Среди факиров

— Осторожно бери, мой друг!

Это был прекрасный мальчик-подросток, находившийся в беспамятстве, бледный, как смерть.

Пеннилес вернулся под этот импровизированный навес и, следуя по направлению голоса, нашел другое существо. Он принес и тоже отдал его своей жене, сказав:

— Позаботьтесь об этом ребенке, милая Клавдия.

Это была прелестная молодая девушка, чьи чудные белокурые волосы были обсыпаны землей и камешками, а большие голубые глаза, красные от слез, выражали сильное страдание и ужас. Она, казалось, совсем лишилась голоса и едва могла сказать: «О, благодарю! Спасите моего брата!» в ответ на ласковое обхождение, заботы доброй женщины и ее нежные слова, которые она с трудом могла понять.

Под платформой больше никого не оставалось.

— Хорошо, Рама; брось это, мой милый! — сказал Пеннилес слону. Тот тихонько опустил тяжелую платформу, нагруженную бревнами и досками, как будто он мог понять сказанные по-французски слова. Похлопав в знак приязни доброе и сильное животное по хоботу, капитан стал помогать своей жене ухаживать за мальчиком, которого они только что спасли. Миссис Клавдия дала ему понюхать флакон со спиртом, с которым никогда не расставалась. Капитан натер ему руки и виски. К несчастию, все усилия были пока напрасными. Тогда молодая девушка зарыдала и воскликнула разбитым голосом:

— О, неужели мой брат, мой Патрик умер! Нет, это невозможно…

— Успокойтесь, дитя мое! — кротко ответила молодая женщина. — Ваш брат не умер; мы возвратим его к жизни!

— Как вы добры и как я вам благодарна! Подумайте только, мы совсем одни! Неделю тому назад была убита наша мать…

— Бедные дети! — прошептала молодая женщина, глаза которой наполнились слезами.

— Мы ехали вместе с этими эмигрантами в Пешавар, к нашему отцу, офицеру полка Гордона.

Мисс Клавдия глубоко сочувствовала бедным детям, которым пришлось ехать вместе с голодающими.

Мэри продолжала, рыдая:

— Поезд, который шел очень тихо, все-таки как-то сошел с рельсов… Мы почувствовали сильный толчок и бросились друг к другу в объятия, думая, что конец… а потом… я не знаю.

— Ободритесь, дитя мое! — сказал в свою очередь капитан. — Эта катастрофа, в которой, увы! погибло так много жертв, послужит к тому, чтоб страдания, которые вы невинно терпите, скорей окончились.

Факир, оба моряка и вожаки, которые все время старались освободить несчастных из-под обломков и немного удалились от группы, вдруг прибежали назад.

— Скорей, саиб, скорей! — закричал факир.

— Что случилось?

— Сюда идет поезд для спасения погибающих. Там, верно, солдаты, полицейские, судьи…

— В таком случае, — сказал капитан, — надо бежать. Все меня слишком хорошо знают. Но что делать с этими детьми?

— Как вы можете спрашивать, мой друг? — сказала с живостью графиня. — Я собираюсь взять их с нами. Видите, этот бедный мальчик едва открывает глаза!

Веки Патрика слабо приподнимались, и незаметное дыхание уже слетало с его уст.

— Он жив, он жив! — воскликнула Мэри, схватив руку миссис Клавдии и судорожно ее сжимая.

— Скорей, скорей! — повторил факир, бросая на Патрика и Мэри странный взгляд.

Пеннилес, понимая, какой опасности он подвергался, схватил Патрика, поднял его, как перышко, легко взобрался на лестницу, прислоненную к боку Рамы, и осторожно положил мальчика в houdah.

— Теперь ваша очередь, дитя мое! — сказал он Мэри. — Можете вы влезть одна?

Энергичная и решительная, как дочь воина, Мэри выпрямилась и, несмотря на усталость, последовала за братом. Миссис Клавдия взобралась туда же. Потом Марий, Джонни, факир, вожаки… Корзинка, к счастью, довольно крепкая, была набита битком. Вожак свистнул, и Рама, как будто чувствуя опасность, во весь дух пустился бежать, не обращая внимания на раны, из которых лилась кровь.

Читатели, вероятно, помнят великодушную помощь, оказанную Пеннилесом тем индусам, которые с опасностью для жизни старались вытащить из вод Хугли подвергнувшиеся осквернению останки брамина Нариндры. Это был такого рода поступок, который, при соответствующих обстоятельствах, легко мог поставить Пеннилеса в очень невыгодное положение перед английскими властями, к тому же на него был подан донос, как на русского шпиона.

Последствия всего этого известны.

Но, с другой стороны, пундиты с безукоризненной бдительностью и самоотвержением следили за человеком, которому они были так многим обязаны, а фанатики никогда не забывают подобных обязательств. Произошла тайная, быстрая, ужасная, захватывающая борьба, где капитан в конце концов вышел победителем — но какой ценой!

Может быть, один только Биканель предчувствовал истину, то есть то, что Пеннилес, благодаря участию в заговоре помощника тюремного сторожа, проглотил, сам того не подозревая, один из тех ядов, о существовании которых европейцы даже не подозревают и употребление которых так опасно, что на это решаются только в самых отчаянных случаях. Биканель не ошибся. К счастью для беглецов, он слишком поздно стал предвидеть истину. Это случилось только после похорон, на которых он присутствовал, чтобы иметь право сказать Денежному Королю:

— Я видел, как над вашим врагом поставили надгробный камень.

Его сильно заинтересовало, почему вдова и ее слуги не уходят с кладбища, поэтому он решился терпеливо ждать, скрывшись во мраке. Тогда он увидел, как могильщики вырыли тело капитана и унесли его. Он следовал за этой таинственной группой по джунглям, граничащим с Калькуттой, и подошел вместе с ними к таинственному убежищу, где совершилось воскрешение Пеннилеса. Потом он увидел появление двух слонов, переодетого капитана, его жены и моряков, и тогда понял, что был обманут, что полиция, Верховный Суд, правительство, все попались в ту же ловушку и что нужно было все начинать сначала. Он подождал, пока шествие тронулось, и возвратился в город, ворча про себя:

— Хорошо, Берар! Недурно задумано! Но мы скоро посчитаемся с тобой, мой друг, и ты увидишь, что тебе нельзя спорить со мной!

Вместо того чтобы немедленно предупредить обер-полицмейстера, он велел отвезти себя на Villa Princess, где Денежный Король, видя, что все идет, как по маслу, считал дело уже почти выигранным. Джим Сильвер, рассчитывавший сделаться супругом миссис Клавдии, предавался розовым мечтам. Сухие слова Биканеля заставили его упасть с неба на землю.

Пеннилес жив и свободен; он теперь убегает с женой и двумя матросами!

Денежный Король испустил яростный возглас и заговорил сдавленным голосом:

— Провалитесь в ад! Вы его выпустили!

— Что бы вы сделали на моем месте?

— Застрелил бы его!

— А с меня бы после этого сняли кожу его телохранители, дюжие малые, могу вас уверить!

Денежный Король яростно бегал взад и вперед; лицо его покрылось каплями пота, глаза налились кровью; он хриплым голосом произносил бранные слова и проклятия, и, чтоб лучше успокоить свои нервы, превращал в порошок все, что попадалось ему под руку. Биканель спокойно предоставил этой грубой личности излить весь свой гнев и, когда наступило некоторое затишье, сказал:

— Ничего еще не потеряно, и я нахожу, что так гораздо лучше!

— Нечего сказать, теперь легко поправить дело!

— Я вас поставлю перед вашим врагом, и он будет действительно мертв на этот раз!

— Вы ведь только что сказали, что он убежал. Где его найти? Индусская территория огромна. Это все равно, что искать булавку в стогу сена.

Биканель рассмеялся и прибавил:

— Люди, которые путешествуют караваном, с двумя слонами, не могут потеряться, как булавка. Через несколько часов мы, конечно, нападем на их след и затем выберем благоприятный момент, чтоб хорошенько с ними разделаться. Вы дадите знать правительству?

— Думаю, что лучше этого не делать, а действовать самим. Официальные власти всегда тормозят дело…

— Я с вами не согласен. Чтоб поставить на дороге вооруженную силу, чтоб располагать в удобное время властью, мне нужно иметь официальные приказания. Между тем, я могу их получить только в том случае, если скажу правду. Но не бойтесь: это даст мне в руки огромную силу, которой я воспользуюсь для ваших личных интересов.

— Когда начнется охота?

— Через несколько часов.

— Я присоединяюсь.

— Вы, ваша милость?

— Да, я; выслеживать зверя — это моя специальность: я считаюсь выдающимся «cow-boy» на Западе и растреадором в Аргентине. Я — человек дела! Я заработал свой миллиард не тем, что сидел на месте и нанизывал бусы. God-by! Вы скоро увидите меня при деле!

— Ну, так на этом и порешим! Работа, которая происходит на глазах хозяина, от этого только выиграет!

Все произошло точно так, как предвидел Биканель. Он донес правительству только вкратце о самом важном из всех последних событий, а именно о том, что тело Пеннилеса похищено. Ему поручили производить розыски, облекли его соответствующей властью; он выбрал, кого хотел, себе в помощники и, не теряя ни минуты, принялся за «охоту», как энергично выражался Денежный Король. Выследить беглецов, которые, в уверенности, что никто их не узнает, не особенно и старались прятаться, было не трудно. Биканель, Джим Сильвер и сопровождавшие их всадники погнались за ними по следам и, наконец, опередили их, пока те отдыхали в гостинице. Они тщательно устроили засаду, намереваясь убить слонов и взять беглецов живыми. Как человек, привыкший повелевать, Джим Сильвер решил немедленно нападать, несмотря на возражения Биканеля. Его американская живость плохо уживалась с медлительностью, в которой кроется сила людей восточных. Читатели помнят, чем кончилось это преждевременное нападение и что за ним последовало. Этот первый неуспех, однако, нимало не смутил Денежного Короля. Вынужденный отступить, он подытожил:

— Мы испытали свои силы в маленькой схватке; она окончилась неудачей… Пеннилес хороший игрок… достойный меня соперник… Итак, начнем все сначала!

ГЛАВА V

Бегство без оглядки. — Воспоминание о мадемуазель Фрикетте. — Остановка. — Патрик оплакивает свою собаку. — Мэри больна. — Факир. — Степная лихорадка. — Смертельная болезнь. — Лекарство, неизвестное белым. — Ненависть к англичанам. — Отказ. — Берар — душитель побежден. — Убийца спасает дитя своей жертвы.

Беглецы не имели возможности опомниться. Они все двигались и двигались вперед, как будто несомые бурей, чувствуя себя не в состоянии справиться с этим вихрем событий или хоть направить его в ту или другую сторону. Теперь они летели вперед полным ходом, стеснившись, как только можно, в корзине, которая раскачивалась с боку на бок и подскакивала на спине слона Рамы. Они остерегались свернуть на дорогу. Подзадориваемый вожаком слон скакал по кратчайшему пути, не заботясь о препятствиях. Он бежал теперь крупной рысью, пыхтя, храпя и фыркая, весь покрывшись пеной, приподнимая свои огромные ноги с математической правильностью и делая легко по двадцать пять километров в час.

Местами джунгли прерывались маленьким оазисом, где виднелась деревушка, жалкое собрание соломенных шалашей, между которыми бродило несколько худеньких ребят, окруженных еще более худыми и истощенными домашними животными. Буйволы шлепали по грязи около хижин и при появлении путников убегали, держа хвост трубой, пыхтя и грозя слону своими рогами. Добрый Рама не обращал на них никакого внимания; правду сказать, он не обращал внимания и на то, где можно и где нельзя идти. Рама бежал по тощим плантациям, совершенно уничтожая их своими огромными ногами, топтал поля, засеянные хлопчатником, индиго, коноплей, маком или сахарным тростником! Он с удовольствием кидался в тенистые болота, которые особенно удобны для возделывания риса, оставлял возбуждающий горестные чувства след на правильно расположенных возделанных квадратиках земли, размежеванных между собою и чередующихся с косогорами. Он без малейшего стыда вырывал пучки рисовых стеблей темно-зеленого цвета и жевал их с видимым удовольствием. Что делать, ведь надо жить! Слон, более счастливый, чем его хозяева, чьи запасы уже истощились, питался за счет того, на кого обыкновенно падает вся тяжесть войн, вторжений или простого грабительства: за счет мужика.

Едущим было трудно разговаривать, так им было тесно, жарко и неудобно. Однако провансальский акцент Мария время от времени раздавался в этой душной атмосфере, внося некоторое оживление в это молчаливое бегство, полное страха и тоски, несмотря на испытанное мужество каждого.

— Ах, капитан, право жаль…

— Ну, говори, Марий! — сказал Пеннилес, которого всегда забавляли выходки боцмана.

— Я вот что думаю; если бы мадемуазель Фрикетта была с нами!

— Правда, Марий, — вставила миссис Клавдия, — нам действительно без нее очень скучно. Что-то она теперь делает?

— Она наверное теперь в Париже, у своих родителей и ожидает окончания войны за Кубу, чтоб выйти замуж за своего жениха, который приходится ей двоюродным братом, за капитана Робера. Ей будет досадно, что она не поехала с нами вокруг света, когда мы ее приглашали. А ей ведь очень хотелось прокатиться на «Пеннилесе», на котором с нами случилось, при высадке на Кубу, одно памятное событие… когда нас спасал другой «Пеннилес» — воздушный шар, «корабль» в воздухе. Вся беда в том, что она боялась огорчить своих родителей… маменька так ее уговаривала, что дочка, наконец, осталась… А потом, она находила, что путешествие будет «однообразно». Хорошо «однообразно»! Возня с крокодилами, ваш арест… черные платки тугов… убийства… встреча с этими прекрасными детьми… Если я все это расскажу, то все скажут, что я сочиняю, мелю чепуху! Ах, мадемуазель Фрикетта, как бы вам было весело, если б вы были с нами!

Все посмеялись этому потоку слов, который, несмотря на свою фантастическую форму, живо напомнил всем дорогую Фрикетту.

Скачка продолжалась все с той же быстротой, и едущие чувствовали сильное изнеможение. Волей-неволей пришлось остановиться невдалеке от деревни… Наступала ночь, и дальнейшее бегство было невозможно. Кроме того, у беглецов не было никаких жизненных припасов: ни пищи, ни питья. Капитан велел сделать остановку и вылез со своими спутниками, а факир и вожак Шиндиа, оставшийся без дела после смерти животного, отправились на поиски провизии.

К общему удивлению, Патрик и Мэри, несмотря на волнение и истощение, причиненное им крушением поезда, перенесли эту бешеную скачку без малейших жалоб. Бедные дети истощили свои последние силы, последнюю энергию в борьбе с усталостью, и их физические страдания еще усиливались от нравственных огорчений. Мэри, щеки которой сильно горели, имела нездоровый вид. Она едва держалась на ногах и, видимо, была очень слаба. Марий и Джонни развернули камбоджские матрацы, и молодая девушка тяжело упала на один их них, совсем ослабевшая. Миссис Клавдия села рядом с ней, приподняла ее пылавшую голову и тихонько, с нежностью старшей сестры утешала ее. Затем выдавила сок из лимона, держа его над губами девочки, которая прошептала: «благодарю! » и принялась много и быстро говорить, как в лихорадке.

Капитан, с своей стороны, ухаживал за Патриком и старался его ободрить, как только мог. Мальчик, полный благодарности, ласково отвечал ему; но тем не менее, у него по щекам катились слезы.

— Вы, верно, подумаете, что я очень глуп, — сказал он прерывающимся голосом… — Я все потерял, что только можно в жизни потерять, и страдал, как только можно страдать, а между тем у меня еще остается довольно слез, чтоб оплакивать мою собачку, моего бедного Боба, нашего последнего верного друга! Он был с нами на поезде и наверно погиб под обломками!

— Мое милое дитя, все это нисколько не глупо и даже не смешно! — ответил капитан, тронутый таким добросердечием. — Я и сам очень люблю животных! — прибавил он.

Марий вмешался в свою очередь.

— Вы любите свою собачку, как настоящий моряк, мой молодой друг. Ну, так я вам скажу: я плакал, как теленок, о смерти Браво, собачки маленького Пабло, сиротки на Кубе!

Патрик, который хорошо говорил по-французски, понял все, несмотря на акцент и на морские выражения, и с этого же момента почувствовал искреннюю привязанность к провансальскому матросу. Его холодная английская сдержанность растаяла при выражении горячих чувств, выраженных по поводу гибели верного друга.

— А потом, кто знает? Ведь он может быть еще найдется? — продолжал важно рассуждать Марий.

— Ах, да, дай Бог, чтоб он нашелся! — сказал мальчик, полный надежды.

До сих пор Патрик едва успел рассмотреть своих неизвестных друзей. Хотя они с непринужденностью носили свой восточный костюм, он очень скоро догадался, что они не были индусами. Однако же их произношение ясно показывало, что они не были подданными ее величества императрицы. Должно быть, это были иностранцы, добрые, смелые, отважные. И его молодое сердечко, жестоко пораженное всеми случившимися с ним несчастиями, столь упорными и частыми, теперь раскрывалось для благодарности и симпатии. Один только факир, которого с первого взгляда легко было признать за чистокровного индуса, внушал ему отвращение, смешанное с ужасом.

Индус был с ним очень вежлив, но холоден. С своей стороны, он старался избегать не только ближайшего соприкосновения с братом и сестрой, но даже взгляда на них. Он заметно стеснялся и нехорошо чувствовал себя в их присутствии, несмотря на то, что помогал их спасти. Между детьми майора и этой таинственной личностью существовала какая-то тайная антипатия, которую они никак не могли побороть. Но это было только внутреннее ощущение, которого не замечали ни капитан, ни его жена, ни матросы.

Патрик, побежденный приятной, полной собственного достоинства внешностью и добротой капитана, чувствуя симпатию и к добродушному Марию, рассказал им в кратких словах про свою жизнь с сестрой, про свои несчастия, нужду и надежды. Он говорил им все без утайки, как старым друзьям.

Тем временем Мэри становилась все разговорчивее, как в лихорадке, что сильно испугало графиню де Солиньяк.

С ловкостью, достойной матроса и бывшего дровосека, Джонни устроил прелестный домик-игрушечку из бамбуковых стволов, покрыв его огромными банановыми листьями. На это пошло не более часа работы, и домик мог служить убежищем на случай дождя, которого всегда можно было ожидать. Молодая женщина перебралась туда вместе с Мэри, все еще неподвижно лежавшей на своем матраце.

Сильно встревоженная графиня позвала своего мужа, который прибежал вместе с Патриком и Марием.

— Посмотрите-ка, мой друг… Этот бедный ребенок бредит… его голова горит, пульс стучит с невероятной скоростью!

— Верно, у нее сильная лихорадка?

— А у нас нет никаких лекарств, ни крошки хинина… решительно ничего!

— Надо попробовать… поискать чего-нибудь!

— У белых нет средства против этой болезни… Эта болезнь неизлечима! — сказал суровым голосом факир.

— Что ты говоришь, факир? — воскликнул капитан.

— Правду, саиб! Это лихорадка здешних джунглей… Всякий белый, заболевший этой болезнью, непременно умрет!

Патрик слышал приговор, произнесенный над его сестрой.

— Если белые не знают средства против этой болезни, может быть оно известно индусам?

— Да, саиб, ты говоришь правду: может быть!

— И ты сам так много знаешь…

— О, да, конечно… я хотел сказать — нет!

Когда он произносил это «нет», его голос зазвенел, как медь, и глаза сверкнули на маленькую больную с выражением сильной ненависти.

Капитан предчувствовал тайну и содрогнулся. Он сделал знак своей жене и сказал факиру:

— Следуй за мной!

Факир почтительно поклонился и последовал за ним без малейшего колебания.

Когда они отошли шагов на пятьдесят, капитан остановился за группой лавров, расположением своим напоминавших школу молодых деревьев. Посмотрев индусу прямо в лицо, он сказал без всякого предисловия:

— Ты знаешь средство, которое спасет ребенка?

— Да, саиб!

— Ты приготовишь его и спасешь ее?

— Нет!

Пеннилес побледнел и невольно схватился за курок револьвера, который торчал у него за поясом.

Факир заметил этот жест, наклонил голову и, смягчая свой грубый голос, сказал покорно:

— Саиб, я мог солгать тебе и сказать, что не знаю средства против этой болезни. Но я сказал тебе правду; я никогда не унижусь до того, чтоб говорить ложь. Теперь ты можешь убить меня; моя жизнь принадлежит тебе… Мои победители отдали меня тебе… я твой раб, твоя вещь…

— Тогда почему же ты отказываешься повиноваться мне, спасая ребенка, который скоро будет в агонии?

— Потому что она принадлежит к проклятой расе, которая нас теснит; потому что мой отец, моя мать, мои братья… все мои родные были избиты англичанами; потому что здесь нет семьи, которая не оплакивала бы своих близких, ставших жертвой англичан… потому что секта, к которой я принадлежу, поклялась: «Смерть англичанам!» Потому что и я сам дал ужасную клятву над внутренностями белого буйвола, что буду стараться уничтожать все, что принадлежит англичанам!

— Однако же, факир, если я стану взывать к твоим добрым чувствам, к твоему великодушию… если я, который никогда никого не просил, стану просить и умолять тебя…

— Ты — мой повелитель, ты имеешь право приказывать мне. Но я не могу тебе повиноваться, и поэтому убей меня!

— Я умоляю тебя, факир! — сказал Пеннилес, еще более побледнев и делая самые ужасные усилия, чтоб сломить эту непокорную волю. Факир отодвинулся на три шага, выпрямил голову с трагическим выражением на лице и скрестил на груди руки, мускулы которых казались кольцами змеи. Он простоял таким образом несколько минут, как будто бы в его огорченной душе происходила ужасная борьба, потом воскликнул сдержанным, прерывающимся голосом:

— Это я задушил судью Нортона черным платком душителей! Это я тем же способом умертвил судью Тейлора! Я, чтоб отомстить за Нариндру, святого, дважды рожденного, убил герцогиню Ричмондскую… их мать, слышишь ли, их мать, саиб! Я — начальник тугов, или душителей Бенгалии! Да, я — Берар!

Выслушав эту странную, таинственную исповедь, Пеннилес не моргнул глазом. Он не сказал ни слова в осуждение и ни одним жестом не выразил отвращения к этой мрачной личности, которая внезапно выросла перед ним.

Он только ответил спокойным голосом:

— Ну, Берар, если ты убил мать, то спаси дитя!

Факир медленно отнял руки от груди и указал на курок револьвера своим сухим и жестким, как корень дерева, пальцем.

— Я твой раб, моя жизнь принадлежит тебе: убей меня, саиб!

— Ты отказываешься?

— Я не могу согласиться!

— Хорошо, Берар. Я не буду спорить ни о твоих поступках, ни об их побудительных причинах. Ты меня спас, я этого никогда не забуду… Но мы должны расстаться!

— Но, саиб, этого нельзя. Я должен отвести тебя в верное место, под страхом бесчестия, что хуже смерти.

— Довольно, не прерывай меня! Я чужестранец, я француз… Я принадлежу к великодушной нации, которая заступается за угнетенных, которая любила твоих братьев индусов, которая проливала свою кровь и тратила свое золото, чтоб отстоять их независимость… и чье имя чтится всеми, кто на этой земле рабства помнит о ней и думает о ней! Итак, факир, во имя моего отечества, которое всегда покровительствует слабым, я объявляю, что моя жизнь, жизнь моей жены и моих служителей сольются в одно с жизнью этих детей. Я их усыновляю, они будут мои. Я буду защищать их от всех врагов до того дня, когда передам их с рук на руки их отцу. А теперь иди и оставь нас одних! Я отказываюсь от твоих услуг и от услуг тех людей, которым ты повинуешься. Оставь нас одних среди наших врагов. Я лучше умру, чем сделаю дурное дело. Что же касается Мэри, то я пойду умолять о милосердии жителей этой деревни, которые, может быть, окажутся добрее тебя!

При этих словах, сказанных с несравненным достоинством, факир проявил внезапное и сильное волнение. Его фанатизм смягчился. В глазах, похожих на глаза тигра, блеснуло доброе чувство. Он опустил голову и проговорил едва внятным голосом:

— Смерть поражает клятвопреступников! Так пусть же так будет и со мной! Я нарушу клятву и умру. Ты победил меня, саиб! Я приготовлю напиток, и молодая девушка будет спасена!

ГЛАВА VI

Факир сдерживает слово. — Болотная лихорадка. — Злокачественный припадок. — «Скорее, факир, скорее, она умирает!» — Напиток. — Благодарность. — Нарушение кровавой клятвы. — Мнение Мария о факире. — Развалины города. — Пагода. — Крепость. — Спасены!

Борьба между Пеннилесом и факиром велась, как заметили читатели, очень энергично с обеих сторон. Факир, увлеченный злобной ненавистью к англичанам, открыл свою ужасную тайну. Итак, этот факир, этот неизменный, преданный друг и спаситель наших путников, был Берар! Да, Берар, «душитель», начальник тугов, при имени которого дрожала вся провинция Бенгалия! Это был неумолимый исполнитель жестоких приговоров, произнесенных теми таинственными адептами, имя которых никому не было известно! Это был тот неуловимый, невероятно ловкий человек, на чей след никто не мог напасть и чья голова была оценена в пятьдесят тысяч рупий.

Впрочем, капитан, который никогда ничем не смущался, не смутился и от этого открытия. У него была только одна цель: спасти Мэри. Он нашел сведущего в этом деле человека. Его нисколько не смущало то обстоятельство, что у этого человека было на совести много убийств, раз они были задуманы и исполнены без всякой корыстной цели, единственно из фанатизма.

Когда Берар, побежденный красноречием капитана, наконец сдался и обещал свое содействие, успокоенный Пеннилес сказал ему:

— Благодарю тебя, факир, за данное обещание и надеюсь, что тебе не придется пострадать из-за доброго дела. Что же касается твоей тайны, то я ее сохраню и не открою. Никто из близких мне людей не узнает, что ты — Берар. А теперь поспеши остановить течение болезни!

Факир склонился и просто ответил:

— Я пойду искать растения, действие которых спасет молодую англичанку!

Так он и сделал и вернулся через два часа, неся на голове пук растений с листьями, цветами и корнями. Вероятно, он ходил за ними очень далеко, так как по его бронзовой коже градом струился пот и он, обыкновенно такой выносливый, казался совсем измученным. Уходя, он дал некоторые инструкции вожаку, и тот отправился в деревню за посудой, которую можно было бы поставить на огонь, и за ступкой, чтобы растолочь растения. Когда факир пришел, все было готово: перед домиком был разведен яркий огонь, и вожак подкладывал туда топливо.

Состояние Мэри тем временем значительно ухудшилось. По ее сухой, горячей коже, на которой появились белые пятна, по ее черному языку, по ее глазам, по судорожно вздрагивающим рукам было видно ухудшение в ходе болезни, которая в самом скором времени должна была унести несчастное дитя. Эта болезнь действительно ужасна; она главным образом свирепствует в низких, сырых и болотистых местностях и появляется по причине разложения остатков растений, которые или вовсе незаметно для глаза, или в виде легкого тумана носятся в воздухе; попадая в кровь, они оставляют там смертоносные зародыши болезни, отравляющие весь организм. Яд этот на одних не оказывает никакого действия, зато другим причиняет быструю смерть. В иных случаях он действует слабо, медленно, в других действие его бывает почти внезапно. Если лихорадка оказывается «злокачественной», то больной умирает через несколько часов. Дельта Ганга приобрела печальную известность тем, что представляет плодотворную почву для этой болезни, уносящей столько жертв. Стоит только подумать, что в Бенгалии из ста больных семьдесят пять бывают больны именно этой лихорадкой! Бедная Мэри, оказавшаяся более восприимчивой к этому бичу степей, чем ее спутники, получила злокачественную лихорадку, и притом внезапно, без всяких предвестников.

Сознавая свое бессилие, все стояли молча, затаив дыхание, и каждый думал: «Но ведь она умирает!»

Патрик упал на колени, схватил сестру за руку и шептал, трясясь от рыданий:

— Мэри, Мэри, умоляю тебя… скажи что-нибудь! Посмотри на меня! Отвечай мне!

Несчастное дитя хриплым голосом произносило слова без смысла и связи, ничего не видело, ничего не слышало.

Пеннилес, весь покрытый холодным потом, стоял около факира, казавшегося ему теперь скорей служителем ада, чем спасителем бедной девочки, и все время твердил ему:

— Скорей, факир, скорей! Смерть приближается!

Факир поспешно растирал, разминал листья, цветы и корни и потом бросал их маленькими порциями в кипяток. Все это продолжалось десять минут… десять минут тягостного ожидания и смертной тоски. После этого факир взял маленькую серебряную чайную чашечку, одну из тех, которые были припасены им для дороги вместе с провизией, и наполнил ее настойкой, не успев даже процедить, ее. Затем он подал чашечку миссис Клавдии и сказал:

— Заставьте девочку выпить все это маленькими глотками!

Молодая женщина повиновалась и с помощью Патрика влила в рот умирающей несколько капель питья. С невообразимым терпением и ловкостью она продолжала это, несмотря на конвульсивные движения Мэри, несмотря на то, что челюсти больной невольно сжимались. Это продолжалось около получаса. Мэри выпила чашку, не пролив ни капли, благодаря ловкости миссис Клавдии. Факир безмолвно стоял и смотрел; ни один мускул не дрогнул на его неподвижном, как маска, бронзовом лице. Наконец, он глубоко вздохнул и сказал своим грубым голосом:

— Она благополучно выпила это питье… Значит, лекарство подействует… Сударыня, продолжайте давать его; теперь она покроется обильным потом, после этого уснет и завтра будет здорова.

— Ах, благодарю, факир! — воскликнул Пеннилес, — благодарю за твой поступок, всю цену которого я глубоко понимаю и чувствую!

Только тут капитан заметил, что факир сильно побледнел, как бледнеют цветные люди: его щеки и губы сделались пепельно-серого цвета. Он отступил на несколько шагов и капитан услышал, как он прошептал:

— Только для вас я решился нарушить свою клятву, саиб! Дитя будет жить… но я погибну, как все те, которые нарушили клятву крови!

Его предсказания стали сбываться. После того, как Мэри выпила четвертую чашку таинственного лекарства, она вдруг покрылась обильным, невероятно обильным потом. Сразу после этого молодая девушка заснула крепким, тяжелым, как свинец, сном. На другое утро она проснулась разбитая, но с ясным сознанием, как и до болезни; страдания ее прекратились, и она улыбалась окружающим, которые почти обезумели от радости, видя ее здоровой. Миссис Клавдия наклонилась над ней, как ангел доброты и утешения.