ГЛАВА 3

Порабощенная страна. — За свободу. — Террор австрийцев в Ломбардии. — Проклятое имя. — Ужасы Брешии. — Две армии. — Капрал Франкур хочет видеть и знать все. — Привидения фермы Сан-Пьетро. — На расстоянии шпаги. — В подполе.

Прекрасная Ломбардия, земной рай, воспетый поэтами, была объята пламенем войны. По плодородным землям, некогда возделываемым гордым народом, текла кровь, пастбища покрывали трупы. Как случилось, что страна мирного труда стала ареной военных действий? Чтобы понять настоящее, нужно обратиться к прошлому.

Господство австрийцев в Северной Италии началось с давних времен. В результате войны 1701—1714 годов за испанское наследство[30] Австрия получила во владение эту часть Апеннинского полуострова. Бонапарт принес Италии свободу. Но в 1814 году она вновь подпала[31] под еще более суровое иго Австрии, став Ломбардо-Венецианским королевством.

Завоеватели управляли страной с помощью железного кнута, но им не удалось поставить Италию на колени. Эпитет «тедеско» — что значит «немецкий» — в устах итальянца звучал как оскорбление. Тедесками называли ненавистных австрийцев. Двери всех домов — от ветхой лачуги до величественного дворца — были закрыты для завоевателей. В кафе, на улицах, в театре, даже в церкви итальянец старался держаться подальше от австрийца. Ненависть к оккупантам росла втайне, передавалась от отца к сыну, иногда прорывалась наружу.

В 1848 году во Франции произошла революция, эхо которой докатилось до Италии. Повеяло ветром свободы, и жители Ломбардо-Венецианского королевства с оружием в руках восстали против векового господства завоевателей. За несколько часов улицы Вероны, Мантуи, Бергамо, Феррары, Пескьеры, Венеции, Брешии и Милана были перегорожены баррикадами. Король Пьемонта Карл-Альберт мобилизовал войска, которые поспешили на помощь повстанцам. В то время в Ломбардии от имени австрийского императора командовали граф Радецкий[32] и барон Айно. Оба были фельдмаршалами и заслужили самые высокие награды императора. У Радецкого, безжалостного солдафона, но талантливого полководца, находилось в подчинении восемьдесят тысяч человек. Он разбил армию Карла-Альберта, хотя и малочисленную, но творившую чудеса военного искусства, и потопил в крови Милан, превратив его в развалины. Фельдмаршала призывали к великодушию, но он бросил как вызов цивилизованному миру циничные слоза: «Тридцать часов резни в Милане за тридцать лет отдыха в Вене!»

Барона Айно, ироничного и еще более кровожадного, чем Радецкий, называли титулованным бандитом. К побежденным он был беспощаден и жесток. Пока граф проводил военные операции, барон занимался репрессиями. Террор в Ломбардии длился месяцами. Сначала разрушили и подожгли Пескьеру, расстреляв именитых жителей. Затем той же участи подверглись Бергамо и Феррара. Город Брешиа пережил те же ужасы и резню. В течение трех суток его жители, оставшись без поддержки, героически оборонялись. Завоевателям приходилось брать приступом каждую баррикаду, каждый дом. Среди защитников самым отчаянным был портной, невысокого роста горбун. Всегда в первых рядах, он казался неуязвимым. Его отвага и смелость не остались незамеченными. После победы австрийцы разыскали смельчака. С него сорвали одежду и, обмотав просмоленной паклей, сожгли живьем.

Репрессии продолжались полгода. Айно с помощью своих агентов заполнил тюрьмы. Несчастных хватали прямо на улицах. Чтобы разнообразить жуткий спектакль, время от времени устраивали казни. Женщин публично на площади избивали кнутами и палками. Многие не выдерживали наказаний и умирали. Те, кто выжил, остались изувеченными на всю жизнь.

Барон навязал городу контрибуцию[33] в шесть миллионов франков. Издеваясь над побежденными, он объявил, что жители Брешии должны будут платить за палки для экзекуций[34]. Трупы выдавались родственникам только после уплаты двенадцати тысяч франков.

Подобная жестокость вызвала в Европе бурю негодования. Год спустя во время путешествия по Англии барон Айно был избит рабочими пивоварен «Барклай и Паркинс», а затем брошен в чан с отходами, откуда его с большим трудом извлекла подоспевшая к тому времени полиция. Из Брюсселя и Парижа известный фельдмаршал еле унес ноги.

Можно понять ненависть, которая годами копилась в сердцах жителей Ломбардии. К 1859 году все итальянцы, будь то аристократ или простой горожанин, мечтали об одном: воевать против ненавистного врага — Австрии.

В Италии долгое время жил изгнанник и претендент на французский трон принц Луи-Наполеон[35]. Он сочувствовал карбонариям и одобрял их действия. Принц считал, что независимость, главная мечта итальянцев, заключала в себе идею единства, которая была близка и ему, ибо он сам стремился к единению со своим народом и страной. Луи-Наполеон дал клятву добиться, когда позволят обстоятельства, и того и другого.

Став императором Франции под именем Наполеона III, бывший изгнанник сдержал слово. Он заключил союз с Виктором-Эммануилом, чье маленькое королевство Пьемонт должно было стать отправным пунктом борьбы за освобождение Италии.

Предвидя войну, австрийцы вооружались и укрепляли свои силы. Пьемонтцы делали то же самое. Хотя на границе сохранялся мир, подготовка к войне нарушала спокойствие в регионе. В конце концов вмешалась Европа.

Чтобы решить вопрос о разоружении обоих государств и добиться от Австрии некоторых уступок в отношении Италии, был созван конгресс.

Переговоры затянулись. Обстановка день ото дня становилась все более напряженной. Однажды утром мир узнал, что Австрия вторглась в Пьемонт. Началась война.

Франция на правах союзницы направила свои войска в Италию, которые по прибытии объединились с армией Пьемонта. Наполеон III стал главнокомандующим.

Французская армия состояла из императорской гвардии и шести армейских корпусов, которыми командовали Канробер, Мак-Магон[36], принц Наполеон, Ниель[37], Рено де Сен-Жан-д'Анжели[38] и старик Бараге д'Илье[39], потерявший левую руку в битве под Лейпцигом еще в эпоху Первой империи[40].

Форе, Ламиро, Базен, Ламотруж, Эспинас, Трошю, Винуа, Уриш, де Файн и другие, менее известные военачальники, возглавляли дивизии. Французская армия насчитывала приблизительно сто восемнадцать тысяч человек, располагала десятью тысячами пятьюстами лошадьми и четырьмястами тридцатью пушками.

В состав итальянской армии входили шесть дивизий общей численностью пятьдесят пять тысяч пятьсот солдат под командованием короля, подчинявшегося приказам Наполеона III. В армии было четыре тысячи двести лошадей и девяносто пушек[41].

Войска союзников пересекли Тичино[42], отделявшую Пьемонт от Ломбардии, и укрепились на участке между реками Сезией и По. Линия огня проходила от Версея до Ломело, а основные резервы сконцентрировались на направлении Албанезе — Мортара — Гарлазе — Павия — Виккарецца.

Австрийский главнокомандующий Джиулай[43] был уверен, что обеспечил империи победу. Ожидая атаки слева, он усиленно укреплял левый фланг. Битва при Палестро оказалась для него страшным потрясением. В то время как фельдмаршал полагал, что французы находятся на юго-западе, в двадцати лье от его солдат, стотысячная франко-итальянская армия обрушила свой удар на правый фланг австрийцев.

С помощью быстрого и точного выдвижения флангов французы окружили войско Джиулая и отрезали ему путь к отступлению. Фельдмаршал, оспаривавший у Наполеона III пальму первенства в военном искусстве, не успел опомниться. Его армия не смогла оказать достойного сопротивления и почти без боя отдала территорию около шестидесяти квадратных километров. Император Франции не скрывал, что этот дерзкий и эффективный маневр ему подсказал генерал Жомини[44], консультировавший монарха перед походом в Италию.

Однако возвратимся к нашему бесстрашному герою, среди ночи пробиравшемуся на ферму Сан-Пьетро, чтобы отыскать следы жестокого и загадочного убийства. Звезды светили ярко, и солдат мог легко ориентироваться на местности. Через дыру в заборе он проник во двор.

Повсюду на земле лежали трупы, их белые мундиры отсвечивали в темноте. Франкура передернуло. Днем в пылу сражения он убивал не задумываясь: перед ним были враги, жаждавшие его крови. Но ночью место, где проходил бой, выглядело жутко, и при виде неподвижных тел скорбь закрадывалась в сердце.

Пожар уничтожил хозяйственные постройки и только чуть затронул большой жилой дом с толстыми каменными стенами.

Войдя в просторную прихожую, молодой человек остановился, передвигаться в темноте было трудно. Он достал спички и зажег свечу. Кругом царил беспорядок: опрокинутая мебель, разбитые окна, на стенах — следы пуль и снарядов. Бесшумно ступая, Франкур перешел в следующую комнату.

— Это здесь! Вот колыбелька, а вон охапка соломы, которую я бросил!

Подняв свечу повыше, зуав внимательно осмотрел пол.

— Вот так так! А где же трупы? Я собственными глазами видел убитых мужчину и женщину. Они лежали здесь бок о бок, а теперь исчезли… Если бы не следы крови, можно было подумать, что их в доме никогда не было. Кто же убрал тела, неужели убийца? Каков хитрец! Надо поискать еще… О, дьявол!

Прямо над местом, где раньше лежал труп мужчины, в почерневшую деревянную панель в метре от пола был воткнут кинжал. Поднеся свечу, капрал увидел, что оружие до рукоятки покрыто высохшей кровью.

Этот кинжал напоминал тот, что торчал из груди убитого… Существуют вещи, которые видишь долю секунды, а запоминаешь на всю жизнь. Очевидно, с крестником короля была связана какая-то тайна…

Внезапно Франкур почувствовал дуновение воздуха, как от приоткрывшейся двери, а вслед за тем услышал осторожные шаги в соседней комнате и потушил свечу. Спрятавшись за перевернутым буфетом, капрал стал ждать.

В комнату вошли. Глаза молодого человека понемногу привыкли к темноте, и он различил фигуру в черном одеянии с капюшоном, напоминающем монашескую рясу. «Привидение, — подумал зуав. — Как есть призрак».

Вошедший замер. Что-то блеснуло в складках его плаща. Вдруг притаившийся зуав услышал ритмичные всплески, сопровождавшиеся скрипом, как будто кто-то работал веслами. Франкур вспомнил, что у подножья стены фермерского дома протекает канал, довольно широкий, по которому можно добраться до Палестро.

Внезапно, со свистом рассекая воздух, взметнулась шпага и привидение застыло в боевой стойке. Из-под капюшона послышался сухой резкий голос.

— Wer ist da?[45] — прозвучал по-немецки.

В противоположном конце комнаты появился другой призрак, который, смело подставив грудь под острие шпаги, ответил вполголоса по-итальянски:

— II terze![46]

— Почему ты говоришь по-итальянски? — прервал вошедшего первый, — тебя могут услышать и понять.

— А почему ты спрашиваешь по-немецки? Здесь все его знают.

— Хорошо, говори по-французски.

Франкур, все более изумляясь, подумал: «Так-то лучше, хотя я прекрасно понимаю итальянский».

— Который час? — тот, что был при шпаге.

— Полночь.

— Где мы?

— На пороге большой комнаты.

— Что нужно, чтобы войти?

— Освободить место перед клинком.

Шпага опустилась, и привидение протянуло левую руку, одновременно прошептав несколько слов, смысл которых был непонятен зуаву. Два капюшона приблизились друг к другу, наклонив головы, затем одновременно выпрямились. Наконец один призрак склонился перед другим.

«Что ж, знакомство состоялось, — размышлял капрал. — будет продолжение?»

Плеск весел затих, и в дверях появился новый черный силуэт. Навстречу ему вновь взвилась шпага, и все тот же голос спросил:

— Ты говоришь по-французски?

За третьим последовал четвертый, потом пятый, шестой и, наконец, седьмой призрак. Все отвечали быстро, затем каждый брал из рук первого веревку в том же порядке, как входил.

Затаив дыхание, капрал смотрел во все глаза. Человек со шпагой достал из-под плаща маленький потайной фонарь и осветил пространство. Зуав увидел, что капюшоны, закрывавшие лица незнакомцев до подбородка, имели прорези для глаз. Первый подошел к деревянной панели, из которой торчал кинжал, и надавил на скрытый механизм. Тяжелая дверь бесшумно отодвинулась. Человек с фонарем шагнул в открывшийся проход, за ним последовали остальные.

С момента, когда зуав появился на ферме, прошло полчаса. Здравый смысл подсказывал, что пора уходить. Но в сознании каждого француза живет маленький Гаврош[47], таинственность и загадочность разжигают его любопытство и толкают на безрассудные поступки. Франкур поправил свой клинковый штык и прислушался. В доме было тихо. «Не будь я „шакалом“, если не узнаю, в чем тут дело! — подумал он. — В этом ночном спектакле я оказался зрителем, но может быть, стану актером?»

Так же, как предводитель призраков, зуав нажал на деревянную панель, и она мягко отодвинулась. Нащупав ступени, молодой человек стал медленно спускаться в подземелье, откуда веяло холодом и сыростью.

ГЛАВА 4

Что призраки понимали под словом «работать». — Ненависть к Франции. — Тайное немецкое общество. — «Смерть НаполеонуIIIи Виктору-Эммануилу!» — Монархи[48],пользовавшиеся популярностью. — Заговор раскрыт. — Один против семерых. — Дуэль. — Отличная защита. — Провал. — Франкур окружен кинжалами. — В полной темноте, в полном неведении.

Франкур осторожно пробирался в темноте, придерживая рукоятку клинкового штыка, чтобы не задеть стену и не наделать шуму. Решив не подходить слишком близко, он спрятался в углублении стены, откуда мог наблюдать происходящее, не рискуя быть обнаруженным.

Призраки расположились перед чем-то вроде алтаря, на котором горели поставленные в ряд семь свечей. Под сводчатым потолком подземелья голоса звучали отчетливо, было слышно каждое слово.

— Я пришел из Сицилии, — произнес один из призраков.

— Я приехал из Пьемонта, — подхватил второй.

— Я — из Милана.

— Я прибыл из Венгрии.

— Я — из Тироля[49].

— Я — из Вены.

— А я — из Пруссии[50], — после небольшой паузы сказал седьмой.

Наступила тишина. Затем, совершив ритуал[51], имеющий какой-то таинственный смысл, семеро призраков выпростали руки из складок монашеских одежд и поднесли к свечам. У шестерых на указательных пальцах блестели золотые кольца, у седьмого — перстень из платины, на котором бриллиантами были выложены какие-то буквы. Головы шестерых почтительно склонились.

— Я — первый и считаю вас нашим предводителем.

— Я — второй и считаю вас нашим предводителем.

Эти слова повторили все шестеро. Затем обладатель платинового перстня сказал:

— Мы не должны ни знать, ни видеть друг друга. Таков закон, за невыполнение которого — смерть. Но все мы братья. Итак, вверенной мне властью объявляю заседание Верховной Палаты открытым.

Акцент[52] незнакомца выдавал его происхождение с берегов Шпрее[53]. Торжественный и повелительный голос то поднимался к высокой ноте, то вдруг обрывался и начинал с низкого тона. Черные плащи сидели вокруг алтаря на больших камнях и внимали говорящему.

— Братья! Пришла пора действовать. Я имею в виду не участие в сражениях, а применение тайной силы, более действенной, чем война. Эта сила нашего общества, которое ведает обо всем, повсюду проникает, вершит по своему усмотрению дела, ведет за собой людей. Она бьет без промаха по ничего не подозревающему врагу в нужное время, не оставляя следов.

Послышался одобрительный шепот.

Голос с берлинским акцентом продолжал:

— Братья, вы знаете, что проклятая война, в которой проливаются реки крови, война, подвергшая опасности Австрийскую империю, — дело рук карбонариев!

Шестеро призраков вскочили с мест и закричали:

— Смерть карбонариям!

Франкур знал, что карбонарии — члены тайного общества, цель которого — освобождение Италии из-под австрийского ига революционным путем. Молодой человек слышал также, что в этом обществе существуют суровые законы, предусматривающие наказания вплоть до смертной казни в случае предательства или неподчинения. Название «карбонарий» происходило от слова «карбон», что значит угольщик. Первые члены тайного общества были угольщиками и жили в древесных хижинах в лесу.

— Благодарю вас за поддержку, братья. Да, смерть карбонариям, кровавая смерть тем, кто хочет отделить Италию от Австрии и войти в союз с Францией, нашим вековым врагом. Смерть революционной Италии! И да здравствует «Тюгенбунд»!

— Да здравствует «Тюгенбунд»! — повторили п ризраки.

— Пусть всегда живет бог добродетели, нерушимый союз воли и могущества, слепой преданности и фанатичного повиновения, возрожденный нами, немцами, которые не хотят объединения Италии и ненавидят Францию! С Францией во все времена яростно сражались наши предки. Одолев Бонапарта, мы победили Францию.

Капрал, которому подобные речи уже начали действовать на нервы, возмутился про себя: «Ах ты, дрянь! С каким удовольствием я свернул бы тебе шею за эти слова».

Главарь, постепенно возвышая голос, перешел к последним фразам на крик:

— За нами сто тысяч немцев, готовых оказать помощь в смертельной схватке между германцами и латинянами…[54] Я представляю секту немецких патриотов «Тюгенбунд», спровоцировавшую в свое время отступление России и организовавшую битву при Ватерлоо[55], в результате которой Наполеон был разбит. В моем лице «Тюгенбунд» объявляет беспощадную войну Франции! Войну Наполеону III! Войну Виктору-Эммануилу!

Обведя присутствующих сверкающим сквозь прорези в капюшоне взглядом и выдержав короткую паузу, предводитель продолжал:

— Верховная Палата приговаривает к смертной казни Наполеона III, Виктора-Эммануила, Кавура, Гарибальди[56] и прочих иже с ними! Для приведения в исполнение приговора хороши все средства — сталь, огонь, яд! Монархи должны быть уничтожены любой ценой! Повсюду Палата будет противостоять Венте…[57] Пусть везде звучат воинственные кличи… А теперь, братья, идите и возглавьте наше движение! Ищите союзников, последователей, умножайте наши ряды! Действуйте отважно, работайте без устали! Пусть франко-итальянская армия будет начинена предателями, пусть повсюду слышатся слова «смерть суверенным союзникам!».

Члены секты за непорочные связи, встав, воодушевленно скандировали:

— Смерть Наполеону III! Смерть Виктору-Эммануилу!

Капрал едва сдерживал гнев. Стиснув зубы и сжав кулаки, он готов был один броситься на подлых семерых заговорщиков: «Убить императора, убить короля! Проклятье! Пусть меня изрубят на куски или поджарят живьем, если я позволю им это сделать!»

Порыв зуава был искренним. Чтобы понять и оценить его, необходимо знать, что в те времена Наполеон III пользовался огромной популярностью. Императора любила вся Франция. Обратимся к историческому факту. Во время плебисцита[58] 21—22 ноября 1851 года за Наполеона III проголосовало около восьми миллионов французов. А если быть точным 7 824 125 граждан были за империю, 253 149 — против, 63 126 бюллетеней оказались пустыми[59]. Престижу монархического режима, который поддерживала армия, немало способствовали недавние победы в Крыму — Альма, Инкерман, Севастополь. Теперь же, когда император принял командование войсками, сражающимися за независимость Италии, почитание усилилось.

Что касается солдат молодой итальянской армии, то все они испытывали к королевской власти добрые чувства, унаследованные от старших, и считали легендарного героя в маленькой шапочке и сером сюртуке, имя которому Наполеон, олицетворением монархического строя.

Франкур преклонялся перед императором, восхищался и любил короля, от которого к тому же получил награду. Услышав призывы «Смерть Наполеону III!», «Смерть Виктору-Эммануилу!», он в ярости сжал кулаки, выпустив из рук рукоятку клинкового штыка. Оружие сильно ударилось о стену, и ужасный скрежет эхом пролетел по всему подземелью. Призраки вздрогнули.

— Мы, кажется, не одни. — От недавнего воодушевления главаря не осталось и следа.

— Предательство! Предательство! — остальные, шаря черными дырами капюшонов по сторонам. — Горе тому, кто подслушал нас!

— Смерть ему! Смерть! — метались заговорщики. Главарь остановил их:

— Успокойтесь и следуйте за мной!

Выставив вперед шпагу и подняв фонарь над головой, он стал пробираться к выходу. Франкур понял, что бегство невозможно. Без колебаний молодой человек принял дерзкое решение. «В конце концов, их всего лишь семеро, а человек, решивший дорого продать свою шкуру, способен на многое. Вперед!»

Скрежет вынимаемого из ножен клинкового штыка выдал местонахождение зуава. Заговорщики поспешили на звук. Не дожидаясь, пока они подойдут вплотную, Франкур как тигр прыгнул навстречу с криком: «Убийцы! Подлые убийцы!»

— Не убийцы, а заступники, — высокомерно возразил главарь, нанося капралу удар.

Семидесятисантиметровый клинковый штык зуава был короче шпаги, имевшей в длину девяносто сантиметров. И капрал наверняка получил бы удар прямо в грудь, но сам дьявол не был таким увертливым и ловким фехтовальщиком, как бравый француз. Шпага[60] или сабля, рапира или клинок — вид оружия не имел значения.

Заметив приближавшееся острие, Франкур молниеносно отпрыгнул в сторону и отвесил шутовской поклон.

— Промазал! Попробуй еще! Давай!

Сохраняя хладнокровие черный плащ под прикрытием друзей продвинулся на два шага. Заговорщики хотели броситься на француза, но главарь остановил их:

— Этот человек принадлежит мне и только от меня примет смерть!

— Посмотрим, — ответил Франкур, так звонко прищелкнув каблуками, что звук, как пистолетный выстрел, потряс своды.

Шесть темных силуэтов подняли свечи повыше, чтобы осветить пространство для дуэлянтов. Главарь предпринял новую атаку. Нелегко драться широким, тяжелым и коротким клинковым штыком с противником, вооруженным легкой и длинной шпагой. Но выбора не было. Зуав быстро и грациозно отразил нападение.

— Проклятье, — прохрипел главный призрак по-немецки, удивленный неожиданной силой и ловкостью противника. Он был умелым фехтовальщиком, но француз, несмотря на молодость, не уступал ему. Зуава, казалось, не смущало, что он один против семерых. Солдат сражался отважно, изумляя заговорщиков выдержкой и мастерством.

— Эй, привидение в балахоне, давай! — c усмешкой произнес смельчак. — Мне хотелось бы видеть твое лицо. Будь у меня кривая сабля, я содрал бы эту маску. Один… два… три… Что? Меня хотят прикончить ударом ниже пояса? Каналья!

В этот момент противник сделал выпад, но Франкур быстро повернулся вполоборота, и шпага черного капюшона, врезавшись в стену, разлетелась на куски. Капрал молниеносно нанес главарю сокрушительный удар в грудь.

— Наконец-то я получу твою шкуру!

Зуав наносил удары один за другим, но несмотря на то, что заговорщик уже был весь исколот, он по-прежнему оставался на ногах.

— Можно подумать, что этот человек из дерева! — пробормотал француз.

На какое-то мгновение рука капрала ослабла, и клинок выскользнул из его рук. Молодой человек остался без оружия.

— Кинжалы! — потребовал гл аварь.

Приняв боксерскую стойку, Франкур приготовился к рукопашному бою. Оружие валялось всего в пяти-шести шагах, если бы он мог подобрать его! Но стоит только приблизиться, как все семеро накинутся на него и заколют ножами, зловеще поблескивающими в полумраке.

Круг сужался. Сейчас кто-нибудь вонзит кинжал, и все кончится. Вдруг сильный взрыв потряс стены подземелья. За ним последовал второй, третий… Обеспокоенный главарь произнес несколько слов по-немецки, и заговорщики мгновенно задули свечи. Все стихло, и молодому человеку, оказавшемуся в полной темноте, оставалось гадать, спасло ли его Провидение, или он все же получит смертельный удар.

ГЛАВА 5

Старый знакомый. — Тревога. — В разведку. — Старина Перрон и двое неизвестных. — Парадный марш зуавов перед королем. — Кофе Виктора-Эммануила. — Чтобы взять пленного. — Загадочный зов. — Ужасная борьба. — Смертельный удар. — Все взорвалось.

В лагере зуавов только что прошла перекличка. Капитана, командира второй роты, увезли с высокой температурой из расположения полка. Командование принял молодой поручик лет двадцати шести — двадцати семи. Высокий, голубоглазый, с красиво очерченным носом, светлой бородой, он великолепно выглядел в форме африканских офицеров — красные штаны и черная туника[61], складками спадающая с широких плеч. Могучую грудь украшали орден Почетного легиона, боевая медаль и медаль за битву в Крыму. Зуавы любили своего нового командира и гордились им.

В лагере повсюду царило оживление. Солдаты, расположившись возле сумок, пили кофе. Молодой командир подошел к группе из четырех человек. Зуавы тотчас вскочили, поднеся правую руку ко лбу, а левую положив на эфес шпаги в знак приветствия.

— Обозный! — командир к одному из стоящих.

— Слушаю, господин поручик!

— Так ты говоришь, Франкур исчез?

— Да, господин поручик. Не знаю, что и думать…

— Но я видел его вчера вечером и говорил с ним.

— Он был здесь, его вещи лежат рядом с моими. Но утром, когда нас разбудили, обнаружилось, что капрала нет на месте.

Подошел сержант-горнист и отдал честь офицеру.

— Питух, ты пришел вовремя. Франкур исчез! Кебир хотел видеть его, и немедленно… Я очень обеспокоен!

— Я тоже, поручик! Ведь он — мой друг. Если разрешишь, я поищу его. Капрал когда-то спас мне жизнь…

— Перед атакой! Да ты рехнулся! Мы можем выступить с минуты на минуту.

— Однажды в Крыму, когда ты был простым зу-зу[62], Жаном Оторвой, мы пошли на это. Мы плевали на все и в том числе на дисциплину.

Красивого офицера звали Жан Бургей. Прозвище Оторва укрепилось за ним, когда Канробер производил его в сержанты. Поручиком Бургей стал после того, как установил флаг на Малаховом кургане. Легендарный зуав, герой многих любовных приключений, женился на княжне, а свидетелями на его свадьбе были офицеры — адъютанты маршалов Франции. Однако поручик оставался простым и добрым товарищем и с удовольствием рассказывал о своих подвигах. В полку его любили чуть ли не так же, как императора в армии.

— Там, в Севастополе, — ответил он Питуху, — мы не боялись, что полк покажет нам хвост…

В это время прибыл офицер в голубой униформе приближенного к императорскому двору. Не слезая с коня, порученец быстро сказал несколько слов полковнику и ускакал обратно. Тотчас же заиграл горн.