ГЛАВА 9

Минуло два дня с тех пор, как почти одновременно случились события, положившие начало этой драматической истории.

В особняке князей Березовых царило отчаяние.

Княгиня металась в горячке и душераздирающе кричала, умоляя вернуть ей сына, о котором до сих пор не было ни слуху ни духу.

Муж не отходил от нее ни на минуту. Под гнетом страшного горя он казался постаревшим на добрый десяток лет.

Мария, все еще находясь на краю гибели, была жива благодаря неусыпным заботам Людовика Монтиньи, каждый миг оспаривавшего ее у смерти.

Профессор приходил дважды в день, одобрял действия ученика и отвечал на горестные вопросы князя:

— Надейтесь!

Переливание крови дало блестящий результат.

Было очевидно, что без этой операции девушка скончалась бы той же ночью. Но и сейчас она находилась в какой-то прострации, не способная ни думать, ни двигаться.

Едва дыша, Мария лежала на спине, щеки ее горели лихорадочным румянцем. Она машинально глотала жидкую пищу, которую с поистине трогательной заботой и нежностью интерн подносил к ее губам.

Этот большой ребенок, в свое время закаленный учебой, сейчас проявлял чисто женскую предупредительность и деликатность.

К тому же сердце готово было выскочить у него из груди, если, задремав на пять минут в кресле, он просыпался и не улавливал дыхания девушки.

Тогда в страшном отчаянии ему казалось, что он не выполнил свой долг и предал — молодой человек едва смел себе в этом признаться — зародившееся в нем с первой минуты глубокое чувство, захватившее его целиком.

Было ли оно вызвано божественной красотой Марии? Или шоком, поразившим его при виде того, как зверски она искалечена? Или жалостью?

И одно, и другое, и третье смешались в этой мгновенно вспыхнувшей при столь трагических обстоятельствах любви.

С того момента, как Людовик отдал девушке свою кровь, он расточал ради нее всё — свои знания, преданность и саму душу. Он хотел спасти Марию, и ему казалось, что если девушка умрет, то он умрет тоже, или уж, во всяком случае, будет в дальнейшем влачить бессмысленное и бесцельное существование.

В то же время, его никак нельзя было назвать излишне сентиментальным, мечтательным или застенчивым и уж тем более неловким недотепой.

Наоборот, это был веселый и разбитной малый, не чуждавшийся простых и здоровых развлечений, за студенческую жизнь имевший немало любовных интрижек, которые не оставили глубокого следа, но и не растлили душу. Однако теперь он преобразился до такой степени, что даже ближайшие друзья не узнали бы его.

Сам Людовик, кстати, мог и не догадываться о происшедших в нем переменах, — уж слишком быстро события следовали друг за другом, , и не было времени проанализировать душу.

Полицейский комиссар Бергассу, важная персона, дважды наведывался в особняк Березовых для допроса Марии.

Но оба раза наталкивался на категорический запрет молодого лекаря, отказывавшего допустить его к больной.

Господина Бергассу это крайне раздражало — он предпочел бы действовать другими методами.

Но там, где речь идет о княжеской свояченице, бесцеремонность, уместная с какой-нибудь простолюдинкой, неприменима.

Демонстрируя рвение, комиссар предъявлял непомерные претензии и, встретившись с князем, подробно изложил суть мероприятий, необходимых в ходе расследования.

Замкнувшийся в своем горе князь горячо его благодарил и дал понять, что не поскупится на награду.

И господин Бергассу, проявляя горячий интерес к сановнику его величества русского царя, подумал, что эта награда могла бы выражаться в кусочке синей, зеленой или желтой ленточки, которая прибавила бы еще один цветовой нюанс к бутоньерке комиссара.

Ввиду того, что дело Березовых получило широкий резонанс, сам начальник сыскной полиции тоже разрывался на части.

Последний — маленький человечек с подозрительными, бегающими глазками, прыгающей походкой и селитрой вместо крови в жилах — был большим знатоком своего дела.

В то время как господин Бергассу, подражая героям обожаемого им автора, увлекался беллетристикой, начальник сыскной полиции пускал по следу самых расторопных шпиков и действовал методично и последовательно.

Во-первых, совершено ли данное преступление профессионалом?

Да, и еще раз да.

Стекло из одной створки окна в детской высажено очень аккуратно, что свидетельствует об опытной руке. Смоляной шар, налепленный в центре стекла и предназначенный для того, чтобы оно вылетело целиком от одного резкого движения и не упало, указывает на человека, которому не впервой заниматься взломом.

Господин Гаро перебрал всех известных грабителей, способных на убийство.

В течение не более четверти часа его феноменальная память выдала около двухсот пятидесяти имен способных на все головорезов, которых можно обезвредить, лишь взяв с поличным.

За какие-то сорок восемь часов он уточнил их алиби — когда в дело замешана политика, полиция бывает чрезвычайно расторопна.

Таким образом, для более серьезной проверки осталась лишь дюжина бандитов.

Между тем забрезжил огонек, осветивший это ведущееся на ощупь, но с крайним терпением расследование.

Господин Гаро получил от комиссара полиции района Эпинетт интереснейший рапорт, сообщавший о самовозгорании человека в доме № 52 по улице Де-Муан.

В принципе, документ был интересен скорее с точки зрения физиологии, и господин Гаро вряд ли бы на нем задержался, если бы не одна поразившая его деталь.

У стариков пьяниц, один из которых умер столь необычайной смертью, не было детей, а в рапорте говорилось о детском плаче, часами доносившемся из их квартиры.

Этот факт, незначительный с виду, показался сыщику откровением.

С замечательной интуицией, присущей людям, чей ум всегда готов к новым гипотезам, он смекнул:

— Ребенка старикам подбросили… Ах, если бы это оказался тот самый!

Тысяча против одного, что предположение ложно, и все-таки надо попробовать.

Без проволочки Гаро позвонил в комиссариат Эпинетта.

— Ничего не трогайте на улице Де-Муан, пятьдесят два. Я еду.

Там еще все оставалось без изменений — ожидали судебно-медицинского эксперта.

В сопровождении секретаря Гаро сел в машину, и они помчались.

Через полчаса одновременно с доктором и его заместителем они прибыли на место. Зрелище оказалось действительно жутковатое и было рассчитано на закаленные нервы.

Воистину необычайный факт, живо заинтересовавший судебного врача — почти все тело Лишамора превратилось в пепел.

Комната была полна вонючей сажи, покрывавшей потолок и карнизы.

На паркете застыли пятна жира, фрагменты обгоревших костей, при малейшем прикосновении превращавшихся в сизый пепел.

Среди этого тотального распада уцелело немного — кусок нижней челюсти, половина ступни и затылочная часть черепной коробки.

Вот и все, что осталось от старого пьянчуги.

— Жена где? Где его жена? — сразу же спросил господин Гаро, перебив доктора, который как раз показывал представителям власти, что в стуле старика выгорело лишь набитое соломой сиденье.

— Лежит в соседней комнате смертельно пьяная, — отозвался комиссар.

Господин Гаро прошел туда, где старая мегера бросила малыша Жана, а Бамбош переодевался в вечерний костюм.

Он увидел омерзительную груду жира. Старуха была неподвижна. Дотронувшись до нее, полицейский обнаружил, что она чуть теплая и к тому же, кажется, уже не дышала.

«Только этого не хватало, — подумал про себя сыщик. — Похоже, вместо одного покойника мы заимели двоих».

— Что случилось, господин Гаро?

— Старуха-то мертва.

— Мертвехонька, — подтвердил врач после беглого осмотра. — Придется делать не одно вскрытие, а два.

— Проклятие! Это осложняет дело. Можете ли вы установить причину смерти?

— Должно быть, неумеренная доза алкоголя, которая вызвала кровоизлияние в мозг, либо отравление, либо удушье. Вскрытие покажет.

— Но что сталось с ребенком? — спросил начальник сыскной полиции у комиссара.

— Я его не видел, но упомянул в рапорте о доносившемся детском крике лишь по показаниям свидетеля, первым сообщившим нам о случившемся.

— Значит, ребенок исчез?

— Вне всякого сомнения.

— А что за человек, этот свидетель?

— Рабочий, живущий этажом выше. Чуть не угорев, он вовремя проснулся и, выбив у соседей дверь, немедленно побежал в комиссариат.

Господин Гаро, перепрыгивая через ступеньки, помчался на верхний этаж. В двери Леона Ришара торчал ключ.

Он постучался и вошел, не дожидаясь приглашения.

Молодой человек, предполагая, что полиции могут понадобиться дополнительные сведения, остался дома. А так как он не привык терять времени, то сейчас, в минуты досуга, читал одну из своих любимых книг.

Оглядев скромное, но ухоженное холостяцкое жилье, шеф полиции в мгновение ока воссоздал жизнь этого примерного работяги.

Маленькие военные трофеи свидетельствовали о почетном прошлом. Аккуратно расставленные на полках книги — о серьезном образе мысли и тяге к знаниям. Названия разбросанных на письменном столе газет указывали на то, что юноша отдает предпочтение изданиям передового направления.

Леон Ришар поднялся навстречу гостю, которого тотчас же узнал по многочисленным фотографиям и гравюрам, растиражированным прессой.

Господин Гаро любезно ответил на приветствие, скользя проницательным взглядом по корешкам книг.

Да он социалист! Славный трудолюбивый малый, кристально честный, с мозгами, нафаршированными политикой… Поведения, разумеется, безупречного… Знаю я эту породу людей…

Ах, господин Гаро, если бы сильные мира сего тоже ее знали.

Но господин Гаро отличался точным умом, страсти над ним не довлели, и он не позволял сбить себя с толку личным симпатиям и антипатиям.

Истина — прежде всего.

Начальник сыскной полиции коротко допросил Леона, отвечавшего на вопросы с исчерпывающей точностью, но, к сожалению, мало что смогшего добавить к уже сказанному.

Предположение, что он мог стать жертвой галлюцинации и детский плач ему просто померещился, Ришар категорически отверг.

— Я его явственно слышал, месье. И могу это официально засвидетельствовать.

— Не кажется ли вам, что старики издевались над этим крошечным существом?

— Кто знает? Они пели, кричали, бранились между собой… Я бы не обратил внимания на весь этот шабаш, если бы до меня не донеслись жалобные вопли несчастного малютки…

— А вы не замечали, чтоб к этим вашим старикам ходили какие-нибудь подозрительные личности? Возможно, вы сталкивались с кем-либо из них на лестнице.

При мысли, что его могут заподозрить в чем-то похожем на шпионство, Леон Ришар побагровел, но дипломатично ответил:

— Месье, я никогда на обращаю внимания на то, что происходит вокруг. Что же касается подозрительных лиц, я не обладаю специальными познаниями, чтобы судить, кого из незнакомцев можно считать подозрительными.

— Прекрасно, прекрасно. — Господин Гаро намотал на ус преподанный ему урок и больше не настаивал. — Однако, если вам станет что-либо известно о бедном малыше, сообщите мне. Я прошу вас об этом из соображений гуманности и ради поддержания правопорядка. Ведь отец и мать убиваются, оплакивая украденного ребенка.

Никогда еще призыв к благородным чувствам, жившим в душе Леона Ришара, не пропадал втуне.

Как только апеллировали к его доброму сердцу, он, не раздумывая, готов был пожертвовать собой и предложить страждущему беззаветную и преданную помощь.

— Можете положиться на меня, месье. — Взгляд художника был искренен и честен.

Они распрощались.

Так ничего и не узнав, господин Гаро покинул место происшествия.

Не заезжая в префектуру, он велел везти себя в особняк Березовых, где испросил у князя Михаила аудиенции для пятиминутного разговора.

Не делясь своими подозрениями, сыщик поинтересовался, не было ли попыток шантажа.

— Нет, — ответил князь, — и это приводит меня в совершенное отчаяние, так как княгиня одной ногой стоит в могиле, и я боюсь, как бы к моей скорби, вызванной потерей сына, не прибавилось вскоре и горе вдовца.

— Скорее всего люди, в чьих руках находится ваш сын, будут тянуть время, рассчитывая продлить мучительное ожидание и сделать вас более покладистым, когда они запросят кругленькую сумму.

— Я отдал бы все, что имею, лишь бы вернуть моего дорогого мальчика.

— А вот этого делать как раз и не следует. Эти подонки примут меры предосторожности, но предоставьте мне карт-бланш[39], и, ручаюсь, вы получите сына в целости и сохранности.

— Не понимаю вас.

— Очень просто. Получив письмо, в котором вам пообещают вернуть ребенка за определенную мзду, соблаговолите незамедлительно позвонить мне по телефону. Я раскину сети и, заверяю вас, не только поймаю злодея, но и поспособствую тому, чтобы вы отделались потерей всего лишь незначительной суммы.

— Я целиком и полностью полагаюсь на вас, господин Гаро.

— И вы не ошибетесь. Сами увидите, что такое настоящая работа полиции.

И, откланявшись, господин Гаро вернулся в свое бюро, буквально осаждавшееся жаждущими новостей журналистами.

Он знал, насколько большой вклад делает пресса в борьбу с преступностью, и высоко ценил те услуги, которые она оказывает правосудию, однако, он не мог игнорировать и тот факт, что порой преждевременная гласность не просто вредит, а сводит на нет результаты терпеливо, шаг за шагом проводимого расследования.

Вот почему он стал клясться репортерам, что ровным счетом ничего, решительно ничего не знает.

Они настаивали, пытались льстить его самолюбию, старались заставить его вымолвить хоть словцо.

Все напрасно.

Начальник сыскной полиции заперся в своем кабинете и тем самым принудил писак, каждый из которых, разумеется, был представителем самого информированного органа печати, признать: да, дело Березовых все так же стоит на мертвой точке, оно по-прежнему остается таинственным и неразрешимым…

Прошло двое суток.

Еще двое суток нестерпимых мук для князя и Жермены, раздавленной горем и ставшей изможденной до неузнаваемости.

Был вечер. Совершенно обессилевший Михаил Березов сидел у постели стонущей жены и держал ее влажную, исхудавшую руку.

Слуга внес на серебряном подносе письмо.

На маленьком, разлинованном по диагонали конверте корявыми буквами был написан адрес:

Мусью господину князю Березов сопственый дом авиню Ош

В уголке письма красовалась пометка:

ОТШЕНЬ СТРОЧНО Михаил нервно разорвал конверт и прочел:

«МУСЬЮ!

ЕСЛИ ИЗВОЛИТЕ ДАТЬ БИДОЛАГЕ ПЯТЬСОТ ФРАНКОВ, Я СКАШУ ГДЕ НАХОДИЦА ВАШ ПОКРАДЕНЫЙ РЕПЕНОЧЕК ЕСЛИ БУДЕТЕ ТЫЩУ ДАВАТЬ Я ДЛЯ ВАС ЕВО СДЕЛАЮ ПОВИДАТЬ. НОТОЛЬКО БЕС ПОЛИЦИИ НИКАКИХ ШПИКОВ В ДЕЛЕ ИНАЧЕ ПЛОХО БУТЕТ МАЛЬЦУ, БУТТЕ СПОКОЙНЫ ПОМРЕТ МАЛЕЦ НЕ БУЗИТЕ ДЕНЬКИ ДАЙТЕ И ПОРЯТОК.

С ПРИВЕТОМ.

ПОШЛИТЕ СЕКОДНИ ВЕЧЕРОМ ДОВЕРЕНОВО ЧЕЛОВЕКА К ПОТНОШЬЮ ОБЕЛИСКА С МОНЕТАМИ ОН НАЙДЕТ МЕНЯ КТО ПИСАЛ».

Это странное, вкривь и вкось каракулями написанное письмо заставило князя подскочить на месте.

Как, из-за такой ничтожной суммы, из-за каких-то жалких пятисот или тысячи франков украсть ребенка, поранить девушку!

В это трудно было поверить! Да он готов отдать в десять, в сто, в тысячу раз больше, лишь бы знать, что Мария поправится, лишь бы прижать к сердцу своего ненаглядного малыша!

Ясное дело, подонок, нацарапавший всю эту невразумительную, угрожающую галиматью, принял меры предосторожности.

Надо и самим действовать максимально осторожно, чтобы даже тень опасности не нависла над невинным созданием.

Но в конечном итоге письмо было хорошей новостью, и князь поспешил сообщить об этом Жермене, внезапно воспрянувшей духом — безумная надежда преобразила молодую женщину.

Ну конечно, ей вернут ребенка. А злодей… Да, он ударил Марию ножом, но Мария жива, выздоравливает… Она все простит, лишь бы ей вернули ее малыша, и уже больше она никогда не покинет его ни на секунду…

Было девять часов вечера. Вскоре князю идти к подножию обелиска[40] на встречу с таинственным корреспондентом.

Михаил Березов, не забыв об обещании, данном начальнику сыскной полиции, тотчас же позвонил ему по телефону.

Тот отвечал:

— Все идет как нельзя лучше. Но не суетитесь. Ни в коем случае сами не ввязывайтесь в это дело.

— Позвольте, месье Гаро…

Но собеседник бесцеремонно перебил его:

— Для такого дела нужна сноровка… Нужна привычка… Это дельце может провернуть только полиция. Вы все испортите, князь.

— Я понимаю. Но не мог бы я хотя бы наблюдать издали…

— Однако, князь, вы же обещали слепо довериться… Мне приходилось бывать и не в таких переделках. К тому же в моем распоряжении подчиненные, за которых я ручаюсь как за самого себя.

— Ладно, согласен. Даю вам карт-бланш. Но хотя бы пообещайте сразу же позвонить по телефону. Понимаете ли, мы умираем от беспокойства…

— Обещаю. Но необходимо, чтоб никто из вашей челяди ничего не знал о предстоящей операции. Отошлите слуг из дому. Нельзя, чтобы кто-нибудь услышал ваши разговоры, малейшая огласка поставит под удар все дело.

На этом беседа завершилась, и князь вернулся на свое место подле Жермены.

Молодая женщина слышала телефонный разговор и уловила его смысл.

Она почувствовала, как в ней возрождается надежда, и, как это бывает с любящими людьми, с натурами, живущими сердцем и нервами, внезапно обрела прежние силы.

— Как Мария? — спросила она князя. — Пойди, посмотри, как она там…

Князь, войдя в комнату девушки, застал интерна, как всегда неотлучно сидящего у нее в изголовье.

Убедившись, что состояние пациентки немного улучшилось, юноша читал и собирался часок вздремнуть.

— Могу ли я поговорить с ней? — спросил князь.

— Можете, — разрешил Людовик.

— Мария, — обратился к ней князь, — у нас новости… Прекрасные новости… Надеюсь, вскоре мы увидим нашего Жана…

Слабая улыбка тронула губы девушки, она прошептала:

— Как я счастлива… Спасибо, большой братец, теперь я скоро поправлюсь…

— Какая радость, князь! Какая радость! — с искренним чувством воскликнул молодой человек. — Только что вы несколькими словами принесли нашей больной больше пользы, чем я…

— Дорогой доктор, — остановил его князь, — вы делаете куда больше, чем повелевает вам долг. И мы никогда не забудем, кому обязаны жизнью этого ребенка. Мы вечно будем помнить о вашей самоотверженной преданности.

Мишель протянул руку, которую интерн крепко пожал. Юноша не смог прибавить больше ни слова и снова сел возле той, что стала так дорога его сердцу.

Князь, снедаемый беспокойством, вернулся к жене.

Нервы супругов были натянуты до предела, души глодала тоска, а время, в течение которого решалась их судьба, тянулось бесконечно.

Наконец в два часа ночи зазвонил телефон.

Князь рывком вскочил на ноги и, весь дрожа, трясущимися руками схватил трубку.

— Алло… Алло… Это вы, князь?

— Да, это я, месье Гаро, — вымолвил князь. — Все прошло… успешно?

— О да, вполне успешно.

— Боже милостивый!..

— Злодей арестован. Он во всем признался. И в том, что украл вашего сына, и в том, что ударил ножом вашу свояченицу. Он отказывается сказать, где ребенок. Но не бойтесь, мерзавец заговорит.

ГЛАВА 10

Чудом спасшись благодаря вмешательству молодого человека, которого она никогда раньше не видела и чье имя впервые услышала в прачечной матушки Бидо, Ноэми Казен, прекрасная Мими, провела плохую ночь.

Несмотря на то, что Леон Ришар подоспел вовремя, девушка перенесла тяжелое потрясение и, очутившись в постели, почувствовала себя совсем разбитой.

Она пыталась скрыть недомогание, чтобы не усугублять волнение своей уже долгое время полупарализованной матери.

Но попробуй обмани материнское сердце!

Матушка Казен сразу же заметила, что дочку что-то мучает.

Время от времени короткий жалобный вскрик срывался с губ девушки, хоть она и пыталась его заглушить.

Бедная мать, обожавшая свое дитя, чувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза.

А ведь она знала, какая Мими сильная, смелая, стойкая в несчастьях. И вот теперь она стонет, как больной ребенок…

— Прошу тебя, ласточка, скажи, где у тебя болит, — спрашивала добрая женщина, особенно болезненно ощущая свое увечье и беспомощность.

— Везде понемногу, мамочка, — отвечала девушка с наигранной веселостью. — Но это оттого, что я переволновалась и испугалась… Мне кажется, лошадь меня не задела…

— Какое счастье, ангелочек мой, что этот юноша там оказался!

— Да, мамочка, если б не он, я бы погибла…

— Я бы этого не перенесла. Жить без тебя, моя маленькая Мими, было бы нестерпимо. У меня ведь нет никого, кроме тебя, и я тебя так люблю!

— И я тебя, мамочка… Дорогая моя мамочка… Мне кажется, я так и осталась ребенком. Мне чудится, что ты держишь меня на руках, и я чувствую, как бьется доброе сердечко.

— Раньше я была хоть куда, никакой работы не чуралась. А теперь вот стала калекой и ты меня кормишь…

— Разве же это не естественно? К тому же господин Людовик заверил меня, что ты скоро поправишься.

Девушка умолкла, чувствуя, как стон рвется у нее из груди. Но она подавила его героическим усилием.

Мать выпила столовую ложку успокоительной микстуры, прописанной ей господином Людовиком, и под благотворным действием лекарства стала погружаться в сон.

Вскоре женщина крепко заснула, и Мими уже могла не сдерживать душившие ее стоны.

Лишь на рассвете ей удалось забыться тяжелым, полным кошмаров сном.

Проснулась она, к своему удивлению, только в десять часов.

Хотела вскочить с привычной легкостью, но снова тяжело откинулась на подушки и застонала.

Ее мать, вот уже в течение двух часов охранявшая сон дочери, подскочила от испуга.

— Ты заболела, дорогая? — встревожилась она.

— Да, мамочка. Все тело ломит.

— Надо кликнуть месье Людовика. Кстати, как странно. Он ведь всегда заходит к нам утром, по дороге в больницу, а сегодня-то и не зашел…

Несмотря на все усилия, Мими подняться на ноги не смогла.

Бедная девушка заплакала в три ручья при мысли, что у них нет денег, а она, наверное, не сможет несколько дней работать, из-за чего ее мать будет испытывать лишения.

В два часа пополудни к ним зашла матушка Бидо и принесла бульон, две котлеты и полштофа вина.

— Ну вот, что это ты болеть надумала, малышка? — заговорила она со свойственной ей сердечностью.

— Дорогая матушка Бидо, как вы добры! Столько беспокойства…

— За кого же беспокоиться, как не за таких, как вы? За тех, у кого золотое сердце… Разве же вы десятки, да нет, сотни раз не ухаживали за мной, когда я подхватывала простуду благодаря своей чертовой профессии? Ну-ка, мамаша Казен, съешьте котлетку да запейте красненьким.

— Спасибо вам, милая соседушка. Принимаю ваше угощение. Но — долг платежом красен, не правда ли?

— И вам, красавица, не мешает выпить и закусить, это поможет вам встать на ноги.

Такое сердечное отношение утешило Мими и ее мать, из гордости скрывавших свою бедность, порой граничившую с нищетой.

Ах, черт возьми, нетрудно было догадаться об их бедственном положении, ведь на жалкие гроши, которые зарабатывала семнадцатилетняя девушка, приходилось существовать обеим женщинам, и это при том, что одна из них тяжело болела.

О, кто задумывался, какие муки терпят им подобные, безропотно снося издевательства из месяца в месяц, из года в год, кто знает, как нищета и убожество сводят их в могилу?.. А наше капиталистическое общество и не думает озаботиться их судьбой!..

Имя им легион, они представляют собой немалую силу, в них воплощены и ум и трудолюбие, но им и в голову не приходит сплотиться и потребовать себе места под солнцем, куска хлеба на старость, отстоять свое право жить иначе, чем живут рабы, эксплуатируемые до последней капли крови и пота.

На следующее утро Мими стало немного лучше. Она поднялась, но работать еще не могла.

К тому же было еще кое-что, о чем она не смела поведать матери. Мими брала заказы на шитье в одном большом магазине готового платья. Так вот, старший приказчик соблаговолил заметить, что она красива, очень красива, и сообщил ей об этом в весьма сильных выражениях.

Увы, ей не впервые говорили о ее красоте, притом в самой оскорбительной форме.

Целомудрие бедняков вынуждено рядиться в доспехи безразличного презрения, а девушке, желающей остаться благоразумной, приходилось выслушивать любые гнусности.

Естественно, Мими пропускала мимо ушей грязные намеки мерзавца-приказчика, однако вскоре он заговорил в самом категорическом тоне и дал понять, что либо ей следует уступить его домогательствам, либо о работе нечего и думать.

Не кажется ли вам, что такое насилие над беззащитным созданием, такой отвратительный шантаж преступен?

В Америке в случае, если бы жертва обратилась в суд, обидчика наказали бы по закону, а, может быть, возмущенная толпа его просто-напросто линчевала бы.

У нас же подобное насилие считается одним из проявлений нашей французской галантности.

Вот почему Мими, зная по рассказам товарок, что деваться ей некуда, не хотела возвращаться в магазин. Надо было искать другое место.

Но где его найдешь? Она едва держалась на ногах, а в кармане оставалось всего сорок су.

Надо ли было изо дня в день влачить жалкое существование, сводить концы с концами, экономить на всем на свете, чтобы теперь остаться у разбитого корыта? Придется теперь умирать с голоду?

Да, в Париже умирают от голода… В столице мира часто умирают от голода… Что делать? Просить милостыню? Продать свое тело первому встречному?

Внезапно бедняжка Мими разразилась рыданиями и поведала матери об их бедственном положении.

Несчастная калека часто представляла себе подобную ситуацию.

— Ну что ж, — говорила она себе, — если уж мы докатимся до такого, не останется другого выхода, кроме как наложить на себя руки.

И вот теперь, голосом, прерываемым рыданиями, дрожа всем телом, она сказала дочери:

— К чему такая жизни, состоящая из одних страданий? Разве выпал нам хоть один спокойный денек? Разве могли мы хоть раз не опасаться следующего дня? Мертвые не хотят есть… Мертвые не мерзнут… Их никто не может обидеть… Никто не может обесчестить…

Мими тихо плакала, не говоря ни слова, и сознавала, что ее мать права.

Да, лучше умереть, чем агонизировать в течение дней, месяцев, лет…

Но при мысли о смерти непреодолимый ужас леденил ее душу…

Все Се семнадцать лет, вся энергия трудолюбивого ребенка, надежда, теплившаяся в глубине ее души, — все протестовало против такого жестокого решения…

Что бы ни утверждали моралисты, последователи философии Жан-Жака Руссо[41], — люди, добровольно уходящие из жизни, вовсе не трусы.

Напротив, надо немало мужества, чтобы бестрепетно принять боль, и устрашающее приближение небытия, и муку агонии, и одним ударом убить надежду, которая, несмотря ни на что, теплится в душе до последнего мгновения.

Со своей стороны, старуха мать, повинуясь логике, присущей исстрадавшимся людям, считала себя вправе распоряжаться жизнью по собственному усмотрению. Если уж ей что-то и принадлежало, то это, безусловно, ее жизнь.

Она слышала от священников, что самоубийство — грех перед Богом. Отчего же Бог не исцелит ее? Почему он не дарует ей работу? Почему Бог допускает, чтобы оскорбляли ее дочь?