ГЛАВА III

Берар в темнице. — В ожидании смерти. — Пундит Кришна. — Господин и слуга. — Комната Совета. — Пундиты. — Семь великих начальников. — Что такое адепты первой степени. — Власть без границ. — Берар осужден на смерть: он должен сам себе отрезать голову. — Фальшивая тревога. — Осуждение Биканеля.

Когда Берар был заперт Биканелем в таинственной, неизвестной ему комнате, он предался бессильной ярости.

Во-первых, его силой заставили покориться, что бывает вообще унизительно и обидно особенно для таких людей, как Берар, который был всем известным факиром, страшным начальником жестоких поклонников Кали, богини смерти, наконец, одним из первых в числе таинственных личностей Индии.

Во-вторых, запертый, пойманный в ловушку, осужденный на голодную смерть, он навсегда лишался возможности выполнить поручение, возложенное на него браминами. Наконец, он и сам всей душой желал освободить капитана Пеннилеса и его приближенных, защитить их от оскорблений, устранить опасности, грозившие им со стороны английского правительства, одним словом, спасти их. Невозможность осуществить это огорчала его несравненно больше, чем оскорбление, нанесенное его самолюбию.

Этот мрачный человек, в котором было столько противоположных свойств, злой и в то же время добрый, воплощавший в себе гения зла и гения преданности, считавший за ничто чужую жизнь, но всегда готовый отдать и свою собственную, этот Берар был по-своему человек долга.

Лишенный свободной воли, добровольно подчинившийся адептам первой степени, этим пундитам, которые составляют умственную аристократию Индии, он был их исполнительным орудием, но орудием сознательным, умным, одаренным инициативой и притом имевшим в распоряжении ужасные средства, данные ему этими гениальными мыслителями. Его, как и других факиров, его братьев, научили тайнам оживлять и умерщвлять, научили его быть нечувствительным к усталости, физическим и моральным невзгодам, всевозможным мучениям; его посвятили в науку под названием магнетизм, которая усыпляет человеческую волю, укрощает тигров, очаровывает змей и простирается даже на вещи материальные… И таким образом он сделался рукой этих действительно высших существ. Адепты мыслят, факиры действуют, всегда слепо и иногда ужасно.

От них прежде всего требуется отречение от своей личности. Потом им приказывают шпионить за известной личностью или служить ей с безграничной преданностью; быть солдатом индусской армии или сражаться в рядах мятежников; быть рабом или раджой; им велят также исцелять или наводить болезни, любить или ненавидеть, спасти кого-нибудь или убить… Они повинуются без единого слова, без жеста, без колебания, и ничто не может их остановить.

Таков был и Берар, который с ужасной точностью исполнял самые противоречивые приказания, отданные этими таинственными пундитами, которых никогда не было видно, но бесконечная власть которых чувствовалась на каждом шагу.

Видя, что ему не остается никакого исхода, Берар скоро успокоился, и успокоение это было вызвано сознанием исполненного долга. В сущности, он сделал все, что мог. Теперь ему оставалось только умереть. И мысль о смерти, к которой пундиты все время приготовляют своих служителей, овладела всем его существом, успокаивая и радуя его.

Он сел на пол, пробормотал несколько заклинаний, отгонявших злых духов и привлекающих добрых. Затем он углубился в самого себя, перебрал в памяти выдающиеся факты своей долгой и трудной жизни и, наконец, остался неподвижным, будто погрузившись в созерцание.

Благодаря состоянию гипноза, в которое факиры могут погружаться очень быстро и очень сильно, они засыпают и делаются нечувствительными к окружающему.

Сев на пол, Берар перестал шевелиться, как мертвец, и, правду сказать, окружающая его таинственная обстановка сильно напоминала могилу. Прошли долгие часы, но начальник тугов все оставался в том же положении. Он как будто застыл, и жизнь его выражалась только слабыми дыхательными движениями. Этот сон должен был быть для него предвестником смерти. Но как ни был глубок этот сон, Берар тем не менее был чувствителен к некоторым внешним явлениям. Так, например, он вздрогнул, когда послышался легкий шум.

Шорох приближался: это были звуки шагов по граниту. Потом невидимая рука подняла опущенную Биканелем дверь. На маленькой лестнице появилась голова, потом туловище на двух длинных, худых ногах. Небольшая голова с правильными, почти нежными чертами, была обрамлена седой, разделенной надвое, бородой, а широкий выпуклый лоб исчезал под правильно расположенными складками огромного индусского тюрбана. На нем был кафтан из белой шерсти, очень легкий и ослепительной чистоты. Маленький кинжал с рукояткой, богато убранной каменьями, выглядывал из-за тонкого белого шелкового пояса. Спустившись на пол комнатки, он слегка отряхнул пыль со своих сандалий, и его живой и кроткий взор обратился на неподвижного факира. Потом он тихо и отчетливо произнес:

— Проснись, Берар!

Факир вдруг открыл глаза, зашевелился, и его черты потеряли свою неподвижность. Он встал, узнал вновь прибывшего и воскликнул:

— Мой учитель!.. Пундит Кришна!.. Мир тебе, саиб!

— И тебе мир, Берар!

Факир продолжал почтительным тоном, оставаясь в преклоненном положении, выражавшем смирение:

— Учитель, я потерпел неудачу, конечно, по своей собственной вине… нашелся человек сильнее и хитрее меня…

— Я знаю, Берар, я все знаю…

— Я заслужил наказание и готов понести его…

— Следуй за мной в комнату Совета! — ответил пундит загадочным тоном.

Когда открылся потайной ход в комнату, то открылась и дверь, приводившаяся в движение тем же механизмом. Они через коридор вошли в огромный зал со сводообразным потолком, богато убранный коврами; у стен его стояли огромные книжные шкафы с десятками тысяч томов.

В глубине зала возвышался балдахин с голубой и белой драпировкой; под ним стояли шесть стульев, расположенных следующим образом: три справа, три слева, а посередине один, самый высокий. Шесть первых были из черного дерева чудной резьбы, седьмой — из слоновой кости с изображениями индусских божеств, выточенных с терпением и законченностью, которые характеризуют восточных художников. Пундит важно сел на стул из слоновой кости и стал ждать. Берар смиренно остановился у двери, но его учитель сказал ему тихим голосом, действующим в сто раз сильнее, чем раскаты грома:

— Подойди, Берар, и садись!

Факир почтительно склонился и сел на очень низкую скамейку, которая, вместе с двенадцатью другими такими же скамейками, находилась в нескольких шагах от ряда стульев.

Дверь тихонько отворилась, и вошел человек. Вновь появившийся был на вид очень стар, но не дряхл; он был одет в подобный описанному кафтан, такой же тюрбан и опирался на палку. Он был высокого роста, худой, с белой бородой и волосами; сморщенная, словно обожженная кожа ложилась ровными морщинами, придававшими его лицу скорее мягкое, чем суровое выражение. Этот старец, почти слепой, носил на своем большом, сухом как кость носу блестящие очки. За ним следовали два человека, одетые только в лангути и с обнаженными головами. Вероятно, это были факиры.

— Мир тебе, Рам-Тар! — сказал в виде приветствия пундит Кришна.

— И тебе мир, Кришна, — ответил старец, садясь на стул черного дерева, между тем как факиры пошли и сели около Берара.

Один за другим пришли и остальные пундиты, каждый в сопровождении одного или двух факиров. Все они были более или менее стары, одеты очень просто, видимо, презирали роскошь; и у всех на правом плече была «красная нить» — тоненький шелковый шнурок, знак браминской касты. Они уселись на черных стульях и образовали довольно величественную группу под председательством учителя Берара, пундита Кришны.

В этой группе, простота которой имела что-то царственно-внушительное, сразу бросалась в глаза одна особенность. Все эти люди имели между собой удивительное сходство, сходство, какое существует между членами одного семейства, и которое еще усиливалось при виде одинаковых манер, одних и тех же жестов, которые никогда не встречаются у других людей. Однако в самой их внешности не было ничего бросающегося в глаза. Напротив, казалось, что они все приняли какой-то сероватый оттенок пыли или паутины, стушевавший контуры и придававший этим старцам вид добровольно потускневших теней. Наружность не имеет никакого значения для этих людей, знаменитых по рождению и еще более знаменитых по своей учености, людей, которые могли бы, если б хотели, пользоваться какими угодно почестями, богатством и всякими удовольствиями.

Кто они? Откуда они являются? Как они живут? Имена их едва известны самому небольшому числу лиц. Каждый из них есть Саньяси (отказавшийся от всего), Яти (победивший себя), Паривраджака (ведущий блуждающую жизнь). Народ питает к ним самое глубокое уважение, смешанное со смутным и таинственным ужасом. Правительство их не признает, но боится и ненавидит. Победители всегда питали инстинктивную ненависть к мыслителям. Впрочем, эти ученые мужи, враги шума и роскоши, отличающиеся строгими нравами и широкой терпимостью, отделены целой пропастью от грубых, эгоистичных, пресыщенных и часто невежественных англичан. Тем не менее, правительство королевы не старается их уничтожить и строго следит за тем, чтоб их не оскорбляли. Оно инстинктивно чувствует, что они представляют собой силу, тем более ужасную, что она неопределенна и никому не известна, но что ее проявления могут быть при случае очень страшны.

Когда затрагивают верования пундитов, покушаются отнять их привилегии, когда в их лице нарушают человеческую свободу, тогда месть их не знает пределов. Они тогда отпускают своих факиров в самые центры цивилизации и заставляют их совершать самые ужасные преступления.

Так они отомстили за смерть своего брата Нариндры и за оскорбления, бессмысленно нанесенные его останкам.

Сидя на своих низких скамейках, неподвижные, сосредоточенные, всецело поглощенные уважением к своим учителям, факиры слушали, не понимая впрочем ни слова, разговор, который пундиты вели на священном языке. Те говорили долго, и их серьезные голоса передавали друг другу мотивы собрания, на которое они были созваны из самых отдаленных концов Индии. Речь их струилась, как ручеек, и на этих суровых масках нельзя было увидеть ни следа удивления или волнения. Это были действительно необыкновенные люди, победившие все страсти и сложившие их к ногам одной: жажды расширять свои знания.

После долгих совещаний Кришна повернулся к группе факиров и сказал:

— Берар, подойди сюда!

Начальник тугов без страха, но и без хвастливого, напускного презрения ко всему приблизился к этим старцам, которые из ученых вдруг превратились в судей.

Кришна начал своим медленным и серьезным голосом:

— Берар, мы поручили тебе отомстить за смерть Нариндры и за поругание над его останками. Как честный и верный слуга, ты исполнил это поручение с большой ловкостью, мужеством и искусством. Мы обязали тебя также выразить великодушному европейцу нашу благодарность за оказанную нам огромную услугу; то, что ты сделал в этом отношении, было достойно его и достойно нас. Все это было хорошо, Берар.

Факир почтительно поклонился, сто раз вознагражденный за свое усердие и жертвы этими немногими словами, на которые пундиты очень скупы. После довольно долгой паузы пундит продолжал:

— Но, исполняя наши приказания, ты не был слепым орудием мести или благодарности. Ты действовал помимо нас и, может быть, сам не сознавая этого, действовал даже против нас! Правда ли это, Берар?

— Правда, саиб…

— Спасая детей герцогини Ричмондской, хотя бы даже по просьбе нашего друга, капитана Пеннилеса, ты, может быть, разрушил план, задуманный нами, твоими господами, и этим доставил торжество нашему общему врагу, презренному англичанину. Ты нарушил клятву и умрешь!

— Я готов, саиб, — ответил факир просто и решительно.

— Принимая во внимание твое усердие, твое самоотвержение, многочисленные услуги, оказанные тобою твоим господам, ты умрешь самой благородной смертью, какой только может пожелать верующий. Это будет священное обезглавление.

— Благодарю, о лучший и самый уважаемый из властителей! — воскликнул факир, падая на колени.

— Пусть принесут кариват! — сказал холодно пундит.

Два факира тотчас же встали и вышли, чтоб поскорей исполнить приказание.

В числе странных и ужасных пыток, выдуманных индусами, существует добровольное обезглавление, совершаемое самим осужденным. Быть своим собственным палачом, отрубить себе голову решительно, одним ударом — это вещь довольно трудная. Надо непременно одним ударом, потому что в этом случае добровольный мученик считается святым; если же это ему не удастся, он считается оскорбителем святыни, и душа его должна переселиться в тело нечистого животного. Орудие этого убийства есть karivat. Это металлическое полулуние, по которому скользит очень тонкое стальное лезвие, приводимое в движение следующим образом: оконечности этого лезвия снабжены двумя цепями со стременами на концах. Осужденный садится или ложится, надевает на шею полулуние и кладет ноги в стремена. Потом он дает обеими ногами сильный толчок, достаточный для того, чтоб отделить голову от туловища. Такого рода самоубийство распространено у тех, кому надоела жизнь; они приводят его в исполнение с большой торжественностью, со всевозможными священными обрядами. Что же касается обреченных на него факиров, они исполняют его тем охотнее, что оно считается благородным искуплением. Таким образом, в глазах Кришны и других адептов Берар, лишая себя жизни, был одновременно и наказан, и вознагражден.

Оба факира вернулись, неся, как святыню, на широком белом полотнище роковое орудие казни. Они разложили покрывало на земле, и Берар стал на середину его, ловко расположив различные части karivat'a, которые загремели и зазвенели. Он надел полулуние себе на шею, вдел ноги в стремена и сел, сильно согнув их, чтоб употребить в решительную минуту возможно большее усилие и отрезать себе голову одним ударом. Как человек, знакомый с неизменными обрядами этих трагических церемоний, Берар, приготовившись к действию, стал ожидать обрядовых слов, которые должен был произнести распорядитель обряда, а также знака, который тот должен был ему подать. Эти слова — священные изречения, читаемые пундитами; знак — это движение руки от сердца до уст…

Кришна начал читать длинную и монотонную псалмодию, продолжавшуюся несколько минут. Потом он остановился и посмотрел на Берара. Тот напряженно ожидал знака.

Но Кришна не сделал знака, за которым должна была последовать смерть факира. Обратившись к Берару, утомленному ожиданием, он сказал серьезно:

— Правила божественного Ману учат нас человечности: они приказывают помогать слабым и не запрещают прощать… Ты проявил человечность… ты спас, несмотря на их происхождение, двоих детей, находившихся в опасности… и поэтому ты не исполнил в точности моих приказаний… В свою очередь, и я прощаю тебя и приказываю тебе жить!

— Хорошо, господин, я буду жить! — ответил Берар, принимая приказание жить с тем же хладнокровием, с каким он принял приказание умереть.

— Это подобие смерти будет твоим единственным наказанием. А теперь, сын мой, к делу! Некогда мы изгнали из нашей среды злодея, нечистого, сына свиньи… Биканеля! Мы оставили его в живых, так как закон настоятельно требует, чтоб никто не убивал брамина, даже недостойного. Однако сегодня мы осудили на смерть Биканеля. Мы узнали, что он надругался над священными останками нашего брата Нариндры, и поэтому он более не находится под защитой писания. Иди, Берар, иди!.. Отомсти за нас и освободи землю от этого чудовища!

Потом, обратясь к другим факирам, пораженным неожиданностью этой сцены, он прибавил:

— А вы, дети, готовьтесь отправиться в страну афридиев. Люди, ведущие священную войну, нуждаются в вашей помощи.

ГЛАВА IV

Безвыходное положение. — Минута отчаяния. — Раздирающий душу крик. — Звуки тромбона. — Тот, кого не ждали. — Разговор между человеком и слоном. — Примитивный телефон. — Бомбардировка и саперные работы. — Перед кирпичной стеной. — Ум слона. — Переговоры. — Воздух! — Берар, Боб и Рама.

Находка ящика с именем и гербом герцогов Ричмондских под основанием Башни Молчания была, конечно, событием весьма неожиданным. Пеннилес и Патрик одновременно вспомнили о богатстве того предка, который был убит в Каунпуре и который доверил свои деньги гебрскому купцу, на честность и верность которого он полагался. Но благодаря каким таинственным обстоятельствам этот ящик, заключающий в себе огромное богатство, мог очутиться в этом мрачном месте, в которое никто не мог проникнуть, не будучи обвиненным в святотатстве? Впрочем, им некогда было долго рассуждать. Они уже начинали чувствовать недостаток воздуха. Надо было как можно скорее освободить выход назад, чтобы не задохнуться; за это дело и принялись все трое с помощью ребенка. Более чем когда бы то ни было измученные голодом и жаждой, слабо освещенные фосфорным блеском, придававшим им вид привидений, стесненные в узкой яме, где они едва могли шевелиться, они испытывали ужасное чувство медленного удушения. Это была поистине ужасная борьба со смертью, которая и в простом, и в переносном смысле слова окружала их со всех сторон; но их непреодолимая энергия все-таки восторжествовала. Рука Пеннилеса, пальцы и ногти которого были покрыты кровью, разрыла последнюю кучу песку. Он вскрикнул, прильнув ртом к отверстию, вдохнул в себя воздух и немного пришел в себя, затем начал нервно выбиваться ногами, руками и машинально полез по наклонному коридору.

Он вылез на кучу костей, совсем раскаленных от солнца, которое сильно жгло. Высоко-высоко, теряясь в небе, которое было утомительно однообразного серо-голубого цвета, неподвижно парили несколько больших рыжих коршунов, между тем как остальные были погружены в тяжелую дремоту. В этой мертвой обстановке, в этой Башне Молчания, вполне заслуживавшей свое название, чувствовалось гнетущее одиночество. Он прошептал разбитым голосом:

— О Клавдия, Клавдия, увижу ли я тебя когда-нибудь?

И из его губ, растрескавшихся от ужасного жара, вырвался крик ярости, страдания, отчаяния, крик измученного животного. Против всякой возможности, как бывает иногда в мучительных кошмарах, извне раздался ответный крик, крик дикий, дрожащий; коршуны, заслышав его, вытянули головы. Пеннилес, внезапно опомнившись, узнал этот звук, напоминавший звук медного инструмента, кимвала, тромбона:

— Уинк!..

— Рама! Это Рама! — сказал он, недоумевая, не веря своим ушам. Он закричал опять, как можно громче: — Рама, Рама, на помощь, на помощь!

— Уинк, Уинк!.. — раздался опять голос умного животного, которое в то же время принялось сильно пыхтеть.

— Рама, доброе животное, на помощь!

Услышав дрожащий и раздирающий звук голоса, обыкновенно столь ласкового и кроткого, слон понял, что его друг находится в большой опасности. Но так как он не умел выражать свою мысль различными способами, то он опять ответил:

— Уинк! Уинк! Уинк!

Как будто бы он хотел сказать:

— Я понял! Подожди немного!

Через несколько секунд раздался неслыханно сильный удар по железной двери. Большие рыжие коршуны, выведенные из оцепенения, развернули свои огромные крылья и начали летать с пронзительным визгом. Увы! Окованная железом дверь даже не дрогнула. Вероятно, слон поднял хоботом камень потяжелее, чем первый, так как Пеннилес слышал, как он пыхтел и визжал.

— Бум!

Раздался второй толчок, и камень, разбившийся от ужасного удара, разлетелся на тысячу кусков.

— Тут нужна была бы пушка! — пробормотал Пеннилес, разочарованный. Слон, со своей стороны, видя, что успеха нет, оставил свои попытки. Он зарычал от гнева, и Пеннилес услыхал, как он поскакал, будто цирковая лошадь, вокруг этой башни, в которой старался открыть менее защищенные места. В эту минуту послышался глухой шум в подземном коридоре. Товарищи капитана, беспокоясь, что он не возвращается, начали звать его и стучать ногами в ящик; звуки эти громко отдавались в сухом дереве. Слон тоже услышал подземный шум, остановился и стал пыхтеть. Пеннилес вернулся к товарищам, которые все еще продолжали стучать, и сообщил добрую новость. Теперь в глубине колодца можно было дышать и можно было бы даже чувствовать себя не очень скверно, если б не голод и жажда.

— Ах, капитан, — воскликнул Марий, — мы уж было потерялись совсем! Правда, Джонни?

— Yes! Очень было жутко!

— О, да, — прибавил Патрик, — мы боялись, что с вами что-нибудь случилось!

— Ну, да, случилось: прибежал слон и больше ничего. Этот добрый Рама один натворил весь слышанный вами невероятный шум и, конечно, спасет нас, не сомневайтесь в этом.

— Э! Если б мы могли ему помочь!

— Лучшее, что мы можем сделать, это сидеть смирно. За неимением жизненных припасов, воспользуемся здесь хотя бы прохладой: наверху солнце так жарит, что от такой температуры могли бы растрескаться скалы…

Действительно, это было самое разумное решение, и все четверо сели и стали ждать событий. Они хранили теперь молчание и могли расслышать глухой шум над своими головами. Слышалась тяжелая походка, неожиданные удары, какое-то царапанье, будто скреблись мыши; все это доходило до них сквозь песок со странной отчетливостью. Время от времени Пеннилес с грохотом ударял ногой по ящику.

— Смею ли я вас спросить, капитан, зачем вы стучите по ящику? — спросил, наконец, Марий.

— Это род телефонного сообщения между мной и Рамой. Он там работает, добрый зверь, и я прошу его поторопиться.

Марий взглядывал тогда украдкой на своего начальника, лицо которого, при фосфорическом свете, казалось ему совсем необыкновенным. Он думал про себя, находя все это в высшей степени странным: «Пожалуй, у капитана-то мозг не в порядке… Он сильно взволнован и рассказывает вещи, которые меня что-то вовсе не утешают».

Однако наверху работа двигалась, благодаря ловкости, силе и уму чудесного помощника, который появился так кстати. Как его появление ни было удивительно, однако же дело произошло очень просто. Рама, который по ночам бродил всегда на свободе и любил свежесть, купанье в два часа ночи, прогулки по росе, никогда не бывал привязан или заперт. Он, впрочем, никогда далеко не уходил и его вожак всегда мог подозвать его к себе свистком. Когда беглецы были захвачены врасплох и уведены, он следовал за ними и убедился, что его друг Пеннилес находится в их числе. Злодеи отогнали его камнями, заметив, что он подходит слишком близко. Он убежал, недоумевая, отчего с ним так худо обращаются. Он убежал, не возвращаясь в конюшню, не повидав своего вожака, избегая встречи с каждым, кто мог бы его остановить и принудить вернуться. Опустив хобот, обнюхивая след, он медленно подвигался, и его чуткое обоняние привело его к самой Башне Молчания. Но тут появилось большое затруднение. Люди, между которыми находился капитан, остановившись на некоторое время около башни, двинулись дальше. Был ли капитан с ними или нет? Слон побежал по следу, ворочая хоботом во все стороны, надеясь уловить знакомый запах. Он ничего не уловил и вернулся к башне.

Рама долго бегал вокруг мрачного убежища смерти и, не чувствуя ничего, кроме запаха хищных птиц, ничего не находил. Утомившись, он собирался уже уйти, когда раздался крик отчаявшегося Пеннилеса.

Рама тотчас же узнал голос своего друга капитана Пеннилеса и радостно ответил ему громогласным трубным звуком. Тогда между ними установился странный способ общения: слон прекрасно понял подаваемые ему сигналы и немедленно предпринял поистине удивительную работу.

Сперва умное животное еще раз попыталось поколебать дверь, бросая в нее камни, но видя, что его усилия бесплодны, прибегло к другому средству.

Слон ясно слышал, как капитан стучал каблуком по сундуку. Он подошел к месту, откуда слышался шум, внимательно прислушался, приподнимая свои огромные уши, наклонил голову набок, как будто для того, чтоб сосредоточить все эти звуки в своей слуховой трубе и чтоб определить их направление. Сделав это и удостоверившись, что не ошибся, он немедленно приступил к работе. Сперва он осмотрел кирпичную ограду, ощупал ее хоботом и убедился в том, что она цела со всех сторон. Это, впрочем, не смутило его, но навело на удачную и любопытную мысль. Он поднял средней величины камень, обхватил его концом хобота и начал с силой водить им по кирпичу. Кирпич, менее твердый, чем кремень, быстро уступил продолжительному и сильному трению. Через десять минут от него отвалился кусок. Рама не желал ничего лучшего.

Он бросил кремень и тихонько ощупал обломки щупальцем своего хобота, потом вытащил их один за другим и убедился, что здесь образовалось маленькое отверстие. С неслыханной ловкостью и терпением Рама продолжал понемногу расшатывать уже наполовину рассыпавшийся кирпич. Это ему удалось без особого труда, и в знак удовольствия он издал опять оглушительный трубный звук. Когда первый кирпич вывалился, остальное дело уже не представляло особенных затруднений. Парсы, строившие Башню Молчания, не имели в виду выстроить тюрьму, но единственно желали создать прочную могилу, хорошо выдерживающую борьбу с непогодой. Кирпичи были соединены только цементом, Рама вытащил второй кирпич, лежавший рядом с первым, потом третий. Счастливый своим успехом, слон тихонько зарычал от удовольствия. А так как внизу все еще раздавались глухие звуки, то он принялся топтаться на месте, вилять хвостом, одним словом, всеми способами выражать свое желание поторопиться, которое он вполне доказывал и на деле.

Он теперь уже просто схватывал кирпичи хоботом, быстро вырывал их и отбрасывал шагов на десять, делая это все скорее и скорее. Отверстие заметно расширилось, удары раздавались все сильнее и непрерывнее. Между тем четверо заключенных начали заметно ослабевать. Они ведь целые сутки ничего не ели и не пили, у них во рту не было ни горсточки рису, ни капли воды. Патрик первый потерял сознание от истощения и главным образом от недостатка воздуха.

Он слабо вскрикнул и прошептал:

— Я задыхаюсь, я умираю! — потом пошатнулся, упал на сундук и лежал там без движения. Капитан хотел попытаться растирать его, чтобы усилить кровообращение, хотел вдуть немного воздуха в его рот, открыть сжавшиеся челюсти, но и сам начал чувствовать себя плохо. В ушах звенело; его глазам, при фосфорическом свете, являлись тяжелые, страшные видения; временами ему казалось, что его сердце перестает биться и что вся Башня Молчания начинает давить своей тяжестью на его грудь. Глухой шум, хриплое дыхание заставили его обернуться. Марий, который тоже начал задыхаться, повалился на песок.

— Э! God by! — воскликнул Джонни. — Что это такое?.. Это ты, старая акула!..

Но он напрасно старался помочь умирающему товарищу. У него самого внезапно захватило дыхание, и он еле успел пробормотать:

— Капитан… я боюсь… что Рама опоздает…

Но нет! В ту минуту, когда рулевой без чувств повалился на тело боцмана, обвалилась огромная часть стены, и в колодец ворвались целые волны света и воздуха. В отверстие проскользнул подвижный хобот слона, и послышалось шумное дыхание, как будто свист кузнечного меха. Потом раздался знакомый трубный звук:

— Уинк!

Это был добрый Рама, который, разбив несколько кубических метров кирпичной стены, просунул свой хобот в открывшийся коридор и выражал свою радость самыми пронзительными звуками. В то же самое время наверху раздался лай собаки, и человеческий голос закричал в отверстие:

— Господин! Вы спасены! Это я, Берар! Освобожденный пундитом Кришной, я взял Боба, чтоб он нашел ваш след… Боб побежал за Рамой, и вот мы явились!

ГЛАВА V

В стране афридиев. — Пули дум-дум. — Ужасное действие. — Побеждены. — Мулла Фу. — Критическое положение пленных. — Кулачный удар дум-дум. — Излияния. — Караван в Каибрском ущелье. — Бандиты. — Атака. — Спасение. — Неизвестный друг. — Парс-негоциант и имущество герцогов Ричмондских. — Пленники осуждены на голодную смерть.

Афридии и их союзники с большим терпением сосредоточивали в Шакдарском лагере все средства для атаки и особенно для защиты.