Французы на северном полюсе

Вечером — говядина или пеммикан (сушеное мясо в порошке), сушеные овощи, стакан вина, чай.

Со стороны такое питание могло показаться слишком обильным, особенно для людей непривычных. Матросы с удивлением говорили, что им ни за что всего этого не переварить.

— Не волнуйтесь, — успокоил их доктор. — Через месяц попросите прибавки и получите ее.

— Не может быть! — возразил Плюмован, слывший на «Галлии» присяжным оратором. — Неужели у нас кишки вытянутся, как у эскимосов?

— Кишки останутся прежними, но из-за холода организму потребуется еды вдвое больше.

— Извините, доктор, я не понимаю… И товарищи тоже.

— Сейчас объясню. Вы, Плюмован, кажется, кочегар?

— Так точно.

Скажите, чем вы питаете паровую машину, чтобы давала тепло и энергию?

— Углем.

— Прекрасно. Углем… А где, по-вашему, угля уходит больше: на экваторе или у полюса?

— Конечно, у полюса. Тут холодно, значит, топлива расходуется больше.

— Совершенно верно! Человек — тоже машина, и углем для нее служит пища. Она поддерживает жизнь и тепло организме. Когда холодно, энергии потребляется больше, значит…

— Понял, доктор, понял! .. Когда холодно, надо больше есть… Иначе машина перестанет работать.

— Замечательно! Вот почему, мои храбрые матросы, вас заставляют поглощать такое количество пищи, богатой углеродом. Как вы теперь понимаете, это нужно для того, чтобы поддерживать в организме постоянный источник тепла. Человеческий организм теряет при такой низкой температуре огромное количество энергии, и, чтобы ее сохранить, в ваш рацион включены такие продукты, как какао, сахар, масло, сало, сухие овощи и вино. О необходимости «заряжать» организм прекрасно знают эскимосы. Вы, вероятно, не раз видели, как они до отвала наедаются салом или жиром.

— Да, господин доктор, но, честно говоря, я предпочитаю ваши методы методам Ужиука.

— Э, мой мальчик, никто не знает, в каких условиях нам предстоит оказаться, но я надеюсь, что все будет нормально. К тому же маринованная капуста, хрен, редька и лимонный сок должны спасти вас от скорбута, но поговорим об этом позже, если будет необходимость. И вот еще что. Наблюдая за вами, я заметил опасную привычку — утолять жажду снегом. Конечно, я не отрицаю, что в сильный холод жажда бывает просто непереносимой, но пейте только горячее, и чем горячее, тем лучше. Чай

— отличный напиток, и у вас его вдоволь. Что же касается снега, то это довольно жалкое средство, им не напьешься, притом употребление снега приводит к изъязвлению языка, портит зубы и желудок, так что, сами видите, лекарство хуже некуда. На тридцати пяти или сорокаградусном морозе снег обжигает слизистую оболочку так же, как раскаленный металл. Он разогревает слизистую сверх меры, и немного спустя мучительная жажда возобновляется с новой силой. Вы ведь знаете, чтобы согреть руки, их растирают снегом.

Эскимосы, прекрасно приспособленные к жизни за Полярным кругом, предпочитают воздерживаться от снега, избегая тем самым страданий от мучительной жажды.

ГЛАВА 5

Первая звезда. — Какой будет зима? — Предвестники бури. — Буря. — Опасность. — Пассивное ожидание.

Морозы стояли сильные, но пока терпимые. Шла усиленная подготовка к зиме. Матросам приходилось подолгу бывать на воздухе, и в прогулках особой необходимости не было.

Двадцать третьего сентября, в половине первого дня, в небе появилась первая звезда, а солнце между тем догорало над еще свободными водами.

Однажды матросы заметили, что на северной оконечности льдины образуется новый лед, и стали с любопытством следить за этим интересным явлением.

Тонкие кружевные льдинки жались друг к другу, но еще не смерзались. Постепенно они превращались в пластинку, которая, как ни странно, не ломалась от волн, а двигалась вместе с ними.

Пластинка становилась все шире, а волны стихали. Еще немного, и море будет сковано льдом.

Дни становились все короче. Наступил сентябрь, морозный, со студеными ветрами. На небе стали появляться огромные ложные солнца — предвестники бурь.

Атмосферное давление падало. В это время года ураганы в полярных странах — явление обычное.

Вот бы освободили они «Галлию» из ледяного плена, чтобы она могла двигаться дальше! Быть может, воды Крайнего Севера не замерзли?

Предположение на первый взгляд совершенно нелепое, но кто знает, какие сюрпризы ждут исследователя в этом зловещем краю?

Бывает, что круглый год океан на Севере остается подо льдом и сохраняет каменную неподвижность. Доказательством тому экспедиция сэра Нерса. Зато лейтенант Грили обнаружил бурное таяние льдов.

Какой же выдастся зима 1887 года? Спокойной? Ураганной?

На всякий случай де Амбрие велел оставить на месте и винт и руль. Машина тоже была приведена в полную готовность.

Ветер крепчал. Мгла рассеялась, словно по волшебству. На синем бархатном небе засверкали звезды.

Послышался глухой треск. Льдина дрогнула и закачалась, будто под ударами волн. Пошла рытвинами и горбами. Затишье сменялось все усиливающимся гулом.

Отлетевшие глыбы, сталкиваясь, вдребезги разбивались. В огромных трещинах клокотала серо-зеленая вода.

Самые невероятные звуки слились в один адский шум дьявольский оркестр. В нем слышались раскаты грома, свистки паровой машины, рев диких зверей, треск картечи, рокот водопада, стук машин, гул толпы, вой бури.

Громадные ледяные глыбы катились с неимоверной быстротой, почти достигая корабля, грозя раздавить его, уничтожить. «Галлия» трещала, несмотря на всю свою прочность.

Что делать, если разразится катастрофа? Ведь на судне все самое необходимое, в том числе и съестные припасы!

Де Амбрие задумался.

Не лучше ли выгрузить на лед провизию, оружие, лодки, инструменты, лагерные принадлежности? Тогда все же останется какая-то надежда на спасение.

Но где найти безопасное место, чтобы сложить все эти поистине драгоценные вещи? Ведь лед еще недостаточно крепкий. Мало ли что может случиться.

Где только сейчас высился холм, образуется впадина. Рядом — другая. Потом появляется горб и тут же с оглушительным грохотом рушится. По склону с бешеной скоростью скользит льдина и вдруг куда-то проваливается.

Целые сутки на земле, так метко прозванной Гейсом «Землей Отчаяния», царил хаос.

Все попытки что-то придумать были тщетны.

Оставалось лишь бесстрашно смотреть в глаза разбушевавшейся стихии и ждать гибели либо спасения…

ГЛАВА 6

После бури. — Тайна. — Льдина плывет. — Тревога. — Немножко метеорологии. — О радуге. — Ученые собаки.

Наконец ураган утих. Однако льдина все еще содрогалась и слышался треск. В чем же дело?

Понять никто не мог. Но моряки — народ беззаботный. Опасность пока миновала, а там видно будет.

Одно удивляло: после бури солнце стало клониться к востоку. Но солнце ведь не комета и не меняет своей орбиты.

Никому в голову не пришла самая простая мысль, что льдина плывет.

Неужели ее ураганом оторвало от берега? Как бы то ни было, та часть льдины, где стояли корабли, двигалась с северо-востока на юго-запад со скоростью пятнадцать миль note 67 в сутки.

Капитаны сообщили об этом матросам. И те стали оживленно обсуждать этот факт.

Последствия могли оказаться самыми печальными. Плыви льдина на север, это приближало бы экспедицию к цели.

Но увы! Она увлекала французов в противоположном направлении.

За два дня льдина продвинулась к юго-западу и повернула прямо на юг, пройдя за последующие десять дней около трехсот километров.

Матросы, поначалу немного расстроившись, теперь живо комментировали сложившуюся ситуацию. Плюмован же старался использовать малейшую возможность, чтобы отточить свое остроумие.

— Одно совершенно ясно — мы никак не можем добраться до так называемого полюса. А я-то мечтал учредить общество по эксплуатации трамвайных линий, турецких бань и построить оперный театр.

— А, еще одна пропащая идея!

— Да что ты понимаешь, Гиньяр!

— Ну это уж точно.

— Если бы господин Полюс захлопнул свои двери перед носом англичан, немцев, американцев или граждан любой другой страны, я бы и глазом не моргнул, но сыграть такую глупую шутку с французскими моряками! .. О-ля-ля, да он просто дурно воспитан!

— А я вот, — продолжал Гиньяр задумчиво, — размышляю о вычете процентов.

— Да ты совсем извелся, думая о своем жалованье, о самый экономный из нормандцев!

— Слушай, парижанин, деньги — всегда деньги.

— А я лично боюсь, что если мы здесь застрянем, то не видать мне ни моего трамвая, ни турецких бань, ни оперы. И самое печальное — я буду лишен удовольствия предложить тебе постоянное место в партере!

— Шути сколько хочешь, это у тебя в крови. Ты умудряешься шутить, даже когда речь идет о деньгах.

— Ладно, не забивай себе голову, все обойдется.

Время шло, а дрейф все не прекращался. Единственная перемена состояла в том, что льдина довольно значительно изменила свое направление. Она все время двигалась вперед, увлекая с собой оба корабля, которые находились теперь гораздо ниже зимовки Нерса, примерно в пятидесяти километрах от мыса Колона, открытого Маркхамом и Альдрихом. Капитан даже смог разглядеть в бинокль мыс Коломбия. Льдина, по всей видимости, двигалась туда, где сэр Нерс открыл Палеокристаллическое море.

Де Амбрие очень беспокоился, но тщательно скрывал свои чувства, оставаясь внешне невозмутимым и уверенным в себе, хотя, честно говоря, твердой уверенности в благополучном исходе экспедиции у него не было. Эх, если бы Прегель не опередил их, добравшись до Севера, в то время как «Галлия» упорно продвигалась сквозь паковый лед! Правда, теперь и «Германия», зажатая льдами вместе с французской шхуной, вынуждена была участвовать в этом проклятом дрейфе. Но пока что Прегель был победителем. Если так и дальше пойдет, французам вряд ли удастся торжествовать над соперником, ведь для этого весной нужно будет подняться выше, чем немецкий географ. Но как это сделать? С другой стороны, смогут ли вообще корабли освободиться из ледяного плена или им суждено долгие годы блуждать закованными в ледяную броню?

Но нужно сказать, что храбрый капитан был не из тех, кто теряет время на бесполезные сетования. С обычным хладнокровием он принял свершившийся факт и стал ожидать событий, какими бы они ни оказались.

Де Амбрие скрывал от матросов свое беспокойство. Между тем на борту «Галлии» все обстояло благополучно. Ни один матрос не пал духом. Напротив, неожиданное путешествие внесло некоторое разнообразие в их монотонную жизнь.

На борту, однако, все оставалось спокойным, жизнь экипажа была четко организована ввиду предстоящей зимовки. Через несколько дней солнце надолго исчезнет, ночи уже стали бесконечно длинными.

Холод и отсутствие продовольствия — жестокие враги полярных путешественников, но не менее коварный недруг — мрачная, гнетущая темнота, лишь изредка расцвеченная северным сиянием, этим отдаленным подобием солнца.

Главная задача командиров, после того как они позаботились о пропитании и крыше над головой для своих подчиненных, — это борьба с продолжительным отсутствием света. Нужно не допустить, чтобы «ночь для глаз» коснулась и души матросов.

Общеизвестно, что растения чахнут в постоянной темноте. Они становятся слабыми, хилыми, теряют цвет, наконец, вянут и быстро погибают. Так же и человек. У него постоянное отсутствие света вызывает что-то вроде интеллектуального паралича, который ухудшает и физическое состояние организма, и может даже серьезно подорвать здоровье.

Итак, командир полярной экспедиции должен напрячь все свое воображение, использовать весь имеющийся опыт, чтобы эффективно бороться с мрачной апатией, которая открывает двери разным болезням, подстерегающим людей, живущих в вынужденном заточении. Но нельзя заставить человека развлекаться по команде, будто на маневрах. Если он начал слабеть и хандрить, нужно срочно найти что-нибудь такое, что поразило бы его воображение, заинтриговало, взбодрило и развеселило. Нужна своеобразная гимнастика для ума. Это и есть нравственная гигиена, которую нужно соблюдать ничуть не меньше, чем физическую, так как она жизненно необходима для здоровья полярных зимовщиков.

К счастью, постоянное движение льдины приносило огромное количество развлечений и всяких неожиданных коллизий, но успевая повеселиться и пошутить, матросы тем не менее всегда были начеку.

Все было не так уж плохо. Если бы не постоянно усиливающийся мороз, жизнь на борту «Галлии» казалась бы как на земле обетованной, разумеется, если таковая вообще могла существовать возле самого полюса.

И будто нарочно, чтобы позабавить людей, начались обычные для полярных стран световые явления, прежде всего солнечные круги. Они того же происхождения, что и радуга: только радуга — это отражение солнца в дождевых каплях, а солнечные круги — отражение солнечных лучей в застывших парах с мельчайшими частичками льда. Когда солнечный круг приближается к горизонту, в нем иногда появляется светящееся круглое пятно. Это — ложное солнце. Бывают и ложные луны.

Все это доктор старался как можно доходчивей объяснить матросам. Хорошо ли они поняли все термины этого мини-урока? Вряд ли. Но, несмотря на пробелы в знаниях, являющиеся следствием отсутствия начального образования, слушатели оказались очень сообразительны. Однако нашлись и скептики, но они не осмеливались открыто высказывать свои замечания, хотя доктор всегда готов был их выслушать с добродушием и сердечностью. К счастью, среди матросов был парижанин, выполняющий роль хора в античной трагедии, который выслушивал жалобы и одновременно являлся доверенным лицом. Один из моряков заметил, что хорошо, конечно, говорить, будто происходят такие-то и такие-то вещи, но вот как проверить утверждения ученых? Плюмован, очень задетый подобным неверием, принял высказывание на свой счет и заявил, что доктор прав, потому что можно сделать искусственную радугу.

— Ты шутишь! — воскликнул Ник, бывший рудокоп.

— Ну и глуп же ты, Бигорно!

— А как же ты ее сделаешь, скажи на милость?

— Я и не говорю, что сам смогу сделать, но видеть ее — видел.

— Поди ж ты! И где ж это, хотелось бы знать.

— В Париже летом, в парке Монсо, когда поливали газоны. При помощи специального поливочного устройства на траву льется настоящий дождь, и, когда солнечные лучи попадают на водяной фонтан, образуется радуга, правда совсем маленькая, эдакий карманный вариант.

— Это правда! Верно, я тоже видел, — откликнулись сразу несколько голосов.

— Ее иногда можно увидеть и просто в водяных брызгах.

— Ну хорошо, но я ставлю порцию табаку тому, кто сделает искусственное ало.

— Вы проиграете, друг мой, лучше не рискуйте, — вмешался доктор, — так как я берусь показать вам когда хотите искусственное ало, такое же, как вы видели. Для этого мне достаточно будет поместить перед зажженной лампой стеклянную пластинку, покрытую кристаллами квасцов. Ну что, желаете посмотреть?

— Верю вам, доктор, и прошу простить меня за то, что позволил себе усомниться в вашей правоте.

— Ну что вы, я, напротив, очень доволен вашей реакцией. Она свидетельствует о том, что перед тем, как утверждать что бы то ни было, вы хотите поглубже изучить предмет спора. И я поздравляю вас с этим.

Было десять утра. В этот час собак обычно выпускали на прогулку, и они проявляли крайнее нетерпение.

— Ну, — сказал Плюмован, — чья нынче очередь заботиться о собаках?

Все молчали. На корабле так тепло и уютно, что не хочется выходить.

— Языки проглотили… Придется заглянуть в список… До чего бессердечный народ! .. Неужели вам не жалко песиков, ведь они все время сидят взаперти! .. Эй, Ник, твоя очередь! И твоя, Курапье… Живо! За мной! ..

Матросы, как положено, пробыли несколько минут в палатке и вышли наружу.

— Брр! .. Ну и холодище! — вскричал Курапье.

— Как в Антиллах жара… Просто не верится, что где-то люди ходят чуть ли не голые…

— И что растут апельсины, лимоны, бананы…

— Водятся райские птицы, попугаи и…

Почуяв приближение людей, собаки громко залаяли.

Парижанин открыл дверь, и вся стая с радостью бросилась наружу.

— Тише, вы! Оглашенные! .. — Артур Фарен отскочил в сторону. — Чуть с ног не сшибли!

Собаки окружили Плюмована, стали ласкаться. Они его очень любили. Он так трогательно заботился о своих четвероногих друзьях.

— Хватит вам! — урезонивал собак Артур. — Сейчас накормят.

— А вы, друзья, будьте любезны пока почистить клетки.

«Иап, йап! » При этих звуках, значение которых четвероногие прекрасно поняли, они бросились на корабль, галопом пробежали мостик и остановились перед палаткой. Рука кока слегка приоткрыла вход, и вся свора, толкаясь и радостно тявкая, бросилась внутрь. Дюма ласково позвал псов, поставив перед ними три огромных миски. Собаки, подняв хвосты, с удивительным проворством принялись поглощать содержимое мисок. О, великолепный, горячий, пахнущий тюленьим жиром суп! Одно движение языка — и вот все тарелки уже пусты! Пока собаки ели, Ужиук стоял неподалеку, жадно посматривая на собачьи тарелки.

«Иап, йап! » Сметливый парижанин сам придумал это звукоподражание, сильно напоминающее собачий лай. С его легкой руки выражение «сделать „йап-йап“ быстро вошло в лексикон экипажа, обозначая, что пора идти обедать или ужинать.

Наконец псарня вычищена. Дверь остается некоторое время открытой, чтобы проветрить ее. Но вот Плюмован пронзительно свистнул, и хорошо подкрепившаяся свора тут же покинула палатку, сломя голову бросившись на льдину, в самый снег. Здесь собаки исполнили какую-то безумную сарабанду, сопровождаемую неистовым лаем, вилянием хвостов и прыжками, поднимая вокруг себя целые столбы снежной пыли. Когда первое буйство прошло, стая собралась вокруг капитана, готовая по первому зову броситься за добычей — полярным зайцем или лисой. Но капитан, человек решительный в случае, когда речь шла о медведе, старался успокоить излишний собачий пыл. Нужна была крайняя осторожность, так как в случае малейшей ошибки встреча могла закончиться трагически.

Иногда случалось, что собаки выходили из повиновения. Артур мог долго звать их, кричать, свистеть, но хитрые псы делали вид, что не слышат. Тогда раздавался громкий удар хлыста. Аргумент был лучше всяких слов и редко когда не срабатывал. Если все же находился правонарушитель, слишком тугой на ухо, Плюмован приводил в действие свое оружие — верное средство для поддержания дисциплины.

— Эй, Белизар, Кабо, Помпон, Рамона! Собачки мои, в дозор!

Раздался громкий радостный лай, псы взяли след и бросились вперед. Вдалеке послышался шум борьбы, и вот четыре «жандарма», который Фарен называл своим четвероногим конвоем, ведут, толкая, кусая и дергая, опоздавшего пса, который понуро бредет, съежившись и опустив хвост. С тех пор, как животные были предоставлены его заботам, парижанин, выказав незаурядные способности дрессировщика, сумел сделать из них настоящих ученых собак.

И странное дело: в Юлианехобе, где их плохо кормили и держали в черном теле, они не были такими понятливыми.

Забота и внимание сделали свое дело.

А ведь собаки были самые обыкновенные, не красивее и не умнее других. Одна, по кличке Белизар, цвета перца с солью, совсем неказистая, другая, Помпон, белая и кудлатая; третья, Рамонда, — гладкая, черная. Вожаком был огромный злой кобель Кабо, собаки его боялись и слушались.

Ко времени, о котором идет речь, дрессировка близилась к концу, и собачий капитан только ждал случая, чтобы продемонстрировать всему экипажу искусство своих подопечных.

И хоть подготовка песьего спектакля держалась в секрете, кое-что все же просачивалось. Все шепотом передавали друг другу, что парижанин покажет настоящие чудеса.

Прогулка на этот раз длилась около часа и прошла вполне благополучно.

ГЛАВА 7

Льдина продолжает плыть. — Плюмован объясняет историю. — Неосторожный поступок. — Обморожение. — Констан Гиньяр лишается носа, но получает премию. — Берегите носы!

С наступлением ноября морозы уже доходили до двадцати восьми, а то и тридцати градусов, и спасаться от холода можно было только в помещении.

Непонятно почему, ртутный столбик термометра опускался, лишь когда дул юго-западный ветер. Стоило ветру перемениться — и столбик поднимался.

Неужели на Севере теплей и там есть свободное пространство?

Неожиданно льдина сделала поворот, поплыла на север, потом на северо-запад и достигла восемьдесят четвертой параллели, куда невозможно добраться ни водой, ни сушей.

Скорость движения определялась направлением ветра: при южном и юго-западном — около десяти миль в сутки; при северном — три, от силы четыре.

Оно и понятно: с попутным ветром плыть всегда легче.

Матросы «Галлии», сначала проклинавшие полярное течение, сейчас радовались от всей души.

В особенности Констан Гиньяр. После восемьдесят четвертой параллели моряки получили прибавку к жалованью. Не об этом ли всю дорогу мечтал расчетливый нормандец!

— Эх, погубит тебя твоя алчность! — частенько говорил ему парижанин.

— Не бойся, не погубит! — ликовал Гиньяр. — Шутка ли, пальцем не шевельнул, а десять франков, не считая жалованья, в кармане. Как бы то ни было, деньги никогда не лишние.

— Да пойми ты, за все приходится в жизни платить, за каждую каплю счастья. А у тебя дела идут чересчур хорошо.

— Знаю, что за все надо платить… Даже за табак и за чай… Поэтому и нужны денежки.

— Ты не понял меня. Я совсем в другом смысле.

— В каком же еще?

— Видишь ли, за счастьем приходит несчастье, и наоборот… Есть одна байка про это. Хочешь, расскажу?

— Ну, расскажи! Интересно послушать!

— Жил-был на свете не то король, не то император, не то папа — точно не помню. Может, сам Наполеон или император американский… вообще кто-то из великих. Был он богатый, счастливый и до того везло ему в жизни, что самому страшно стало. И решил он принести судьбе жертву, чтобы дурной глаз от себя отвести. Взял да и бросил на дно морское перстень драгоценный, стоивший миллионов пятьдесят.

— Уж лучше бы подарил его марсовому note 68 своего флота.

— Не догадался, а это и правда было бы лучше, не спорю… И вот Наполеон, а это был именно он, я наконец вспомнил, живет себе и живет, горя не знает. Но в одно прекрасное утро подали ему к завтраку рыбу. Стал он есть, вдруг что-то твердое на зуб попало… Оказалось, перстень драгоценный, тот самый, что он в море бросил. Перстень проглотила рыба, рыбу поймал рыбак, отнес на императорскую кухню, ее зажарили и подали императору. Так и вернулся перстень к своему хозяину. С того дня стали Наполеона преследовать неудачи. В следующем году, во время похода в Россию, его схватили англичане, отвезли на остров Святой Елены и подвесили за ногу к дереву. Так он и провисел двадцать пять лет… Ну как, нравится тебе мой рассказ?

— Не знаю, что и сказать. Ведь я не император, драгоценного перстня у меня нет, а значит, ничего подобного со мной не случится.

— Ладно! Поживем — увидим! — произнес Плюмован, задетый за живое насмешливым тоном нормандца.

Кто мог подумать, что его предсказание скоро сбудется.

Два дня не рассеивался легкий белый туман, мешавший астрономическим наблюдениям. Снедаемый алчностью, Кон-стан Гиньяр то и дело выскакивал на палубу посмотреть, не повернула ли льдина обратно.

— Куда это ты все бегаешь? — спросил один из товарищей.

— Да вот смотрю, не прояснилось ли. Доложу тогда капитану, что он может наблюдать за звездами.

— Смотри, отморозишь что-нибудь.

— Не отморожу! Я к холоду привычный.

Выбежав в очередной раз, Гиньяр заметил, что проясняется, и с четверть часа простоял на морозе. Затем вернулся и крикнул:

— Господин капитан, на небе появились зве… зве… Он зашатался и упал на скамью.

Подошел доктор, внимательно посмотрел и воскликнул:

— Да он нос отморозил! .. Эй! .. Люди! Несите его скорее в палатку… Так! .. И снег тащите, живо…

Гиньяра раздели. Он совершенно закоченел, лицо распухло и посинело, на бороде, бровях и усах сверкал иней, нос был до того белый, что казался сделанным из алебастра.

Матросы принялись растирать Гиньяра снегом. Доктор распоряжался:

— Трите хорошенько! Сильнее, сильнее! Лицо не трогайте, я сам разотру!

Через четверть часа Гиньяр пришел в себя и проговорил слабым голосом:

— Что со мной? .. Я, кажется, потерял сознание от холода…

— Ну что, лучше? — поинтересовался врач.

— Вот только носа не чувствую… Неужели я его насовсем отморозил?

— Помолчи! Сейчас тебя уложат в постель, а завтра встанешь как ни в чем не бывало. Только впредь будь осторожен, не делай глупостей.

— А как же нос, доктор?

— Насчет носа потом поговорим, — последовал уклончивый ответ.

Спустя сутки нормандец уже мог вставать с постели, однако нос распух и нестерпимо болел…

После двух недель усиленного лечения боль прошла, но кончик носа

—увы! — отвалился, а сам нос приобрел фиолетовый оттенок.

Единственным утешением было то, что льдина, как узнал Констан, неуклонно двигалась к северу и жалованье соответственно увеличивалось.

Так что Гиньяр оказался счастливее самосского тирана Поликрата note 69, которого Плюмован почему-то окрестил Наполеоном, и нормандец в конце концов успокоился, решив, что бывают беды и пострашнее.

Теперь матросы больше не сетовали на то, что начальство принимает излишние меры предосторожности, ибо поняли, что это для их же блага, и сами частенько говорили друг другу:

— Берегите носы! ..

Доктор же на всякий случай смазал всем носы коллодиумом note 70, так что лица сделались похожими на святочные маски.

Коллодиум защищал кожу, потрескавшуюся из-за обморожения. Забавно было смотреть на эти сияющие, покрытые блестящей коркой носы. Веки тоже очень страдали. Они болезненно воспалялись из-за льдинок, прилипавших к ресницам, что приводило к возникновению конъюктивита.

Так как наступила полярная ночь, необходимость в очках отпала, но их все же сохранили, чтобы предохранять глаза от ветра. Правда, от этого пришлось быстро отказаться, так как на морозе буквально через несколько мгновений стекла покрывались тонкой ледяной коркой, напоминавшей иней на замерзшем окне. Естественно, в таких очках ничего не было видно.

ГЛАВА 8

Добывание воды. — Водовозная бочка. — Кладовая на свежем воздухе. -Уединение. — Переполох. — Отделались испугом. — Новые проделки льдины.

Воду для мытья зимовщики качали помпой из-подо льдины, но для питья и варки она не годилась. Для этой цели использовали талый лед.

Однако лед бывает пресный и соленый, в зависимости от воды. Соленый называется floebergs, а пресный — iceberg.

Льдина, возле которой стояла «Галлия», как нарочно, была соленой, floebergs, а за пресной приходилось идти целую милю. Можно было, разумеется, получить воду из снега, но капитан пользовался любым предлогом для разминки, а потому велел ежедневно привозить лед.

Для этого специально приспособили сани, прозвав их «водовозными». В сани запрягали десять собак, сопровождавших было четверо, все с винтовками.

Собаки, томясь взаперти, радовались каждой возможности пробежаться, словно готовились к предстоящей нелегкой зимовке.

Люди, со своей стороны, постепенно привыкали к четвероногим, учились управлять ими. Особенно трудно было справляться с санями на ненаезженной дороге; но мало-помалу шероховатости сгладились, и препятствий становилось все меньше.

Пустые сани собаки легко тащили и мчались как бешеные, не то что груженные льдом, когда приходилось пускать в ход кнут, да еще и самим на подъемах впрягаться.

У медведей, как известно, чутье острое, и они вскоре почуяли людей и собак, но держались на расстоянии. Потом, осмелев, стали приближаться. Этого только и ждали французы: они тотчас вступали с хищниками в бой и всякий раз побеждали. Тушу взваливали на сани и везли на корабль.

Таким образом, запас свежего мяса, к великой радости собак, все время пополнялся. С хранением трофеев проблем не было: с медведя сдирали шкуру, тушу разрезали на части и привешивали к реям. Получалась своего рода кладовая прямо на воздухе. Ведь на морозе мясо не тухнет.

Про Ужиука, казалось, забыли, и он время от времени ходил охотиться на тюленей. Выследит, стукнет своим гарпуном и возвращается с добычей. А чем тюлень хуже медведя?

Шло время. Соблюдение режима, предписанного доктором, благотворно сказалось на здоровье экипажа — все чувствовали себя отлично, не считая нескольких случаев обморожения, да и то легкого.

Немцы не подавали никаких признаков жизни. Лишь при свете луны проступали порой очертания их корабля. Он находился на противоположной, южной, стороне льдины. Соперники, словно по молчаливому соглашению, поделили ледяное пространство, и это было лучшим способом избежать конфликтов и столкновений. Казалось, между ними не тысяча метров, а тысяча миль.

Иногда, правда, они смотрели друг на друга в подзорные трубы.

Обособленность эту усугубляла наступившая темнота. Нелишне заметить, что французам в общем жилось неплохо, если учесть окружающие условия. Одно их тревожило: непрекращающееся движение льдины. Плыла она к северу, но в любую минуту могла изменить направление. Вдобавок корабль постоянно ощущал толчки льдин, с дьявольским скрежетом сталкивавшихся друг с другом. К этому трудно было привыкнуть. И французов нет-нет да и охватывал страх за участь «Галлии».

Ночью десятого ноября они думали, что наступил конец. После множества толчков вдруг послышался такой треск, что, казалось, корабль вот-вот развалится. Потом заплескалась, зажурчала вода… Все бросились на палубу, несмотря на крики офицеров: «Берегите носы». Сдавленное тяжелой ледяной оболочкой, море все же нашло себе выход в том месте, где лед был потоньше. Откололась огромная глыба, и ее тотчас волной подбросило кверху, затем швырнуло назад, и она рухнула метрах в двадцати от «Галлии».