. Но он не отстал от нее.

— Он был актером в театральной школе Джуллиарда. Говорят, что ты была на выпускном представлении пьесы «Трамвай Желание». Он играл роль Стэнли. Странно, что ты не помнишь его лицо. Его трудно забыть, не так ли? — методично добивал ее Латхам.

— Я сейчас с трудом соображаю, сколько будет дважды два, а ты хочешь, чтобы я вспомнила что-то об этом парне… — пробормотала в полном отчаянии Эмма.

— Ты знаешь, я упомянул обо всем этом только по одной причине. Пэт прознала, что у тебя с Тони была какая-то стычка, и это может повлиять на твое решение брать фотографии в номер или не брать. Я успокоил Пэт, что ты настолько профессиональна, что подобные мелочи не могут повлиять на твое решение. В моей компании бизнес стоит выше личных эмоций, и я сказал Пэт что никто лучше Эммы Гиннес этого не понимает.

Латхам сделал паузу. Улыбка слетела с его лица, теперь оно было волевым и жестким.

— Скажи, Эмма, я прав или нет? — мягко, но решительно спросил Латхам.

Эмма Гиннес судорожно сглотнула и Перевела дыхание. Был один-единственный возможный ответ. Она громко расхохоталась и признала, что Латхам был абсолютно прав. Но она сама решила перейти в наступление и перехватить инициативу.

— А как ты познакомился с Тони Валентино? Неужели через Пэт?

Латхам пропустил ее вопрос мимо ушей.

— Ну а теперь что ты думаешь по поводу этих фотографий?

— Я должна признать, что на второй взгляд они полны драматизма и; несомненно, прекрасно подойдут для нашего журнала. Возможно, мое первое впечатление было слишком эмоционально окрашенным неприятием обнаженного мужского тела в первом номере журнала. Теперь я вижу, что заблуждалась. Благодарю вас, мистер Латхам за то, что открыли мне глаза. Благодарю мисс Пэт Паркер тоже. Ну разве не умница эта девочка! Чем больше я над всем этим думаю…

Эмма продолжала лепетать подобным образом, но внутри у нее все окаменело. Она умерла. Ее душа была смертельно ранена и истекала последними каплями крови… Этот проклятый Тони снова посмеялся над ней Она предлагала сделать его звездой, поместить в рубрику «Звезды завтрашнего дня» в обмен на сущий пустяк с его стороны. Он грубо ее отверг, публично унизил и оскорбил. Теперь этот повеса вновь будет на страницах ее журнала, но уже без всякой с ее стороны помощи напротив, сломив ее сопротивление… Она была вновь полностью раздавлена…

Но Дик Латхам добивался вовсе не ее нового унижения. Он предвидел ее сопротивление и решил показать кто здесь хозяин. Когда все было достигнуто, он сменил гнев на милость и был готов ответить на вопрос Эммы Гиннес.

— Ты спросила меня, как я познакомился с Тони Валентино? Сейчас ты узнаешь. А впрочем, может догадаешься?

Но Эмме сейчас было не до разгадывания загадок.

— Он спас мне жизнь, — коротко и емко объяснил Дик Латхам.

— Пэт, ты не совсем счастлива, так ведь? — спросил Алабама, оторвавшись от созерцания своих любимых гор. Он говорил, не оборачиваясь.

Пэт поджала ноги и перевернулась на бок на необъятной софе, обдумывая, что ответить. Да, она была несчастна. Она страдала. Она чувствовала себя словно апельсин, из которого выжали сок, оставив лишь сморщенную кожу.

Все последние дни Пэт жила в каком-то тумане, с трудом воспринимая действительность, вяло реагируя на все попытки Алабамы как-то ее растормошить. Он пытался убедить ее, что неразделенная или отвергнутая любовь не самая редкая вещь в мире. Но как обычно бывает в случае с влюбленными, все увещевания были тщетны. Пэт продолжала страдать.

— Да у меня сейчас не самый радужный период, — пробуя через силу улыбнуться, наконец произнесла Пэт.

— Не расстраивайся, ты все сделала правильно. Когда слава найдет Тони, он будет благодарен тебе, не сомневайся в этом.

— Но он считает, что я предала его!

— Да, это действительно так, но ты сделала все по принципу — «цель оправдывает средства». Ты поступила точно так же, как Арнольд Ньюмэн, когда создавал портрет Круппа. Немец был уверен, что выглядит благообразно и назидательно. Ньюмэн своим искусством увековечил в его портрете образ дьявола. Прекрати себя терзать и принимайся за работу. Нечего поливать окрестные кусты своими горючими слезами. Сосредоточься на работе, открой свою душу большому искусству, и все пройдет!

— Знаменитый «хэппи энд»? — горько рассмеялась Пэт.

— Я видел и гораздо худшие ситуации, которые счастливо оканчивались, — серьезно заверил ее Алабама.

— Брось, Адабама! Жена Тони Валентино должна быть так же морально чиста и сильна, как Жанна д`Арк…

— По-моему, девчонка, была просто ненормальная… Ладно, а не пойти ли нам сегодня погулять по горам? Не испить ли нам холодного пивка в Рок-Хаусе, закусывая велобургерами, а, Пэт? — неожиданно предложил хитрый старикашка.

— Значит, попить пивка?

— Вот именно! — широко улыбаясь, пророкотал Алабама.

— Не-а! Не пойду никуда. Я вся в растрепанных чувствах и не хочу никого пугать своим видом. Расскажи мне лучше свои знаменитые фотобайки про Кертича. — И Пэт поуютнее уселась на широкой софе, словно маленькая девочка, ждущая, когда ее дедушка расскажет сказку на ночь… В роли доброго дедушки выступает Алабама. Кто бы мог представить себе этого крепкого мужчину, вовсе не любителя сентиментальных бесед, убаюкивающего и успокаивающего несмышленыша-девчушку…

— Однажды, не помню когда точно, но все было так на самом деле. Все признали, что Кертич лучше, чем Стейчен, Стеглич и Вестон. Кертич мог обнаружить красоту в самых обыденных вещах, там, где ее уже никто и не замечал. В этом проявлялся его гениальный дар. Я всех обманывал тем, что брал красивый объект и делал его немного лучше. Андре показывал красоту листка, кружащегося на ветру, пятно белоснежного снега посреди убого грязного двора, творил чудеса. У него снимки значили больше, чем просто регистрация красоты. Они уже жили своей жизнью, и каждый мог найти в них то, что было ближе по сердцу. Картье-Брессон и Брассай, оба признали превосходство Кертича в искусстве фотографии. Но жестокий мир не знал его гениального дара вплоть до той знаменитой фотовыставки Марковского. Бедный старый Андре так никогда и не простил миру свою обиду на него. Он был одним из наиболее одаренных людей, которых я когда-либо встречал. Его трагедия заключалась в том, что он стал родоначальником нового стиля в фотографии, но так и не дождался признания, хотя многие пользовались его приемами.

— Как я его понимаю. Трудно даже представить себе горе мастера, сотворившего шедевр, который никто не может увидеть. Так и Тони чувствует, — снова всхлипнула Пэт. Она не могла ни о чем другом говорить, кроме Тони.

— Послушай, Пэт. Эмоциями надо научиться управлять. Они могут помочь создать шедевр, но могут и одним махом испортить многолетнюю подготовительную работу. Нельзя идти у них на поводу. Вспомни того же Андре Кертича. Он не смог простить американцам, что они не признали его таланта. Он так и страдал до конца своих дней, — сказал Алабама.

— Ты сам все усложняешь в своем искусстве и мастерстве. Ты судишь слишком строго о своей работе. Мне кажется, что в конце концов ты настолько переусердствуешь, что весь твой труд, весь жизненный путь покажется никчемным, пустым занятием. Все дело в том, что надо избегать таких крайностей.

Туг же Пэт пожалела о своих словах. Алабама снова повернулся к окну и стал созерцать любимые горы.. Она вовсе не хотела обидеть старого мастера. Но так уж получилось, что она его больно задела. Она действительно хотела бы сейчас убедиться в том, что Алабама бросил занятие фотографией потому, что сегодня этим занимается всякий, кому не лень.

— Послушай, Пэт. Для меня был трудный путь. Всем нравились мои работы, и я себя чувствовал просто отменно. То, что люди творили с природой, тогда меня мало трогало. А они срывали горы, загрязняли реки, выкорчевывали леса. И это в то время, как по всему свету продавались мои фотопейзажи, картины чудесной дикой природы, которая безжалостно истреблялась. Похоже, что это была дурная шутка: мне платили за фотографии деньгами, вырученными за истребление природы…

— Алабама, сделай мой портрет.

— Что?

— Пожалуйста, сделай мой портрет, — вскочила в возбуждении Пэт. — Я хочу, чтобы ты снова начал работать. Ну пожалуйста, для меня, ради меня! Всего трлько один портрет! Это все, что я прошу. Ну сделай, а? Пожалуйста, пожалуйста, ну, Алабама!

И Пэт бросилась к нему, хватая за рукава пиджака и непрестанно теребя…

— Пэт, это не так просто… — начал он.

— Я знаю, знаю! Ты очень напуган и нервничаешь. Ты боишься, что портрет может не получиться и ты опозоришься?

Пэт слишком хорошо узнала Алабаму. Он даже вздрогнул от ее слов, но нашел в себе мужество ответить.

— Черт побери! Ты о чем это здесь несешь небылицы? Я нервничаю? Я боюсь сделать фотографию? Я? Боже! Ты что, забыла, кто я такой?! — непрерывно говорил Алабама, пытаясь унять охватившую дрожь.

— Так сделаешь мой портрет?

— Послушай, я никогда не стремился работать в духе Пикассо — «рисуй, пока ты жив как художник». Я бросил фотографию потому, что она мне надоела. Она стала раздражать меня. Но если я вновь захочу ею заняться, то, уверяю тебя, я смогу сделать такой портрет, какой тебе и не снился!

— Ну так докажи это и сделай!

— Мне не надо никому и ничего доказывать.

— Я вовсе не говорила, что надо кому-то что-то доказывать. Докажи это самому себе.

Алабама метался по комнате, не находя себе места. Противоречивые чувства обуревали его. Наконец он остановился рядом с Пэт и спросил ее:

— А какого черта тебе потребовался твой портрет?

— Я хочу послать его Тони, — просто ответила Пэт.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Тони взглянул на свое отражение в зеркале и нахмурился. Но не зеркало было тому причиной. Это следовало сделать в соответствии с ролью, которую ему предстояло сыграть. Сейчас он должен стать жестким и грубым. Тони старался поймать именно те эмоции, которые были присущи Кэлу. Затем ему следовало их закрепить, усвоить и преподать зрителям так, чтобы все было естественным и органичным. Каждый должен был пережить весь ужас мира, в котором не было места любви. Он дюжину раз перечитал Стейнбека, походил по местам, где жили его герои, даже припал к чернозему, как бы ощущая объятия теплых материнских рук.

«Мама», — пронеслось понятие в мозгу у Тони, когда он репетировал роль Кэла Траска, вспоминающего свою мать. И он уже не чувствовал себя в тесной гримерной театра на Бродвее. Он уже не был актером, ожидающим, когда поднимется занавес, и он предстанет перед публикой. Он уже не был и Тони Валентино Он был Кэлом. Он был Каином Стейнбека, на котором Господь поставил свою печать. Он был сыном Адама и первенцем Евы… Ручка двери нетерпеливо задергалась.

— Второй звонок, мистер Валентино, — раздался бесцветный голос.

Все еще полный своими творческими помыслами, Тони медленно побрел к двери, отпер ее, выглянул в длинный пустой коридор, ведущий на сцену. Он передернул плечами, словно бы поежился от человеческой ненависти, готовой обрушиться на него по ходу пьесы. На всякий случай суеверно скрестил пальцы, отгоняя возможный сглаз. И тут он криво ухмыльнулся, поймал свое выражение в зеркале и очень остался доволен. Вот сейчас то, что нужно. Вся его натура просто возликовала. Да, таким должен быть его герой. За жестокость и решительность любили его женщины. Люди его боялись и боготворили. Они в ужасе ожидали его неожиданных поступков и готовы были пойти на самую низкую подлость, чтобы заслужить одобрение тирана. Но никто из них не любил его. И Кэл знал это еще со времен своего трудного детства. Но не это его волновало. Он боялся, что кто-нибудь раскроет его секрет, обнаружит глубоко внутри надежно спрятанные простые человеческие чувства… Те, кто превозносил его сейчас, ждали лишь удобного случая, чтобы смертельным ударом поразить его. Это была роль Тони, которую он играл в театре на Бродвее.

Пэт Паркер, сидя в первом ряду, смотрела на сцену, затаив дыхание. Иногда у нее просто мурашки ползли по телу. Эту роль уже играли многие артисты в кино, в том числе и Джеймс Дин. Только сейчас Пэт полностью поняла, почему после смерти этого великого актера многие женщины от горя кончали жизнь самоубийством. А игра Тони Валентино была еще глубже, еще ярче! И это вовсе не потому, что она была пристрастным судьей, а не просто зрителем. Нет. В игре Дина была видна и вся ранимость и беззащитность несчастного мальчугана, волею судеб ставшего жестоким и грубым в мире, где не было места любви. В игре Тони было одно отличие: его герой не сражался с этим враждебным миром, он сражался с самим собой. В своей борьбе он полагался только на свои силы, не вдаваясь в объяснения своих поступков. Он считал, что так надо поступить, и поступал именно так, как считал нужным. Пэт именно это нравилось в игре Тони. Именно это она подметила и как зритель. Она старалась быть объективной к этому молодому актеру, с которым у нее была незабываемая прогулка на необитаемый остров и который резко порвал все отношения с ней, почти не оставив Пэт надежды…